Амурская соната Чёрного Дракона

Глава 8. Под тенью Чёрного Дракона

Ночь в Зеркальном Хабаровске стояла ровная и густая, как чернильная заливка на рисовой бумаге. Луна висела низко – белая, чуть мутная, будто на неё набросили тонкую нефритовую пыль. Город за спиной дышал едва слышно: редкий гул лифта, далёкий стук на сортировочной, лёгкое потрескивание проводов. Но главный звук принадлежал реке. Хэй Лун Цзян гудела на самой низкой ноте, и этот гул проходил через доски набережной, через подошвы и даже через зубы. Казалось, кровь тоже перестраивает шаг под древний ритм.

Марина стояла у бетонной кромки и щурилась на воду. Воздух был влажный и прохладный, без ветра; пахло водорослями, железом и глиной – и тонким сладковатым дымком, похожим на разведённый в воде ладан. В ладони у неё лежал нефритовый кулон. Камень светился изнутри и то стихал, то вспоминал себя короткой вибрацией – как пульс, как голос, который нельзя забыть.

Слева бесшумно подошёл Максим – здесь его звали Улун. Он поставил на перила длинный свёрток, перевязанный красной тесьмой с узлом «бао». В свете фонаря его лицо казалось выточенным из серого камня: спокойствие без показной суровости, собранный взгляд. В зрачках на миг блеснула вода. Марина вспомнила, как в ту ночь он назвал своё настоящее имя и как город на это имя отозвался.

– Пора, – сказал он негромко. Слово будто легло на гладь и ушло в глубину кругами.

– Мы просто спустимся в воду? – Марина постаралась говорить ровно. Горло вдруг стало сухим.

– Не просто, – ответил Максим и развернул свёрток. – И не туда, где ходят лодки.

На тёмной ткани лежала верёвка из чёрной конопли с вплетёнными красной и серебряной нитями. Узлы образовывали связку знаков – вытянутые штрихи и крючки, похожие на иероглифы. Марина не знала языка, но верёвка «дышала»: на вдохе отдавала теплом, на выдохе – прохладой.

– «Нить возвращения», – пояснил Улун. – По ней назад. Развяжешь не тот узел – уйдёшь в сторону, где снег всегда новый.

Они пошли вдоль каменных львов на кромке пристани. Пасти у львов были приоткрыты, как у певцов перед первым звуком. У одних под лапой – шар, у других – львёнок. На морде у ближнего пролегла свежая трещина. Из неё проступала вода – не струйкой, а дыханием: то выступала, то исчезала, оставляя тёмное пятно.

– Они держат вход, – шепнул Максим. – Через них течёт только то, что реке нужно.

– А мы – «нужно»? – Марина попыталась улыбнуться.

– Сегодня – да, – коротко ответил он. Это был не комплимент – решение.

Под навесом показалась низкая деревянная пристань. На балках были выжжены восемь триграмм. Даже не зная их имён, Марина пальцами угадала порядок, будто когда-то проводила по ним в темноте. У причала стояла выдолбленная лодка: гладкая, как кость. На носу – резная голова дракона с закрытой пастью и длинными усами. В глазницах – тёмные овалы нефрита, в которых теперь отражалась луна.

Внутри лежала корзина с травами. Пахло сушёным лотосом, водорослями и полынью. Максим перебрал стебли и поднял тонкую красную ленту.

– Лотос – чтобы вода признала нас своими. Полынь – чтобы безымянные не почуяли тело. Лента – для узлов, которые не развязывают.

Он сел в лодку легко, без лишнего шума. Марина шагнула следом. Доски хрустнули влажной древесиной, лодку качнуло – и тут же выровняло, будто она попала в паз. Максим оттолкнулся. Вода не сопротивлялась, а словно подхватила их.

Они вышли к середине течения. Городской шум растворился. Лунный свет стал плотнее, как будто надел маску: часть света перешла с воздуха на воду. На плечах у Марины осела мелкая влага – не туман, а пыль из невидимых брызг. Кулон ожил, подстраиваясь под далёкий барабанный такт.

– Когда пойдём вниз, – сказал Максим, – глаза держи закрытыми, пока не скажу. Там есть формы, на которые смотреть – значит становиться ими.

– А если всё-таки… – Марина выдохнула тонкой струйкой пара.

– Тогда они посмотрят на тебя, – спокойно сказал он. Без угрозы, но всерьёз.

Лодка остановилась там, где луна отражалась ровным кругом. Максим бросил в воду пригоршню сухих лепестков лотоса. Те не поплыли, а провалились, как будто проверили глубину, – и исчезли без кругов. Он обвязал «нить» себе на талии, проверил узел двумя пальцами и протянул свободный конец Марине.

Конопля была жёсткая, шёлк – тёплый. Верёвка «подсказала» порядок, и узел лёг как надо. Максим едва заметно кивнул: правильно.

– Готова? – спросил он.

– Нет, – честно сказала Марина.

– Тем лучше, – угол его губ дрогнул. – Вернутся обычно те, кто не геройствует.

Он нырнул первым. Вода сомкнулась без всплеска. Дракон на носу будто чуть втянул усы. Марина вдохнула, прижала кулон – тот ответил тёплым толчком – и шагнула.

Холод не ударил. Вода встретила мягко, как дорогая ткань, и сразу забрала звуки. Исчезли пристань, лодка и даже собственное дыхание. Осталась тяжёлая тишина. Марина помнила запрет, но веки сами приоткрылись – не из упрямства, а как будто глаза «хотели пить».

Под водой был другой свет: длинные серебряные полосы резали толщу, превращая её в штору из нитей. Между нитями качались водоросли – чёрные, с синей кромкой. Они касались кожи едва заметно, как перчатка, и тут же отступали. Между прядей скользили рыбы – не совсем рыбы, золотистые, с тусклым внутренним светом. Некоторые поворачивали к ней и будто обрели черты: тонкая переносица, намёк на рот. Марина задержала взгляд – и вода стала гуще. Верёвка дёрнулась дважды – мягкое напоминание. Она моргнула, и лица рассыпались на чешуйки света.

Дно всплыло внезапно, точно кто-то повернул линзу. Это была не песчаная площадка, а слоёная память: обломки лодок с выжженными знаками, длинные кости, черепа с пустыми глазницами, почерневшие амулеты на красных нитях, распухшие шкатулки, фигурки, обросшие мхом. Рядом лежал бубен без кожи, чуть дальше – детская погремушка с молчащими колокольчиками.

И между этим – хранители. Высокие, тонкие, с кожей сырой глины. Пальцы длинные, перепончатые до второй фаланги. Лица будто не дорезаны, глаза круглые и спокойные, с маленькой луной внутри. Двигались они не рывками, а общей волной – медленно поодиночке, быстро в сумме.

Один подплыл ближе. На груди – ожерелье из белых раковин. Он остановился на расстоянии ладони, приложил пальцы к кулону – вежливо, как к святыне. Камень ответил теплом. По рукам Марины пробежала правильная, успокаивающая тяжесть, словно кто-то выровнял ей плечи. Хранитель кивнул и отступил, освобождая проход.

Она поймала себя на тихой улыбке. Река узнаёт тех, кто несёт в себе её движение. Лиза всегда любила воду – бассейн, байдарки, прыжок с пирса. Может быть, поэтому кулон выбрал её первой.

Впереди загорелось зелёное свечение. Оно не пульсировало – переливалось, как ночное небо внутри камня. Среди водорослей лежал крупный осколок нефрита – Камень Звезды Дракона. Кромки гладкие, а в глубине – тёплый отблеск, как если бы кто-то там медленно открыл глаза.

Максим протянул руку. Двигался ровно, без лишних углов. На запястье у него проступил бледный круг с двумя прорезями – почти инь-ян. Вода дрогнула. Серебряная завеса шелохнулась, и тишина откатилась назад.

Сначала потемнело вокруг – не резко, а как если бы вода стала гуще. Затем что-то длинное и вязкое коснулось лодыжки. И только после этого вспыхнули глаза – два алых круга, как разнесённые угли в железной чаше. Они смотрели прямо на Марину.

– Не смотри, – голос Максима не звучал в ушах – лёг косточкой под лопатку. Верёвка подтолкнула её вверх.

Но глаза были не просто светом. В них отражалась луна – не одна, а много, как память о всех лунных ночах. Среди отражений на мгновение мелькнули две крошечные зеленоватые точки. Марина узнала этот оттенок: у Лизы серьги-гвоздики были точно такого цвета. Мысль промелькнула и погасла – из темноты собиралась масса: плавники, усы, ленты, зубчатые кромки с тяжелыми пучками тины. Не плыла – складывалась, как форма, которой ещё не придумали имя.

Из илистых разломов потянулись руки «безымянных». Прозрачные, с длинными когтями, поросшими синей тиной. Одна рука скользнула по щиколотке – аккуратно, словно ставила отметку. Кожа стала тонкой, как калька. Кулон вспыхнул горячо и плотно – свет не ослепил, а запёкся в плоть, как печать. След холодка исчез, оставив тёплую дорожку.

Масса отпрянула. Вода ответила глухим ударом, как гонг. Хранители подняли головы и одновременно приложили ладони к груди. Давление спало. Верёвка дёрнула ещё раз – вверх потянуло ощутимо.

Максим уже держал Камень. Держал так, как держат живое сердечко – бережно и крепко. Нефрит светился изнутри; «звёзды» мигали, реагируя на каждый звук: шорох рыбы, шевеление травы, далёкий удар о сваю.

Внизу, на дне, остался узор. Кружки, стрелы, линии, похожие на поток, и четыре угла-метки: лодка, мост, башня, профиль девушки с двумя родинками у подбородка. У Лизы именно там – малая россыпь. Марина зажмурилась, чтобы не расплакаться в воде.

– Выше, – сказал Максим. «Нить» послушно повела.

Река стала тягучей, как мёд. Каждый метр приходилось «размешивать». Из темноты тянулись не руки – тени. Марина краем глаза увидела, как её собственная тень – серебряная, водная – пытается отлипнуть и уйти в сторону. Кулон вспыхнул короче, и тень «приклеилась» обратно. Максим шептал длинно и ровно – не слова, а дыхание в ритм. Как метроном, если солист пытается ускориться.

Они прорезали толщу и вынырнули. Воздух обрушился сразу, как после глубокой шахты. Марина вдохнула – и закашлялась от сухости. Горло царапнула соль. По коже побежал огонь мурашек, через секунду сменившийся холодом. Лодка сама подтянулась к пристани – как санки по утрамбованной дороге. Дракон на носу будто стал серьёзнее: на усах тяжело висели капли.

Максим держал Камень обеими руками, как ребёнка. Внутренние «звёзды» то мерцали, то слушали. Марина, отдышавшись, посмотрела вниз. В отражении луны, рядом с белым кругом, стояли два алых глаза. Они не плавали – стояли, как две печати. Это не было угрозой. Это была пометка: «увидел – запомнил».

– Это он? – спросила она. – Чёрный Дракон?

– Не совсем, – сказал Максим. – Это хранитель его памяти. Левый глаз – путь, правый – цена. Река никогда не даёт одно без другого.

– Цена – это… Лиза? – Марина споткнулась на слове.

– Цена – то, что ты готова оставить в воде, – спокойно ответил он. – Страх, имя, время. Чужих – нельзя. Лиза – не цена. Лиза – причина.

Лодка ткнулась в настил. Доски приняли их шаг. Трещина на морде ближнего льва стала шире; из неё тянулся тонкий тёплый пар. Максим завязал «нить возвращения» узлом, который сам не распускается, и положил на край корзины. Марина выжала рубаху – вода показалась тяжелее обычной – и надела обратно. Кулон успокоился и вошёл в привычный ритм.

– Камень теперь «наш»? – спросила она, коснувшись нефрита.

– У рек нет «наших», – Максим улыбнулся коротко. – Есть «пока с нами». Этого «пока» достаточно: он откроет один вход и одну дверь. Ты видела на дне узор?

Марина закрыла глаза. Кружки, стрелы, мост, башня, профиль – всплыло сразу. Она кивнула.

– Это карта течений, – продолжил он. – Я вижу стрелы. Ты видишь лицо. Значит, дверь в ту сторону откроешь ты.

– Я? – удивилась она и тут же поняла, что отвечает сама себе. – Если надо – открою.

– Надень это, – сказал Максим и протянул медное колечко. – Пропусти через ушко кулона. Медь помогает «перевешивать» чужую руку.

Кольцо было тёплым. Кулон отозвался тихим внутренним звоном – не для уха, для костей.

– Ещё одно, – добавил он. – Когда снова пойдём, я скажу «влево» – повернёшь голову, не раскрывая глаз. Скажу «вниз» – опустишь взгляд, не открывая. Мы пойдём по памяти. Она не любит прямых взглядов.

Марина кивнула. Одно и то же «да» адресовалось и реке, и человеку.

Где-то под навесом звякнул маленький колокольчик. Ветра не было. Максим поднял голову:

– Это к перемене. Согрей руки. Дрожь ломает узор.

Марина потерла ладони, согрела дыханием, надела тонкие перчатки без пальцев. Страх сидел рядом – не громко, но близко. Она вспомнила детскую присказку и сказала вслух:

– Страх – это вода без берега. Её надо сдержать.

– Или научиться в ней дышать, – отозвался Максим. – Ты уже умеешь.

Они снова сели в лодку. Дракон на носу будто придвинулся. Камень Максим завернул в ткань с незамкнутым чернильным кругом и спрятал под лавку. «Нить» натянул по борту – как струну. В вышине каркнула ворона. Отражение луны в воде дрогнуло, словно глаз моргнул.

– Метка слева, – сказал он. – Через час будет справа. Нам – сейчас.

– Сейчас, – повторила Марина.

Они нырнули повторно – коротко, по маршруту. Вода на этот раз была как зал с полуопущенными портьерами: видно ровно столько, сколько нужно. Голос Максима ложился на ухо без воздуха:

– Влево. – Вниз. – Теперь.

Перед ними распластался тот самый узор. Линия от лодки вела к мосту, от моста – к башне, от башни – к профилю. Марина не коснулась – «нажала» взглядом. Под водой прозвенел тонкий звук, и где-то наверху, на пристани, Камень коротко откликнулся – как если бы миры на мгновение совпали.

Они двинулись по точкам. На «мосту» вода стала тоньше и холоднее, на «башне» – гуще и пахнула лотосом. «Профиль» встретил теплом – почти жаром. В груди у Марины отозвался Лизин смех – маленький и взрослый одновременно.

– Лиза, – сказала она просто.

Впереди вспыхнул янтарный свет. На его фоне промелькнули запястье, локоть, клубок мокрых волос. И знакомый способ держать пальцы, когда человек думает: указательный и средний вместе, большой отведён. Лиза всегда так делала.

– Назад, – резко сказал Максим.

– Но…

– Назад.

Тень дернулась, как тетива. У «башни» вспухла тьма – без формы. В ней открылись два алых глаза. Между ними на миг вспыхнули те самые зелёные точки – и погасли, словно их накрыли ладонью. Тишина ударила, как колокол.

– Назад! – повторил Максим. «Нить» потащила по диагонали, вырезая безопасную траекторию. Хранители повернули головы в сторону «башни» и сложили пальцы в странный знак. Тьма «закрыла глаза». Этого хватило.

Подъём показался долгим. Не по времени – по содержанию. Марина успела вспомнить Лизин детский плот из пластиковых бутылок, их чай из пиал без ручек, и чужой голос юности: «Вода преувеличивает то, что в тебе есть». Она поймала себя на простом желании: пусть преувеличит любовь, а не страх. Кулон откликнулся короткой цепкой вспышкой.

Они вынырнули. Луна в отражении сместилась правее. Алые глаза побледнели, как киноварь на мокрой бумаге. Марина легла ладонями на борт, дерево оказалось тёплым, и она коротко рассмеялась – от «мы живые».

– Ты её увидела, – сказал Максим без вопроса.

– Да, – Марина вытерла глаза тыльной стороной ладони. – Она живая.

– Это главное, – кивнул он. – Остальное – дороги.

Они ещё немного посидели в лодке. Мир вокруг не стал «особенным» – просто обычность держалась теперь на другой оси. Потом сошли на настил. Следы на досках легли как ряд коротких иероглифов. Ближний лев будто моргнул – или с его лба упала капля.

– Встретимся здесь завтра в ту же фазу луны, – сказал Максим. – Если позовут раньше – не отвечай. Пусть зов настоится, как первый чай. Второй будет вернее.

– Хорошо, – сказала Марина.

Они шли по набережной. Плечи согрелись, руки слушались, сердце перешло на другой размер – не «четыре четверти», не «три восьмых», а на речной, упрямый. В голове звучала одна мысль: «Лиза – жива. Я иду».

Лёгкий ветер наконец тронул щёку. Фонарь на перекрёстке мигнул, и на асфальте на секунду вспыхнул знакомый узор: лодка, мост, башня, профиль. Всё было рядом, просто сдвинуто на полшага – в ту тонкую плёнку мира, через которую они ночью проходят.

– Мы вернём её, – произнесла Марина вслух.

Никто не ответил. Но из-под плит прозвенело едва слышно – как будто камень под лавкой на пристани тоже кивнул. Река ещё раз глухо ударила в сваи – старый гонг отметил сделанный ход. Два алых глаза в отражении луны сдвинулись на толщину волоса, признавая: теперь очередь за ними.

Лиза тем временем была в безопасности у Юй-линь. Но долго прятаться нельзя. Марина знала: следующий шаг – туда, где узел «пустого дома» держит чужое имя. И у неё уже было чем платить – не людьми и не памятью. Музыкой. И тишиной между нотами, которую реки ценят не меньше.

Ночь держала их рядом – реку, город и троих из одной истории: мать, проводника и ту, ради кого всё началось.