Застенок

34. «А четвертому не бывать!»

Нервное подрагивание трамвая подействовало очень быстро – пьяный Роман сладко задремал, приткнув голову к стеклянной подушке окна. Пустой вагон гремучим и скрипучим призраком двигался по ночному городу, баюкая в своем железном чреве единственного пассажира.

Пассажиру снились Русские идеи – в голубых сарафанах, с обрезанными волосами, они водили хоровод вокруг дерева. На самой верхней ветке сидел Вечный жид в одежде Свидетеля Креста, бросал в Идеи червивыми яблоками и убеждал их записываться в Союз русских патриотов. Но тут дерево обернулось Атлантом, и Вечный жид повалился на землю со страшным криком, что Россию продали иностранному капиталу за тридцать сребреников. Тогда Атлант пнул ботинком Вечного жида, отшвырнув подальше, и пьяным голосом заговорил:

– Нет, демократия нам на фиг не нужна. Думаешь, она лучше тоталитаризма? Ну да, лучше – как г… лучше дерьма. Ты посмотри, чего в телевизоре и в газетах творится. Крутят общественными мозгами, как хотят. Вставляют тебе в голову «Орбит» без сахара…

Вечный жид отвечал ему из кустов, что Россию надо непременно спасать, вытаскивая ее за уши из третьего мира, куда ее опустили бывшие коммунисты, переквалифицировавшиеся в демократов.

А пока Атлант собирался с мыслями, Роман успел во сне подумать, что третий – это как раз то, что нужно, и слава богу, что не первый и не второй. Один легчайший поворот художественной мысли – и третий мир становится Третьим Римом, а четвертому не бывать. Вот что делает с людьми сила искусства.

Но пьяный Атлант прервал полет его мысли, запустив в нее гвоздем из рогатки. Мысль лопнула как воздушный шарик, испустив громкий трамтарарам. Из нее вывалилось яйцо и шмякнулось на парик Атланта, похожий на гнездо. Там и затаилось. А Атлант продолжал читать свою нетрезвую лекцию хороводу Русских идей:

Вдруг откуда ни возьмись не сцену вылетел мент Иннокентий на швабре, пропавшей из Васиной квартиры. И на лету начал говорить по-монгольски:

– Это я в одном журнале прочитал. У либерастов и у тоталитаристов один и тот же механизм управления ботвой – идеология. Тоталитарная идеология – это вроде морковки на палке перед мордой осла. А либерастическая – та же морковка, вставленная ослу во все его отверстия по законам цивилизованного базара. Понятно я говорю?

Вечный жид из кустов отвечал ему, что да, вроде понятно, но как-то слишком заумно. Ему бы попроще чего-нибудь, потому что Россия, держава – гибнет на корню и ее все равно спасать надо, не то будет нам всем вечный Гвоздец, который, говорят, уже в городе и скоро объявят о создании партии в поддержку его на выборах в президенты.

Но Атлант, поймав мента Кешу и отобрав у него швабру, сказал, что все это ерунда – вечный Гвоздец сегодня сбежал от ментов и объявлен в розыск за мошенничество в состоянии алкогольного опьянения, а это равносильно обвинению в шовинизме и разжигании межнациональных конфликтов.

– А эт-та как понимать? – озадачился Вечный жид, все еще пребывающий в кустах.

– А так и понимай: пьянство – это пропаганда русского образа жизни. Великорусский шовинизм. На западе на это, знаешь, что скажут? Что русский империализм ничем не брезгует – пропагандирует даже свои национальные болезни. А чего ж нам ее не пропагандировать, если водка – это наша русская восточная мудрость и тайная доктрина. Они свою каменную бабу с колесом на башке пропагандируют? А мы что – рожей не вышли? У нас тоже есть чем гордиться.

А мент Кеша, обиженный, что у него отобрали транспорт, закричал жутким голосом:

– Умом Россию не понять! У ней особенная стать! Всем встать! Страшный Суд идет! Присяжные заседатели – поэт Тютчев, монах Ефросин Нострадамский и Василий Иваныч Чапаев. Верховный судья – Господь Бог, окончательный, абсолютный и умом не постижимый, чтоб мне век свободы не видать!

С этими словами мент ударил кулаком Атланта по макушке, где приютилось в гнезде яйцо. Скорлупа сложилась всмятку, и яичное содержимое весело заструилось по лицу Атланта.

А тот захохотал и принялся размазывать бело-желтые потеки, радостно ухая, как в бане под веником, и приговаривая:

– Ах, хорошо, ух, вот это я одобряю, ох, любо, братцы!

Вечный жид аж поперхнулся в кустах, выскочил и завертелся юлой вокруг благолепствующего Атланта:

– Чего хорошо-то, ну чего хорошо? Нет, ты мне скажи, что ты тут веселишься, если Россия гибнет в сточных водах третьего мира? Чего хорошего, я спрашиваю?

– Дурак ты, Агашка, хоть и Вечный, – отвечал ему, хохоча, Атлант. – Тебе бы только кроссворды разгадывать, а не в высшие сферы со своим рылом лезть.

А в это время в синем небе пролетал Ефросин с ларцом семи стихий под мышкой, и прокурлыкал с высоты нежным журавлиным кличем:

– В яйце найди ответ – тьма ангелов с иглы вспорхнет во славу Божью…

– Во, верно дед говорит, – поддакнул вслед улетевшему Ефросину Атлант, а из его кармана вылез Вася собственной персоной, вдребезги пьяный, с черной дырой промеж глаз и пустой трехлитровой бутылью в руках.

– Веселие Руси – есть пити, – официально заявил он. – Па-прашу немедленно вставить этот пункт в Русскую Синергию.

И прежде чем снова скрыться в кармане Атланта, Вася запустил бутылью в Вечного жида, заорав при этом:

– Пусть коровьи лепешки идет убирает, мозгляк!

Бутыль врезалась в Агасферов череп, однако ни снаряд, ни мишень от столкновения ничуть не пострадали. Но Вечный жид обиделся и объявил, что протестует против насилия над свободной личностью и будет жаловаться куда следует.

Тогда Атлант, снова захохотав, подхватил Вечного жида за шиворот, вытряс из него душу, а затем подвесил на фонарном столбе.

– О! Я памятник воздвиг тебе нерукотворный, – сообщил Атлант.

Проходивший мимо пастор Шлагг из далекой немецкой земли сокрушенно поцокал языком и покачал в недоумении головой:

– Россия – удифительная страна, – сказал он с ужасным тевтонским акцентом. – Это какое-то другое исмерение. Сдесь не федают, что тфорят. И чем польше не федают, тем польше тфорят. Чудеса!

– Иди, иди, добрый человек, – замахал пастору мент Иннокентий. – Пока тебе не наклали по шее. Нам ведать ни к чему, у нас мифологическая эпоха во веки вечные. Так что топай отсюда, дедушка.

Пастор Шлагг, уязвленно цокнув напоследок, поспешил унести ноги с лихого места. А Василь Василич Розанов, непонятно откуда взявшийся, расположившись уединенно, на пригорке, хитро улыбнулся и оповестил всех собравшихся:

– Посмотришь эдак на русского человека острым глазком… Посмотрит он на тебя острым глазком… И все понятно. И не надо никаких слов, – потом поднял палец вверх, лукаво сощурился и вкрадчиво произнес: – Вот чего нельзя с иностранцем.

Слово «иностранец» он выделил особо, выразительно посмотрев вслед улепетывающему пастору Шлаггу.

И тут же пропал. Исчез, словно в воздухе растворился, напитав его узорными словами. Будто рассыпался в ворох осенних листьев, кружащихся в легком и грустном вальсе.

Вслед за Василь Василичем увязался и хоровод Русских идей, растворившись в прозрачном сентябрьском воздухе. Мент Кеша бросился вдогонку за беглянками с криком:

– От мента еще никто не уходил! – но хоровод неуловимо проскользнул у него между пальцев и окончательно пропал из виду. Только в воздухе, тут и там, выстреливали искорки.

– Эх вы, русские раззявы, – злорадно закричал с фонарного столба Вечный жид. – Все-то вы теряете, ничего удержать не можете. А туда же – Россию спасать! Ничего у вас без меня не выйдет. Снимите меня отсюда, тогда скажу, что делать.

– Виси, виси, – ответил Атлант. – Тебя тут никто не спрашивает, что делать. Слышал, чего Василь Василич сказал? Не надо нам никаких слов.

– Да вы ж без меня как дите без мамки, – кричал Вечный жид. – Промеж себя вы ничегошеньки не поймете в своей России.

Тут опять из кармана Атланта вылез Вася, молодцевато спрыгнул на землю и бросил в Вечного жида резиновой дубинкой.

– Мое достоинство! – истошно заорал мент Кеша.

Дубинка ударила Вечного жида по лбу, и из глаз его посыпались маленькие синие звездочки.

– Это тебе за Русскую Синергию, – возгласил Вася, отрясая руки. – Русский с русским всегда договорится. А ты в чужую идею не лезь. Все равно ни хрена в ней не смыслишь.

– Да нет же у вас никакой идеи, вы голодранцы, – продолжал изрыгать оскорбления Вечный жид.

Мент Кеша, подобрав свою дубинку и прицепив куда надо, благодушно проворчал:

– Что верно, то верно, – и развел руками. – Мифологическая страна. Тонкое место. А где тонко, там и рвется. У нас тут, можно сказать, в каждом пне русская идея живет. И по воздуху вон, – мент показал на вспыхивающие тут и там маленькие огоньки, – летают. Ишь, шустрые. Да только какие ж это идеи? Их умом не понять, словами не высказать, и глазами не всегда углядишь. Вот она, – мент махнул рукой, – широка страна моя родная.

Но тут с ментом Кешей стали происходить метаморфозы. Он уменьшился в росте, поседел, изменился лицом, ментовская форма на нем превратилась в гражданский наряд. И мент уже был не мент, а поэт Тютчев, небольшой старичок с седыми одуванчиковыми волосами, в круглых очках и с пледом, наброшенным на плечи. Зябко кутаясь в шерсть, поэт Тютчев продолжил Кешину мысль:

– Россия – сфинкс, но нет и не было у ней от века никаких идей. Чему бы жизнь нас ни учила, а сердце верит в чудеса. Здесь в каждом дереве – дриада, в каждой луже – водяной.

И взмахнув пледом, будто огромным крылом, поэт Тютчев взмыл в воздух и стал быстро подниматься все выше и выше, пока не превратился в маленькую точку на небе, а затем вовсе растаял в бледной лазури.

– Чудеса, чудеса. Видали мы такие чудеса, – прогундосил с фонаря Вечный жид. – Чудеса в решете.

Но тут терпение у всех лопнуло – дружно выворотили фонарный столб из земли, подобрали возмущенно вопящего Вечного жида за руки-ноги и, раскачав, выкинули в синее море-Дон, в точности как Стенька Разин вышвыривал за борт своих персидских княжен. И поплыл Агасфер, несомый вольными водами, по дорожке мертвых к самым вратам царства теней и вечного мрака.

А после этого все сели пировать за стол, песни петь, сказки сказывать, уши развешивать, дивясь на мироздание и восхищаясь многообразием окружающей действительности. Особливо стихийной русской действительности.

И много там разного народу было, мед-пиво пило, рты разевало, да глаза таращило. А под конец на сцену вышел сам Александр Сергеич Пушкин. Минутку постоял, склонив голову на грудь и заложив руку за отворот сюртука, а потом, очнувшись от гениальных дум, прочел стихотворение, встреченное громом аплодисментов. Стихотворение называлось по-ученому – «Русская идея, или Посвящение в российскую историю». И были там такие строчки:

И много еще чего было в той русской истории. Невиданные звери оставили в ней свои следы, избушки на курьих ножках сносили там золотые яички, лешие кукарекали, русалки свирестели разбойничьим посвистом, и тридцать витязей прекрасных плясали с Бабою Ягой, а рядом дядька их морской на буром волке гарцевал, царевна там над златом чахла, и царь Кащей, видений полон, слагал стихи о том, о сем – народ ему рукоплескал, и русский дух крепчал, крепчал…

Но было это так давно… С тех пор немало лет прошло. У Лукоморья дуб срубили на дрова, кота отдали в живодерню, цепь – в переплавку, чудеса – в музей, на свалку. И Пушкин памятником стал, и Русь не та, и все не то…

Но дух стоит… и Русью пахнет!

…А ведь и в самом деле пахнет. Трамвай на повороте сильно дернуло, и Роман проснулся, ударившись лбом о поручень.

По другую сторону прохода сидел, уронив косматую голову на грудь, благоухающий бомж. Роману спросонья почудился в этой груде рванины и грязной, вонючей плоти бывший доцент кафедры философии Анубис. Протерев глаза, он понял, что ошибся.

Впереди два подвыпивших гражданина вели громкий диалог о достоинствах различных политических систем.

– Нет, не, не, не, – мотал головой один из них, – ты меня не путай. Манипулирование массовым сознанием – это единственный способ сделать всех счастливыми. Всех, до самого распоследнего… Только зависит все от того, кто как себе это счастье всехнее представляет. Тоталитарное счастье – это светлое будущее для всех, так? А демократическое – это когда каждый по отдельности, в своей норе, получает свою дозу счастья. Каждому по потребностям…

– Ну, а кому это надо, чтоб все до распоследней… были счастливы?

– Тому, кто это счастье продает. Причем – этот рынок счастья никогда не затоварится. Чем больше ты делаешься счастливым, тем больше тебе требуется счастья, тем больше ты его покупаешь.

– А кто его продает?

– Ну, есть такие – продавцы счастья. Разные у них разновидности. Их по цвету больше называют: желтый дьявол, красные дьяволята, зеленый змий… Нет, зеленый – ошибочка, не то… В Америке даже особый город есть – город Желтого дьявола…

– Ну а в каком, к примеру, виде они это счастье продают?

– А в виде таких бумажек. На ней ставишь подпись – мол, счастье получил, обязуюсь ему соответствовать. И на лоб бумажку приклеиваешь, чтоб все видели – ты счастлив, и завидовали бы.

– Чудно ты как-то говоришь, Вить.

– Все путем, Коля. Мне один мужик знакомый это дело растолковал. А он в книжке прочитал…

Заслушавшись, Роман едва не проехал свою остановку. Успел выскочить в последнюю секунду…

В субботу и воскресенье он не вылезал из дома – шлифовал с любовью выписанный Русский Синергион, полноправно ощущая себя Менделеевым, увидевшим во сне свою периодическую систему. С той разницей, что Менделееву его таблица на самом деле не снилась, а вот ему Синергион – приснился. Только что с ним теперь делать? Не в «Дирижабль» нести – этот точно. А куда-нибудь отнести нужно непременно – чтобы народ радовался за державу, и недруги российские за головы хватались, локти кусали с досады.

Роман долго и вдумчиво чесал в затылке, решая судьбу своего детища.