Запад и Восток

Глава 1

Довольно быстро мы поняли, что время для путешествия на Восток мы выбрали неудачное. Озарк, слава богу, мы миновали без происшествий, но Шейн еще задолго до этого перебрался с крыши внутрь дилижанса, благо свободные места тут были. Резкий ветер, дождь, потом мокрый снег, потом натуральная метель — общем, наш дилижанс в конце концов выбился даже из довольно приблизительного западного расписания.

Первый день мы еще воспринимали поездку как развлечение: мисс Мелори и немолодая попутчица занимались рукоделием, попутчица помоложе вызывала ревность у своего мужа, кокетничая со мной и с Дугласом, а мы с Дугласом дежурно отшучивались и играли в шахматы. Потом я задремал, а Дуглас стал учить играть Шейна. Ближе к ночи оживился муж немолодой дамы, до того мирно спящий в уголке мягкого сиденья, хитро посмотрел на свою заснувшую супругу и начал рассказывать неприличные анекдоты, причем на возражения, что такое нехорошо произносить в присутствии дам и юношества, отвечал со смешком: «Они все равно (хи-хи) не понимают». Тогда пришлось сменить тактику: стоило рассказчику начать анекдот, как Дуглас говорил конечную фразу (совершенно невинную без остального анекдотного контента) — и обламывал старикану все удовольствие. Где-то на пятом или шестом пошлый старик сломался окончательно, с обидой посмотрел на Дугласа и снова затих в своем углу. Впрочем, на ближайшей остановке заглянувший кондуктор велел его растолкать, а мисс Мелори попросил разбудить его жену: они приехали.

На следующий день дамам было не до рукоделия, а нам — не до шахмат, потому что руки мерзли даже в перчатках. Мы все плотнее замотались в прихваченные одеяла, а о том, чтобы выходить на пронизывающий ветер, и подумать было страшно — но тем не менее на остановках мы выходили и бежали к жарко натопленным каминам отогреваться. Я разок спросил у Дугласа, не стоит ли нам остаться под крышей, а то вдруг замерзнем где-нибудь в пяти милях от жилья в заметенном вьюгой дилижансе. Дуглас, бывалый путешественник, оценил метеорологическую обстановку и сказал, что пока лучше ехать дальше — ночевать на станции негде, разве что на земляном полу, а снега навалило пока не так много — лучше рискнуть и ехать до какого-нибудь городка, где цивилизации малость больше и есть хоть какая гостиница. Так что мы запаслись грелками с горячими углями, снова укутались по самые глаза и поехали.

В деревеньке Версаль Дуглас, вместо того, чтобы вместе со всеми спешить к живительному огню, задержался на дворе, расспрашивая конюхов, перепрягающих лошадей, а потом удалился куда-то в метель. Несколько минут спустя он вернулся и дал нам команду выгружаться: мы остаемся. Кондуктор предупредил, что если мы останемся, то мы не потеряем права проехать остаток маршрута — но только если в следующих дилижансах будут свободные места. И вообще, до Типтона, где нам предстояло погрузиться на поезд до Сент-Луиса, осталось всего пятнадцать миль. «Да-да, — согласился Дуглас, — всего пятнадцать миль, доберемся как-нибудь, даже если мест в следующем дилижансе не будет.» Кондуктор отдал наш багаж, из метели подбежал парнишка, подхватил кое-что из наших чемоданов, мы похватали что осталось и поспешили за ним в местную гостиницу. В теплом зале я выловил непослушными пальцами из кармана десятицентовую монету для носильщика, Дуглас добавил столько же, и мы начали отогреваться.

Лицензии на продажу спиртного у хозяина не было, поэтому чистейшим актом милосердия был момент, когда хозяин отвел нас в сторонку и налил по стопочке.

Подозреваю, хозяйка тоже предложила мисс Мелори выпить, но не виски, упаси боже, а какой-нибудь микстуры от простуды: румянец на ее щеках еще можно списать на мороз и ветер, а вот заблестевшие глаза уже, пожалуй, нет.

Мы отогрелись, потом разошлись по комнатам, чтобы привести себе в порядок перед обедом. Мисс Мелори куда-то увела хозяйка, а нас троих заселили в одну комнату, довольно тесную. Кроме двух довольно высоких кроватей, стоящих вдоль стен, здесь был шкаф для одежды, стол-бюро, стул, а за невысокой ширмой столик с умывальным тазом и кувшином и «комод» в его американском смысле, с ночным горшком под откидным сиденьем. После того, как из-под одной кровати выдвинули топчан для Шейна, места в комнате осталось разве что пройти боком — так что топчан мы пока задвинули на место, тем более, что тюфяк для него хозяин пообещал принести чуть позже. Зато на самом видном месте висел моток веревки — чтобы в случае пожара постояльцы могли спуститься со второго этажа.

— Вполне приличный номер, особенно для такой деревни, — сказал Дуглас, когда хозяин вышел. — Нам могли предоставить только одну широкую кровать на троих или вовсе распихать по кроватям других постояльцев.

В спальне было довольно прохладно, а воду для омовения нам принесли горячую весьма условно, так что в комнате мы не задержались. Помимо нас в гостинице было только два постояльца — коммивояжеры, разъезжающие по округе, а здесь имеющие что-то вроде штаб-квартиры, они уже были люди здесь привычные, как мебель, так что все внимание хозяев было обращено к нам. Мы рассказывали свежие новости из наших краев, с нами делились здешними новостями, и как-то между делом мы узнали историю этой гостиницы.

Сэм Мартин, хозяин, не был местным уроженцем, да и, честно говоря, в тот год, когда он родился, здесь еще жили осейджи, а белых было маловато. Так что родился, вырос и женился Сэм в Виргинии, а потом однажды погрузил семейное имущество в фургон, запряженный волами, посадил туда жену и пятерых детей, захватил с собой младшего брата и отправился искать счастья на Запад. В планах Сэма было добраться до Канзаса — туда как раз потянулись переселенцы, но вдруг обнаружилось, что наступила осень, пошли холодные дожди, со дня на день ожидали снега, до Канзаса еще далеко, да и что там в том Канзасе — чистое поле? За месяцы пути умер один из детей, а потом еще и брат Сэма. В ноябре 1853 года фургон дотащился до Версаля, где к тому времени уже не было никаких осейджей, а стояло здание суда, несколько магазинов, несколько салунов — ну и горсточка домов. Сэм решил осмотреться: может, получится осесть здесь. Назавтра он арендовал дом под пансион для проезжающих — всего за сто долларов в год, но с условием, что будет теперь заботиться о старом негре, который служил в этом доме. Место оказалось доходное, год спустя Сэм выкупил земельный участок, на котором стоял дом, и продолжал потихоньку богатеть, пока не началась война.

В войну, конечно, пришлось туговато. Места эти стали как раз ареной боев, жители тоже разделились по симпатиям: кто за юнионистов, кто за конфедератов.

К Мартинам однажды пришли двое знакомых юношей, которые воевали на стороне южан, и попросили спрятать их. Мартины и так считались не очень лояльными, и к ним то и дело заглядывали северяне, проверяя, нет ли враждебно настроенных постояльцев, но мальчики просили укрыть их хоть на одну ночь, им деваться в непогоду было некуда. Их оставили переночевать, а рано утром миссис Мартин услыхала, что в гостиницу входят северяне. Одного мальчика он запихнула в шкаф и завалила какими-то тряпками, второго, невысокого, безусого, с нежным, как у девушки, лицом, мигом обрядила в платье и чепец горничной. Солдаты обыскали дом, но не очень внимательно, мальчика в шкафу не нашли, на «горничную» не обратили внимания.

Вроде бы на том инцидент и закончился, но то ли слухи о нем просочились куда не надо, то ли по другому какому поводу донос поступил, — в общем, Сэма Мартина обвинили в пособничестве южанам и повели расстреливать. Его дочка Салли, которая после несчастного случая передвигалась на костылях, приковыляла и вцепилась в отцовскую руку. Капитан, который должен был командовать расстрелом, посмотрел на это и махнул рукой: «Иди домой, девочка, и отца с собой уводи. Тебе он нужнее, чем северянам».

За разговорами мы засиделись и уже подумывали расходиться по спальням, как в гостиницу ввалилась банда снеговиков, и хозяева с охами и ахами захлопотали вокруг них.

Все-таки у Дугласа есть какое-то чутье, а может, просто дар прорицания.

Дилижанс таки поломался. Поняв, что помощи ждать неоткуда, а оставаться во время пурги в сломанной карете нельзя, кучер с кондуктором сняли кожаное полотнище, прикрывавшее багажный отсек, и подвязали его к лошадям наподобие волокуши, положили на него пассажиров и отправились назад. Бизонья шкура, из которой сделано было полотнище, вещь довольно прочная и толстая, а снега на дорогу уже навалило много, но все же езда на таких своеобразных санях — удовольствие весьма сомнительное, так что пассажиры вернулись в Версаль порядком помятые, побитые и слегка обледеневшие.

В гостинице Мартинов мы провели и следующие сутки, потому что снежная буря не утихала, и еще один день, потому что с утра вроде утихло, но было не очень понятно, не начнется ли снова. Во второй половине дня стало понятно, что не начнется, но выезжать в Типтон было уже поздно. В этот день со стороны Арканзаса мимо Версаля проехал еще один дилижанс, пережидавший непогоду на какой-то из станций южнее нас, но внутри кареты свободных мест не было. Впрочем, мы уже настроились, что следующего дилижанса ждать не будем, а завтра с самого утра отправимся в Типтон на нанятых санях.

Эти дни мы развлекались как могли. Мисс Мелори не выпускала из рук вязания и смотрела с большим интересом одновременно, как одна из хозяйских дочерей листает перед ней экспонаты из своей коллекции модных журналов. Они обсуждали вытачки, оборки, ткани, красители, сутаж, канву, кайму и прочие женские премудрости, в которые мужчинам, если они не профессиональные портные, лучше не соваться.

Шейн где-то на кухне разворачивал перед мужской частью отпрысков Сэма Мартина прелести и перспективы работы «укротителем велосипедов» — ну и о перспективах самого велосипедного транспорта тоже рассуждал. Один из Мартинов-младших явно уже обдумывал, сколько он сможет получить прибыли, если будет мотаться на велосипеде в Типтон, там кое-что продавать-покупать, здесь кое-что продавать-покупать… господи, это же всего полтора часа ехать, так же быстро, как на дилижансе, и бесплатно притом! Велосипед, правда, стоит как лошадь, но лошадь, если так гонять, недолго и загнать, а что железяке сделается?

Дуглас писал. Качество написанного текста его мало беспокоило, а платили ему за объем, так что писал он много, а идей, о чем писать, в голове хватало. Он написал несколько очерков для журналов, а потом продолжил писать очередную десятицентовую книжку.

Коммивояжеры непрерывно играли в фараон. Компания у них получилась настолько сыгранная, что любо-дорого было посмотреть. Приглашали в компанию и нас с Дугласом, но я отказался под тем предлогом, что мне религия не позволяет, а Дуглас прямо сказал: в этой игре столько возможностей для шулера, что он опасается быть побитым, так как искушение будет сильнее его.

Дама, которая позавчера еще с нами кокетничала, сейчас картинно болела: она заняла самое удобное кресло, ее обернули одеялами и пледами, ножки устроили на скамеечку, подносили то горячее питье, то нюхательные соли… Ей оставалось только трагично постанывать да потихоньку храпеть, когда она задремывала. Ее муж заболел по-настоящему: как с утра присел на «комод», так подняться уже не смог, его жестоко скрючило в этой изысканной позе. Один из коммивояжеров, заглянув на поднявшийся вокруг болящего шум, посоветовал его там и оставить. Однако его все-таки переволокли в постель и от души смазали поясницу «той самой мазью», причем неизвестно, что мучило пытаемого больше: неосторожное ли обращение с его телом, обратившимся в боль, или же зверское жжение лекарства. Запах мази витал теперь во всем доме и проник, кажется, даже в подаваемые ко столу блюда.

Больного напоили «Болеубийцей» — именно так было написано на флаконе. О составе зелья можно было только догадываться, пока еще не существовало ни одного закона, заставляющего производителей указывать состав. Судя по запаху, там несомненно присутствовал спирт. Судя по эффекту, который лекарство произвело на больного, там несомненно присутствовал морфий. В принципе, обычное на этим временам популярное обезболивающее.

Как бы то ни было, больной забылся, его старательно укрыли одеялами и подкинули в печку, которая стояла в комнате, дровишек.

Надо сказать, протопить большой дом — задача довольно затратная, а семейство Мартинов не очень-то было склонно пускать денежки на дым, поэтому в спальнях было прохладно, только чтобы вода в кувшине не замерзала, и сидеть там было неуютно, а уж заниматься чем-нибудь — откровенно холодно. Зато в общей гостиной было хорошо, и все население дома собиралось там, в столовой да еще в кухне, но на кухню не у всякого гостя хватало наглости заявиться.

Я копался в своем блокноте с задумками, но без чертежной доски это быстро надоедало, поэтому я с радостью ждал, когда Дуглас прервется отдохнуть от писанины, чтобы сыграть партию-другую в шахматы. Иногда в гостиной появлялся Шейн, и тогда можно было было сыграть с ним. Сэм Мартин вовлечения отрока в столь опасную игру не одобрял: из-за слишком сосредоточенного обдумывания ходов можно впасть в безумие, а даже если хрупкая психика ребенка справится с таким испытанием, все же нет ничего хорошего в том, что мальчик сидит сиднем, не играет в подвижные игры, не развивает мышцы.

— Это вот этот мальчик сидит сиднем? — я ткнул пальцем в вертящегося на стуле Шейна. — Да его на полчаса за игру усадить нельзя, он разве что во сне не бегает, и то я в том не уверен.

Зато против настолок с фишками и кубиками Сэм Мартин не возражал, и вечером (а вечер в эти дни у нас начинался сразу после обеда) мы, взрослые и дети, азартно бросали кости, чтобы быстрее достичь финиша. Правда, вот я бы лично не сказал, что сюжеты игр были такими уж детскими. В одной из игр, «Усадьбе счастья», игроки попутно знакомились с христианскими добродетелями.

Другая была не менее благочестивой, это была игра по суперпопулярной книге «Путь паломника». Я бы предпочел какие-нибудь безыдейные «Приключения Мюнхгаузена» или «За 80 дней вокруг света», если уж так хочется научить детишек чему-нибудь полезному вроде географии. Я, к сожалению, не сумел удержать свой язык на привязи, и мне тут же возразили, что за восемьдесят дней совершить кругосветку немыслимо.

— Это сейчас немыслимо, — возразил я. — А как тихоокеанскую железную дорогу достроят — сразу станет мыслимым.

Кончилось тем, что я полночи через голову спящего Шейна пересказывал Дугласу роман Жюля Верна, который тот скоро напишет. Шейн беспокойно дергал ногами и сбрасывал с себя одеяло.

«Вот уже почти целый месяц мистер Гемлин чувствовал себя неважно; сам он в беседах с друзьями отзывался о своем самочувствии так: „Прикуп не тот!“ Знаменитый доктор Дюшен, в прошлом военный врач, внимательно осмотрел Джека, задал ему несколько щекотливых вопросов, которые привели больного в полный восторг, после чего сказал внушительно:

— Вы совершенно не считаетесь со своей профессией, Джек. Человек, избравший специальностью фараон, не может позволить себе такую роскошь, как девяносто пять ударов пульса в минуту!»

В некоторых произведениях Брет Гарта действует Джек Гемлин — профессиональный игрок, путешествующий по Западу, неплохо зарабатывающий (хотя, конечно, всякое бывает), и, несмотря на свою сомнительную профессию, весьма симпатичный читателям. Узкой специальностью Джека, как неоднократно подчеркивал Брет Гарт, была карточная игра Faro, по традиции переводимая на русский язык как фараон (от этого слова, собственно, вариант фаро и образовался).

Именно фараон был самой популярной игрой на Западе с 1825 по 1915 год. Только в одном городе Вашингтоне, округ Колумбия, во время Гражданской войны можно было найти примерно полторы сотни мест, где играли в фараон. Из-за изображения бенгальского тигра на рубашках карт фараон стал в США ассоциироваться с тигром. В американском сленге «bucking the tiger» и «twisting the tiger’s tail» (бить тигра или крутить тигриный хвост) как раз и обозначало игру в фараон. Улочки, где стояли игорные дома, поэтому именовали тигровыми аллеями «tiger alley», а сами игорные дома, не заморачиваясь рекламой, просто рисовали на вывесках морды или фигуры тигров. И если на Востоке, в больших городах, игра в карты была лишь одной из многих форм проведения досуга, то в мелких городках по всему Западу особого выбора для развлечений и не было: театр не завозили, кино еще не изобрели, к единственной на сто миль вокруг проститутке длинная очередь, а тупо наливаться пивом или виски — не у всякого здоровья хватит, ибо о качестве спиртного можно вести отдельный разговор.

В свое время игрой в фаро промышляли такие легендарные на Западе люди, как Уайетт Эрп и Док Холлидей.

Она была легкой, быстрой, и, если играть честно, наиболее выигрышной для игрока. Правда, честно в нее играли редко — ну, на американском Западе точно. Однако поскольку жульничать могли и игроки, и банкометы, обычно всё всех устраивало, — если не сильно наглеть. Если уж кто-то наглел, то дело могло кончиться перестрелкой или битием канделябром:

В казино ошибку Гера допустил,

Крапленую даму на пол уронил,

Ах, какая драма, пиковая дама,

Жизнь она испортила ему!

Тут князья и графы, царские сатрапы

Принялись учить его уму.

Били канделябром, били сапогом,

От побоев Гера тронулся умом

Ах, какая драма, пиковая дама,

Жизнь она испортила ему!

— пелось в старой одесской песенке. Во что там играл невезучий Гера — неизвестно, а вот пушкинский Германн из «Пиковой дамы» играл именно в фараон, или штос, как оно порой называется в классической и неклассической русской литературе девятнадцатого столетия. Упоминания о фараоне и штосе есть и у Лермонтова, и у Льва Толстого. Фараон был популярен не только в Штатах — и Европа, и Россия тоже отдали ему должное. И да, традиция пускать в ход канделябры, если что не так, существовала и в России. Так, например, в результате ссоры за карточным столом был сослан в Сибирь за убийство композитор Алябьев.

— А как же покер? — воскликнет иной читатель, насмотревшийся киновестернов, где герой лихо побивает ставки противника неожиданным флеш-роялем.

Покер был. Вернее, в то время, когда Дэн с Дугласом пережидают непогоду в гостинице Мартинов, покер уже почти стал «тем самым покером». В довоенное время в долине Миссисипи была довольно популярна игра с таким названием, позаимствованная в Луизиане у французских колонистов, она потихоньку менялась, адаптируясь под вкусы американцев. В Гражданскую войну появилось много дополнений — похоже, у военных была уйма времени для практики в азартных играх. Поэтому нельзя сказать, что на Западе в покер не играли — играли, как и во многие другие игры. Однако в окончательном виде покер сложился уже в двадцатом веке, а по-настоящему популярным стал только после Второй мировой войны.

О фараоне к тому времени уже прочно забыли, а когда начали снимать спагетти-вестерны, то другой карточной игры сценаристы просто и придумать не могли: ну всем же известно, что покер — это самая американская игра!

Добавлю еще пару строк.

Поскольку Дэн или Дуглас вряд ли еще когда навестят гостиницу Мартинов в деревеньке Версаль, замечу, что в реальной истории в этой гостинице останавливался однажды Джесси Джеймс. Но поскольку Джесси у нас погиб еще во второй книге, то семейству Мартинов, в чьей собственности эта гостиница была почти до 1970 года, нечем будет хвалиться перед постояльцами следующие лет сто. Хотя… свято место пусто не бывает. Может быть, у кого-то из братьев Джесси тоже будет своя банда, и он как-нибудь решит отсидеться между налетами именно в Версале?