Замена

9: Немое кино

Я чувствовала себя. Вероятно, это было главное. И пусть мне все казалось смещенным, неправильным, искаженным. Пусть я не держала чашку, а воспринимала себя обернутой вокруг твердого тепла. Пусть зрение еще шутило свои тошнотворные шутки.

Пусть.

Я точно знала, что очень устала, что сижу в кресле, что я пью чай, что он обжигает мне язык. И я смогла встать, не потревожив Майю. Ибуки спала на краю кровати, из-под одеяла торчало острое плечо, а на лице застыла тихая радость — странная, страшноватая маска человека, который выстоял почти сорок часов и сдался короткому убийственному сну.

В комнате пахло лекарствами, спиртом и кислой желчью: меня снова рвало. Видимо, не раз. У двери в ванную не было ручки…

Майя успевает отшатнуться в последний момент, она почти доводит меня до умывальника, но судорога уже выходит за переделы мира.

Зуд, подстегнутый волной немыслимой боли.

(Немыслимой, потому что мыслить я не могу. Только воспринимать и, к сожалению, запоминать).

Холод металла в одно мгновение обращается в пыль.

…Я повела носом над парующей поверхностью. Два приступа карминной дрожи без моего контроля. Плохо. Я могла ее убить. Смотреть на плечо Майи Ибуки расхотелось. В одном из вариантов развития событий этого плеча больше не существовало.

Я прислушалась к боли. Боль была на месте.

Тупая, одуряющая, она обозначала пределы EVA, описывала широкую волну и расходилась по телу. Через несколько часов она станет острее, чувствительнее, примется реагировать на положение тела.

Пока я слишком устала. Пока слишком устала она. Это ведь так утомительно — болеть.

Телефон ожил среди вскрытых ампул на столе. Его светящийся экран вызывал ощущение ноющего звука. «Беззвучный режим, виброрежим — какая разница?» — подумала я, отставляя чашку. Я справилась с заполошной дезориентацией (стол вдруг дрогнул, мобильный колыхнулся, как вязкая жидкость) и взяла аппарат в руку.

Мысль о динамике была отвратительной.

— Рей.

— Да, директор.

— Машина ждет тебя у главного входа.

Наверное, это была боль, боль и дезориентация, потому что я спросила:

— Что случилось?

— Черный код, — ответил директор Икари и замолчал.

Он давал мне время — секунды на осознание страшного факта: Ангел обнаружен где-то в большом мире. Где-то далеко отсюда вызрел болезненный микрокосм, которому надоело быть «микро». Директор молчал, подыгрывая моему состоянию. Он был безгранично терпелив.

— Ты молодец, Рей, — сказал густой ровный голос. — Ты справилась. Но этого мало.

В глазах темнело от слов директора — темнело прохладной спокойной чернотой, а потом посыпались острые осколки гудков. Я обвела комнату взглядом и быстро нашла то, что хотела: на самом краю стола лежали медицинские перчатки, слишком большие для рук Майи.

Смятые, испачканные кровью. Не снаружи — изнутри.

— Рей? Ты как?

Ибуки сидела в кровати, пытаясь что-то сделать с растрепанными волосами. Она щурилась даже в затемненной комнате, а лямка майки сползла с плеча. У нее были хорошие шансы доспать положенное.

— Мне пора.

— Пора?!

Мы встретились у шкафа. Интерьер прочно стоял на своих местах, фантомные звуки пропали, боль работала вполсилы.

— Пора.

Дверца оказалась тяжелой. Не неподъемной — тяжелой. «Пора» — это тоже очень утомительно.

Запотевшие фасадные окна нависали над микроавтобусом. Меня знобило: не сильно — противно. Печка гудела, глаза водителя в зеркальце были пустыми, что-то шептали динамики — мы ждали. Ждали мы, ждал тяжелый джип службы безопасности позади — огромная глыба, покрытая каплями осеннего вечера. Лобовое стекло неразличимо переходило в капот. Джип казался танком — или просто горой асфальта.

Икари-кун опаздывал. Редзи Кадзи — тоже.

Доктор Акаги смотрела в окно. На ее коленях лежал ноутбук, на ее лице — матовый свет экрана. Она могла думать о недопитом кофе, о корме для своей кошки, об оборудовании.

Лицо доктора было непрозрачным, моя боль отдавала острой серостью, и ожидание расхищало тревогу. Таким вечером хорошо проверять скучные тесты — простые столбцы символов, за которыми якобы что-то видно. В такую погоду отлично болеется, и в горле першит после целого дня уроков.

В такую погоду хорошо банить.

Мне было скучно без форума и совсем не хотелось думать об Ангеле.

Передняя дверца чавкнула, впуская Кадзи. Инспектор мазнул взглядом по салону, кивнул Акаги и достал из кармана широкий наладонник.

— Где Икари? — спросила доктор.

— Идет уже, — ответил садовник и чиркнул стилусом по экрану. — У него там пересдача какая-то была.

«Не у него, — хотела сказать я. — У меня». 3-D не прочитал «Степного волка», и на сегодня я назначала повторную встречу. Мне почему-то представился этот дополнительный урок: напряженный, полный раздражения. Икари-куну пришлось переплавить много раздражения и, очистив, направить в нужное русло.

Я бы захватила всех проблемой одиночества: это интересно, это резонирует с настроением подростка. Это пройдет по грани бравады «мне никто не нужен», «герой должен быть один», по наивным проекциям собственного лицейского опыта.

Ровный урок с подспудным риском. И тем интереснее, что же придумал Икари.

— Вон он, — сказала Акаги.

Икари-кун сбегал с лицейского крыльца, на ходу застегивая полупальто.

— А, и он туда же, — с непонятным раздражением сказал Кадзи и снова достал наладонник. Оказывается, он его уже спрятал.

— Добрый вечер, — сказал Икари-кун, садясь напротив меня. — Акаги-сан, Кадзи-сан. Аянами вы… Вы как?

Я не нашлась с ответом. «Плохо», «хорошо», «нормально», «справляюсь» — я перебрала все, что могла сказать, перебрала оттенки и просто пожала плечами. Икари-кун нахмурился и смешался.

— Аянами, — позвал Кадзи, наблюдавший за этой сценой в зеркало.

— Да, Кадзи-сан.

— Иногда можно просто улыбнуться.

Я кивнула: можно. Замечание странного садовника оказалось точным и обидным. Икари-кун еще раз посмотрел на меня с тревогой и уставился на собственные колени. На правой штанине белел мел. Я вспомнила сорок шестой кабинет, огромную угольную доску — окно в мрак, вспомнила скрип мела, запах невыжатой губки. Это был почти идеальный класс для урока по «Степному волку».

Машину мягко раскачивало на извилистых аллеях лицейского парка. Мы проехали мимо сияющей «Лавки», а потом миновали и последние парковые фонари. Центральный пост СБ лицея сейчас отключает средства Периметра, который все ближе.

Депрессивное поле. Сканеры. И — микроволновой барьер.

Микроавтобус тяжело перевалился через три «лежачих полицейских» и территория специального лицея образовательного концерна «Соул» осталась позади. Никаких ворот. Никаких заборов. Я смотрела в непрозрачное окно — свет в салоне, тьма на улице — и думала, что впервые за два года покидаю лицей. Если учитывать, что выезда на операцию я не помню, то — впервые за шесть лет.

Просто окно. Просто Ангел впереди. И очень интересно, что за урок провел Икари-кун.

— Опаздываем, — сказал Кадзи и повернулся к водителю. — Поднажми. «Втулка» уже десять минут греет двигатели.

Едва слышное гудение двигателя стало чуть выше: водитель подчинился. Осенний вечер, все глубже валящийся в ночь, замелькал за окном еще быстрее.

— Очень хороший класс, — вдруг сказал Икари-кун. — Ленивые немного, но умненькие. Вы их хорошо подготовили.

Акаги изумленно покосилась на него, потом посмотрела на меня. Потом изобразила что-то глазами и улыбнулась.

«Ленивые, но умненькие» — повторила про себя я. Мне нравилась характеристика.

— Они прочитали?

— Да. Знаете, хитрые такие. Они прочитали по частям и пересказали друг другу.

Я кивнула: знаю, еще бы.

— И вы это поняли. Как?

Икари-кун улыбнулся. Обезоруживающая улыбка — совсем не в тон беседе.

— Пересказать «Степного волка»? Неудачная идея.

Я подумала и согласилась: действительно, глупо. Тем более, на уроке у проводника, который не использует свои возможности, только если прилагает к этому усилия.

— Господа учителя, — окликнул Кадзи. — Если позволите, то ближе к делу.

Микроавтобус повернул, и в лобовое стекло ворвался свет.

Мы вышли под мертвый свет аэродрома, навстречу кто-то бежал, гулко выли двигатели, громкая связь выкашливала неразборчивые звуки. Яркие звуки, резкий свет — EVA зашлась от обилия впечатлений и впрыснула в меня боль — еще больше боли.

«Агорафобия в чистом виде», — подумала я, стараясь держать спину ровно.

— Наденьте, — услышала я еще одну вспышку. Откуда-то из калейдоскопа мне протянули шлем: большие очки, большие наушники.

Спасение. Неуклюжее, нелепое спасение.

Мир притих, и я вовремя посторонилась, пропуская микроавтобус. Мы приехали, кто-то уехал — горный аэродром жил в своем ритме.

— Сюда!

Свет прожекторов размазывал что-то громкое, свистящее, окруженное суетливыми силуэтами.

— Вертикалка, — крикнул кто-то, оживляя пляску бликов в глазах. — А я трясся через все предгорье!

Икари-кун прикусил губу: он пока не осознавал своей боли, всего лишь прикусил губу.

Мы шли к воющему свету. Навстречу спешил раскаленный ветер. Не знаю, чем он пах, нос воспринимал его как идею жара. Наверное, если бы не было так ярко, так горячо, я бы увидела — и могла бы показать Икари — обвислую груду цвета свежего гноя. Мобильный комплекс Белой группы всегда где-то здесь, они ждут, пока грянет тревога, пока М-смесь усыпит лицей.

«Лицей», — подумала я. Впервые после звонка директора, после его окровавленных перчаток я думала о деле. Огромный учебный комплекс, оставшийся позади, лишен защиты. Это оказалось неприятной мыслью, и я поторопилась о ней забыть.

Свет стал ослепительным, и под ногами показались металлические ступени.

— Руку, мэм!

На борт меня втащили — со звоном в суставе, с моей попыткой удержаться на ногах. Пока уходила судорога, пока стихал вопль потревоженной опухоли, я продолжала куда-то идти: навстречу внутренностям машины, навстречу вспышкам в глазах.

— Садитесь вот здесь, пожалуйста!

И стало тихо. Гул турбин остался далеко на краю слуха, и слепящий туман перед глазами рассеялся. Салон был неярким, но выглядел очень дорого: дерево, кожа, мраморный пластик. Кресла стояли вокруг стола.

— Аэромобильный штаб СБ «Соула», — произнес голос Кадзи. — Доставим в ад с комфортом. Позвольте представить: мистер Велкснис, мой зам.

— Приветствую на борту.

«Руку, мэм!» — подсказала память. Велкснис был худ, бледен и в кресле сидел, словно переломленный. На его позу неприятно было смотреть. У него были огромные ладони и такой взгляд, что я невольно ощутила пустоту около его фамилии.

Велкснису не хватало звания. А затянувшейся паузе не хватало завершения.

— Ситуация такова, — продолжил переломленный. — Наш медиум случайно обнаружил прото-Ангела четыре часа назад. Прямо на «Метрофесте» в Нагано.

Икари неопределенно пошевелился, и Велкснис тотчас же повернул голову:

— Многокомпонентное ежегодное мероприятие. Несколько рок- и поп-площадок, залы, танцевальные подиумы. Текущее наполнение — семнадцать тысяч человек.

Это самое очевидное число для потенциального мартиролога. Окончательное зависит от того, насколько далеко развлекательный комплекс от населенных районов. Я почему-то вспомнила первые сводки об Ангелах. Я тогда еще была просто раковой больной, у меня была соседка, кашляющая кровью, и сотрудник социальных служб как единственный собеседник.

Когда боль позволяла, когда соседке кололи морфий и она затихала, я читала страшные сказки об облачных великанах, пожирающих людей.

В моем детстве Ангелы были ужасным бедствием. Потом появился директор Икари, и уже тогда они стали исчезать: сначала из новостей, потом из слухов. Однажды я проснулась, держась за руку Икари Гендо. Мы стояли на перекрестке.

Туман начинался сразу же за разметкой пешеходного перехода. Мне было холодно: мерзли босые ноги, больничная рубашка ни от чего не защищала. В спину светил негреющий прожектор, мигали синие огни. Ни я, ни Икари не отбрасывали теней.

«Он такой большой, и никакой тени», — думала я. Мне было холодно, больно и любопытно.

Я помнила тишину. В тумане что-то изменилось. Фонарные столбы сдвинулись и стали сплошными стенами вдоль погруженной во мглу проезжей части. Чудные ряды уходили в молоко и терялись там.

«Как ужасно, — подумала я. — Целые стены из фонарей. Сколько же нужно иликтри-чества?»

— Рей, тебе надо пойти туда.

Он не спрашивал, понимаю ли я. Он сидел на корточках, и на небритой щеке играл синий цвет. В ушах поселился зуд. Всегда зуд, когда много синего цвета, когда мигалки, когда скорая помощь.

— Туда?

Я видела свою руку как что-то отдельное — бледное, молочное, тонкое. Я указывала в туман цвета своей руки.

— Да.

— Зачем?

— Там не будет больно.

Я не понимала.

— Там уколют лекарство?

— Нет.

Я понимала еще меньше, и тогда пришла тревога. Была одна последняя надежда:

— Это как игра?

Икари прищурился: я видела, что он хочет сказать: «да, игра, Рей», — я слышала толчки крови в его висках. Он сказал — но не то.

— Нет, Рей. Это не игра.

— …То есть, вы выдрали двоих только из соображений секретности?

Я прислушалась. EVA долго дышала моей памятью, слишком долго, но я все поняла: говорила Акаги, она была сердита, и моего ухода никто не заметил.

— Именно, — кивнул Кадзи. — Ангелов вне лицея не существует. И не будет существовать.

— А если кто-то раскроется там?

Доктор указывала большим пальцем себе за плечо, вряд ли куда-то конкретно, но все ее поняли.

— Успокойтесь, Рицко, — рассмеялся Кадзи. — Мы вам приготовили очень сладкую пилюлю. На этой же «втулке» прилетел свеженький проводник, мы с ним разминулись на въезде в аэродром. Эта пилюлька и прикроет тыл.

— Еще один? Откуда? — недоверчиво спросила Акаги.

— Лиссабонский лицей закрыт, — ответил Велкснис. — Экономически не целесообразен.

— Почему я об этом узнаю…

Акаги взяла высокую ноту, и я поспешила прикрыть глаза. Экономика. Новый проводник. Ангел посреди огромной толпы народа. Политика «Соула». Я пыталась найти этому место между рваными краями боли, и становилось только хуже. Хотелось получить задание, хотелось, чтобы все закончилось.

Икари переводил взгляд с одного говорящего на другого. Он был растерян, до сих пор не было инструкций. Я смотрела на Икари-куна и думала, не привиделся ли мне пикник у Шпиля. Я вспоминала его выдуманную правду, его настоящую правду.

«Будет третий проводник».

Мысль была лишней, как сам третий проводник. Я думала о симеотониновом интермеццо и невольно тянула руку к горлу. Мне было тепло, пускай и на фоне боли. Воспоминания об отце и сыне пришли вместе, а Ангел снова ушел на второй план, ушла на второй план и боль. Впрочем, долго греться и вспоминать мне не позволили.

— …Подразделения с термохимическим оружием готовы, но штурм невозможен.

— Да все невозможно, — отрезала Акаги, рассматривая что-то на экране лэптопа. — Если вы не хотите его пробудить.

— Термохимический патрон в голову? — предположил Велкснис.

— Ваш, с позволения сказать, медиум, дал совершенно точную характеристику, — доктор пощелкала клавишами. — «Балансирует на грани синевы». Он успеет перехватить патрон. Карбид-молибденовые ракеты могут помочь, но вы же не хотите бойню.

— М-смесь?

Акаги скрипуче рассмеялась:

— Какой там объем помещения?

Велкснис склонил голову, отказываясь от предложения. Кадзи, что-то быстро вычерчивавший по экрану наладонника, поднял глаза:

— В общем, мы уже пришли к и так понятному решению. Два проводника — один удар. Пусть будет иллюзия драки, но не этот ад… С раскрытым микрокосмом.

В крохотной паузе сквозил холод междумирья, откуда инспектора вытащил Икари-кун. Я вдруг поняла, что инспектору безразлична огласка, безразлична бойня: он всего лишь выполняет приказ правления. Но где-то за глумливой улыбкой навсегда поселился страх перед Ангелом, и работа стала личной.

«А сейчас ли она стала такой?»

Понимать людей — это очень утомительно: травмы, впечатления, самоустановки. Разлад с отцом, вспомнила я. Я снова посмотрела на Икари-куна и увидела встречный взгляд.

— Словом, двойное проникновение, — сказал Кадзи, подмигивая мне.

— Эм, — недовольно буркнула Акаги и, кажется, даже порозовела. Икари-кун тоже. Велкснис безразлично смотрел куда-то в сторону. «Глупая, раздражающая пауза».

— Это эвфемизм группового секса, — сказала я вслух. — Я поняла. Мы можем продолжать?

— Гм. Можем, — ответил Кадзи и потер скулу. — Рицко, осталась, по сути, одна проблема.

— И какая же?

Инспектор-садовник вместо ответа потянулся куда-то в сторону и вынул пульт, а секундой спустя на меня обрушилась музыка. Я воспринимала только рваные ноты, выхваченные из трепещущего полыхания басы. Плавные удары накатывали со всех сторон.

Боль-боль-боль-больболь.

Я выпрямилась в кресле. Первый шквал был страшен, и очень хотелось потерять сознание, но я не успела: все кончилось.

— Редзи, ты кретин.

У голоса не было пола и интонаций, но шевелились губы Акаги, а слева побледневший Икари-кун выбирался из своего кресла.

— Вы лучше присядьте, — сказал Велкснис, и его огромные ладони исчезли из виду, нырнули в карманы мешковатого спецкомбинезона.

«Он испуган», — поняла я, чувствуя непонятную радость. Страшная пена музыки еще стихала в голове, и мне было приятно, что Икари-кун встал. Глупая радость, глупая.

— Икари, нам лететь еще полчаса, — сказал инспектор без улыбки. — Не напрягайся так. Аянами выключается, как видите, в секунду. Тебя накроет минуты за две.

— Что значит «накроет»? — спросил Икари-кун.

— EVA чувствительна к гармоническим колебаниям с высоким показателем звукового давления, — нехотя ответила Акаги. — Попросту говоря, мой дорогой, к очень громкой музыке. При гармониках с давлением выше сотни децибел ты потеряешь сознание.

— Но…

Он смотрел на меня, и я снова видела тот взгляд: Икари-кун смотрел в свое будущее.

— У вас разные классы астроцитом, — сказал Кадзи. Об этот голос легко можно было порезаться. — Только не обольщайся насчет себя. Ты давно пользовался вот этим?

Икари поднял к глазам пуговку наушника, которая болталась поверх полупальто и сел. Маленький бунт закончился еще одним откровением. К счастью, если я правильно понимаю, последним.

«Я не знаю, чем для него была музыка».

— Ясно, — безмятежно сказал резидент «Соула» и посмотрел на Акаги. — Так что будем делать? Обезболивать, как я понимаю, нельзя.

— Выключить там музыку тоже, как я понимаю, не выйдет, — в тон ему, но со злым сарказмом произнесла доктор.

— Да там вообще ни черта нельзя делать. Нельзя тормошить его среду, Риц, ты же понимаешь, — сказал инспектор, и снова его голос изменился. Издевка, сталь — а вот теперь отчаяние. Я не понимала, как он мог быть профессионалом — разве что профессиональным актером.

«Рей, повторяй про себя: „Понимать людей утомительно“».

— Вакуумные наушники, — предложил Велкснис. Его ладони снова лежали на ложном мраморе стола.

— Поверх костей черепа — тоже, — огрызнулась Акаги и потерла губы: ей очень хотелось курить. — Не выйдет.

Время текло вокруг летящего конференц-зала, я ощущала его в вое турбин за обшивкой вертикалки. Я знала решение, вокруг которого ходили участники мозгового штурма. Они тоже знали это решение и ждали, что я предложу его сама.

— Икари успеет войти в контакт с Ангелом?

Кадзи заглянул в наладонник, сверился с какой-то схемой и кивнул.

— Хорошо, — сказала я, пытаясь как можно дальше отстраниться от следующей реплики. — Тогда оглушите меня.

— Временная химическая глухота? — спросила Акаги и нахмурилась: — Рей, большинство препаратов с этой функцией тебе не подходят. А оставшиеся…

— Оставшиеся вызывают побочные эффекты: судороги, головная боль, расстройство координации.

«Как EVA. В сущности, пустяк на ее фоне». Я помнила эти опыты. Мне они не нравились.

— Подождите. Вы сейчас серьезно обсуждаете эту… Херню?

Я видела только руки Икари-куна, побелевшие костяшки — белее мела на его штанине. Мне подумалось, что если будет возможность еще поговорить с ним о прошлом, многие детали стоит скрыть. Так будет проще.

Вопрос растворился в посадочном вое. Машину мягко потряхивало, а когда все стихло, оказалось, что и говорить больше не о чем, только уже на выходе, у самого трапа, Икари-кун зачем-то остановил Кадзи, они спорили о чем-то, а я шла за Акаги, слушая скороговорку ее телефонного разговора. Речь шла о медицине и точных дозах.

Край летного поля нырял вниз, в стороне висели рубины огней какой-то башни, а вдалеке сплошным ковром ламп звучал город. Его свет лежал на низких тучах. «Еще один город, — подумала я. — Чуть менее абстрактный, чем тот, из детства».

Акаги за моей спиной все сыпала латинскими словами, а я грела руки и пыталась снова понять: слышу я ее или вижу. Почему-то сейчас, в предчувствии глухоты, это казалось очень важным. Блестки гласных, сполохи темноты в паузах — ее речь была здесь, поверх действительной, реальной картины вечернего города. Это было единое полотно, крепко стравленное, цветистое.

Осталось понять, чего я лишусь, перестав слышать.

— Дерьмо.

Икари-кун стоял рядом и тоже смотрел на город. Почти наверняка он видел не то, что я, но моя синестезия не при чем.

— Что это за мир, Аянами? Что за дерьмовый мир?

Он не нуждался в ответе: Икари-кун видел какой-то свой мир, отличный от моего. Мир, где меня не нужно было глушить, где инспектор Кадзи не включил бы музыку, только чтобы напомнить мне о пределе моих возможностей.

Хотела ли я пожить в таком мире?

Странный вопрос. Это, наверное, заразно — задаваться странными вопросами. Правда состояла в том, что Икари приходилось подтягиваться к моему миру. Смотреть — для начала. Потом участвовать в нем, а совсем вскоре и жить.

— Зачем вы вызвались? — спросил он.

— Другой возможности не было.

От здания аэропорта отделился пучок света. Он вымел секции ограждения, повернулся и стал фарами. Наша машина — еще одно звено, еще один пустой взгляд в зеркале.

— Не было?

Я промолчала. В его мире, вероятно, была. Икари-кун щурился: свет фар бил его прямо по глазам. Свет становился ярче, объемнее, окрашивался шумом двигателя.

— Я спросил у Кадзи-сана, зачем нужно было включать музыку. Знаете, что он ответил?

— Нет.

— Что вам стоит почаще напоминать, что вы больны. Что это значит, Аянами? Вы что, действительно попытались бы пройти через концерт? Даже зная, чем это грозит?

Город светился, и его свет гудел, как рой. Я не знала ответа на его вопрос, но знала, что если скажу то, что чувствую, он не поймет. Долг и болезнь в его мире связаны лишь в том смысле, что больному все должны. Это из детства, где сладкие микстуры, где телевизор на полчаса дольше, чем обычно. Где социальные пособия. Где можно неофициально отпроситься, потому что заболел кто-то из родных.

Обратная связь — больной что-то должен — звучит фальшиво.

Мне вдруг стало интересно, как он убивает Ангелов. Нет, не так: почему, убивая Ангелов, он еще не понял ничего? «Как он проводит уроки? Как убивает Ангелов? Почему он не стер мел со штанины? Ты хочешь понять его, Рей. И тебе не безразличен его маленький ломкий мир».

Передо мной распахнулась дверца в подсвеченный оранжевым салон микроавтобуса. Там были какие-то незнакомые люди, там был оглушительный белый халат под легкой осенней курткой. Там терпко пахло дорогими препаратами.

Впрочем, меня больше занимало то, что происходило внутри меня самой.

— Переодевайся.

Басы ощущались уже здесь: у меня ритмично темнело в глазах, словно свет в комнате подчинялся далекой музыке. Гримерная комната в оцепленном крыле. Огромный комплекс, где развлекается прото-Ангел, балансируя на грани сверх-человеческого.

Я представляла это, стоя над кучей одежды. Она пахла кожей и немного — металлом. Впервые мне понадобился охотничий камуфляж. Я вытянула из общей массы кожаный лиф с заклепками и обернулась к Акаги.

— Это не обязательно, — нервно рассмеялась она. — Будет достаточно просто сменить костюм и пальто. На что-то… Э, подходящее.

— Понятно.

Глядя в зеркало, я потянула первую пуговицу пиджака. В гримерной было жарко и сухо, скрипуче жужжал тепловентилятор, и сама мысль о кожаной одежде выдавливала испарину. Я сосредоточилась на схемах помещения, на брифинге, на маленьком кейсе, который Акаги перекладывала из руки в руку. На плакатах, на париках, на беспорядочных развалах косметики.

На чем угодно.

— Ботинки на платформе? Ре-ей…

— Моего размера больше ничего нет.

Какие мысли поразили Икари-куна в «Степном волке»? На что он обратил внимание — свое, ученическое?

Щелчок двери, короткий диалог:

— Поторопитесь, пожалуйста.

— Велкснис, идите вон.

Я откуда-то со стороны следила за собой, за нервным потоком собственных мыслей и понимала, что боюсь: толпы, странного Ангела, глухоты. Я боялась. Свет в глазах мигал, я скользнула в исчерканную варварскими узорами футболку и потянула к себе куртку.

«Хватит».

Это, к сожалению, не помогло, потому что на самом деле все полу-страхи падали в черную бездну настоящего ужаса. Придуманный теоретиками двойной персонапрессивный удар — не что иное, как объединение трех микрокосмов.

На какую-то долю секунды — выдуманной секунды — Икари станет мной, а я — им, на равных.

«Я — это я».

Я вслушивалась и понимала, что звучит неубедительно, что бездна страха ждет, а басы приближаются, вымарывают цвета. «Каждый человек состоит из десятка, из сотни, из тысячи душ», — вспомнила я и поняла, что вот она — паника. Урок по Гессе, желание понять Икари-куна претворялись в жизнь.

— Рей?

Я стояла у двери, уже держась за ручку.

— Погоди.

Я ждала, убрав прядь волос с шеи. Холодное касание ваты, режущий запах спирта, укол. Если бы могла себе позволить, я бы попросила успокоительное.

— Через две минуты ты перестанешь слышать. Держись за Икари-куна, пока будут… Побочные эффекты. Там все равно все пьяные, так что…

Звук пропал. Акаги шевелила губами, я пыталась разобрать хотя бы намек на гул — гул заложенных ушей; намек на звон — звон разорванных барабанных перепонок. Ноль, абсолютный и полный ноль децибел. Я озиралась. Комната плыла, и я не сразу разобрала, что пропало из поля зрения вместе со звуками. Мир подергивался, предметы оставляли за собой следы, которые тянулись и пропадали только через время. Если быстро крутить головой, подумалось мне, я окажусь среди призраков вещей.

Вытянув руку, я щелкнула пальцами. Сопротивление кожи, удар среднего пальца в основание большого. Дрогнули звенья крупного браслета-цепи на запястье.

Глухота была полной и черной, как моя паника, как слабость в коленях.

За дверью стоял Икари — один в полутемном коридоре, где не светились даже звуки. Он поднял брови и, улыбнувшись, что-то сказал, но я покачала головой.

«Дайте руку», — подумала я, ощущая, как разлепляются губы. Его рука была горячей и немного липкой, он тоже боялся, и мне вдруг стало легче.

Так нечестно, но так легче.