Запад и Восток

Глава 5

Вскоре за Олтоном проводники зашевелились и чуть позже оповестили, что спальные места для дам и детей уже готовы. Мисс Мелори удалилась в железнодорожный эквивалент пароходного дамского салона, где женщины за занавесями могли подготовиться ко сну и лечь. Линия Олтон — Чикаго была одной из трех дорог, по которым курсировали сразу ставшие знаменитыми пульмановские спальные вагоны, и наш вагон был таким, на ночь трансформирующимся в спальню с удобными, я бы даже сказал, роскошными постелями. Миссурийский вагон с жесткими сидениями, где мы провели двадцать часов вместо неторопливых десяти, вспоминался как страшный сон.

Мы подождали, пока проводники преобразуют в спальню мужскую часть вагона, и тоже начали готовиться ко сну. Шейн, который под категорию ребенка, спящего в женской части, уже не подходил, забрался на верхнюю полку, издал что-то вроде восторженного стона, задернул занавески, закрывающие его спальное место от нескромных взоров, тут же высунул голову и с блестящими глазами наблюдал всеобщую подготовку ко сну.

Дуглас щелкнул его по макушке, напоминая о приличиях и заставив убрать голову, и сам растянулся на мягкой постели.

— Ха, а железнодорожное путешествие уже способно приносить удовольствие, — заметил он. — Неужто полтора века спустя возможен еще больший комфорт вагонов?

— Неа, — отозвался я, — полтора века спустя пассажирские железнодорожные перевозки в Штатах захиреют, потому что все предпочтут передвигаться на самолетах.

— Э… plane? — переспросил Дуглас. — Это летающие машины?

Я подтвердил и забрался на свою полку.

— Потом расскажешь поподробнее, — пробормотал Дуглас и задернул свои занавески. Вагон затихал и разговоры были уже неуместны.

Утром мы прибыли в Чикаго, но города практически не увидели: позавтракали в ресторане недалеко от вокзала, снова погрузились в пульмановский вагон и поехали в Нью-Йорк. Все было бы хорошо, если бы не долгие стоянки на станциях, но без них обойтись нельзя, потому что путь далекий, а кормить пассажиров надо. В привокзальных ресторанах и столовках жратва была так себе: проезжим деваться некуда, главное, чтобы заказали еду, а уж есть будут или давиться — это не проблемы рестораторов. Слава богу, поезд считался скорым, и стояли мы так далеко не на каждой станции. Проводники говорили, будто Пульман вот-вот выпустит на дорогу вагоны-рестораны, где поесть можно прямо во время движения, и тогда поезда действительно станут скорыми.

Когда поезд пересекал Огайо, я начал ощущать неясное беспокойство: что-то было не так… люди, разговоры, взгляды? Никак понять не мог, пока мы не вышли перекусить в Питтсбурге. Там я поймал очень внимательный взгляд какого-то молодого джентльмена, устремленный на мои сапоги, и до меня дошло: дресс-код сменился. Мы потихоньку покидали Запад, а на Востоке мои сапоги, хоть и не были в полном смысле ковбойскими, выглядели довольно экзотично.

Я посмотрел вокруг внимательнее. В дамских одежках я не очень разбирался, а вот мужские заметно потемнели. У нас в Арканзасе больше предпочитали разные оттенки коричневого и клетку, а на Востоке, похоже, входил в моду радикально черный цвет. Стрижки на Востоке носили короткие, а у нас даже образованные люди порой предпочитали этакие романтические кудри — если не до плеч, то по крайней мере закрывающие воротничок, что на Востоке считалось неприемлемым для уважающего себя человека любого класса — от банкиров до рабочих. Я про себя порадовался, что подстригся как полагается в сент-луисской бане.

Сменился ритм жизни. Во время путешествия, конечно, впечатления смазываются, но у меня появилось ощущение, что там у нас на Западе мы живем в под навевающую дрему мелодию «Summertime» из "Порги и Бесс": торопиться некуда, работать нет смысла, потому что за работу платят исчезающе мало, и надо только дождаться, когда поспеет кукуруза, или хлопок, или табак.

Здесь все были чем-то заняты, куда-то спешили, и даже парни, которые на небольших станциях покуривали у изгородей чего-то ожидая, были не расслаблены, а деловиты.

— И негров нет! — поделился впечатлением Шейн, которого, похоже, тоже напрягали культурные различия. — Ни одного негра в таком большом городе!

Насчет негров он, конечно, преувеличивал, негры были, другой вопрос, что их было очень мало. У нас в Арканзасе, да и в Миссури каждый десятый будет или негром, или мулатом, а в тех районах, где хлопком занимаются — так и каждый четвертый может оказаться, а здесь вряд ли увидишь одного на сотню. Может быть, двух, но это места надо знать — вроде нашего поезда, где все проводники темнокожие.

Вокзал в Питтсбурге, картинка 1875 года. В 1877 году вокзал будет сожжен во время забастовки железнодорожников. Во время беспорядков погибло 8 солдат и 53 мятежника, в том числе женщины и дети.

Всю дорогу мы или читали, или вытаскивали Шейна из потенциально опасных мест, либо слушали россказни Дугласа, который писать мог только на долгих стоянках, а читать ему быстро надоедало. Так что он рассказывал нам о тех далеких уже временах, когда стада бизонов паслись в платановых лесах Огайо, начисто выжирая подлесок, отчего леса казались хорошо ухоженными парками, что, безусловно, создавало некоторые трудности в плане скрытного передвижения для периодически выходящих на тропу войны индейцев, о забредавших с юга испанских миссионерах-цистерцианцах, о забредавших с севера французских миссионерах-иезуитах. С востока же, несмотря на запреты колониальных властей, просачивались за пушниной не то охотники, не то торговцы.

Об этнических чистках, где краснокожие зачищали бледнолицых и наоборот, Дуглас рассказывать явно не любил, подозреваю потому, что предки его в этих процессах активно участвовали, и предпочитал темы более мирные — например, про восстание самогонщиков. После обретения независимости молодая страна решила пополнить казну проверенным другими государствами способом: ввела акцизы на алкоголь. "Оп-па! — сказали к западу от Аппалачей граждане, у которых виски было жидкой валютой и многие хорошие дела вершились через стакан. — За что боролись, за что кровь проливали, зачем славную революцию делали?" Система акцизов была так ловко задумана, что получалась выгодной для больших винокурен, которые были сосредоточены в основном на востоке, и совершенно разорительной для мелких фермерских хозяйств, где гнали виски в основном для себя и немножко для продажи и обмена. Акцизных чиновников, прибывавших в приграничные округа, начали отлавливать, раздевать догола, обмазывать дегтем, обваливать в перьях и носить по городкам на шесте.

"Famous whiskey insurrection in Pennsylvania", an illustration from Our first century: being a popular descriptive portraiture of the one hundred great and memorable events of perpetual interest in the history of our country by R. M. Devens (Springfield, Mass, 1882).

В западной Виргинии один из чиновников, когда толпа возбужденных самогонщиков окружила его дом, замаскировался под негра, украдкой выбрался из дому и переплыл реку — вот до чего страсти доходили! Народишко, который был слишком беден, чтобы завести перегонный аппарат, тоже в стороне не остался, ибо стоимость продукта и возможность его достать волновала многих, так что восстание ширилось. Ну и опять же, под шумок богачей пограбить, которые никакого отношения к акцизам не имеют, — это ж святое право каждого, разве нет?

В Питтсбурге собралась толпа аж в семь тысяч человек — это при том, что в городе в то время населения было от силы тысяча. Между делом одного из лидеров повстанцев убили, повстанцы в ответ захватили в плен нескольких офицеров и начали поговаривать о том, что неплохо бы завести в Америке гильотину. Наиболее радикальные мятежники предлагали пройти по Питтсбургу, который они обзывали Содомом, пограбить богатые дома, а потом сжечь город к чертовой матери. Более умеренные участники мятежа как могли снижали накал страстей, однако амбары майора Киркпатрика, зятя федерального налогового инспектора Невилла, все же сгорели.

Несколько месяцев спустя, после переговоров, мобилизации ополчения и нескольких военных экспедиций восстание наконец было подавлено. Пленных зачинщиков, кого смогли поймать, провели по улицам Филадельфии в каком-то подобии унизительного шествия. Впрочем, перед федеральным судом предстали только десять человек — и только двое из них приговорены были к смертной казни за государственную измену, да и тех в конце концов помиловал президент Вашингтон. Местные суды округов, правда, осудили наиболее буйных участников мятежа за нападения и беспорядки. А акцизный налог через несколько лет отменили. Как и все остальные федеральные налоги.

Самым кровавым днем в истории Соединенных Штатов считается 17 сентября 1862 года — день, когда южане и северяне сошлись в битве при Энтитеме. Там погибло около 3600 человек, и еще какое-то количество было ранено или пропало без вести — в общем, для боя, который длился только один день и был впоследствии признан тактической ничьей, полегло слишком много народу.

В тени этой кровопролитного сражения практически незаметной для Соединенных Штатов оказалась трагедия, которая в этот же день произошла в пригороде Питтсбурга — взрыв Арсенала Аллегейни.

Арсенал занимал довольно большую территорию, а взрыв произошел в одной из самых людных частей — около корпуса так называемой лаборатории, где производили патроны.

В тот день в Арсенале была получка и в лабораторию пришли даже те работники, у кого был выходной. Вообще же в войну численность работников Арсенала была увеличена более чем в трое, на момент катастрофы здесь числилось 1100 человек, а в лаборатории работали около двухсот. Значительную часть рабочих составляли женщины и девочки, мужчин было только 30 человек. В первые месяцы войны в лабораторию набрали было парней — но довольно скоро обнаружилось, что с мальчиками-тинейджерами хлопот больше, чем пользы: и неуправляемые они, и техника безопасности для них пустой звук. Полковник Саймингтон при очередной проверке обнаружил в одной из комнат лаборатории спички! Он уволил всех мальчишек, что работали в этой комнате, но спички нашлись и при следующей проверке. И при следующей тоже. Тогда он уволил всех парней и набрал на их место женщин и девочек. Они более послушны, более аккуратны, руки у них привыкли к тонкой работе — и они не курят!

"Пороховые девушки". На картинке из Harper's Weekly, июль 1861 года, правда, изображен Арсенал Уотертауна в Массачусетсе, но организация работы в таких лабораториях была приблизительно одинаковой

К слову сказать, что в Соединенных Штатах в то время не существовало никаких законов о детском труде. В нескольких штатах действовало ограничение рабочего дня для детей десятью часами, в остальных дети работали столько же, сколько и взрослые. При найме предпочтение отдавалось дочерям и сестрам уже нанятых взрослых работников — этим как бы подчеркивалось, что здесь не какая-то потогонка для иммигрантов, а солидное предприятие с семейными традициями. Впрочем, большинство рабочих здесь все равно были ирландцами.

После увольнения юношей волна общественного негодования охватила окрестности: где мальчики найдут работу? Работа в лаборатории считалась очень хорошей, здесь платили 0,5 — 1,1 доллар в день. Полковника Саймингтона обвиняли в нелояльности: у него и жена была с Юга, и родственников-южан поэтому хватало, и дочка однажды явилась в церковь с конфедератской розеткой… впрочем, разговорами все и закончилось, поскольку никаких бесспорных доказательств нелояльности полковника не нашлось. Вероятно, он был честным служакой, а что пошел на такие непопулярные меры в кадровом вопросе… ну так безответственные мальчишки со своими спичками точно доигрались бы до взрыва! Народ в округе, возбужденный такими пересудами, ночами боялся спать, а то вдруг все рванет.

Рвануло, однако, среди бела дня и несколько месяцев спустя, когда нервы у всех успокоились.

Точная причина катастрофы так и осталась неизвестной. Вероятно, случилось то, что именуется "комплекс факторов".

Чаще всего первым фактором называют возможную искру от подковы мула, запряженного в повозку, которая к двум часам дня подъехала к стенам лаборатории. Возчик Джозеф Фрик выгрузил несколько стофунтовых бочонков с порохом, потом рабочий лаборатории, девятнадцатилетний Роберт Смит, указал ему на штабель пустых ящиков, которые надо было забрать с крыльца. Между крыльцом и телегой был зазор чуть больше метра, и глянув в тот зазор, Фрик увидел языки пламени. Здесь, возможно, сработал второй фактор: просыпанный на дорожку порох воспламенился.

Разумеется, никакого пороха на дорожке в идеале быть не должно было, но порох постоянно просыпался из бочонков. У руководителя лаборатории Макбрайта и до катастрофы были подозрения, что фирма Дюпона, вопреки инструкции, которая предписывала перевозить порох только в новых бочках, присылает порох в бэушной таре, но доказать этого было нельзя. Но не зря же Дюпон требовал возврата пустой тары, а?

Когда Фрик увидел на дорожке пламя, тушить его уже было поздно.

Стоявшая неподалеку свидетельница увидела пламя под передним колесом телеги, почти сразу последовал взрыв, и девушку сбило с ног каким-то предметом. Фрика с его фургоном отбросило к забору. Смита разорвало на куски, часть его тела была впоследствии найдена на расстоянии более трехсот пятидесяти метров.

Современная реконструкция взрыва, взято с сайта https://www.lawrencevillehistoricalsociety.org/arsenal-explosion_1862/ картинку в большем разрешении можно посмотреть здесь: http://lawrencevillehistoricalsociety.org/wp-content/uploads/Arsenal_explosion-spread_web.jpg

Две девушки, сестры Мария и Лора Гуинн, получив зарплату, в это время выходили из дверей лаборатории. Марию больше никто не видел, опознать ее тело не удалось. Лору нашли на соседней улице бегущей в горящем платье, она несколько месяцев провела потом между жизнью и смертью, а саму катастрофу так и не вспомнила.

Услышав взрыв, полковник Саймингтон выскочил из своего кабинета и побежал к лаборатории; пока он бежал, прогремело еще два взрыва.

Клерк Джозеф Боллман вынес из разрушенной комнаты № 6 девочку, поставил ее на землю и снова побежал в горящие руины искать четырнадцатилетнюю дочь. Ни его, ни его дочери живыми больше никто не видел. Управляющий лабораторией Александр Макбрайт в момент взрыва находился у себя в конторе, его пятнадцатилетняя дочь была за стенкой в комнате № 6. Он выжил, она нет.

Работница «Арсенала» Мэри Джейн Блэк вспоминала: "Две девушки позади меня были в огне; их лица обожжены и с них текла кровь. Я стянула одежду с одной из них; пока я это делала, другая подбежала и умоляла меня прикрыть ее. Мне не удалось спасти ни одной».

Пожарные подоспели на место катастрофы быстро, потом добавились команды из Питтсбурга, где услышали взрывы, но работу осложняли продолжающиеся разрывы снарядов. Позже Саймингтон подсчитал, что, помимо чистого пороха, взрывом были уничтожены 125 тысяч патронов для стрелкового оружия и 175 снарядов для десяти- и дванадцатифунтовок Пэрротта. «В груди одной из несчастных жертв, — сообщала «Питтсбург Газетт», — было обнаружено одиннадцать картечных пуль. Она, очевидно, погибла от разрыва снаряда… В боку другой девушки были обнаружены семь пуль Минье».

«Сила взрыва была настолько велика, что осколки из лабораторий разлетелись на сотни футов. Обрывки одежды были найдены на верхушках деревьев… От главного здания осталась только куча дымящихся обломков. Земля вокруг была усеяна обломками обугленного дерева, разорванной одеждой, пулями, шапками, картечью, разорвавшимися снарядами, обувью… В двухстах футах от лаборатории было поднято ужасно изуродованное тело одной молодой девушки; было видно, как другое тело летело по воздуху и разделялось на две части; рука была перекинута через стену; у ворот подняли ногу; кусок черепа был найден в сотне ярдов, а куски кишок были разбросаны по территории. Некоторые выбежали из руин, охваченные пламенем, или обугленные и израненные последствиями взрыва"

«Самым ужасным зрелищем были горящие тела. Кое-где они лежали кучами и сгорали так же быстро, как сосновые дрова, пока пламя не потушили пожарные… Стальные полосы, оставшиеся от кринолинов юбок несчастных девушек, отмечали место, где многие из них погибли… Как только огонь был потушен, приступили к выносу тел. Но очень немногих можно было опознать, так как голов, рук и ног, как правило, не было" — писали в газетах.

Опознали только двадцать четыре тела из 78 погибщих, некоторых — по обрывкам одежды или украшениям на фрагментах тел. Мужчин было только шестеро. Самой младшей из погибших было двенадцать лет.

На фоне побоища при Энтитеме катастрофа в Арсенале Аллегейни оказалась практически незамеченной газетами, и страна очень быстро о ней забыла.

Имена погибших известны, но фотография сохранилась только одна.

Фредалина Некерман, девятнадцати лет, находилась в момент взрыва в комнате № 1. Похоже, ей не очень нравилось ее имя, потому что в некоторых документах ее называют Леной или Мелиндой. С сайта https://www.lawrencevillehistoricalsociety.org/face-of-a-tragedy/

Старший механик Арсенала М. Некерман записал в своем дневнике: «Наша старшая дочь Фредалина, которая была помолвлена с храбрым юношей, шорником по профессии, погибла при страшном взрыве в Арсенале 17 сентября, 1862. Была найдена одна рука, на которой было обручальное кольцо, по которому ее идентифицировали, и она была похоронена на кладбище Аллегейни вместе с другими несчастными девушками. Ее предназначенный, Уильям Кернинг, от горя, записался в армию и погиб в бою в Вирджинии. Это был самый тяжелый удар, который когда-либо обрушивался на нас, хотя есть некоторое утешение в том, что они оба погибли за свою страну».