Атомное комбо

27 глава

Военный лагерь… Нам казалось это и есть черта, за которой начинается настоящая война. Порог, последняя ступень. Сделай шаг — и окажешься там, куда так рвалось сердце, грезя о мести и победе. Но этот шаг длился без малого три месяца.

Так было не со всеми. Тех, у кого были полезные специальности, разбирали почти сразу: инженеров, слесарей, токарей, шифровальщиков, связистов, поваров, медиков. Именно в военном лагере становилось предельно ясно, что война — это командный вид спорта. Солдаты и оружие — даже не половина этой команды. Треть, быть может.

Теперь, когда патриотическая пропаганда была развёрнута по все стране и коснулась даже столицы, такие вот военные лагеря были переполнены добровольцами. (За те два года, которые мы провели с Ранди в разлуке, положение нашей армии ухудшалось, поэтому, вопреки принципам полковника Вольстера, оружие брали в руки даже дети.)

Женщин там было больше мужчин, хотя объяснить это можно и тем, что мужчины в лагере не задерживались. Женщин же выбирали придирчиво, неохотно, тем более, если те просились на передовую.

— За дезертирство и бегство с поля боя — расстрел! — орали на них. — В глаза мне смотри! Ты уже сейчас готова обоссаться, а что будет, когда пойдём в атаку? Повернёшься к врагам спиной, я тебе самолично пулю меж глаз засажу!

Многие не выдерживали. Особенно молодые. Вчерашние школьницы, они о войне знали лишь то, что вычитали из газет, книг и патриотических плакатов. Им было любопытно. Они шли сюда за тем, чтобы осознать цену собственной жизни, стать героинями в собственных глазах, глазах сверстников и семьи, но уже в день прибытия их мечты подвергались жестокому надругательству.

Война без грязи, вшей и блевотины бывает только в учебниках истории, а там… уже там, в преддверии войны, им предстояло изменить своё представление о служении Родине.

С самого первого дня тебя брали в оборот. Всё, что ты делал до того, как какой-нибудь благодетель вызволял тебя из этого чистилища, отрабатывал военно-строевую подготовку. Все благородные порывы (если кто пришёл сюда именно с ними) выколачивал режим. Тебя превращали не в героя, не в личность, а в вещь, которую вправе убить как враги, так и свои. Благородным офицерам такая муштра даже не снилась.

Я не запоминала имён и лиц. Здесь заводили себе друзей лишь те самые вчерашние школьницы, чтобы было не так страшно. Те, кто повзрослее, старался лишний раз рта не раскрывать. Сближаться с теми, кто завтра уедет и кого послезавтра убьют? А если этим кем-то будешь ты? Они были мудрее и на манер полковника Вольстера считали, что "только когда ты один, тебя хрен сломишь".

Марш-бросок по пересечённой местности с полной боевой выкладкой.

— Подтянись, Палмер! Ты же хотела стать санинструктором. Или не знала, что помимо стандартного снаряжения тебе придётся таскать медикаменты?

Стандартное снаряжение включает в себя автомат, (одних патронов было на десять килограммов), гранаты, сапёрную лопату, штык-нож, противогаз, индивидуальный перевязочный пакет, котелок, флягу, сухпаёк. Ещё каска, плащ-палатка, а зимой — бушлат. Но при этом вес снаряжения не должен превышать половину веса самого солдата. Если же такое случалось, из экипировки убирали то, что не было связано со специальностью бойца. У санитаров оставляли медикаменты, уменьшая боекомплект.

Репетировали приветствие старших по званию на фонарных столбах. На месте и в движении. На каждом столбе нарисован погон.

— Кто это?

— Здравия желаем, господин майор!

— А это кто?

— Здравия желаем, господин старший лейтенант!

— Громче!

Дело шло к зиме, и я сильно охрипла. Говорить стало больно, не то, что орать, как нас учили, но для меня (в отличие от Ранди) эта потеря голоса была благословением. Было что-то невероятно приятное в том, что я перестала являться источником этого бессмысленного шума. Я смертельно устала от крика, от мужских голосов. Я мечтала о музыке без слов. Или о тишине. Поэтому в короткие свободные минуты, когда нам удавалось встретиться с Ранди, мы общались с ним жестами.

"Ты выглядишь посвежевшим", — негодовала я: "Как будто попал в свою стихию".

"По сравнению с тем, через что мы уже прошли, это место — курорт".

"Говори за себя".

"Ты завидуешь тем, кого забрали сразу же?".

"По крайней мере, от них уже есть какая-то польза. А мы? Нас пытаются убедить, что к войне существует какая-то инструкция. Что если мы будем чётко ей следовать, то доживём до победы. Но как мне поможет выжить строевой шаг, например? Особенно теперь, когда у меня ноги в кровь стёрты".

"Тебя учат дисциплине. Представь, каково тем, кто попал на фронт, миновав учебку. То, что здесь закрепляется изнурительным повторением, там вдалбливается плетью. А я не смогу спокойно смотреть на то, как над тобой издеваются".

"Не сможешь? Значит, дисциплине нужно учиться всё-таки тебе".

Видя такие наши разговоры, любопытные солдаты подходили и спрашивали:

— Ребят, вы чего? Немые что ли?

— Да нет.

— А этот? Чего так уставился?

— Он вам не ответит.

— Потому что немой? Не думал, что таких берут.

— Он не немой. Он тайнотворец.

Узнавая об этом, солдаты обычно теряли охоту и дальше околачиваться рядом. На "псов" смотрели с опаской, но при этом считали, что если кто и сможет навести порядок, то только они. Особенно если это "псы" из Того-Самого-Центра. Здесь такие уже успели побывать, Ранди и я были не первыми. Именно сюда приказом Вольстера отправляли все "тяжёлые случаи", прошедшие экзаменовку, но ввиду своей неадекватности не допущенные к службе в элитных войсках. Вот только обычно "покупатели" за них едва не рвали друг другу глотки. Тайнотворцы — ходовой товар, даже "бракованные" они не задерживались здесь дольше, чем на неделю. А наш случай уникальный. Из-за меня, конечно.

— Тебе бы в детский сад, а не на войну.

Казалось бы, я уже привыкла и к более изощрённым и обидным оскорблениям, но от подобных слов хотелось взвыть. Они ведь даже не хотели знать о том, что я у меня гораздо больше прав на убийство "чёрных", чем у всех, кто находился в этом лагере и кому они отдавали предпочтение. Я заслужила это право, тем, что увидела, испытала и, увидев и испытав, выжила.

Когда моё терпение иссякло, я пошла на крайние меры. Молча вытерпев очередное принародное унижение, я отправилась к командиру части и после учтивого "разрешите обратиться", на одном дыхании выдала:

— Через неделю мы сбежим на фронт! К партизанам, в добровольческую армию или рванём сразу на передовую — плевать! А вы сами придумываете, как оправдываться потом перед полковником Вольстером!

За подобное хамство мне прописали три наряда вне очереди, но зато в тот же вечер командир части связался с одним из своих постоянных "клиентов". Этот "клиент" был примечателен тем, то разбирал как раз залежавшийся товар с дурной репутацией. Его звали Гектор Голдфри и, помимо того, что он был командиром батальона смерти (так называли штурмовые части армии), он сам был контроллером.

Он явился в лагерь через неделю. Исключительно ради нас. Он построил всех и осматривал каждого лишь для вида.

Это было что-то такое, что понимаешь с первого взгляда.

Вот он, Ранди, наш с тобой командир.

Гектор Голдфри не был ни красив, ни уродлив, но его внешность сразу бросалась в глаза. Он принадлежал к благородным перворождённым, но армия и война вытравили благородство из его осанки, походки и речи. Он мог как-то по-особенному себя показать… Так, что ему не хотелось перечить не из-за его командирского звания, а потому что он сильнее, умнее и лучше. Голдфри явился со своим "псом", но, несмотря на габариты и суровость второго, всем было ясно, кто из этих двоих солирует.

Я почувствовала, как напрягся Ранди, когда они остановились напротив. Голдфри и его "пёс", равно как и все до них, не замечая меня, оценивали Атомного.

— А я ведь тебя знаю, — сказал через минуту Голдфри, оглядывая Ранди с головы до ног. — Я тебя уже видел. Точно… — Он повернулся к своему спутнику. — Помнишь? Год назад в Центре нам показывали новичков. Этот недоносок был среди них самым беспокойным. Наверное, именно поэтому я тебя лучше остальных запомнил. Я ещё подумал тогда, что за наглый отброс, ведёт себя так словно стоит больше плевка на асфальте.

И он смачно харкнул ему под ноги. Ранди всё слышал, но оскорбления на свой счёт воспринимал спокойно, почти скучающе.

— Бедняга. Никто до меня не соизволил объяснить тебе, где твоё место. Твой контроллер уделяет тебе слишком мало или слишком много внимания? Одно из двух: либо это заносчивая сука, которой накладно возиться с таким неприкасаемым мусором, либо извращенка, которую ты пялишь наряду с другими дворнягами. Но в одном я уверен, смотря на тебя, точно: вкус у неё — дерьмо.

Я схватила Ранди за руку прежде, чем он успел перечеркнуть все наши шансы не только на вступление в батальон, но и на дальнейшую жизнь вообще. Покалечь он кого-нибудь, и нас казнят теперь уже совершенно точно, а для меня нет участи страшнее, чем умереть как Вилле Таргитай.

Это просто экзамен, Ранди. Расслабься.

— Так точно, господин командир!

Голдфри посмотрел на меня так, словно только сейчас заметил. Может, так оно и было, потому что на его лице отразилась какая-то борьба, словно он мог пожалеть о том, что сказал только что. Возможно, у него была младшая сестра или малолетняя дочь, и ему запрещалось в их присутствии распускать язык.

— Разве я позволял ко мне обращаться? — спросил он, собравшись с духом.

— Никак нет! Прошу прощения, господин командир!

— Я тебе не командир.

— Так точно, господин майор!

— Что вы тут делали, если до сих пор не уяснили, что без разрешения вам нельзя даже моргнуть?

— Виновата!

— Как-как?

— Виновата, господин майор!

— Мне послышалось, рядовой? — Я недоуменно нахмурилась, силясь понять, в чём ошиблась. — Ты как отвечаешь? Думаешь, мне есть дело до твоего пола?

— Н-не… нет…

— Ты считаешь себя женщиной? Похоже, я понапрасну трачу на тебя своё драгоценное время, потому что бабы мне не нужны. Я приехал за солдатами.

— Так точно, господин майор!

— Что "так точно"?

— Так точно, я солдат!

— Не женщина? — с театральной растерянностью спросил он.

— Так точно, я не женщина!

— Тогда мне от тебя тем более не будет никакой пользы. — Казалось, пульсация в голове была не моей собственной. Казалось, я слышу биение сердца взбешённого этим унижением Ранди. Некогда за похожие слова он едва не лишил человека жизни. — Глядя на тебя становится ясно, что вся твоя маломальская ценность спрятана в штанах. Но если ты сама отрицаешь свою женскую суть, какая мне будет от тебя польза?

— Вы здесь не ради меня, господин майор. А ради моего тайнотворца.

Умничать… умничать было нельзя. Это ещё глупее, чем просто перечить.

— Тайнотворца? Это ты про своего кобеля? — Молчание. — Высокопарные прозвища… как похоже на элиту. Для меня он и любой такой же, как он — зверьё. Пёс. И если уж ты для меня — ничто помноженное на ноль, то как я должен относится к нему?

Господи, почему этот спектакль так затянулся?

— Похоже, эта задачка слишком сложна для тебя. Просто уясни себе, что ты отныне не женщина, а солдат. А он — не тайнотворец, а пёс. Повтори.

Я совершенно напрасно считала учебку бессмысленным издевательством.

Зачем? Голдфри, в самом деле, проверял нашу покорность? Или же он пожалел меня, поэтому пытался выставить себя невыносимым ублюдком, которому не захочется доверять свою жизнь?

— Я солдат, а он… он… пёс.

— Я не слышу!

— Я не женщина!

— Громче! Ори, чтобы все тебя слышали!

— Я солдат! Он пёс!

Тяжело дыша, я думала над тем, что ещё не скоро осмелюсь посмотреть Ранди в глаза.

Голдфри глянул на наручные часы, всем своим видом показывая, что делает нам огромное одолжение.

— Машина ждёт у ворот. Пятнадцать минут на сборы.

Нам хватило и десяти.