Амурская соната Чёрного Дракона

Глава 6. Те, кто идут за Драконом

Ночной Зеркальный Хабаровск дышал иначе, чем его дневной двойник: глубже, гулко, будто под тонким слоем привычной реальности шевелился древний зверь и лениво переворачивался на другое ребро. Свет бумажных фонарей стекал по резным ставням скользкими отблесками, и в их дрожи угадывались чешуйки – контуры, которых не дорисовал ни один мастер. Из-за углов, где днём лишь пыль и случайные кошки, теперь выглядывали тени – слишком длинные для человеческого роста и слишком плавные для кошачьего шага.

Марина шла рядом с Максимом Логиновым, которого в этом городе называли ещё и Улуном. На слух это имя было мягким, как тёплый чай, но в нём пряталась терпкость горной травы. В ладони Марина сжимала нефритовый кулон; камень жил своей, тёплой и настойчивой жизнью. Пульс кулона опережал её сердце на долю – будто кто-то невидимый отбивал палочками скрытый размер: «раз-и, раз-и», подталкивая идти быстрее, смотреть дальше, дышать глубже.

– Он ведёт нас к Лизе? – спросила Марина вполголоса, чтобы слова не разлетелись в холодном воздухе и не позвали лишних слушателей.

– Ведёт, – ответил Максим, не оборачиваясь. В тусклом свете фонарей его профиль был резким, словно выточенным из сланца. – Но там, куда он ведёт, друзья редко приходят первыми.

Она уже готовилась спросить ещё, когда за спиной, в такт их шагам, щёлкнуло: металлический наконечник осторожно ткнулся в камень – как проба пера перед первым иероглифом. Марина невольно замедлила ход; Максим тоже. Щелчок оборвался.

– Слышал, – сказал он прежде, чем она успела выдохнуть. – Нас заметили раньше, чем мы их. Не оглядывайся.

– Кто это? – еле слышно.

– Те, кто идут за Драконом, но не по ту сторону реки, – отрезал он. – Держись ближе.

Они свернули в переулок – узкий, как горлышко фарфоровой вазы. По обеим сторонам – глухие стены с резьбой облаков и вьющихся змей. Фонари подрагивали от неуловимого сквозняка, и на камнях в каждом дрожащем кружке света проступали будто намеченные копотью триграммы багуа: знаки зыбко сходились и расползались, словно кто-то изнутри проверял, узнают ли его.

Впереди, за двумя фонарями, возник силуэт: высокий, в длинном плаще, лицо закрыто маской демона с золотистыми зубами и пустыми глазницами без отблеска. Фигура стояла, едва качаясь – не от ветра, а будто прислушиваясь к чужому дыханию.

Марина притормозила на полшага, но Максим тем же ровным тоном бросил:

– Не смотри в глаза. Иди. Это Шао Гуй.

– Кто? – она почти перешла на бег; полы пальто хлестнули по ногам и смирились с ветром.

– Служители Тёмного берега, – произнёс он. – Говорят, из нефрита, в котором задержалось дыхание Хэй Луна, можно вырезать ключ от любой двери. Даже от той, что ведёт обратно в твой Владивосток. Они режут ключи для других.

– Для кого? – Марина чувствовала, как кулон едва заметно дрожит, словно живой зверёк просится на свободу.

– Для тех, кто любит двери больше, чем дома.

Площадь – тёмная, с опущенными брезентами рядов – днём наверняка кипела паром лапши, криками торговцев и огрызками разговоров. Теперь всё стояло, как шахматная доска перед первым ходом. Лишь по настилам над лавками скользили тени, двигаясь в унисон. Марина подняла взгляд и едва сдержала вздох: над навесами чёрными петлями тянулись верёвки, и на них висели бумажные карпы – только чешуя у них была не расписана, а выложена тонкими пластинами металла. В каждом порыве ветра рыбы поворачивались и смотрели вниз – без зрачков.

Кулон теплом напомнил о себе и рванул в сторону, будто напролом. Марина чуть не выпустила его, но Максим перехватил её запястье.

– Плохо, – сказал он, всматриваясь в высоту. – Они смыкают круг.

Тень обрушилась сверху без крика – чистое движение. Максим ударил плечом в Марину, отталкивая в сторону; в камень вонзилось металлическое лезвие, искры разлетелись тёплыми комарами. Маска демона сверкнула зубами, и Марина поняла: под маской нет лица – там зевал холод, как чёрный рот полыньи.

Один плавный жест – и в руке Максима возник тонкий изогнутый клинок с неглубокими насечками, куда будто набился чёрный свет. Клинок коротко звякнул, и над лезвием на миг проступили четыре иероглифа. Марина не знала языка, но смысл почувствовала кожей: «выхватить – и не потерять».

Шао Гуй попятился, шипя. Шипение было не голосом, а дракой воздуха с собственным холодом.

– Беги, – сказал Максим. – Южный переулок. К мосту.

Она побежала. В висках стучало, как в струнах, готовых сорваться. Сквозь визг металла прорезался короткий, плотный выкрик Максима – не боль, а команда самому себе: «держи».

Южный переулок встретил запахом мокрого дерева и копоти. Стены стояли близко. На перекрёстке Марина резко свернула – и наткнулась взглядом на другую маску: чёрный тигр с серебряными клыками, в руке – цепь с крюком. Крюк звякнул о камень, зацепив свет.

Кулон рванул к узкой арке. Не думая, Марина нырнула туда. Проём ощетинился каменным холодом, плечи скользнули по сырости; фонарик на поясе ткнулся в выступ и погас. Позади ускорились шаги; тень тигриных клыков змейкой поползла по стене.

И тут из самой темноты вынырнула невысокая фигурка – мальчик лет десяти: серый халат перехвачен поясом, чёлка заслоняет взгляд, но глаза всё равно светятся своим тусклым янтарём.

– Сюда, – сказал он так тихо, что тишина сама отступила. Ладони у него были горячими и сухими, как глина, нагретая солнцем.

Они проскользнули в низкую дверь. В лицо пахнуло паром. Комната была невысокой, наполненной густым, бархатным запахом куриного бульона, риса, имбиря и сушёного апельсина. В дальнем углу, за балками, стояла женщина в красном шёлковом платье; держала бамбуковую ложку так, как другие держат меч – уверенно и по делу.

– Быстро, – произнесла она, приподнимая тканую занавесь с грубыми стежками восьми триграмм. – Враги не входят на кухню мастера Ю.

Занавесь опустилась. За стеной прошёл глухой топот и стих – будто кто-то не решился переступить невидимую черту.

– Кто вы? – спросила Марина, когда горячий бульон смыл из горла сухой холод улицы.

– Те, кто помнит, кому служит Дракон, – ответила женщина без позы. – И те, кто не забывает, что огонь тоже бывает водой, если смотреть с другой стороны.

Я – Юй-линь. Мальчик – Мин.

– Мастер Ю – это ваш отец? – Марина шептала, хотя шум кухни был громче опасности за стеной.

– Мастер Ю – титул, – спокойно сказала женщина. – Так тут зовут поваров, которые кормят не только желудок, но и дорогу. А дорога сейчас голодна больше вас.

Мин приблизился к кулону. Нефрит едва слышно вздохнул. На поверхности проступили новые линии – будто кто-то провёл ногтем по инею: мелькнули чешуйки. Камень стал тяжелее, словно в нём проснулся маленький зверёк.

– Он будет вести вас, – сказал Мин. – Но чем ярче, тем ближе тени. Гореть нельзя не гореть – можно прикрыть пламя ладонью.

– Как? – спросила Марина.

Юй-линь протянула маленький свёрток. Внутри лежали засахаренный имбирь, тонкая полоска сушёной мандариновой цедры и маленький листик чая, тёмно-синий, как вечер.

– Сначала сладкое, потом горькое, затем терпкое, – сказала она. – Порядок не для вкуса, а чтобы сердце вспомнило «ровно». Дракона не обманешь, но можно попросить идти рядом, а не тянуть за рукав.

Марина исполнила – и действительно: пульс кулона не стих, но перестал подгонять; словно кто-то согласился идти в ногу.

Занавесь шевельнулась – внутрь шагнул Максим: запылённый, с разорванным краем плаща, клинок всё ещё пах чужим холодом. Он быстро оглядел помещение, задержал взгляд на Юй-линь и чуть кивнул – как старой знакомой, с которой не принято обмениваться чувствами вслух.

– Спасибо, – сказал он коротко. – Путь к мосту перекрыт. Галереи держат, но над ними уже тянут сети.

– Пойдут беззвучно, – заметила Юй-линь. – Значит, им нужно оставить шум. Мин?

Мальчик откинул крышку чугунного котла. Пар поднялся, ударился о потолок и распался на тонкие ленты. На миг в этих узорах Марина увидела – или ей показалось – вытянутую голову, гриву воды, изгибающийся хребет. Дракон не смотрел на неё; он проверял, все ли на местах.

– Он слушает, – прошептал Мин. – Говорить будет позже.

– Если будет, – отозвался Максим. – Уйдём через двор. Дальше – в галереи и по крышам.

– Они пойдут за вами по отражениям, – сказала Юй-линь. – Избегайте луж и витрин. Сегодня стеклу верить нельзя.

– А огню? – спросила Марина.

– Ему – можно, – Юй-линь положила ей на ладонь маленький глиняный шарик. – Разомни, когда станет совсем сложно.

Шарик был тёплым и неожиданно тяжёлым. На поверхности – неглубокие царапины восемью лучами.

Они вышли чёрным ходом. Галерея тянулась над узкой улочкой; доски стонали тощим деревом, красные фонари висели рядами, как дольки граната. Внизу, в тени, скользили силуэты. Они не шли – переставляли пространство, как ширмы: был тёмный проём – и вот его нет, а вместо него чужая спина.

– Не гляди вниз, – предупредил Максим. – Они ловят взгляд.

– Они не люди? – Марина вслушалась в себя и с удивлением поняла: боится не их, а самого близкого.

– Людьми были, – сказал он. – Теперь – привычкой.

Галерея впивалась в боковую стену чайного дома. Вывеска висела набок; иероглиф «чай» был вырезан грубо, но любя. В окне, отражая их движение, мелькнуло лицо. Марина вздрогнула: в стекле встала она же – но с седой прядью у виска и линией рта, опалённой огнём, которого ещё не было. Лицо исчезло, стоит моргнуть.

– Видела? – спросил Максим.

– Себя. Но не себя.

– В Зеркальном городе каждый шаг оставляет эскиз будущего, – коротко пояснил он. – Не спорь с зеркалами. Поблагодари и иди.

Шорох по верёвкам – как мыши по соломе – и сверху снова упала тень. На этот раз – двое. Максим ушёл в сторону, клинок поймал чужое лезвие; перила тонко вскрикнули. Второй метнулся к Марине, цепь свистнула и зацепила край пальто. Она рванулась; ткань отдала и осталась в железном зубе. Кулон хлестнул по груди и на миг вспыхнул, как кошачий зрачок в темноте. Шао Гуй отшатнулся – будто его окатили кипятком.

– Вниз, – бросил Максим. – По лестнице – и на крышу.

Лестница пахла рыбьим клеем и старой пылью. Наверху – другой воздух: плоские крыши, тонкие гребни черепицы, меж ними – метёлки трав, занесённые ветром. Город лежал внизу, как карта; только река на этой карте была живой – на поверхности изредка поднимались волны, будто кто-то огромный переворачивался на спину.

– Хэй Лун, – сказал Максим бесстрастно, словно констатировал: «ночь». – Он видит.

– Нас? – Марина не понимала, кого спрашивает.

– Всех, кто идёт. Смотрит не на лица – на намерения. Дальше – мост. Между крышами прыжки на три, пять, семь шагов.

– Почему нечётные? – удивилась она своей ровности.

– Чтобы не совпасть с их ритмом.

Они побежали. Воздух пах грозой, которой не было на небе. Слева вспыхнула вывеска, высветив три иероглифа: «долгий ветер дом». На следующем прыжке из-под ноги вылетели искры – старый гвоздь подбросила чья-то ладонь. Максим хмуро усмехнулся:

– Заметили.

– Как удержаться от страха? – вырвалось у Марины.

– Не удерживай, – сказал он. – Дай ему форму. Назови. Названия – поводки для зверей.

Она попробовала: «Страх – река без берегов, заливающая всё вокруг». Слова вышли неровными, но глиняный шарик в кармане потяжелел – будто признал усилие.

На краю следующей крыши сидел старик с гучжэном – длинным струнным инструментом. Он перебирал струны тонкими пальцами, и звук получался как железная дорожка, по которой могут бежать слова. «Уходите», – пела первая струна. «Быстрее», – добавляла вторая. «Сзади», – предупреждала третья. Максим, не сбиваясь с шага, бросил ему короткий поклон. Старик не улыбнулся; выпустил одну длинную ноту – как стрелу. Вдалеке что-то хлёстко треснуло. Марина не оглянулась.

Снова галереи – узкий коридор воздуха; перила пахнут дождём, которого всё нет. Внизу витрины играли их отражениями: в одной Марина увидела себя без кулона, в другой – Максима без тени, в третьей – пустое место, и стало страшно, как от внезапной тишины.

– Не смотри, – сказал он мягче прежнего. – Зеркала кормят тех, кто идёт за нами.

– Шао Гуй?

– И те, кто зубов не показывает.

Слева – заброшенный чайный дом: двери забиты, но изнутри тянет теплом, как из печи. Максим остановился, положил ладонь на косяк. Дерево ответило сухим потрескиванием – будто старик откашлялся. Он прислушался, отошёл.

– Здесь кормили тех, кто уходил в реку, – сказал он. – Пусть спит.

– Максим, – тихо позвала Марина. – Лиза… ты говорил, ключ ведёт и в мой мир. Почему же мы не возвращаемся, а идём за ней?

– Потому что твоя дочь уже перешла дальше, – произнёс он сухо, но не холодно. – Лиза умная. Умные идут быстро, но им тяжело. Если снимем с неё груз, следующая дверь распахнётся спокойнее – и безопаснее для неё.

– Ты её видел? – голос сорвался тоньше, чем хотелось.

– Я слышал, как по воде проходит её шаг, – сказал он. – Лёгкий, упрямый.

Внизу шевельнулись тени – их стало больше. Они не подбегали; обволакивали, как дым. Кулон под пальцами забился, как сердце, которое пытаются прижать. Марина крепче сжала резной камень – и вдруг поняла: рисунок чешуи меняется, отвечая на её дыхание. Длинный вдох – чешуя ложится вправо, длинный выдох – влево. Этим можно вести. Этим можно прикрыть свет.

– Ещё немного, – сказал Максим. – Мост близко. Но у моста любят спрашивать.

– Кто? – внутри собиралась не страх, – другая, тугая волна.

– Те, кто прочитали правила, – почти улыбнулся он. – Они добры, пока у них есть бумага.

Мост возник внезапно – будто его нарисовали в воздухе одной ломаной линией. Он не был копией дневного: вместо привычной резьбы на балюстрадах – волны; в каждой – крошечная голова рыбы. На опорах – гравировки облаков, чья спираль вела взгляд к воде. Под мостом – река, чьи клубки не распутать и шорохи не разобрать.

У входа стояли трое. Не в масках – в простых тёмных куртках. Лица обычные, как у кассиров электрички, только глаза у всех троих одинаковые по вниманию: смотрели, как измерительный прибор.

– Проход закрыт, – сказал первый устало и вежливо. – Для тех, у кого на груди огонь.

Марина инстинктивно прикрыла кулон ладонью. Тёплая гладкость нефрита и обнадёжила, и насторожила: тёплое – значит живое, заметное.

– Ветер, – произнёс Максим, будто пароль. – С запада на восток.

– А дождь? – спросил второй.

– Дождь не враг. Враг – тот, кто называет дождём топь, – сказал Максим. – Дайте пройти, стражи.

Третий чуть наклонил голову. Его интерес не цеплялся за лица или клинок; он смотрел на доски, смолу в щелях, на крошечную трещинку возле гвоздя.

– У вас есть то, что тянет за собой, – сказал он наконец. – Если перейдёте, мост будет помнить.

– Пусть помнит, – ответил Максим. – Память – наш налог.

– Дайте ему имя, – попросил второй. – И проходите.

Максим посмотрел на Марину. Она кивнула – впервые за путь без вопроса.

– Имя: «Возвращение, которое не повторяется», – сказала она. Слова легли уверенно, как будто давно ждали. Кулон потеплел на полтона.

Стражи отступили. Первый поднял ладонь – и над мостом на миг проступил узор воды; волны сложились в знак, который значил: «пойду – и не упаду».

Они ступили на мост. Доски отзывались глухо, будто под ними – грудь большого зверя. Вода внизу двигалась настойчиво, как рабочая лошадь: не быстро, не медленно – так, что каждый шаг отдавался крошечной пульсацией берега.

На середине моста воздух стал плотнее. Марина решила, что это туман, но сырости не было. Скорее – словно между перилами натянули тонкую кожу барабана. Позади зашуршало – у входа тени перестроились, вытянулись цепочкой, как бумажные человечки, вырезанные одним движением.

– Быстрее нельзя, – предупредил Максим. – Здесь нужно – ровно.

И вода под мостом вздохнула. На поверхности появилась воронка размером с чайную крышку, потом другая и ещё – будто кто-то играючи касался воды пальцем. Соль легла на губы.

– Он рядом, – произнёс Максим почти благодарно. – Хэй Лун любит мосты: на мостах видно, кто ты – берег или течение.

– Что ему от нас нужно? – спросила Марина.

– Чтобы каждый шёл своим именем, – ответил он.

У противоположного берега из-за перил выскользнула фигура в маске – не демон, не тигр: гладкая белая маска без черт, как чистый лист рисовой бумаги. Следом вышли ещё двое – в таких же пустых масках. Они не поднимали оружия и не перекрывали путь – просто стояли.

– Они закрывают не дорогу, а намерение, – тихо пояснил Максим. – Пройдём.

Они шли, и Марина ощущала, как маски прислушиваются к её дыханию. Она продлила вдох – и кулон в ответ выплюнул искру. Лица не шевельнулись, но воздух стал гуще.

– Разомни, – шепнул Максим.

Она вспомнила глиняный шарик. Он лежал в кармане, как птица, сжавшаяся в кулак. Марина сжала его: тепло пролилось в ладонь, поднялось по руке и разгорелось маленькой, но настоящей смелостью. Внутри что-то щёлкнуло, как сухая веточка. Шар распался на восемь тонких лепестков, упал на её ладонь; на каждом – крошечная насечка. Лепестки слиплись в знак и легли в воздухе перед ними – простой, детский, как солнце, нарисованное неумелой рукой.

Воздух «принял». Белые маски дрогнули едва заметно, как паутина от дыхания. Проход раскрылся настолько, чтобы пройти вдвоём.

– Идите, – вдруг сказала Юй-линь – голос прозвучал не сзади, он возник у Марины внутри, тёплый, как пар. – Не оглядывайтесь. Я задержу тех, у кого ножи.

– Она умеет звать дух костра, – усмехнулся краем губ Максим.

Они прошли. Маски остались по ту сторону внутренней черты, где даже ветер дышал иначе. За мостом улица уходила вниз к воде, и от воды пахло солью и пеплом – правильный запах для места, где река и огонь договорились без свидетелей.

– Дальше – квартал домовых двориков, – сказал Максим. – Там много дверей – и слухов. Смотри под ноги: ступени иногда спорят с путниками.

– А Лиза? – Марина чувствовала, как каждое слово – стук в закрытую шкатулку. – Мы близко?

– Ближе, чем были. И дальше, чем думаем, – спокойно ответил он.

Первый дворик встретил тишиной, где слышался мелкий звон – как если бы только что убрали в шкаф дюжину чашек. В центре – колодец; на ободе – верёвка, к ней привязано ведёрко с вырезанной рыбкой. Рыбка улыбалась слишком широко для рыбы. Марина опустила взгляд – в чёрной воде шевельнулось отражение. Она решила, что это её лицо, но почему мокрые волосы? Вода поднялась на сантиметр – и опала.

– Не подходи, – предупредил Максим. – Эти колодцы добрые днём. Ночью – болтливы.

В следующем дворике пахло сушёным кориандром и чёрным перцем. Где-то мяукнула кошка – звук лёгкий, как перо. В ответ прошелестели бумажные флажки – те, что вешают на праздники реки. На каждом – лодка и человек с веслом. Все лодки смотрели в одну сторону, кроме одной. Она – на Марину.

– Она зовёт, – сказала Марина и сама удивилась уверенности. – Не лодка. Лиза.

– Тогда – сюда, – кивнул Максим. – Если повезёт, догоним взгляд.

Проём пах мятой и сырым камнем и вывел в крошечный сад: три бамбука, каменная скамья и фонарь, изнутри которого не свет, а тонкий пар. На скамье лежал мятый платок. На краю – чуть неровная вышитая буква «А». У Марины дрогнула рука.

– Она была здесь, – сказала она. – Недавно.

– А рядом – тот, кто ходит без тени, – добавил Максим, кладя ладонь на скамью. – Дерево ещё тёплое. Но не от человека – от чая.

– Он поил её? – сердце, шедшее ровно после моста, снова сбилось.

– Он ждал, пока она сама попросит, – сказал Максим. – И она – попросила. Умные просят вовремя.

– Ты про Лизу?

– Я – про всех, – он поднялся. – Пойдём. Сад – тупик. Но здесь тупики любят быть «пока». Надо шевелить «пока».

Сад ожил – не резко, а как лодка, куда сел второй человек. Бамбук тихо звякнул. Из фонаря поднялась струйка пара, сплелась в нитку и потянулась к кулону. Нефрит сначала сопротивлялся, потом уступил, как вода уступает пальцу. Нить легла на камень и оставила белёсый след.

– След, – сказал Максим. – Нить покажет короткую дорогу. Но короткая дорога всегда громкая.

– У нас нет тихих, – отозвалась Марина.

Они пошли за белой ниткой. Тонкая, как волос, она извивалась между стен, исчезала и вспыхивала снова – на карнизе, на гвоздике, на сколе кирпича. Её не увидит тот, у кого в руке нет кулона – видимость защиты; но всякий раз, когда нить загоралась, рядом менялся воздух – как будто в соседнем дворе кто-то переставил скамью, а в переулке поправил вышивку на рукаве. Марина знала: это они. Шао Гуй.

На повороте им навстречу вышла молодая женщина с косой, в простом синем халате. В руках – корзина с зеленью. Лицо простое, глаза внимательные. Она подняла взгляд и улыбнулась.

– Вы идёте красиво, – сказала она. – Значит, успеете.

– Куда? – спросила Марина, хотя уже знала.

– Туда, где мальчик держит лодку, – ответила женщина. – Он упрямый, но вежливый. Когда лодку толкают такими руками, вода не спорит.

– Мин? – догадалась Марина.

– У каждого города – свои дети, – женщина улыбнулась шире. – Этот – один из них. Идите. За вами – те, кто слишком любит белый.

Они миновали ещё два дворика. В первом на верёвке сушились маски – десяток: тигр, лиса, демон с золотыми зубами, рыба, журавль. Все пустые. Одна – белая – была мокрой; вода стекала на камень, оставляя круги, и в каждом круге вспыхивала крошечная точка света. Во втором стоял старый барабан, разорванный и стянутый бечёвкой; на коже – свежие детские отпечатки ладоней.

Наконец переулок открылся к набережной – не той, где гуляют по утрам, а внутренней, тёмной. Лодки стояли боком к берегу, как спящие собаки. У воды, ногами в мелкой волне, стоял мальчик – Мин. Халат мокр до пояса, волосы прилипли ко лбу. Он держал леску. На конце – крошечная лодочка, сложенная из старой квитанции. Лодочка качалась, но не уплывала.

– Вы долго шли, – сказал он без упрёка. – Но пришли вовремя.

– Где она? – Марина больше не могла растягивать слова.

Мин кивнул на воду. Прямо под лодочкой на поверхности проступил рисунок пеной: круг, в круге – две волны, сталкивающиеся лбами. Между волн – волосок сухого тростника.

– За вторым кругом, – произнёс Мин. – Если войти сейчас – не унесёт.

– Войти куда? – мир сжался до тонкой линии, как натянутый нерв.

– В слой, где не спрашивают паспорт, – сказал Максим. – Но там легко потерять имя. Готова?

Она вдохнула. Сладкое – горькое – терпкое вспыхнули в памяти. Ровно. Ровно. Кулон лёг в ладонь, как знакомая нота.

– Готова, – сказала Марина. – Я – Марина Морозова. Я иду за дочерью и вывожу нуждающихся к берегу. Я не дерусь с водой. Я договариваюсь.

Вода пустила волну от них. Поверхность стала гладкой, и в этой гладкости на миг показалась лицо Лизы: мокрые волосы, зрачки шире обычного, губы с синевой холода. Она смотрела на Максима.

– Тебе нельзя, – сказала она, и голос звякнул стеклом. – Твои имена слишком громкие.

– Возьми моё тихое, – ответил он и встретил её взглядом через воду. В этом взгляде была ответственность – не нежность и не строгость.

Лиза улыбнулась – так улыбаются те, кто на секунду забыли, что стоят по колено в воде. И исчезла. Точнее, вода закрылась, как занавес.

– Её держат не руки, – произнёс Мин. – Её держит обещание. Ей пообещали дом. Но дом – пустой. Ей нужна дверь с огнём.

– Где такая? – Марина вдох-выдох.

– В Доме Белых Масок, – ответил Максим. – Но вход – через чужие имена. Это труднее, чем перелезть через стену.

– Скажи, – Марина подняла голову. – Как зовут моё чужое имя?

– «Та, кто слушает», – сказал он. – Этого хватит, чтобы постучаться. Чтобы войти – нужен огонь. Твой.

– У меня – скрипка, – сказала она. – Музыка – не огонь.

– Смотря как играть, – впервые улыбнулся Максим. – В Пекине я видел, как старик на эрху поджёг ночь одной нотой.

– В Пекине? Ты был там… драконом?

– Был… чайником, – сказал он. – Но не сейчас.

Мин протянул бумажную лодочку. На квитанции расплывались чернила: половина иероглифа, кусочек адреса, чужая фамилия.

– Приманка для любителей срезать углы, – сказал он. – Бросите на воду – белые маски поверят, что в лодке ваш путь. Пойдут за ней. У вас будет одно «ровно».

– Одно – это сколько? – спросила Марина.

– Десять вдохов, – ответил Мин. – Если умеете дышать не торопясь.

– Умеем, – сказал Максим. Марина удивилась, что он ответил за двоих – и почувствовала: правильно. – Готова?

– Да, – сказала она. И впервые за ночь ей показалось: город не «против» и не «за», он – рядом.

Мин отпустил лодочку. Бумага легла на воду и поплыла, как по стеклу. Из соседнего двора, из-за угла, из-под пролёта – будто по команде – вышли белые маски: три, пять, семь. Они двигались к лодке и шли рядом, не касаясь воды. Их белизна была обидчивой, как у молока, которому дали скиснуть. Они смотрели на лодку так, словно та обещала им должность, оплату и отпуск.

– Сейчас, – шепнул Максим. – Десять.

Они скользнули вдоль кромки, где вода плещется о камень, и нащупали узкий проход между домами. Проход прикрывал крошечный навес с выцветшей надписью «чай». Навес дрожал, хотя ветра не было. Кулон тихо стучал о грудь; Марина совпала с ним дыханием: «раз-и, два-и…» Впервые она почувствовала, как музыка собирается не в пальцах, а в шаге.

Внутри – узкий коридор: вперёд идут три ступени, потом пять, потом семь. На каждой выбит крошечный знак: рыба, лист, лодка, дом, огонь, глаз, дверь. На «двери» коридор закончился. Перед ними – светлая створка из дерева с прожилками, похожими на лист. На косяках – ни гвоздя. Из щели пахло сушёным чаем и дождём, которого всё не было.

– Дом Белых Масок, – сказал Максим почти нежно, как зовут того, кого нельзя назвать громко. – Стучи.

– Чем? – спросила Марина.

– Своим именем, – ответил он. – Только своим.

Она подняла кулак к воздуху перед дверью – и произнесла ровно:

– Я – Марина Морозова. Я пришла забрать ту, кому пообещали пустой дом. У меня есть огонь.

Дверь не распахнулась, но в доме что-то насторожилось – как собака в глубине, поднявшая голову.

– Видишь? – шепнул Максим. – Имя – поводок.

– А ключ? – Марина неожиданно улыбнулась себе. – Ключ – игра.

Она достала из памяти простую мелодию – ту, что играла Лизе в детстве, когда дождь стучал по владивостокскому подоконнику. Мелодия была тёплой и без затей, вся хитрость – в паузе. Марина мягко коснулась пальцем дерева, будто струны, и выдохнула паузу.

Дверь вздрогнула – раз, другой – и открылась. Изнутри пахнуло домом.

– Быстро, – сказал Максим. – Белые маски умные, но обидчивые.

За дверью – зал без мебели, только длинный узкий стол у стены. На столе – ряд масок. Все белые, как молоко, и внешне одинаковые, зато на обороте у каждой вырезан крохотный знак: рыба, лист, лодка, дом, огонь, глаз, дверь – семь. Марина обернулась на ступени в коридоре.

В дальнем конце – занавесь. За занавесью – шёпот воды. И голос. Молодой, упрямый – как Лизин шаг.

– Я не боюсь, – сказала она кому-то. – Я просто не умею дышать по-вашему. Научите – и я уйду.

– Она говорит им правду, – прошептал Максим. – Это их раздражает.

Марина сделала шаг, второй, третий. Воздух у стола стал гуще, как сироп; маски будто повернулись – движения не было, но взгляд ощутился. Кулон у груди положил чешую вправо – вдох – и влево – выдох. Марина подошла к занавеси; поднимать не пришлось – ткань разошлась сама.

Комната за занавесом была пустой. В центре – круг воды в каменном полу. Над кругом – плотный, как стекло, воздух. В нём – Лиза: на цыпочках, руки вытянуты, будто пробует температуру. Глаза ясные и слишком широкие – как у тех, кто долго смотрел не мигая.

– Лиза, – сказала Марина. – Это я.

Девушка повернула голову и улыбнулась – будто знала, что этот момент будет. В улыбке не было облегчения – был выбор.

– Мне обещали дом, – произнесла она. – Но дом пустой. Я не хочу жить в пустоте. Я хочу жить в звуке.

– Тогда пойдём, – тихо ответила Марина. – У меня есть звук.

– И огонь, – добавил Максим, ступая в круг осторожно, как на тонкий лёд. – Снимем с тебя обещание. Оно не твоё.

Белые маски у краёв сделали микрошаг, не сходя с места: не протест, – напоминание о правилах. Максим кивнул им уважительно, как старшим, и опустил ладонь в воду. Вода не намочила кожу – она «взяла» её, как чашка берёт чай, меняя его вкус едва заметно, но решительно.

– Пять – стой, – сказал он. – Семь – слушай. Девять – иди.

Марина не поняла, кому он считает – себе, ей, воде, маскам или Лизе, – но послушалась дыханием. На «пять» кулон мягко толкнул грудь изнутри, на «семь» музыка поднялась на ноту, которую она ещё не брала, но знала, где она живёт. На «девять» воздух над водой дрогнул, и Лиза шагнула – не вниз, к ним. Настоящий шаг: тяжесть тела, шорох ткани, вздох.

– Дом – там, где тебя ждут не стены, – сказала Марина, прижимая дочь. – Пойдём.

Маски не шелохнулись. Но, когда они выходили, одна маска на столе чуть повернулась – на обороте оказался знак «дом». Иероглиф был вырезан неровно, словно тот, кто резал, впервые держал нож.

– Они не злые, – прошептала Лиза у двери. – Они аккуратные. Им страшно, когда кто-то делает громко.

– Уйдём тихо, – сказал Максим. – Но быстро.

Коридор не спорил. Ступени приняли их шаг. За дверью – тот же узкий проход, тот же навес, та же вода у кромки. Бумажная лодка уплыла далеко – там, где река делала вид, что устала.

– Благодарим, – сказал Максим – то ли небу, то ли воде, то ли городу.

В глазах Лизы погас дикий, слишком широкий блеск. Его сменил человеческий – уставший, но ровный. Такой взгляд не умеет лгать про «после».

– Мы ещё вернёмся? – спросила Лиза. – Я должна кое-что сказать тем, кто обещал.

– Вернёмся, – кивнул Максим. – В другой день и с другими словами.

– И с Лизой, – добавила Марина. – Возьмём её за руку и проведём через мост, который помнит наши имена.

Вдалеке, где сходятся две тени домов, прозвучал знакомый щелчок – металлический наконечник о камень. Шао Гуй не забыли – они не умеют забывать. Но теперь щелчок отозвался не угрозой, а признанием: «вы прошли». Может, и им нужен дом. Это уже другая история.

Мин стоял всё там же, по щиколотку в воде. Он поднял взгляд – несмешной, взрослый – и сказал:

– Вы сделали ровно. Теперь можно – громко.

– Сегодня – нет, – покачал головой Максим. – Сегодня город спит.

– Значит, в следующий раз, – согласился Мин и улыбнулся, как улыбаются хранители: «я запомнил».

Они пошли обратно – мимо двориков, где на верёвке сушились маски; мимо колодца, который днём добр; мимо барабана, чья кожа ждёт ладоней. На мосту стражи молча дали дорогу; один, тот, что смотрел на трещинку возле гвоздя, кивнул Марине – как человеку, в чьём шаге узнал нужную паузу.

В галереях красные фонари шуршали, словно гранатовые зёрна в ладонях. Юй-линь встретила у чёрного входа и поставила на стол три пиалы. Чай был тёплым, терпким, с лёгкой горчинкой – как благодарность, которую не объясняют словами.

– Дом нашёлся? – спросила она, наливая.

– Дом – в пути, – ответил Максим. – Мы не заблудились.

– Держите дорогу тёплой, – сказала Юй-линь. – Здесь холод быстро запоминают.

Марина сделала глоток – и ясно услышала, как далеко-далеко, за множеством стен и мостов, по другой набережной идёт Лиза. Шаг лёгкий, упрямый и – да – музыкантский: ровный и живой. Между ними уже натянулась нитка – белая, как пар над чайником. Она не спасёт от всего, но приведёт туда, где следующий выбор будет сделан вовремя.

– Мы идём за Драконом, – тихо сказала Марина – не клятва, констатация. – Не затем, чтобы он шёл за нами. Чтобы идти рядом.

Максим кивнул. В его глазах, темнее фонарей, мелькнула короткая тень улыбки.

– Рядом – значит вовремя, – произнёс он. – А вовремя – значит спокойно.

Снаружи, у деревянных носов лодок, тихо вздохнул Хэй Лун. Это был не рёв и не предупреждение – обычный вздох существа, у которого тело – город, а кровь – вода. И в этом вздохе было то, ради чего стоило бежать по галереям, шептать имена мостам, спорить с белыми масками и разламывать глиняный шарик на восемь лучей: обещание, что завтра будет.

А сегодня – достаточно.

Они вышли в ночь, где даже тени были согреты чаем. И впервые за всё это время Марина позволила себе улыбнуться – не себе и не им, а стенам и фонарям, которые знают больше и говорят меньше. В её ладони нефрит дышал ровно. Пульс камня совпал с пульсом сердца, и шаг стал увереннее – как у того, кто услышал главную ноту и больше не собирается сбиваться.