Застенок

1. Без вины виноватый

– …Приговаривается к пожизненной смерти…

Тоскливый вой обреченности. Падение во тьму веков, длящееся века, до внезапного пробуждения, вызванного ужасом, тоской и бешеным пульсом…

На смену тьме веков пришел серый пасмурный рассвет раннего майского утра. Вскрикнув, Роман рывком сел на постели, тяжело и часто дыша. Правая рука потянулась к голове, проверить: цела ли? Ощупав от лба до темечка, вернулась обратно.

– А? – сонно спросила разбуженная криком Марго. – Ты чего? Опять кошмары?

Роман молчал. Медленно избавляясь от остатков пережитого ужаса, он напряженно ловил пронзительно-щемящие звуки не то скрипки, не то виолончели. Звуки проникали в комнату сквозь стены. Неопознанный инструмент надрывно стонал, жаловался и мучился неизвестностью. Но при этом умудрялся оставаться гордым, непокоренным и бунтующим.

В ответ Роман озадачил любимую вопросом же:

– Что это за музыка?

Рита прислушалась:

– Опять этот псих-меломан кайф по ночам ловит. Управдому надо жаловаться. Полонез это, – она снова уткнулась носом в подушку.

– У нас нет управдома, – объяснил Роман. – Какой полонез?

– Огинского. Прощание с родиной.

Рита была музыкально подкованной девушкой – в этих вопросах ей можно было доверять. Но Роман уже забыл о музыке.

– Мне приснилось, что я убил Джека, – сказал он.

– Да? – ничуть не огорчилась полуспящая красавица Рита. – А кто такой Джек?

Роман тяжело выдохнул.

– Женька Плахотин. Наш отсекр. И я его убил. Друга детства и товарища по работе. Укокошил. Пришил. Замочил. Понимаешь?

– Угу, – отозвалась Рита. – А что такое отсекр? И чем он отличается от сексота?

– Кто говорит о сексотах? – оторопел Роман. – Отсекр – это ответственный секретарь. Вроде вашего завуча.

– А-а, – зевнула Рита и перевернулась. – Ну и что? Это же сон. И если этот ваш отсекр хоть немного похож на нашего завуча, то я отпускаю тебе этот грех. Давай спать, а? Половина шестого. В школе сегодня комиссия из РОНО. Если ты не дашь мне выспаться, я целый день буду ходить с мешками под глазами и зевать на уроках.

Но Роману спать не хотелось. Ему хотелось облегчать душу.

– Какая комиссия, Ритка! Меня же за это к смерти приговорили! И казнить собирались!

– Так ведь не казнили же, – зевнула опять Рита и потянулась к щеке Романа для успокоительного поцелуя. – Хотя все равно свинство. На высшую меру у нас сейчас табу.

– Это ты им скажи, – мрачно ответил Роман. – Меня они уже к стенке успели приставить. Лицом к стенке, – повторил он нахмуренно.

– Расстреливать? – деловито, но не безучастно поинтересовалась вконец проснувшаяся Рита.

– Нет, – неуверенно произнес Роман. – Не знаю. Поставили и начали приговор зачитывать. Странный какой-то… что-то там про вечную смерть. Четко помню, как хотелось пробить эту стену, пройти сквозь нее. Башкой биться об нее хотелось.

– Ну и? – зачарованно спросила Рита.

– Ну и… пробил, кажется. Дыру. Башкой, – Роман сам удивился, потому что ничего подобного он не помнил. – И сразу проснулся.

– Ми-илый, – Рита погладила его по всклокоченной голове, ничуть не похожей на таранное устройство. – Не. забивай себе мозги. – Она рухнула на подушку. – Все, я сплю.

Отключалась она мгновенно. Музыка наверху тоже притихла.

Роман поискал ногами тапки. Зевнул и отправился на балкон разгонять душевный мрак.

Уличная пасмурность оказалась созвучна душевному ненастью. В воздухе стеной стояла серая дождевая взвесь. Хаос, резвившийся в воздухе, исподтишка проникал и в мысли.

…Нет, не похож. Совсем не был Джек похож на Риткиного завуча. Хотя Роман не имел счастья быть знакомым с этим реликтом, зато имел несчастье часто и регулярно выслушивать истории из школьной жизни с неизменной людоедской завучихой в главной роли. Рита, полагала, что изливая накипевшие в душе страсти, она заодно развлекает любимого. А любимого от завучихи уже подташнивало.

Джек был совсем не таким. Джек был флегматичной, миролюбивой и совершенно неконфликтной личностью. Не мерзавцем, не законченным деньгодобывателем, не психопатом, не… Словом, Джек был нормальным мужиком. Хотя почему – был? Роман поймал себя на том, что думает о приятеле в прошедшем времени. Привязалась напасть…

Кошмары вообще часто устраивали ему веселые ночи. Но обычно они сюжетно сильно отличались от последнего. И все же некая связь между ними существовала. Взять хотя бы вот этот, годовалой давности. Привиделась ему тогда дикая шаманская пляска вокруг ночного костра. Роман отчетливо слышал шум набегавших на берег волн. Сама же пляска была удручающе молчалива – ни грохота барабанов, ни воплей экстаза. И участвовали в неистовом кружении вокруг ярко полыхающего костра только двое – он и она. Оба почему-то чернокожие, нагишом. Роман в судороге пляски сгорал от нестерпимого, бешеного желания. Его изнывающая плоть безмолвно рычала в предвкушении слияния. Он то приближался, то отдалялся от этого огромного вожделенного черного тела, скачущего по песку. И это превосходное тело было безоглядно мужским. Гигант-негр жадно смотрел на свою добычу. В этот миг Роман наконец-то рассмотрел себя. Он похолодел от ужаса и заорал. Волосы, заплетенные во множество африканских косичек, спускались ниже плеч и томительно щекотали напрягшиеся соски увесистых женских грудей…

Роман облокотился о перила и стоял, раскачиваясь на ногах вперед-назад. Механические движения упорядочивали течение мыслей. Из омута подсознания вынырнули два слова: Пляска Смерти. Связь между обоими снами обозначилась, но все еще оставалась непонятной.

– Пьянеть от ужаса способен лишь храбрец, – процитировал Роман «Пляску Смерти» Бодлера, тут же потерял интерес к утренней панораме и отправился в постель.

…во второй раз он проснулся в разгар позднего утра, но вставать не торопился – строил планы на день. В редакцию идти не хотелось, однако пару раз в неделю ему все-таки полагалось появляться на рабочем месте, пред ясными очами шефа. Можно, конечно, сослаться на приступ внезапного вдохновения, которое, как известно, не любит суеты. Но тут Роман вспомнил сон и решил все же съездить: убедиться в том, что Джек жив-здоров.

– Ха-ха, – сказал он себе. Начинать день с черного юмора, как и с шампанского, – дурной тон.

На кухне бормотал, словно дряхлый маразматик, радиоприемник. В голове у Романа назойливо свербели досадные мысли. Он шваркнул сковородкой с яичницей об стол и тяжело плюхнулся на табуретку. Оба резких движения возмутили кухонное спокойствие, и радиоприемник зашелся в хриплом кашле, а затем взвыл и заговорил внятным человеческим голосом.

– …а мы с вами читаем сообщения, поступившие на радиостанцию «Серебряный рог». Вот интересное послание: «Просим поздравить нашего товарища Михаила. Он попал в плохую историю и сейчас поправляет здоровье в больнице. Поставьте для него песню группы „Стенобитный кодекс“. Подпись: „Сергеевская братва“. Ну что же… э-э… мне остается только пожелать скорейшего выздоровления Михаилу и поставить для него композицию „Гладиаторы“ из последнего диска группы „Стенобитный кодекс“. Все остальное скажут, а вернее, споют сами ребята из этой молодой, но оч-чень серьезной группы, заявившей о себе совсем недавно поистине громом небесным и скрежетом зубовным. Итак, наслаждаемся…

Зазвучавшая музыка была подобна грому танкового сражения. Грохот битвы дополнялся омерзительным воем, похожим на визжание циркулярной пилы, отчего у Романа заломило зубы.

В дикой звуковой свалке не сразу можно было разобрать появившиеся слова.

Роман отложил в сторону вилку и перестал жевать.

Непрожеванная яичница с колбасой резким движением устремилась в желудок, тяжело преодолевая тесноту пищевода.

Роман по-сиротски подпер голову рукой и, пригорюнившись, приклеил грустный взгляд к окошку.

Он ощутил неуловимое движение души.

Безусловно, все это неспроста, подумал он.

По лицу Романа текли слезы бесправной надежды. Внезапно и с беспощадной ясностью он понял, что давно уже не имеет права на облегчение своей участи в этом мире. И что самое странное и страшное – ему стало казаться, что ту тень, которая зовется его жизнью, которую он привык считать своей, отбрасывает на землю совсем не он, Роман Полоскин, а некто другой. Некто в сером, хихикающий из-под низко надвинутого капюшона. Однако все это было слишком откровенно, а задумываться о подобных вещах с самого утра – тоже сродни аристократическому алкоголизму.

…Хлопнув подъездной дверью, Роман устремился в направлении трамвайной остановки и вышел на оживленную городскую улицу. Как обычно, мыслями он был далеко от хаотической суеты вокруг.

«Но за что же я убил Джека?»

Из неуместной задумчивости его вывел визг тормозов и рявканье автомобильного сигнала. Понять, что произошло, Роман не успел – на него надвигалась серая громада с выпученными от злости фарами. Он умер и воскрес одновременно. Иномарка с затемненными стеклами тяжким взглядом изучала это непонятное, необъяснимое человеческое насекомое, чуть не попавшееся ей на обед…