Зеркало перемен. 2. Странница

* * *

Весной Лена все же сделала Шаг. Она насмотрелась на войну, на все то, от чего ее так старались уберечь ее спутники, да вот только не сожженные деревни и не вытаивающие из-под снега трупы подействовали на нее сильнее всего, а именно эта малоприятная мысль о неизбежности и бессмысленности войн. Пусть этот конфликт спровоцировал все тот же враг, другие такие же начинались без его участия.

В новом мире уже подсохло, хотя на склонах оврагов и в тени еще лежал остатки серого снега, зато на солнце земля уже приобретала зеленоватый оттенок. Мужчины с облегчением скинули плащи, а Лена продержалась до первого привала, но сняла не плащ, а теплую куртку. На всякий случай она предпочла возможность отбросить плащ за спину и продемонстрировать черное платье.

Ужин получился скудный, мужчинам удалось только подстрелить весьма тощего зайца, вот из него и сварили суп, щедро насыпав в котелок сушеной зелени и растертой в порошок картошки – изобретение охваченного войной мира, вкусом почти не отличающееся от знакомого Лене пюре «Кнорр», такая же гадость. Маркус сосредоточенно превращал в хлеб сухари: он как-то хитро обрызгивал их водой, давал полежать, а потом тоже весьма хитро подсушивал их у огня, и получалось очень даже съедобно, что-то вроде позавчерашнего хлеба. Причем творил он это все специально для Лены, потому что мужчины преспокойно бросали сухари в суп и трескали получившееся месиво с отменным аппетитом. Лена терпеть не могла мокрого хлеба, потому стоически сухари глодала, обдирая десны, пока Маркус не вспомнил этот хлопотный способ.

У них кончались запасы трав, поэтому чай получался довольно жидкий. Деньги имелись, и при первой же возможности мужчины пополнят запасы, у них это получалось намного лучше. Лена же избегала даже заговаривать с торговцами: сейчас ее узнавали почти всегда и начинали отказываться от платы, и ладно, если бы она была одна – сколько ей надо-то, а тут вон сколько едоков… Гарвин порылся в своем мешке и с очень довольным видом извлек сверточек со сладкими крендельками. Мужчины оживились. Лена, конечно, тоже кренделек взяла и съела, но если честно, не столько ради удовольствия, сластеной она так и не стала, сколько чтоб добавить еды в желудок, потому что полугустой заячий суп она глотала через силу.

– Ну что? – спросил наконец Гарвин. – Надоела война? Насмотрелась?

– Отвали, – посоветовал шут недружелюбно. Гарвин, разумеется, отваливать не стал, раздраженно повел плечом.

– Смысл? Какой был смысл?

– Какой вообще смысл в том, что я хожу по мирам? – вздохнула Лена. – А в том, что вы таскаетесь за мной? Если нет смысла, стоило сидеть спокойно в Тауларме?

– В Тауларме тебе нравилось, – заметил Милит. Маркус покрутил головой.

– Она должна идти, понимаете? Она не может не идти. И выбор всегда за ней.

– Разве не ты утверждал, что она-то как раз не Странница? – хмыкнул Гарвин, протягивая Лене еще кренделек. Последний.

– Она не такая, как они, – возразил Маркус, – именно в этом смысле она не Странница. Разве ты не видел: там, где она проходила, становилось спокойнее.

– Я не только заметил, – усмехнулся эльф, – я специально за этим следил. Я даже не исключаю, что она погасила войну… Не спорь, Аиллена, не прекратила, а погасила. Война еще будет какое-то время… но она убывает.

– Начала убывать, – уточнил Милит. – Я тоже заметил.

– И она не приняла ничьей стороны, – сказал шут, поправляя плащ так, чтоб Лене было теплее, – и это заметили и люди, и эльфы.

– И даже я. А почему, Аиллена? Почему?

– Потому что все хороши. Потому что нет здесь правых и виноватых.

– Ага, – проворчал Милит, – конечно, эльфы должны терпеть все эти нападения и налеты и ни в коем случае не отвечать на оскорбления…

– Эльфы не должны смотреть на людей, как на насекомых, если не хотят оскорблений, – отрезала Лена, – и не говорите мне, что это не так.

– Ну, некоторое сходство есть, – сообщил Гарвин. – Суетитесь, кусаетесь, живете мало… Два десятка слепней могут довести лошадь до бешенства. Отчего не признать, что мы превосходим вас во всем? Ваша короткая жизнь заставляет вас торопиться, суетиться и отчаянно завидовать. Почему маги-люди так не любят магов-эльфов? Просто потому, что не успевают научиться и пятой части того, что можем мы. Я никогда, например, даже не слышал, чтобы человек более-менее успешно занимался преобразованием, которое требует не столько Дара, сколько знаний и умений.

– А не ты говорил, что Балинт тебя превосходит? – невинно заметил шут.

– По части проникновения в сознание – превосходит. Но разве это единственное, что я умею? – усмехнулся Гарвин. – Вы завидуете нам, потому что самый выдающийся человек не может достичь за свою короткую жизнь того, на что способен самый средний эльф.

– Например в тридцать лет стать королем людей и эльфов, – радостно согласился шут. Маркус мрачно молчал, и Лена начала опасаться за оставшееся ухо Гарвина.

– Стал бы он им без Владыки!

– Без Аиллены, – поправил Милит непривычно серьезно. – А разве Владыка стал бы Владыкой без Кавена? Или без матери? Без матери его бы вместе с тобой собакам скормили – вот тебе и вся история эльфов Трехмирья. Ты прикинь, сколько ярких личностей среди людей и сколько среди нас. Да, они быстро сгорают, но они горят, а мы… мы тлеем.

Лена почти физически ощутила, как расслабился Маркус. Он наконец заговорил.

– Вы долго живете, потому и жизнь не цените. Даже молодые не ценят. А когда не ценишь свою жизнь, плюешь и на чужую. Я не самый миролюбивый человек, но прожив достаточно долго, я стал лучше понимать людей. А ты не стал, хотя, наверное, вдвое дольше меня прожил. Потому что тебе плевать. И на людей, и на эльфов…

– Потише, – сухо сказал Гарвин, но Маркус, естественно, не послушался.

– А чего вдруг – потише? Плевать. Когда на празднике погибли восемнадцать эльфов, ты разве огорчился?

– Разве я мог что-то изменить? Они уже погибли, а я сделал все, что мог, чтобы погибших было не сто, а восемнадцать, – еще суше произнес Гарвин. – Но если ты хочешь сказать, что мы меньше подвержены чувствам, то не спорю, да, меньше. Что вовсе не мешает нам любить своих жен, детей и друзей.

– Ага, – согласился шут, – не размениваясь на мелочи типа жалости, сочувствия, великодушия… Я не в осуждение, Гарвин. Ну такие уж вы есть. Только что ни говори, это не в крови.

– А в чем же?

– А разве я не эльф по крови? Знаешь, Милит ведь прав. Я очень много читал…

– Ну, – пренебрежительно бросил Гарвин, – что там ты читал…

– Например, книги из библиотеки Владыки, – пожал плечами шут, – ерунда, правда?

– Ты…

– Ну да, я не только понимаю, но и читаю по-эльфийски. Читаю даже лучше. чем понимаю. В ваших книгах чаще упоминаются яркие личности среди людей. Пусть они сгорают, как падающие звезды, но на фоне даже величия Кадиниса или Айдона этих звезд достаточно много. По твоим представлениям, Гарвин, я еще мальчишка, если я эльф, но ведь я взрослый и уже не особенно молодой… человек. Я проживу достаточно долго, потому что полукровка и потому что Лена водит нас по разным мирам… Я не то чтобы боюсь смерти… хотя нет, боюсь. Я люблю жить и хочу жить. И хочу прожить долго, пусть это и ненормально для человека. Но больше смерти я боюсь стать таким, как эльфы.

– Не станешь, – сказал Маркус. – Не стал же я. Я думал, мне осталось лет тридцать, да вот Делиена подарила мне долгую жизнь. Конечно, я не тот, каким был в твоем возрасте, но я чуть не вдвое старше Милита – и все равно не такой. А Милит еще лучший из эльфов. Самый человечный, что ли. Ты вспомни этого Олега: мы проиграем, только все равно подеремся еще немножко, а потом проиграем. Пожалеем грудничков, зарежем, чтоб не замерзли. А летом, можно подумать…

– Давай не будем о жестокости эльфов, – предложил Гарвин. Он был странно бледен, светло-голубые глаза серебрились в свете костра. – Я, знаешь, могу рассказать о жестокости людей,

– Я тоже могу. Не меньше, как не больше. И не говорю, что мы такие хорошие.

– Условимся, что я никак не имею в виду тебя, Проводник.

– Да и я не о тебе. Мы не хорошие, мы можем быть чудовищно жестокими, уродливо подлыми, мерзко мстительными. Может быть, больше, чем вы, потому что мы вас режем с удовольствием, а вы нас равнодушно.

– Тогда о чем мы спорим? – удивился Гарвин. Милит понуро молчал.

– Мы спорим о том, что люди имеют равные права с эльфами, – сказал шут. – Равное право на жизнь и свой образ жизни.

Куда девалась циничная выдержанность Гарвина! Глаза вспыхнули серебряным огнем, он стиснул руки и заговорил так страстно, как никогда при Лене не говорил ни один эльф.

– Разве вся история эльфов не говорит о том, что мы не отрицаем вашего права на жизнь и свой образ жизни? Разве мы видели хоть один мир, в который извне пришли эльфы, а не люди? Разве мы не позволяли вам жить с нами рядом, разве не уступали вам свои земли? И разве не вы начинали наглеть, требуя все большего? Разве не вы считаете, что мы живем слишком долго, но нас слишком мало, поэтому нам не нужно столько? Разве мы заставляем вас плодиться, как мыши, так, что вы не можете прокормить собственных детей? Разве мы лишаем вас права жить так, как хочется вам? Почему везде правят люди? Почему эльфы должны платить людям за то, что живут на собственной земле?

– Потому что люди неправы, – пожал плечами шут. – Потому что человеческая благодарность коротка, как коротки человеческие жизнь и память. Наверняка первые люди были благодарны вам за право жить рядом с вами… Собственно, не рядом, а всего лишь возле. Вы никогда не снисходили до людей. Уступали немного и презрительно поворачивались спиной. И постепенно людям надоело быть благодарными вашим спинам. Я не говорю, что это правильно, Гарвин, но это есть. Ты спроси Лену, по-прежнему ли она любит эльфов.

– Люблю, – ответила Лена напряженному взгляду Гарвина. – Только жалею. Из-за безвыходности вашей жизни. Из-за того что вы не можете объединиться не для войны, а для мира. Почему нигде мы не видели государства эльфов? Ведь есть и маленькие страны, и их размер не мешает им быть независимыми. Почему нет страны эльфов? Нет короля эльфов? Почему Владыка – это легенда во многих мирах? Почему вас объединяет только война – и то ненадолго? Вы индивидуалисты, Гарвин. Прости, у вас просто нет общей идеи.

– Зачем она нам? Разве…

– Перестань, Гарвин, – тихо проговорил Милит. – Она права. У Владыки есть идея, которой он заразил и нас. Я эльф, и я думал, что мы все похожи. Только ведь нет. Владыка изменил нас, эльфов Трехмирья. Сравни нас и отряд Олега. Сравни Ларм и тот город. Если бы не Владыка, нас не было бы уже, не потому что люди перерезали бы нас на этих крестах, а потому что мы позволили бы им это сделать. Мы сами позволяем людям уничтожать нас. Я тоже думал, почему у нас нигде нет никакой государственности. Сколько мы миров прошли – десять или поменьше? Нигде. И даже тот мир, где живут одни эльфы, борется с людьми одним способом – убивает.

– Государства воюют, – не очень уверенно возразил Гарвин. – Вся история человека – это история войн. Ты помнишь, чтобы эльфы воевали друг с другом?

– Конечно, не помню. Конечно, мы не воюем между собой. Конечно, государства воюют. И сколько было бы шансов у людей победить организованных эльфов? С самого начала организованных? Охраняющих свои границы? Сотня эльфов на границе обезопасила Сайбию. Сотня, Гарвин! А в нас даже азарта нет.

– В тебе есть, – покачал головой Маркус.

– Ну, во мне есть, так я ведь… вон как полукровка. Молод еще. Что такое сотня лет для эльфа?

– Однако ты сумел стать почти незаменимым, – улыбнулся шут, – как раз – звездой. Понимаешь? Ведь именно ты стал главнокомандующим армии Лиасса, и никак не потому что ты его внук.

– Я не могу простить людям… – заговорил было Гарвин, но Маркус удивленно прервал его:

– А кто заставляет? Конечно, не можешь. И я бы не простил. Великодушие – оно ведь тоже не безразмерное. И не прощай. Только ведь давно умерли внуки тех людей, которые убили твоего брата. А за тех, которые убили твоих жену и детей, даже Делиена не вступается. Если Трехмирье исчезнет, как и не было, даже она не заплачет. Потому что все имеет предел. Вообще все. А люди Трехмирья этот предел перешли. Я иногда тебя ненавижу, Гарвин, но ты все равно мой друг, понимаешь? А ты меня другом не считаешь, хотя вовсе не ненавидишь. И только потому, что я человек. Вот тебе разница между человеком и эльфом.

Гарвин долго молчал, глядя в огонь, и все молчали, только Гару вздыхал во сне да иногда перекладывал голову с одной лапы на другую.

– Ты неправ, Проводник,– сказал наконец Гарвин. – Мне это ужасно не нравится, но ты мой друг.

– Потому что вас объединила Лена, – улыбнулся шут. – Нас объединила Лена. Она сумела сделать друзьями даже нас с Милитом, верно?

Милит покивал:

– Верно.

– А спать все равно пора, – резюмировал Маркус. – Кто первым дежурит? Ты, Гарвин? Только до утра не сиди, даже тебе надо спать.