Запад и Восток

Глава 12

Рождественско-новогодние балы и вечеринки потихоньку сходили на нет. Народ устал праздновать, но особо устойчивые еще держались.

Дуглас последние несколько вечеров провел в гостинице «Бель-Пойнт»: играл в фараон и слушал россказни Папаши Томпсона о делах минувших.

Пятого января Папаша поминал Бенджамина Бонневиля, того самого, который стал известен своими исследованиями Орегона и пути, который потом назовут Орегонской тропой, и о котором Вашингтон Ирвинг написал книгу «Приключения капитана Бонневиля, или Сцены, происшествия и приключения на Дальнем Западе». К началу войны о его заслугах в 1830х годах уже стали забывать, более в своей жизни он мало чем прославился, ведя жизнь обычного американского офицера на Западе, и в 1861 году Бонневиль уже вышел в отставку, но с началом войны вернулся в строй. По возрасту к военным подвигам он был уже не слишком пригоден, но одно время он занимался набором военного персонала в Миссури, а потом стал командиром Казарм Бентон в Сент-Луисе — этот лагерь был поболее иного города, ибо в нем можно было единовременно расквартировать до тридцати тысяч солдат, и там же был самый большой госпиталь на Западе, где могли принять до трех тысяч пациентов.

Бонневиль получил бреветный генеральский чин и после войны поселился как раз в Форт-Смите.

Надо ли говорить, что все местные граждане, кто хоть раз проходил по Орегонской тропе, тут же начали предаваться воспоминаниям об этом маршруте! И даже отсутствие Бонневиля не сильно им мешало.

Об Орегонской тропе Папаша имел что сказать и говорил, но у него как-то получалось, что в какие бы дебри Дикого Запада он в своих воспоминаниях ни забрел, мысли его неизменно возвращались к недавней женитьбе Бонневиля. У того в годы войны от тифа умерли жена и маленькая дочь, и вот четыре года спустя он решил жениться. Да на ком, скажите на милость? Годков-то Бонневилю уже семьдесят исполнилось, мог бы присмотреть себе зрелую даму — но нет, женился на молоденькой, Сью Нейс ведь только двадцать два!

Бенджамин Бонневиль как раз в военные годы

Было очень похоже, что Папаша начал задумываться, а не жениться ли и ему. Годков, конечно, ему немного больше, чем Бонневилю, но и жениться на такой соплячке, как Сью Нейс, он не собирался. Вот цветущая дама лет тридцати или тридцати пяти — это совсем другое дело.

Под эти размышления, втихаря посмеиваясь над Папашей, Дуглас засиделся за столом, а когда спохватился, последний извозчик от стоянки у гостиницы уже уехал домой, и оставалась только маленькая надежда, что миссурийский дилижанс на Техас еще не прошел. Поэтому он проворно сунул руки в рукава пальто, пообещал, что если упустит дилижанс, вернется ночевать в «Бель-Пойнт», и выскочил на пронизывающий ветер.

Слава богу, на пути до почтамта ветер бил в спину, а там оказалось, что и дилижанс как раз выворачивает из-за угла, так что Дуглас, подгоняемый ветром, приготовил монетку, чтобы уплатить кондуктору и сразу забраться в сравнительно теплую карету.

Однако, когда он дошел до почтамта, оказалось, что кондуктор занят разговором с пассажиром, которому вот прямо сейчас приспичило узнать, насколько далеко от Форт-Смита находится Форт-Кофе. Кажется, его не устраивало, что Форт-Кофе находится так далеко.

— Ничего не могу поделать, — твердил кондуктор. — Ближайший Форт-Кофе находится в десяти милях отсюда, более близкого нету!

Десять миль пассажира не устраивали совершенно.

— Извините, — вклинился в разговор Дуглас. — Вы, случайно, не мистер Адэйр? Профессор математики?

— Мы знакомы? — обернулся пассажир, пытаясь рассмотреть Дугласа при слабом свете лампы у входа в здание почты.

— Я о вас наслышан, — сказал Дуглас. — Вам не надо ехать до Форт-Кофе, а надо только до переправы через Пото. Это близко, тут и мили нет. Высадите нас у лаборатории, — он протянул монетку кондуктору.

Дуглас наконец укрылся в карете от пронизывающего ветра и представился Адэйру. Кроме них, в карете были еще двое техасцев, но они спали, их не волновала ни остановка, ни пассажиры.

Адэйр тоже передал кондуктору монету, и кондуктор закрыл дверь с той стороны.

Карета еще немного постояла: почтари принимали-отправляли мешки с почтой, конюхи перезапрягали лошадей, кроме того, в Форт-Смите менялись кучера. Потом карета дрогнула — на козлы забрался кучер, кондуктор крикнул, что дилижанс отправляется, карета дрогнула еще раз — кондуктор занял место рядом с кучером… и наконец карета покатила на юг по Гаррисон-авеню.

Ехать было недолго, Дуглас даже не успел согреться после пробежки от гостиницы, как карета остановилась и кондуктор полез выгружать чемоданы Адэйра.

Потом дилижанс уехал к переправе, а Дуглас, показав на свой дом, пригласил Адэйра туда:

— Сегодня переночуете у меня, а завтра уже посмотрите, как вам устроиться…

Из окошка лился свет лампы, дверь была не заперта, в доме было тепло — с началом холодов Джефферсон взял на себя обязанности истопника и поселился тут же, в соседней комнатке, где на гвозде все еще висело платье покойной Лины Рейнхарт. Дуглас против такого соседства не возражал, но потребовал, чтобы Джефферсон мылся хотя бы раз в месяц.

В такую позднюю пору Джефферсон уже спал без задних ног, хотя и делал вид, что пребывает на службе: сидел, повесив тяжелую голову на подушку, на топчане, который Дуглас обзывал ottoman на том основании, что он обычно застилал его покрывалом с арабским узором.

Дуглас шевельнул Джефферсона, не столько будя его, сколько включая автомат, и переправил сонного ребенка в комнатку Лины. Подкинул полено в печку, пригласил гостя к столу, где, накрытый салфеткой, лежал кусок пирога. Адэйр на пирог посмотрел без интереса, он просто устал с дороги и интересовало его прежде всего место, где можно наконец устроиться — и чтобы больше не двигаться.

— А это что за механизм? — Он увидел стоящую на столике у окна пишущую машинку.

Дуглас объяснил, и добавил, что является журналистом и немного писателем — совсем немного, примерно на десять центов. Машинку он пообещал продемонстрировать завтра, а то она сильно стучит.

Дуглас вытащил из-под «оттоманки» еще один топчан, поуже и пониже, поставил его у стены и перебросил туда один из тюфяков с «оттоманки». Во времена, когда в этом доме жила Лина, место, где стоял топчан, еще и ситцевой занавеской можно было отгородить, но Дуглас шнурок для занавески давно снял, да и то, что вот этот топчан был предназначен для гостей, которым вряд ли удалось бы пережить ночевку, тоже никому рассказывать не собирался. Топчан, в конце концов, просто мебель и ни в чем не виноват.

Одеяло у Адэйра было свое, суконное. Он начал устраиваться на ночь, Дуглас пригасил лампу, и они вроде как легли спать. Адэйр, похоже, беспокоился о том, что вот — заехал в черт знает какую глушь, и как его здесь примут?

— Скажите, — начал он нерешительно, — вы, похоже, в курсе дел школы… Как попечительский совет относится к… бывшим офицерам Конфедерации?

Дуглас помолчал.

— Не беспокойтесь, — наконец сказал он. — Вы на Юге. Среди родителей ваших будущих учеников только один воевал за Союз — мистер Шварц. Я вообще думаю, что Макферсон затеял всю эту возню с новой школой только потому, что в городском школьном совете припомнили его лейтенантство у Стэнд Уайти. Это на нашей улице народ в основном пришлый, нездешний, и как здесь воевали, не помнит. А там в городе прекрасно помнят, как три года назад ожидали резни, которая непременно случилась бы, если бы индейский полк прорвался в Форт-Смит. Можно подумать, чероки да крики стали бы разбирать, за кого голосовали тут в шестьдесят первом белые.

— А вы?..

— А я, — поняв вопрос, ответил Дуглас, — всю войну в основном работал с канзасскими индейцами, так что на поле боя мы с вами вряд ли встретились бы. Но юнионист, да.

С утра пораньше Дуглас посмотрел на безмятежно спящего гостя и за машинку садиться не стал, занялся разбором бумаг, чтением заметок для следующего романа и всякой текучкой, до которой руки последние дни не доходили. Давно пора выбросить из головы праздники и снова упорядочить рабочий день. Из-за занавески, отгораживающей вторую комнату, высунулась заспанная головенка Джефферсона, посмотрела с удивлением на Дугласа, на топчан гостя, на печь, в которой дрова не столько горели, сколько тлели и дымили.

— Кто-то вместо нормальных дров припас на утро какие-то гнилушки, — негромко сказал Дуглас. — И в кофейник налить нечего.

— Ой, — ответил Джефферсон, и голова исчезла, зато внизу высунулась рука, нашарила и утащила брошенные у «оттоманки» башмаки. За занавеской завозились, скрипнула задняя дверь, и минуту спустя Джефферсон вернулся с охапкой поленьев. Потом подхватил ведро и отправился к колонке. Он старался не сильно греметь, но Адэйр все равно проснулся.

— Доброе утро, — сказал Дуглас и снова повернулся к бумагам, чтобы не мешать гостю одеваться. — Сейчас мальчик принесет воды и умоетесь, — проговорил он.

— Да мне и полностью помыться не мешало бы, — проворчал Адэйр. — Наверное, это надо обратно в город возвращаться?

— Да нет, бани у нас тут рядом, — ответил Дуглас и послал вернувшегося Джефферсона к Браунам узнать, прогрелась ли вода, а пока подлил воды в кофейник. — Позавтракаете и сходите.

Пока кофейник закипал, Дуглас продемонстрировал гостю пишущую машинку и озадачился вопросом, что делать, если в тексте попадаются греческие буквы и математические символы, для которых на стандартной клавиатуре места не предусмотрено. Дуглас высказал предположение, что можно заказать специальную математическую машинку.

— Да, и чтобы она сама считала логарифмы, — ухмыльнулся Адэйр.

— Разве таких машин не существует? — уловил сарказм в голосе гостя Дуглас. — Насколько я знаю, есть машины, которые умножают и делят, а логарифм — это что-то вроде деления… нет? — спросил он, увидев лицо Адэйра.

— Насколько я понимаю, вы в изучение математики далеко не углублялись? — деликатно спросил Адэйр.

— Я в свое время предпочел другой класс, — ответил Дуглас. — В пятнадцать лет, знаете ли, у меня в голове была сплошная дурь насчет миссионерства и проповедования язычникам, так что отец мой всерьез опасался, что я стану священником и внуков от меня не дождешься.

— Вы разве католик?

— Угу. Так что он отправил меня к деду в Шотландию — в тех краях мои миссионерские грезы развеялись, но, правда, там все равно не до математики было. А если вас всерьез подобная машинка интересует — то вон, гляньте в окошко: эти два домика — техническая лаборатория, и пишущую машину придумали именно там. Дальний дом — собственно конструкторское бюро и три инженера, ближний — архив, техническая библиотека, разная множительная техника и две милые юные леди, о каждой из которой можно написать роман.

Дуглас разлил по кружкам кофе и снова предложил гостю тарелку с пирогом.

— Общество не одобряет женщин, о которых можно писать романы, — заметил Адэйр.

— Поэтому я и не пишу. Это очень достойные и скромные девушки, и мне не хотелось бы их огорчать.

— А я боялся, что меня загонят в медвежий угол, где не то что образованного, а даже грамотного человека вряд ли встретишь, — проговорил Адэйр, поглядывая в окно.

— Такие места на Западе тоже есть, — согласился Дуглас.

— А в школе учителей много? Каков директор? — спросил Адэйр.

— Да школы-то, честно говоря, никакой нет, — ответил Дуглас. — Молоденькая учительница, совершенно неопытная, но восторженная, да четыре стены. Так что директором наверняка будете вы, и как поставите дело, так и будет.

Адэйра, похоже, разворачивающиеся перспективы не вдохновили. Он задумался, а когда от Браунов прибежал Джефферсон, сообщить, что вода уже нагрелась, без лишних слов засобирался.

Дуглас вышел его проводить.

— Здесь живет мистер Финн, он сапожник, а тут у нас доктор… кстати, тоже конфедерат и тоже с Востока, — говорил он, — а здесь, собственно, и бани. Приведете себя в порядок и подходите вон туда, в конец улицы, в магазин. Я Макферсона предупрежу, он будет ждать.

Адэйр поблагодарил и ушел.

Дуглас проводил его взглядом и обернулся к Джефферсону:

— Ну вот можно и школу открывать. Ты приготовился к занятиям?

— Мне-то зачем? — изумился Джефферсон. — Я уже все знаю!