Застенок

18. Жуть кромешная

Ночь продолжалась. Открыв глаза, Роман осторожно ощупал то, на чем лежал. Узкий матрас, железная кровать. «Где это я?» – изумился он. Продолжив обследование вручную, он вскоре выяснил, что кровать стоит у шершавой стены. Из внутренних ощущений самым сильным была тупая головная боль. Слух подсказывал, что внутри стен он не один – рядом похрапывал кто-то, а обоняние сигнализировало о помощи, требуя чистого воздуха. В помещении остро пахло свежей бомжатиной. И чем-то еще, каким-то животным духом… псиной, что ли?

Роман поднялся с кровати и пошел в обход, по периметру, держась рукой за стену. Помещение оказалось небольшим. До первого угла – пара метров, еще через метр нащупался дверной проем. От света божьего Романа отделял металлический прямоугольник двери. Постояв немного перед ней, заточенец вдруг понял: это дежа вю. Такое, несомненно, уже когда-то было. Роман забарабанил кулаками в дверь.

– Эй! Выпустите меня отсюда!

Дверь, продребезжав, растворила квадратное око.

– Чего надо? – в окошке нарисовалась усатая физиономия.

– Где я? – спросил Роман.

– Ну, в КПЗ. Чего шумишь-то?

– КПЗ – это что, тюрьма?

– Да уж не тещины блины.

– А за что?

– Тебе видней, – зевнул мент.

– Вы так думаете? – доверчиво осведомился заключенный. – Мне надо в туалет.

– Параша в углу.

– Еще надо позвонить.

– А еще чего? – мент снова сладко зевнул.

Роман воспринял глумливое поощрение буквально и, подумав, дополнил список своих нужд:

– Еще адвокат.

– Ну ты, паря, артист, – сказал мент и пропал.

Через пять секунд окошко, опять растворившись, изрыгнуло угрозу:

– А будешь шуметь, в карцер посажу. Умный нашелся…

И снова с треском захлопнулось.

Роман добрался до кровати, которая оказалась тюремными нарами, и безвольно опустился на матрас. Голова раскалывалась, и с памятью как будто творились нелады. Думать было совершенно невозможно, но именно этого требовала ситуация.

Опять загребли. И опять неведомо за что. Сам знаешь, говорят. Так, начнем с начала. По пунктам. Вечером пошел гулять. Вроде бы чего-то искал. Что потом? Потом были какие-то… маньяки? Нет. Наоборот. Неманьяки. Ледовое побоище. Бородинская битва. Сила искусства. Кровавый туман. Сладкий ужас. Маньяк!

Роман в озарении дернул головой, позабыв о стене и больно приложившись об нее затылком.

– Уй, понаставили тут!

Все ясно. Они его вычислили. Маньяк – это он. Но как они узнали? Сам сознался в беспамятстве? А теперь его отправят на обследование и посадят в психушку?

Внезапно перепугавшись, Роман вскочил и в легком помрачении рассудка начал пинать дверь ботинком.

– Эй, вы! Я не хочу в психушку! Лучше сразу расстреляйте.

Сзади кто-то закряхтел, задышал, заскрипел нарами.

– Ммолодой человек, не буяньте, очень вас прошу.

Роман перестал громыхать и обернулся. Но все равно ничего не увидел, кроме неясного силуэта у соседней стены.

– Не бунтуйте, юноша, это же несерьезно. Никогда не бунтуйте против того, что сильнее вас.

– Почему? – спросил Роман, немного расслабившись

– Не тратьте жизнь на абсурд. Это неразумно. Вот вы, как я гляжу, молодой да ранний, – а знаете ли вы, юноша, что такое разум? Бьюсь об заклад, не знаете. А туда же – спорить со мной.

– Я не спорю. Вы кто?

– Я-то? Человек… А… кха… кха…

Человек зашелся в сильном приступе громкого и хриплого кашля, продолжавшегося минуты три. Роман отошел от двери и сел на свое место. Запах, исходивший от человека, служил не самой лучшей рекомендацией и рождал разнообразнейшие подозрения. Например, насчет вошек и блошек. Роман с ужасом подумал о том, что полчища этих тварей, вероятно, успели обжить и его самого. Закончив кашлять, человек продолжил:

– Не обращайте внимания, юноша. Простудился, должно быть, на сырой земле ночуя. Так вы интересуетесь, кто я. Отвечаю: личность без определенного места жительства. Не брезгуете?

– Н-нет, – храбро ответил Роман. Дышать он старался пореже и через рот.

– А ведь были времена – и квартира была, и деньги, и звание, и семья. Но я, молодой человек, не жалею, не думайте, что я жалуюсь. Все так и должно быть. Как говорит нынешняя молодежь, все путем. Был доцентом – стал бомжом.

– Как доцентом? – поразился Роман.

– Да, юноша, фортуна переменчива, не верьте ей. Доцент кафедры философии к вашим услугам. Бывший доцент. Из университета меня злопыхатели выгнали, жена с сыном погибли в аварии, квартиру отобрали – бумажку фиговую по слабости человеческой подмахнул. Да дело прошлое. Теперь я веду вольную жизнь.

Из рассказа соседа на Романа повеяло чем-то знакомым. Чем-то давнишним, плохо забытым, лишь слегка припорошенным годами. И этот запах, странный, нечеловеческий, тоже что-то напоминал. Совсем недавно кто-то не очень трезво говорил об этом. Что псиной пахнет страх. Смертельный страх. С кем это он пьянствовал? Увлекательная, между прочим, была тема. И вдруг вспомнил.

Доцент Козырян. Кафедра философии. Университет. Безоблачные студенческие годы. Доцента за глаза звали Анубисом.

– А что же вы замолчали? – спросил бывший доцент.

– Так, – неохотно ответил Роман. – Думаю, отчего это здесь так темно.

– А это они электричество экономят.

– А вы давно здесь?

– Я здесь регулярно, молодой человек. Я здесь, знаете ли, живу. Временно, разумеется, но временная прописка, она, как водится, самая постоянная. Вот теперь и сосед у меня появился. Развлечение как-никак, если не возражаете.

Роман возражал, но сказать об этом постеснялся. Тема была для него деликатной.

В университетские годы, как и всякий нормальный студент, которого доцент Козырян насиловал философией, Роман был весьма наслышан о склонностях Анубиса. Упорные слухи приписывали тому ярко-голубую ориентацию, несмотря на семейное положение. Слухи имели под собой твердую почву: доцент испытывал очевидную симпатию к юношам и не любил кокетничающих с ним на экзаменах девушек. Провинившиеся таким образом студентки выше «удовлетворительного» у него никогда не поднимались.

Анубис в качестве соседа по камере чрезвычайно расстроил Романа. Эротические кошмары во сне и наяву упорно не желали оставлять его в покое.

– Н-да. Ну а вы-то за какие грехи сюда попали, юноша?

– Я? – Роман вздрогнул. – Не знаю. Шел, подскользнулся, упал, потерял сознание, очнулся – кирпич. Замуровали.

– Э, бросьте, – проворчал доцент. – Несознанка только для допросов годится, и то не всегда.

– Я правда не знаю, за что меня сюда посадили.

– Все-то вы знаете. Только думать не хотите. На что вам разум даден, юноша?

Анубис, вне всяких сомнений, Анубис. Роман мысленно застонал. Каким ты был, таким и остался. Помешанный на привилегиях разума, доцент обожал загружать подневольных студентов тяжелыми размышлениями вслух. Любимым его словечком было «рациональный», прилагаемое ко всему, что имело хоть малейший философский оттенок. Произносил он его с большой страстью, врастяжку, добавляя в любовном экстазе лишнюю букву: «Ра-цио-а-нальный». Студенты, конечно, ржали и обыгрывали это в прозвищах доцента: Мыслящий Анус, Анус Сапиенс, Анубис – Анус на бис.

Имя Анубис имело и другую этимологию. Анубис – египетский бог, покровитель мертвых, с шакальей головой – намек на запах псины, источаемой доцентом несмотря на всевозможную парфюмерию. Что поделать – собственность неотчуждаема. Именно этот неистребимый запах и был основной причиной всеобщей нелюбви к Анубису. Ко всему прочему философа подозревали в некрофилии, бог ведает, на каком основании. Быть может, из-за благосклонности доцента к чахлым, рахитичным и бледным юношам со взором, затуманенным светом Разума. А может, из-за облика самого Анубиса, отдаленно напоминающего оживший скелет: худой, в неизменном мешковатом костюме, с продолговатым черепом, туго обтянутым кожей и с большими залысинами.

– Просто так на свете, молодой человек, ничего не бывает. Всему есть рациоанальное объяснение. Ибо природа мира мудра.

– А в вашей уличной жизни тоже есть мудрость? – невежливо отбрыкнулся Роман.

– А как же. Беспременно. Ведь чем я прежде занимался? Перед незрелым юношеством идеальную сущность бытия разворачивал во всей ее красе. Ну а теперь самолично сподобился идеальной сущностью стать.

– Бомжом? – Роман раскрыл рот от удивления.

– Вольным человеком, – осадил его доцент. – Человек – это звучит гордо. Только не всяк человек гордо звучит. Есть высший тип – вот он, и только он звучит гордо.

– Какой тип? – спросил Роман, вспомнив неожиданно давешнего мародера с помойки.

– Вольный философ, разумеется.

– А-а! Как Диоген, который в бочке?

– Именно. Я гол, как сокол, нищ, как Иов, но ни о чем не жалею. Я горжусь своим статусом. И слава богу, что меня поперли с кафедры – не то до сих пор бы с тупостью лоботрясов сражался и домогательства юных проституток сносил.

Роман успел прикусить язык – чуть не сорвались слова о домогательствах самого доцента. Особенно тех, что стали началом его славной бомжевой карьеры. Пытаясь соблазнить дочку большого городского босса, Анубис и не подозревал, что тем самым губит собственную репутацию. Из университета его выгнали не столько из-за скандала, устроенного родителем девицы, сколько из-за того, что порушился устоявшийся экзотический образ голубого некрофила – доцент на поверку оказался банальным старым козлом. Этого начальство не смогло ему простить.

– Вот так вот, юноша. Как говорится, разумного судьба ведет, неразумного тащит. Милостей от природы ждать не надо, самому… кхэ… нужно их… кха… ковать… кхэ… экхэкха…

Фраза потонула в новом приступе душераздирающего кашля. Роман из вежливости и предосторожности отворотил голову в сторону.

– Вам, юноша, не мешало бы ознакомиться, хотя бы приблизительно, с учением стоиков, – продолжил Анубис через несколько минут. – Уж они-то отобьют вам всякую охоту буянить по ночам. Не противьтесь воле богов и сами станете как бог.

«Третий», – подумал Роман. В третий уже раз ему предлагают стать как бог. Что за мания у людей? И еще один раз его хотела сделать богом самозванная мандала. Тоже, кстати, в КПЗ. Правда, тогда все обернулось глумлением над ним незримого тюремного духа. А на этот раз?…

– Вот посмотрите на меня. Знаю, что темно, не видно, и все же, приглядитесь.

Роман послушно пригляделся к силуэту напротив.

– Ничего не замечаете?

– А что я должен заметить?

– Значит, не видите, – с сожалеющим вздохом сказал Анубис. – Не созрели вы еще для этого, юноша. Учиться вам надо. Постигать простые истины. Глядеть в корень. А ведь я, молодой человек, и есть бог. Свободный и всемогущий.

– А-а… вы-ы… – Роман растерялся от столь смелого заявления. – В самом деле?

– Конечно, в самом деле, – немного раздраженно ответил бог Анубис. – А то, что в тюрьме сижу, так это сущая ерунда. Я и в четырех стенах буду богом, а неразумная тварь, мнящая себя свободной, так и останется всего лишь неразумной тварью, хоть ты ее в космос запусти.

«Ой что философия с людьми делает!» – в легкой панике подумал Роман. На этот раз тюремный дух, очевидно, вволю поглумился над доцентом.

– И вам, юноша, советую избрать целью жизни свободу. Истинную, конечно, а не мнимую.

– Ну и где ее, по-вашему, искать? – спросил Роман.

– Так это элементарно, – оживился доцент, потерев ладонями друг о дружку. Сухой треск прозвучал как шелестение страниц конспекта. – Я вас научу. Значит, так. Что такое истинная свобода? А это, молодой человек, есть свобода отречения от всего.

– Совсем от всего? – не поверил Роман.

– Абсолютно. Иначе ничего не получится. Нужно лишь уяснить одну вещь. Что все вокруг – ничто и пустота. Ничего нет, только ваши иллюзии. И это ничто не стоит никаких усилий. Отрекитесь от суеты и перестаньте биться черепом о то, что невозможно пробить. Вот тюрьма, к примеру. И вы хотите из нее выйти. Зачем? Что вас там ждет, на так называемой свободе? Точно такая же тюрьма, но размером побольше. И шесть миллиардов ваших тюремщиков. А вы плюньте на нее. Слюной, как говорится. Главное, запомните, не биться башкой о стены кутузки. Это вредно для здоровья. И поменьше задавайте вопросов. Вопросы – тоже суета. – Доцент Анубис зевнул, громко, с подвывом и лязгом зубов. – Вообще вы меня утомили, юноша. Прыткости в вас слишком много, а это тоже вредно для здоровья. Вздремну-ка я пару часиков. Приятных сновидений, юноша.

Темный силуэт, кряхтя, растянулся на нарах. Через пять минут тьма огласилась похрапыванием.

«Прытким меня еще никто не называл», – изумлялся Роман, пристраивая голову к стене. Лечь он не решался – отпугивала мысль о полчищах неприличных тварей, набежавших, конечно, с соседней койки.

Он долго сидел с закрытыми глазами, вяло перебирая мысли в голове. Мысли принялись вольно рифмоваться. Через полчаса «Гимн судьбе» был готов.

Или:

Затвердив строчки, Роман соскочил с нар и подошел вплотную к стене камеры. Удивительная мысль пришла ему в голову. Должно быть, Анубис и не подозревает, что его свобода отречения… вполне возможно… явление не такое уж редкое, как сему богу представляется. Ни сном, ни духом не ведает, что так отрекаются не любя. Боясь и ненавидя. А может, все-таки ведает? Отчего он псиной воняет, откуда этот смрадный страх, смертельный, непобедимый, неистребимый? Ненависть страха к миру, ко всему на свете. Когда живешь не в мире, а в трупе мира, созданном собственным страхом. И вокруг видишь одни лишь трупы. Роман подумал, что и сам он… скорее всего… такой же отреченец… и от него тоже должно вонять. Страхом, склепом, адом.

Он покосился на Анубисову койку. «Убойная сила тайной доктрины, не правда ли милый?» – прошептал. Наставник молодежи мирно почивал, не ведая о том, что рядом назревает бунт.

Бунт начался с нарушения главной Анубисовой заповеди. Нет, конечно, колотиться черепом о стену Роман не стал, больно все-таки. Несильно стукнувшись лбом о преграду, он замер в позе человека-тарана. Постоял немного. Резвое воображение живо перепрыгнуло через стены ментовки и устремилось в голубые дали.

В тех краях цвели неколючие лазоревые розы, соперничающие в яркости окраски с пронзительно ясной далью неба.

Куда подевались стены темницы, Роман не заметил. Он и не помнил уже о них, вокруг были только озаренные утренним солнцем просторы, все пути-дороги открывались ему, звали наперебой.

Он открыл глаза. Ничего не изменилось – голубые дали по-прежнему стояли перед счастливым взором. И не было никаких преград, проблема застенка решилась сама собой, оставшись в воспоминаниях маленькой черной точкой. Свобода торжествовала. Он стоял в центре камеры и завороженно смотрел на открывшийся мир, зовущий к себе. «Да! Я иду к тебе, мир!» – прошептал Роман. Из глаз его потекли слезы счастья.

Боясь спугнуть удачу, страшась внезапного исчезновения нового мира, не веря самому себе, он поспешил вперед…

– Уй-й! – Схватился за голову, отлетев от стены, как мячик.

На лбу ощутительно быстро вспухала огромная шишка. Мозги ходили ходуном. Да, не ожидал он такого пинка от голубых далей, с виду совершенно невинных и безвредных. Как бы сотрясения мозга не вышло. Он добрался до койки и, невзирая на тварей, осторожно принял горизонтальное положение. Анубиса штурм стены не разбудил, выражать сочувствие и поправлять подушку под несчастной головой было некому. «Марго! Где же ты, мне так тебя не хватает!» Безмолвный крик о помощи разбивался о неприступные стены темницы. Откуда они взялись?! Ведь не было их! У, вражий заплот, погоди, разберемся еще с тобой. Вот только мозги перестанут трястись, тогда и поговорим по-мужски, на равных. Дуэль, так дуэль…

На обдумывании условий дуэли Романа сморил беспокойный сон…

Разбудил его внезапный лязг металла и яркий свет, острым ножом ударивший по глазам. Дверь камеры была распахнута, на пороге стоял доблестный страж, одетый в штатское.

– Кто тут есть Полоскин?

– Я, – отозвался Роман, щурясь спросонья.

– На выход.

– С вещами? – на всякий случай спросил задержанный.

– Личные взять, казенные оставить, – бодро ответил страж.

Брать оказалось нечего. Роман быстро причесался пятерней, застегнул воротничок и покинул приют арестантов, не оглянувшись в спешке на сокамерника.

– Ф-фу, ну и вонища, – сморщился его освободитель и брезгливо пригляделся к бывшему доценту, лежащему на койке с философски отсутствующим выражением лица. – Какой идиот опять этого кадавра сюда воткнул?! Дежурный!

Дверь с грохотом захлопнулась.

– Здесь, товарищ майор, – появился мент в форме. Это была та самая усатая физиономия, что ночью в окошке двери.

– Разберись с этим козлом вонючим, – майор указал рукой на камеру. – Чтоб духу его здесь больше не было.

– Так куда ж его, товарищ майор? Его сержант Анисимов на пятнадцать суток оформил…

– Вон! – рявкнул майор, сделав зверское лицо.

– Есть!

– Пошли, – кивнул майор Роману.

– Куда? – поинтересовался тот.

– На кудыкину гору.

Майор завернул в раскрытую дверь в конце коридора.

– Получи, Ковров. В целости и сохранности.

В комнате находился только один человек. Он сидел на стуле и изучал книжку карманного формата. Увидев вошедших, вскочил, натягивая на голову милицейскую кепку. К правому бедру его была прицеплена резиновая дубинка.

– Танд маш их баярлалаа, товарищ майор.

– Чего? – старший по званию широко распахнул удивленные глаза.

– Я хотел сказать, спасибо, – перевел младший. – Это я, Олег Семеныч, монгольский язык изучаю. Вот, – он показал книжку, – русско-монгольский разговорник.

– А-а. Ну, изучай, полиглот. Только не на службе, Ковров.

– Так точно. Разрешите идти?

– Иди. И этого забирай.

– Явцгаая, – сказал мент Роману, кивнув на выход.

– Что? – растерянно спросил тот.

– Пошли, говорю. Экий непонятливый. На свободу с чистой совестью.

Мент положил руку Роману на плечо и подтолкнул к двери.