Атомное комбо

40 глава

Так случилась Третья Трагедия Всей Моей Жизни. В один ряд с изнасилованием моей матери и предательством Дагера встало разгромное поражение нашего батальона. Именно в тот день, а не три месяца спустя, для меня закончилась война. И, как я думала, жизнь. Страшнее не придумаешь, когда тебе всего семнадцать, а ты веришь, что твоя жизнь закончена.

В тот раз никто не бежал, все погибли в бою: офицеры, солдаты, медсёстры. Я бы не смогла уйти, даже если бы захотела: меня парализовало. Такое случалось время от времени из-за травмы позвоночника, но ещё никогда оцепенение не длилось так долго. Мысль о том, что я больше не смогу ходить не пугала меня только потому, что мёртвым это тоже не свойственно, а значит, я ничего не теряю. В то же время, я думала, что если мы с Ранди переживём этот день, то уже больше ничто не сможет нас убить. Мы станем по-настоящему бессмертны.

Это было похоже на откровение.

Лёжа там, я могла смотреть только в выцветшее небо. На лицо падала земля, царил невероятный шум, но это больше не сбивало с мысли, превратилось в фон. Моё спокойствие делало меня похожей на мертвеца, поэтому Ранди выглядел таким перепуганным, когда навис надо мной.

— Я в порядке. В порядке, — прошептала я. — Только вот спина… — Он хотел поднять меня, но я решительно отрезала: — Больше никаких отступлений. Либо победа, либо смерть, ты слышал приказ. Нас не казнят свои, лучше уж так сдохнуть. Прости… я знаю… — Почему-то именно в тот совсем не подходящий момент, я поняла, как много осталось между нами невысказанного. — Это не твоя вина. И война не твоя. Это ведь я тебя заставила… — Он что-то яростно повторял, словно о чём-то умоляя. — Если бы всё сложилось иначе… Если бы сложилось правильно, ты был бы сейчас там, на стороне победителей. А теперь мы не только не отомстили, но и погибли сами. Мы ведь проиграли, Ранди. Мы, в самом деле…

Я задумалась над тем, что и Митч, и комендант Хизель чувствовали себя так же перед смертью.

— Нет! Ещё нет! — Я не расслышала, а прочитала по губам.

— Неужели победят предатели и насильники? Комиссар, майор Эмлер, те подонки?

Лучшего стимула, чем эти путанные речи и мой разбитый вид, для Ранди не придумать, но я схватила его на руку, не отпуская от себя. Это были наши последние минуты.

— Пожалуйста… Я так жалею сейчас… Я одна из немногих, кто мог сказать тебе об этом, а, значит, я должна была говорить это чаще. — Ранди смотрел вперёд, мимо меня, его взгляд метался, до последнего что-то просчитывая. — Ты хоть можешь представить, что ты значишь для меня? Ты самый лучший, и ты мой. Почему я не видела этого раньше? Почему не поняла с самого рождения? Ты пришёл сюда со мной. Я росла в окружении семьи, родни и друзей, но, посмотри, здесь только ты. Не бросай меня, Ранди. — Мысли путались. Я уже не знала, как правильно объяснить ему. — Если я попаду в плен… Я не выдержу пыток. Мне так страшно. Если они узнают, что я контроллер, они не убьют меня сразу. То, что они сделают со мной…

Атомный вытащил из-за голенища нож, в зеркальной поверхности которого я увидела наступающую на нас черноту. Уставившись на лезвие, я лихорадочно соображала: сердце? горло? висок? Как будто Ранди мог думать о моей смерти после такого откровенного признания.

В минуту прощания он предпочёл прижаться губами к холодному металлу, а не поцеловать меня, но таков был его жест протеста.

— Дождись меня, — попросил он, на что я ответила:

— Как скажешь. — Его уже не было рядом, когда я беспомощно добавила: — Вряд ли я далеко уйду.

Что такое оказаться в полном распоряжении людей, разрушивших твой дом, город, семью, детство? Для тех, кто пошел на войну не из-за долга, а ради мести, плен — это поражение в квадрате. А как говорил полковник Вольстер: пленных не бывает, бывают только трусы. Поэтому на побег рассчитывать не приходилось.

Что же ты наделал, Ранди. Я ведь тебя просила. Теперь, то, что они сделают со мной… Пеняй на себя.

Я ждала пыток. Я вспомнила камеру дознания и Кенну Митча и ждала встречи с его двойником. Мне было страшно. Я не имела ни малейшего понятия, о чём меня будут спрашивать и к чему принуждать, но если учесть, что меня не убили на месте, взявшие меня в плен знали, что я контроллер. А к вражеским контроллерам у Ирд-Ама было только одно предложение — сотрудничество. Они бы использовали "пса" в своих целях, а его хозяина держали бы под замком. За неподчинение первого у последнего отрезали бы сначала фаланги пальцев, потом уши и нос. Они бы не давали им видеться, но делали бы фотографии определённого рода.

— Погляди, Атомный, — говорили бы они, посмеиваясь. — Мы убрали всё лишнее, и, смотри, какой красоткой она стала. Что скажешь? Только вздумай дёрнуться, и мы отрежем её крошечные сиськи. Хотя ты ведь не увидишь разницы, да? Что они есть, что их нет.

Не скажу, что под действием страха, голода и боли у меня разыгралась фантазия. В своё время мы с Ранди наслушались историй, которые приключились с попавшими в плен тайнотворцами. Они не решились убить своих контроллеров, когда была возможность, и поплатились за свою трусость.

Я не видела Ранди несколько дней, пока нас перевозили с места на место в крытых брезентом машинах. В какой-то момент я отметила необычайную тишину — ни бомбёжек, ни артобстрела, ни военных учений. Не было даже их эха: мы забрались далеко в тыл.

Дорога была мучительной. Но движение лучше, чем статичность — хуже было сидеть в камере. В той тесной дыре не помещался даже свет, но мешала не темнота, а холод. И стены исцарапанные ногтями. Во время тревожного сна ты мог прижаться лбом к холодной стене, и на твоей коже оставался отпечаток чьего-нибудь "прощай".

Со мной не говорили. Дверь в камеру оставалась неподвижной, за исключением крошечного окошка, в которое пролезала кружка и кусок хлеба. Меня кормили, и я радовалась этому не потому, что могла утолить голод, а потому что каждая пайка доказывала мне, что Атомный жив. Если бы он что-нибудь выкинул, доказав тем самым свою бесполезность для их дела, содержать меня и дальше стало бы бессмысленным.

Ответственность давила на него как никогда ранее. Теперь каждый его взгляд, каждый неосторожный шаг мог отразиться на мне. Мы словно стали одна плоть, и странным казалось только то, что сплотил нас именно враг.

Меня не трогали неделю, может больше, оставляя во власти воображения. За это время я успела вспомнить своё прошлое в обратном порядке. От этого самого момента до того дня, когда Дагер вытащил меня из реки. Мысль о том, что моё первое воспоминание связанно именно с ним, заставляла биться головой о стену. Мама рассказывала, что до года я жутко плакала, и Ранди приходил меня послушать. Я могла убедить себя в том, что тоже помнила это, но я не помнила. Я хотела присвоить чужие воспоминания так же, как Ранди хотел присвоить мои шрамы.

Мама помнила его трёхлетним ребёнком, кладущим руку на её полнеющий живот. Не зная ни своего, ни моего имени, он приветствовал меня. А потом мы с ним встретились, одинаково ни черта не смыслящие в этом мире. Через год мы произнесли первое слово, которое оказалось моим именем, хотя ни он, ни я тогда этого не знали. Бесхитростное сочетание звуков, которое означало всё. Меня, его, полубрата, маму, отца, каждую эмоцию и природное явление. Поцелуи на ночь, скандалы родителей и расстеленную на кровати мамину шубу, по которой я могла ползать, хватая нежный мех пальцами.

Я бы хотела вспоминать что-то такое, но на ум приходил лишь Дагер и вероятные пытки. Прошлое и будущее. Чем всё началось и чем закончится. Моя память казалась мне кольцом, которое должно вот-вот замкнуться. Если бы последнее воспоминание тоже было бы связано с комиссаром…

Я не слышала, как открылась дверь, и поняла, что она открылась, только потому, что в комнату проник свет. Я не двигалась: с некоторых пор одновременно двигаться и думать стало запредельно сложно. Как кормить пугливую птицу с руки.

Меня стащили с нар, и Гарри отошёл на задний план. Я стала думать о расстреле и том, что будет первым — боль или звук. Сколько человек окажется в расстрельной команде, и придётся ли добивать. Я помню, с Таргитаем пришлось. Он скулил и возился в грязи, как свинья, пока капитан Хейз не прострелил ему башку из собственного пистолета.

Меня не вели, а тащили, но так решили они, а не я.

Я представила, что похоронка на наши имена придёт Расмусу Келеру, потому что за эти два года я успела черкнуть ему пару раз.

Когда конвой поднимался по лестнице, мои ноги считали ступеньки сообща, а не так как обычно: правая нога — только нечётные, а левая — чётные. С меня едва не слезли ботинки, потому что шнурки из них вытащили в первый же день.

Я представила, что мама почувствует мою смерть уколом в груди, когда будет пить чай, или мирно спать, или принимать ванну, или болтать с кем-нибудь ни о чём. Интересно, она не разучилась болтать? И мирно спать? И принимать ванну? Я — да.

Когда глаза начало щипать, я решила, что всё же лучше думать о Дагере.

Меня приволокли в комнату дознания. Там я увидела сидящего у стола Ранди и подумала "началось", но, осмотревшись, не нашла орудий пыток. Вообще ничего, кроме свёрнутой газеты, лежащей на столе, и четырёх надзирателей, стоящих по углам.

Солдат за моей спиной сказал, чтобы мы заткнулись, хотя никто из нас не проронил ни слова. Если бы мне не сковали руки за спиной, когда посадили на стул, я бы знаками дала Ранди понять, что со мной всё в полном порядке. Без подробностей. Своими он бы тоже делиться не захотел.

Мы сидели близко. Когда Ранди отвёл колено в сторону, и я зеркально повторила его движение, мы друг к другу прикоснулись. Таким образом Атомный спрашивал разрешение и уверял в своей готовности. Сейчас он сделает то, что нужно, если я так решу. И только тогда меня прошиб пот.

Я попыталась успокоиться, изучая стены, пол, стол и газету на нём. Неосознанно я отметила, что выпуск несвежий, а значит, его оставили здесь не потому, что не успели дочитать. Замызганная с истрёпанными страницами газета, вдобавок ко всему не на ирдамском языке.

Я прищурилась, выпутывая из предложений на сгибе несколько слов, и тут же отпрянула, словно кто-то оттуда направил на меня пистолет.

Я посмотрела на свои дрожащие колени. Потом на спокойные колени Ранди.

Он понял? Он уже знал? Эта та самая газета, на первой полосе которой красовался наш вопиюще пафосный снимок, аккурат под заголовком "Атомное комбо". Мне ли не знать, я изучила её вдоль и поперёк. И теперь она здесь…

В комнату вошёл большой начальник, лица которого я не запомнила. Я надеялась, что он даст мне ответы, хотя понимала, что всё должно быть наоборот. Он спрашивал какую-то чушь сначала на своём родном языке, потом на ломаном нашем. Вроде того, откуда мы родом, наши имена и фамилии, имя и фамилия нашего командира. Это было бессмысленно хотя бы потому, что всё это он мог узнать из документов, которые у нас забрали ещё до того, как доставили на место.

Я молчала, но не потому, что так решила изначально. Меня ударили пару раз, но опять же не потому, что я молчала, а просто так, в качестве профилактики. Отчего-то били в живот, а не по лицу, как если бы у них был приказ, которым они пренебрегли. Согнувшись, я закрыла глаза и прислонилась лбом к столешнице, поэтому не увидела, как вышло начальство.

Он сдался так быстро?

Ранди тяжело дышал. Открыв глаза, я увидела, как он постукивает ступнёй. Я не знала сигнального алфавита, но может быть эта неровная дробь означала "мне-нужно-убить-их-всех-до-последнего-пожалуйста-прямо-сейчас-!-!-!".

Я понимала его чувства. Он словно вернулся в Рачу, где должен был держать руки при себе, ведь от этого зависела моя безопасность. Он пожертвовал два года для того, чтобы этого никогда не повторилось, но вот мы здесь, вокруг "чёрные", меня бьют, а он может только смотреть. Повторяющийся ночной кошмар, ставший явью.

Все четверо надзирателей следили за Атомным, я была уверена. Их взгляды сходились на нём, словно невидимые прямые, целясь ему в затылок, лоб и виски, но их оружие было направлено на меня. В коридоре двое (тот, что задавал бестолковые вопросы, и кто-то значительно моложе) затеяли короткий, вялый спор.

Когда дверь открылась, я услышала:

— Выпрямись, твою мать!

А потом совсем другой голос сказал:

— Этот разговор конфиденциальный. Вот приказ. Оставьте ключи и уведите своих солдат.

Когда дверь закрылась, Ранди замер, словно охотничья собака, сделавшая стойку на дичь. И эта его внезапная неподвижность удивила меня сильнее, чем щелкнувший замок. Кем бы ни был наш посетитель, у него стальные нервы: запирать себя в четырёх стенах с измученным, взбешённым тайнотворцем. Ну что за…

Медленно выпрямившись, я поглядела сначала на Ранди. Черты, изменившие его лицо, были незнакомы мне. Он ненавидел многих, но ещё ни на кого не смотрел так, даже на Митча. Потому что Ранди никого и никогда ненавидел так, как Гарри Дагера. А теперь враг номер один стоял перед ним, привалившись к двери и дыша, дыша, дыша.

Так не бывает, я понимала. Расскажи мне о подобном совпадении кто-то другой, я бы не поверила, но это происходило именно со мной.

Я медленно моргнула, прищурилась, наклонила голову, чтобы посмотреть под другим углом. Возможно, игра света или галлюцинация — условия содержания располагали. Посмотрев себе на колени, я досчитала до трёх, после чего осторожно подняла глаза. Он всё ещё стоял там, стаскивая с головы фуражку дрожащей рукой. Весь такой презентабельный, взрослый и мужественный. Он не изменился ни капли: не постарел, не осунулся, а его лицо, руки сияли здоровьем. Конечно, ведь все возможные изменения уже произошли с ним — он стал предателем.

Что за паршивое дежа вю? Прямо как в тот раз, в Раче. Мы снова в плену, и, когда надежда уже потеряна, появляется он. Я уже через это проходила, поэтому должна знать, чем закончится дело. В самом деле, с какой стати? Если в тот раз, четыре года назад он просто развернулся и ушёл, оставив меня подыхать на куче мусора, с чего ему спасать меня теперь? Чтобы потом снова предать? Это в его стиле — чередовать спасение со смертельными приговорами?

Наши взгляды встретились. Дагер моргнул так, словно хотел вернуть слёзы обратно в глаза, но в итоге просто опустил голову. Приблизившись к столу, он развернул газету на первой полосе и долго глядел на фотографию. Там мы выглядели отлично, намного лучше, чем сейчас, но, похоже, Дагер не оценил. Положив фуражку рядом с газетой (грёбаную вражескую фуражку рядом с газетой "Доблесть"), он зажал рот рукой, будто его тошнило.

Я поняла, что он в ту самую минуту хоронил нас в очередной раз. Первый раз, когда разбомбили последний поезд из Рачи, а потом оккупировали сам город. Второй раз, после слов матери, которая подтвердила нашу смерть. И вот теперь, потому что нашёл нас совсем не такими, какими ожидал найти. Девочка-куколка и мальчик-соломинка. Прошло шесть военных лет, считай, что все двенадцать, которые изменили Ранди в лучшую, а меня в худшую сторону.

Мне почему-то захотелось спросить, был ли он в Раче и видел ли финальную стадию её "преображения".

На серую газетную бумагу падали редкие капли. Дагер всё ещё держал руку у лица, борясь с какой-то сильнейшей эмоцией, которая должна была закончиться обмороком. Или самоубийством. Я посмотрела на кобуру у его бедра, когда он потянулся к своим брюкам. Запустив ладонь в карман, он нашарил ключи и обошёл стол. С его военной выправкой и шагом что-то стало, как если бы на его руках, ногах и шее появились гири. Он еле-еле справился с замком на моих наручниках, поэтому вторые наручники я ему не доверила. Выхватив ключи, я вскочила из-за стола и подошла к Ранди.

— Что эти ублюдки сделали с твоей рукой? — прошептала я, снимая браслеты с его запястий. Словно в подтверждение моих слов его правая рука безвольно повисла. — Кажется, только вывих. Погоди минуту, сейчас вправлю. — Боже, что я несу? Разве меня должно сейчас беспокоить именно это? — Знаю, ты не чувствуешь боли, но постарайся её не перенапрягать…

Плечевой сустав встал на место с хрустом. Но не успела я договорить, как Атомный рванул к комиссару, едва не сбив с ног меня. Я покосилась на запертую дверь, но к счастью Дагер не произнёс ни звука. В наступившей тишине раздавались лишь звуки ударов, которые стёрли бы кости комиссара в порошок, если бы он оставил бронежилет дома, и если бы правая рука Ранди была цела.

Я же попросила тебя её не перенапрягать.

Но его в тот момент не могли остановить чьи-то предостережения, угрозы, не смогла бы даже боль. И я тоже. Единственное, что заставило Ранди остановиться — абсолютная покорность лежащего под ним противника. Дагер был в сознании, но отказывался сопротивляться. Он не стал даже закрываться руками и сжиматься, защищая живот и голову, как если бы его желание искупления было сильнее инстинктов.

— Какого хера, ублюдок, — прорычал глухо Ранди. — Сопротивляйся, ты, ничтожество! Перестань реветь! А то мне кажется, что я избиваю ребёнка.

— Мне так жаль… Если бы я знал… — практически беззвучно простонал Дагер. — Вы должны были уехать на том поезде. Всё должно было произойти не так.

— Заткнись, — прошипела я, приблизившись к нему.

— Почему вы здесь?.. Зачем вы вообще?.. Клянусь, если бы я знал… Мы думали, вы погибли. А потом Гвен… твоя мама сказала, что…

— Ты, падаль, и думать о ней не смей! — Я поставила ногу на чёрную тошнотворно-великолепную форму, вышибая воздух из его груди. — Не смей говорить о ней. Гвен? Ты кто такой, чтобы называть её по имени?

Всё это напоминало позабытый сон. Я слишком часто представляла себе момент расплаты, но всё пошло не по сценарию. Виной тому стала выползшая из казалось бы атрофированной части моей души жалость. Разбитый, бесшумно рыдающий, покорно пережёвывающий боль и вину — такой Дагер не вызывал ненависти. И с этим надо было срочно что-то делать.

— Я не мог себе представить, но всё равно… Я так долго искал. До и после Рачи. Клянусь, я…

— На кой чёрт мне твои оправдания? Умоляй. Но даже не думай оправдываться.

Если бы в его взгляде мелькнула прежняя гордость, возненавидеть его стало бы легче лёгкого. Я бы вспомнила, как он восседал за столом на приёме у Хизеля. Его изысканные манеры, скупую, вежливую без подобострастия речь, и взгляд, не желающий узнавать меня, или даже просто видеть рядом. Я бы поняла, почему на месте коменданта и Митча всё это время представляла Дагера — униженного, измученного, потерявшего власть даже над собственным телом. Он заслужил это как никто другой, но почему-то худший из злодеев больше остальных мечтал о прощении.

— Прости.

С ума сойти. Это простое слово мы не смогли выдавить из глотки Хизеля и выпотрошить из горла Митча. Мы приводили им аргументы, угрожали, пытали, но даже они — неоспоримо виноватые — предпочли в свой последний миг промолчать. А этот гордый, благородный, сильный мужчина как будто только ждал подходящего момента.

— Ты что, правда, веришь, что мы сможем тебя простить? Ты напялил эту форму, попрал устав, переметнулся к врагам. Но этого тебе оказалось мало. Тебе захотелось нашей крови, да?

— Нет, нет!..

Кто знает, что именно он отрицал, смотря на меня так. Пытался убедить в своей правоте? Вряд ли. Ужасался переменам, которые во мне произошли?

— Таких ублюдков вроде тебя раньше четвертовали на главной площади столицы.

— Мне так жаль…

— Да перестань. Мне уже давно плевать на то, что ты делаешь и с кем якшаешься. Хотя, признаюсь, увидев тебя в этой форме в тот раз, я почувствовала острую боль. Прямо вот здесь. — Я надавила каблуком в центр его груди. — Ты помнишь? Нет? Ты погляди, Ранди, он, в самом деле, не понимает, о чём я.

Атомный тяжело дышал, взглядом давая понять, что, как и я, слишком долго ждал этого момента. Он считал, что теперь, когда мы добрались до комиссара, мы не должны допускать ни минуты передышки. К чёрту болтовню. Никакой пощады.

— Пэм, он твой, — проговорил Ранди, повторяя приговор, озвученный некогда и Хизелю, и Митчу. Собственно, Дагер — единственный, кто выжил, услышав (хотя и не поняв) эти слова. — Делай с ним, что хочешь. Ты мечтала об этом. Теперь он перед тобой, и он никуда не денется, пока ты не скажешь "довольно".

Что я хочу? Всё того же — мести. Чтобы он страдал и унижено звал на помощь, но все оставались глухи к его мольбам. Чтобы он понял, каково это — быть на моём месте. Но теперь, глядя на него, я не чувствовала удовлетворения, потому что Дагер хотел того же. Примитивными пытками я не добилась бы ничего, только облегчила бы его совесть.

В дверь робко постучали, и я вздрогнула, словно этот тихий звук был страшнее, чем распростёртый на полу кумир моего детства.

— Господин комиссар, мне велено узнать, всё ли у вас в порядке?

— У нас ведь всё в порядке? — шёпотом спросила я. — Или ты хочешь, чтобы всё прекратилось? Хватит одного твоего слова.

Он не хотел. И это в очередной раз подтвердило мои соображения на его счёт. Он искал искупления, но никто кроме нас не мог ему его дать. Добровольное мученичество снимет с него клеймо предателя.

Чёрта с два.

— Всё в полном порядке, — ответил он, сплёвывая кровь. — Думаешь, могло быть иначе?

— Вы… э-э-э… вы уверены?

— С чего ты решил, что нет?

— Прошу прощения! — Щёлкнув каблуками, солдат поспешил удалиться.

Похоже, в рядах ирдамской армии Дагера знали, как человека твердохарактерного, уверенного и жёсткого. Видели бы они его сейчас…

— Что с тобой такое? — пробормотала я, присаживаясь перед ним, обхватывая колени. Если вспомнить, я любила смотреть вблизи на всех, избитых Ранди. — Ты мне подчиняешься? Потому что я дваждырождённая? Хотя вряд ли ты сохранил уважение к старшей расе, если не сохранил к закону.

— Потому что я…

— Не перебивай, дай мне подумать. Валяешься тут и скулишь, даже не пытаясь сказать слово против или отвернуться от пощёчины. Ты что, святой? Вроде не похож. — Я прихватила пальцами чёрную ткань на его груди с отпечатком моей подошвы. — Сначала предал нас, теперь предаёшь своих. Чего ты добиваешься?

— Я просто хочу…

Я приложила указательный палец к губам, призывая к молчанию, и посмотрела на Атомного.

— Как ты и говорил, это всё из-за мамы. Он хочет стать для неё дважды героем. Вытащил меня из реки, а теперь вот это. Рискует своей репутацией, жизнью ради нашего спасения. Тут совершенно точно замешана женщина.

Дагер покачал головой.

— Значит, ты был в долгу у полубрата, — решила я, кладя руку на нагрудный карман рубашки, где держала орден до того, как у меня всё отобрали. — Чувствуешь свою вину перед ним, и решил искупить её таким образом? Думаешь, он бы простил тебя?

— Нет, Пэм…

— Конечно, нет, твою мать! — прошипела я, хватая его за ворот, сближая наши лица. — Из-за таких, как ты… Из-за таких вот двуличных недоносков — паршивых друзей, сыновей и солдат — он погиб! Так что брось этот спектакль! Хватит этих соплей! Ты ничего этим не добьёшься! Ни он, ни уж тем более мы никогда не простим тебя! Никогда!

— Нет, Пэм, — повторил Дагер. — Это именно он… Это Свен послал меня за тобой.