Атомное комбо

24 глава

Из-за того, что тайнотворцы не чувствую боли, методы наказаний, применяемых в работе с ними, исключительно психологические. Очередной своей выходкой Ранди вынудил дисциплинарную комиссию лишить его всех возможных прав и поощрений, поэтому до конца назначенного двухлетнего срока он остался без выходных, писем и свиданий. Из-за паршивой репутации ему также был заказан путь в элитные войска, которые охотно разбирали обученных "псов" из Центра, потому что понимали — этим бойцам нет равных по части силы и исполнительности. А Ранди (как и обещал когда-то) стал первым среди них. В частности, поэтому его своеволие терпели до последнего, а потом, когда пришло время, пнули из Центра. Вместо назначения в разведку или десант, его направили в военный лагерь, где содержат и обучают добровольцев до того, как этот неприглядный "товар" разберут командиры по своим частям. Его способности нельзя было так просто сбросить со счетов, поэтому ему дали шанс проявить себя в пехоте.

"Возможно теперь", — рассудили учёные мужи: "когда все его проступки будут отражаться на контроллере, он станет осмотрительнее и сдержаннее".

Досадовал ли Ранди на то, что его талант не оценили по заслугам? Едва ли. Ему было всё равно, под каким флагом и каким образом убивать "чёрных". Наплевать на славу, звания и воинские награды. Он просто хотел вырваться на свободу и умыться вражеской кровью. Теперь, когда он получил все необходимые права и навыки, он должен был ими воспользоваться. Но для начала…

Тем днём в госпиталь привезли раненых с передовой. Все комнаты и коридоры были заставлены кроватями и носилками, отовсюду раздавались стоны и окрики. Распахнутые настежь окна не спасали от духоты. Измотанные санитарки теряли сознание прямо на ходу. Такова была наша повседневность, в которую без предупреждения ворвался Ранди — желанный, но нежданный, уже почти похороненный и горько оплаканный.

Представляя ранее нашу встречу, я была убеждена, что узнаю его сразу. Время, обстоятельства, люди, формировавшие его словно кусок сырой глины без малого два года, не способны были придать ему форму, за которой бы не проглядывал прежний Ранди. Они не могли сделать из него нечто непохожее, тем более противоположное тому, что я знала, любила и ждала. Но, даже принимая в расчёт возможные изменения, я продолжала думать о Ранди, как об истощённом, сутулом подростке. Таким он садился в поезд. Таким я представляла его, читающего мои письма, пишущего свои, живущего новой, совершенно непохожей на прежнюю, жизнью. В моих мыслях он не менялся совершенно.

Я находилась в операционной. Вторая ампутация за день, но впервые в моей практике такая высокая. Шрапнель в бедро, гангрена, сепсис. Наверное, к тому моменту, как пациента доставили к нам, спасти его уже было невозможно, даже если отпилить ногу целиком. Но решено было пилить.

Девяносто процентов моей кожи были закрыты стерильной одеждой. От жары и напряжения перед глазами плыло. Я держала почерневшую ногу, следя за работой хирурга. Рассечь мышцы ножом, распилить кость. Его твёрдая рука двигалась, как маятник. Вперёд-назад, вперёд-назад, вперёд…

Я видела подобное уже столько раз, но это, наверное, единственная операция, к которой я никогда не привыкну. Если бы тут был Ранди и закрыл мне уши руками, чтобы я не слышала этот тошнотворный звук… Мне бы только смотреть, но не слышать. Мои глаза привыкли к виду человеческой крови и мяса, но звук методично распиливаемой живой плоти, не заглушённый криком, стрельбой или взрывом, чужд моим ушам. Если бы Атомный был здесь… Если бы он просто вошёл в эту дверь…

Нога отделилась от тела, и я стащила её с операционного стола. Вес и рост солдата оказались выше среднего, поэтому мне пришлось изрядно постараться, чтобы не выронить её или не упасть, придавленной ею сверху. Такая тяжелая. Почти одного роста со мной. И этот запах…

Мы складывали биологические отходы в специальный таз, похожий на металлическую детскую ванночку, и накрывали его клеёнкой, оставляя так до конца операции. Он стоял в углу операционной, куда я и направилась, чувствуя прилипшую к спине и бёдрам одежду. Маска затрудняла дыхание.

— Куда?! Туда нельзя! Стойте! — Из общего белого шума — стонов раненых и больных — выбился встревоженный, ставший вдруг писклявым голос Берты. — Остановите их кто-нибудь, ну?

Но "их" никто не остановил, поэтому в следующую секунду дверь распахнулась, пропуская в операционную сначала одного — большого и высокого, потом второго — запыхавшегося и щуплого.

— Немедленно прекрати это! — кричал вдогонку первому второй. Остановившись, он ослабил тугой воротничок рубашки. — Тут всё стерильно, тебе нельзя…

Раздался металлический лязг: одна из медсестёр оступилась и опрокинула таз, в который стекала кровь со стола.

— Что за чёрт? — сквозь зубы прошипел хирург, даже не думая обернуться и взглянуть на нарушителей. — Выкиньте их отсюда! Живо!

Выкиньте? И это он предлагал сделать нам, женщинам? Если щуплого мы бы и могли выставить за дверь втроём, то того, кто влетел в операционную первым — никогда в жизни. Он был слишком… Слишком для нас.

Кровь расползалась по полу, просачивалась в щели между досками, гипнотизируя щуплого. Он хотел что-то сказать, но его горло сжал спазм, и мужчина зажал рот рукой. Потом он посмотрел на меня, на отпиленную ногу, покачнулся и упал без чувств. Странно, что его приятель даже не подумал как-то это падение предотвратить.

— Они что, всё ещё здесь? — Хирург почему-то посмотрел на меня. — Рашпиль, живо!

Рашпиль подала Мэри. Это значит, что на меня оставили нарушителей. Точнее одного из них. Было бы, конечно, удобнее, если бы именно он потерял сознание, но, похоже, этот парень привык к подобного рода сценам.

На нём была прекрасная тёмно-синяя форма.

Уложив в таз ногу, я стянула маску на подбородок и повернулась к молодому мужчине.

— Вы мешаете ходу операции. — Мой голос дрожал. — Если вы немедленно не выйдите, то я…

То я что?

Прежде чем я смогла бы придумать угрозу, солдат подхватил своего бессознательного друга и выволок его из операционной.

"Родственник того, кто сейчас лежит на операционном столе?" — гадала я, принимаясь за уборку: "У него был такой ошалелый взгляд. Это, совершенно точно, что-то семейное".

Я промокала тряпкой кровь и выжимала её в таз, вспоминая, как занималась тем же самым в Раче. В комнате дознания. Кожа после этого "ржавела", а от сигаретных ожогов появлялись струпья. Теперь на этих местах остались белёсые шрамы — миниатюрная версия пулевых ранений.

Такие отвратительные руки… А Ранди любил их.

Ранди…

Я повернула голову к двери.

Нет. Такого не бывает. На то, чтобы изменится так, должно уйти не два года, а лет десять. Так вырасти, окрепнуть, стать таким красивым… Я провожала его мальчиком и не готова была встретить мужчиной.

Вытирая руки об халат, я выбежала из операционной, чуть не споткнувшись о щуплого. Он сидел на полу, привалившись к стене, и отворачивался от ватки с нашатырём, которую ему совала под нос медсестра. Мужчина что-то бессвязно бормотал.

— Остановите… Он же сумасшедший… Куда он пошёл? Меня убьют, если он что-нибудь…

Я остановилась рядом с ними на мгновение, подавляя безумный порыв: схватить щуплого за шиворот и вытрясти из него всю правду.

Ранди здесь? Прямо в эту самую минуту? Я могу увидеть его? Это не сон? Больше не будет угрызений совести, одиночества и ночных бдений на станции? Всё, что от меня требуется на этот раз — сделать несколько шагов. Долгожданный момент настал, но что сделала я? Наступила на грабли в очередной раз — приказала ему убираться.

Я сбавила шаг, пробираясь к выходу. На самом пороге меня перехватила Норочка.

— Ты что-то натворила? — Её миловидное лицо исказила паника. — Тебя тут двое искали. Один ещё ничего, но второй… — Она мотнула головой, указывая себе за спину. — Вид у него такой… Лучше тебе туда не иди. Если что, я скажу, что ты ушла на станцию и до вечера не вернёшься. Ладно? Так что ты давай… беги отсюда.

Страх обнажил её истинную натуру, превратив язвительную, колючую Норочку в дрожащую девочку. Всегда такая дерзкая с коллегами, смелая с мужчинами, теперь она превратилась в самую обыкновенную, слабую женщину. Она боялась. Боялась моего Ранди. Потому что, чёрт возьми, его стоило бояться.

Когда я обошла Нору, она не попыталась меня остановить, а вместо этого пошла следом. При этом двигало ей именно беспокойство, а не любопытство. На крыльце, покуривая, сидели окрепшие солдаты, против обыкновения в полной тишине. Они даже забыли проводить Норочку свистом, когда та вышла следом за мной.

— Не ходи туда, сестричка! — крикнул мне кто-то из мужчин. Я казалась им сумасшедшей, потому что хотела приблизиться к нему. Они казались мне сумасшедшими, потому что считали: чем дальше от него, тем безопаснее. Возможно для других, но не для меня.

— Ранди? — окликнула я его почти беззвучно. Голос сел.

Он стоял спиной ко мне, прислонившись плечом к дереву. Такой рослый, широкоплечий и незнакомый. Возможно, там, где он был, время течёт иначе? Как наука объясняет такие поразительные темпы физического развития? Через какие тренировки и процедуры ему пришлось пройти, чтобы его нескладное, высушенное тело стало таким большим, сильным и приятно твёрдым на вид?

Когда я уже отчаялась, он обернулся, откидывая выкуренную сигарету. Теперь, чтобы рассмотреть его, мне приходилось поднимать голову, а чтобы обнять — тянуться.

— Ранди, — повторила я, медленно к нему приближаясь. Словно я всё ещё сомневалась в том, что этот мрачный мужчина — тот самый Ранди, писавший мне трогательные письма.

Этот человек не умеет любить. Эти руки ничего не знали о нежности. Глаза никогда прежде не смотрели покровительственно, ласково.

Ты хотела его именно таким, правда? Теперь он соответствую твоим запросам?

На самом же деле, хмуриться его заставляла не злость, а растерянность. Он ждал этой встречи так долго, но то последнее письмо… а теперь эта сцена в операционной… Как он должен вести себя? Ему следует встать на колени или потребовать этого от меня? Кто из нас виноватый, а кто судья?

— Ты, правда, здесь? — Я закрыла лицо руками, но тут же посмотрела на него снова, хотя предпочла бы ослепнуть, чем после долгой разлуки видеть его таким отстранённым, чужим. — Это, в самом деле, ты?

Он отвернулся, но я мягко обхватила его лицо руками. Как же я соскучилась по этим зелёным глазам.

— Ты пришёл за мной. — Вытянувшись в струну, я обвила руками его шею. Он стал таким… неприспособленным для моих тонкоруких объятий. — Скажи, что вернулся за мной. Что это навсегда.

И он сдался. Внезапно всё его каменно-отстранённое тело дрогнуло, и я почувствовала его руки на своей спине. Ранди подхватил меня, прижимая к себе. Нетерпеливо, почти грубо он стянул косынку с моей головы и освободил волосы, зарывшись в них пальцами.

— Навсегда, Пэм! — простонал он, уткнувшись мне в шею. Боже, этот голос… В Ранди не осталось ничего от мальчишки. — Всё это время я думал, что ты… Чёрт, как я могу злиться на тебя? Ты такая… Ты хоть представляешь, насколько я…

Вот теперь, именно в эту самую минуту, Ранди вернулся. Когда он переступил порог госпиталя, когда оказался в операционной, даже когда наши взгляды встретились, он был бесконечно далеко, и только теперь, стоило ему заговорить, произнести моё имя, сказать "навсегда", случилось наше воссоединение.

— Мы сделали это. Всё закончилось, — покровительственно прошептала я, словно имела право на такой тон. Кто из нас теперь нуждается в другом больше? Наши относительно равноправные отношения остались в прошлом. Ранди научился обходиться без меня. Отныне он превосходил меня во всём, однако всё равно… — Пришёл за мной. Ты, в самом деле, пришёл за мной.

— Ты сомневалась?

— Целый год ни одного письма… А я… От меня и раньше не было пользы, а теперь я совершенно обесценилась. — Я прятала лицо у его плеча, обхватив его руками и ногами. Всем своим телом. — Я старалась не хуже тебя, но… Кажется, когда тебя нет рядом, я ничего не стою. Пустое место.

— И это ты говоришь мне? — Он глухо рассмеялся. — Ты — всё, что мне нужно. Мне не нужен никто кроме тебя.

Такие знакомые слова. Такой незнакомый голос. Только теперь я задумалась над тем, насколько были ничтожны (при всей своей значимости) наши письма. Они не рассказали мне ничего из того, что я хотела бы знать в первую очередь. Как Ранди вырос. Каким мужественным стал. Как изменился его голос. Запах. Как он действовал на других людей. Теперь никто не смел смотреть на нас свысока, презирать или смеяться над нами.

— Ты всё ещё любишь меня? — спросила я.

Мы дышали друг другом, разглядывали, прикасались.

Атомный. Большой, твёрдый, колючий и острый. Ранди стал солдатом, каким никогда бы не стал Дагер. Встань комиссар и полубрат рядом с ним, их бы засмеяли, а ведь раньше, появись они на публике в форме, при оружии, им оборачивались вслед.

— Ты даже не представляешь, как сильно. — Возможно, всё дело в его голосе. Казалось, что он произносит эти слова впервые. — Это по-прежнему единственное, что имеет для меня значение.

— Хорошо. — Мои руки скользили его спине, плечам, шее, лицу и не узнавали его. Интересно, как он выглядит на самом деле? Там, под одеждой? — Мне нужно заново привыкнуть к тебе.

— Посмотри на меня. — Он обхватил мой затылок, потянув назад. Мои волосы струились по его руке. — Пустое место? Все, у кого есть глаза, Пэм, скажут, что не видели никого прекраснее тебя.

— И какой им в этом прок?

Пустое место или непустое: есть ли разница, если эта красота — чужая собственность? Его собственность.

— Никакого. — Ранди улыбался, но не светло, а так по-новому, незнакомо. Хищно. — Это так… правильно. Ты стала ещё прекраснее, а я, наконец, способен эту красоту защитить.

Он считал мою внешность достойной восхищения? Это сладкое осознание заставляло забыть обо всём. О том, что несколько минут назад я присутствовала при ампутации, в частности.

— Не недооценивай себя. Ты стал способным защитить гораздо большее, чем просто чью-то недолговечную, сомнительную красоту.

— Не спорю, я много чему научился. И мне уже не терпится показать тебе, что я потратил это время не зря.

"Пёс", рвущийся с цепи. Его нетерпением и оправданной, святой яростью невозможно было не любоваться. Я поклялась, что не закрою глаза ни на минуту, пока он будет мстить за нас.

— Глянь-ка, — пробормотал Атомный. Его прищуренный взгляд был обращён вдаль. — Они беспокоятся за тебя. Успокоишь своих друзей?

Я неохотно отстранилась от него, чтобы обернуться. У крыльца собрался без малого весь госпиталь: санитарки, врачи, идущие на поправку раненые, выздоравливающие больные. На одинаково бледных лицах застыло выражение какого-то серьёзного переживания — боязни и, вместе с тем, любопытства. Происходящее с трудом укладывалось в их головах. По их мнению, мы с Ранди были слишком разными, чтобы вот так самозабвенно наслаждаться этой встречей. Согласно их логике, я не могла желать остаться с ним, а он не мог так запросто прийти и забрать меня.

— Я им не нравлюсь, а? — добавил он, но без досады. Скорее с насмешкой.

Не беда. Со мной та же история, хотя, казалось бы, двух лет должно было хватить на то, чтобы влюбить в себя без памяти каждого здесь. Но к дваждырождённым простой люд с известных пор относился недоброжелательно. Раньше их винили в расовом неравенстве, религиозной дискриминации, ежегодном увеличении налогов, теперь — в войне. Меня здесь тоже недолюбливали, насколько вообще можно недолюбливать недоросля-сироту.

— Укради меня, — попросила я шёпотом.

Это должно было произойти именно так — ритуально. Он должен был ворваться в мою рутинную, невыносимую жизнь и не оставить шанса на прощания и сборы. Больше чёрного и красного цветов, самолётов и запаха сигарет я ненавидела переезды и прощания, и Ранди должен был избавить меня хотя бы от последнего.

Похоже, моя затея пришлась ему по душе. Поддерживая меня одной рукой, в другую Ранди взял сумку, с которой приехал. Его шаг был решителен и по-военному чёток. Положив подбородок на его плечо, я глядела вниз, где ползла по дорожной пыли тень. Нас словно спаяли — одна единственная, наша общая с ним тень, одна цепочка следов. Это было таким правильным, что я едва подавляла рвущийся из груди смех.

Ха-ха! Я ждала этого так долго. Забери меня отсюда! Пожалуйста.

Госпиталь и люди, столпившиеся у крыльца, удалялись, отступали, словно безоговорочно соглашаясь с тем, что у Ранди на меня гораздо больше прав. В их лицах, черты которых размывало расстояние, можно было прочитать: "Он отбирает у нас то, что уже два года как наше, но мы благодарны ему за то, что он делает это молча". Думаю, они не отважились бы предотвратить "похищение", даже если бы я сопротивлялась и умоляла о спасении.

Избавляя их от возможных мук совести, я улыбнулась и взмахнула рукой, как благосклонная королева. Наблюдай Ранди за мной в этот момент со стороны, он бы отметил в очередной раз: я становлюсь всё больше похожей на мать.