Замена

13: Начало игры

С гор спускалась зима. Она приходила из-за облаков, ее день ото дня становилось все больше: в ущельях, в промороженных облаках, и в запоздалых рассветах. Она копила силы, чтобы ударить всем весом — пока всего лишь копила. Истекал мерным звоном Шпиль, микроволновой барьер, чувствительный к переменам температуры и влажности, перенастраивали дважды в сутки. А ученики прекращали смотреть в окна — и в последнем таилось особенное чудо.

Интересно наблюдать за переодеваниями сверстниц. Противно — когда переодевается мир.

Аска Ленгли вышла из общежития, осмотрелась. Она изучала все и сразу: погоду, не доброшенный до урны окурок, крупные капли, свисающие с лавки. Она смотрела, как блестела брусчатка парковых дорожек — еще не льдом, но уже не водой. На востоке, невидимый за парком, занимался рассвет, и откуда-то из-под крыши в лужу упала капля — метрах в пяти от замершей Ленгли.

Перед учительским жилым корпусом стояла плотная, почти осязаемая тишина.

— Аянами, выходи, — потребовала доктор.

Голос потерялся среди помертвевших под утро окон. Аска понимала две вещи: во-первых, она спит, и это не только ее сон — во-вторых. Был еще третий вывод — о том, чей сон она разделяет, — но умозаключение было слишком очевидным, чтобы считать его выводом. Потому что — утро, потому что — тишина. Потому что — покой.

Разум существа, носящего имя «Каору Нагиса», был бесконечно далек от таких снов.

— Аянами, я жду, — Аска утопила в тишине еще три слова. Прислушалась, покачалась с пятки на носок, с носка — на пятку.

— Если ты пришла просто полюбоваться, то проваливай к черту. Я хочу спокойно доспать.

Тишина. Ленгли подошла к лавке и провела ладонью по дереву: мокро, холодно. Она уселась и запрокинула голову, рассматривая окна общежития. Ей вдруг понравился этот сон. Она давно разучилась пугаться чужого вторжения, отвыкла нервничать — даже умирать во снах отвыкла.

«А еще я больше не получаю удовольствие от сновидений», — удивленно подумала Аска и поняла, что это ее собственная мысль — не подделанная, не наведенная.

— Знаешь, Аянами, я сплю от полутора до двух часов. Дольше не могу. И не хочу.

Утро молчало, и Ленгли едва заметно улыбнулась: она все же добилась ответа. Пусть и такого своеобразного. Улыбнулась — и продолжила:

— Сон — это когда ты уязвим. В Вест-Пойнте этому неплохо учили. И в Дэнсгейте. Так что когда ко мне приперся этот белый скот, я была готова.

Ленгли ждала, что упоминание Каору как-то переменит это утро, сделает все не так — и не дождалась. Мир был спокоен, тих, но остановившийся за парком рассвет предательски выдавал сновидение. Солнце никуда не торопилось, и с каждой секундой утро обретало новый штрих неестественности: слишком замылен туманом учебный корпус, ветви не могут так застыть, а тени не должны плестись беспорядочной вязью.

Аска встала.

— Аянами, я ухожу. И на всякий случай…

Она выхватила оружие и выстрелила. Рявкнуло, и в пламени соткался силуэт человека. Контуры будто бы кто-то наскоро залил тушью, смешав черное, белое и красное. Аянами зачерпнула кровавый дым, сочащийся у нее из груди, и подняла взгляд.

— …Не люблю, когда вламываются без приглашения, — закончила Аска. — До скорого.

Я открыла глаза и поняла, что держу руку на груди. Во сне там появилась дымная рана — болезненная, огромная, смертельная. Глупая.

За окном серело. На стекле среди инея лежал кровавый блик.

«Она меня ранила».

Я стояла под душем и подводила итоги — немногочисленные, к сожалению, но пугающие. Аска Ленгли легко пустила меня в себя. Внутри поначалу была серая душная пустота, выложенные блестящим кафелем стены, длинные коридоры. Я шла, подчиняясь поворотам, лестничным пролетам, врастала в странную архитектуру — в блестящий серый кафель, в бесконечные переходы.

Потом я устала и прошла сквозь стену — в еще один коридор.

Под полом коридор оказался точно таким же, только заканчивался не поворотом, а лестничным пролетом. Этажом выше, этажом ниже — все одно: серый кафель, спертый воздух.

Потом мне стало страшно.

Я открыла глаза — у себя в ванной, под струями обжигающего душа. Перед глазами была обычная бело-зеленая плитка, запотевшая, знакомая и совсем не страшная. Там, во сне, я могла бы уничтожить Аску изнутри, наполнив все коридоры собой, но никогда не смогла бы добраться до глубин ее микрокосма.

«Все просто: она согласилась встретиться, а когда ей надоело — схлопнула свой сон».

Я положила руку на грудь. Казалось, что дыра, проделанная выстрелом Аски, все еще там. Мне было больно, онемевшие ноги плохо слушались, но это все отступало далеко-далеко. Просто как-то получилось, что попытка понять Аску закончилась… Странно.

Вместо ответов я обнаружила чудовище.

— Икари вчера дал, — уважительно сказал Тодзи Судзухара. — Дал так дал.

— Напился и пошел спать, — ответила Мана. Она пожала плечами, обводя учительскую взглядом. Взгляд искал единомышленников. — Тоже мне, герой.

— Умгу, — отозвался Кенске. — Вот если бы он утащил с собой одну кураторшу — тогда да-а. Герой бы был.

Тодзи оглянулся, загоготал и ткнул кулаком в плечо Айду:

— «Одну кураторшу-у-у»! Ловко, ловко!

Кенске кисло улыбнулся и снова затрещал клавишами, не обращая внимания на начавшуюся перебранку. Я ничего не могла с собой поделать: следила за ним. В последние дни Айда Кенске словно бы таял, растворялся в эфире. Все вздрагивали, когда он начинал говорить, о нем сразу забывали, стоило ему замолчать. Наверное, если он не придет на методсовещание, Кацураги не сделает ему выговор.

Дети сталкивались с ним в коридорах — «Опять бухает». «Хоть бы просох до контрольной». «Что это с учителем?»

Сегодня утром около столовой он встретился с Аской Ленгли, и я увидела, как доктор долго смотрит ему вслед. Потом Ленгли перехватила мой взгляд, подмигнула и исчезла.

Я даже не поняла, в какой кабинет она зашла.

Воздух лицея звенел от напряжения, начиналось что-то странное, и я едва ли могла списывать свои ощущения на Каору, страх и опухоль. Я поминутно ждала синей тревоги, каждый урок казался последним. Во время тестов в 2-D я выглянула в окно и не увидела теней в парке — не увидела погожим осенним днем.

«Побочные эффекты новых лекарств» — так звучал правильный ответ, и все равно мне было страшно, потому что до сих пор где-то был Каору, потому что в микрокосме Аски Ленгли прятался Лабиринт. Потому что Айду Кенске что-то стирало из этого мира — и мой бред не имел к этому никакого отношения.

— …Наш новый сотрудник — специалист по преподавательской этике, Нагиса Каору-сан.

Я подняла взгляд. Малый зал методсобраний словно сгустился вокруг него — улыбающегося, благодушного. Он причесал свои пепельные волосы. Он трепал бэйдж, прикрепленный к карману пиджака, кивал собравшимся и улыбался, улыбался.

Улыбался. Настоящий цвет его глаз скрывался за скрипуче-желтыми очками в тонкой оправе.

— Надеюсь, все наши уроки достойны звания открытых, — сказала замдиректора, — и проверка будет приносить уважаемому Нагисе-сану удовольствие.

Коллектив лицея молчал, послышались отдельные хлопки. Я пыталась вспомнить, как попала сюда. Кто-то вошел — кто-то опоздавший, — поймал взгляд Кацураги и сел на крайний стул у дверей.

— Очень рад, что меня так принимают, — поклонился Каору. — Большая честь работать с вами, пусть и недолго.

Я ждала, что он вот-вот скажет какую-то двусмысленность — только для меня, только для него. Я ждала, и в животе все каменело, а рядом со мной было одно свободное место. Меня трясло.

Каору поклонился и пошел в зал — улыбаясь, улыбаясь. Кацураги что-то говорила за его спиной, совещание перешло к новому вопросу, а я слышала только EVA в своей голове, только толчки взбесившейся боли.

Он шел ко мне, и вдруг что-то изменилось.

Я услышала слабый вскрик-вздох изумления, и поняла, что не вижу Каору.

— Вы не ушиблись? — громко поинтересовалась Аска Ленгли, помогая Нагисе встать. — Садитесь сюда, я найду себе место.

Когда она опустилась рядом со мной, я поняла, кто опоздал на совещание. Малый зал шептал, я видела рты и уши, видела глаза, которые смотрели на мою соседку — кто украдкой, а кто и не скрываясь.

— Упал, — трагическим шепотом вздохнула Ленгли, ни к кому конкретно не обращаясь. — На ровном месте. Бывает.

Она достала блокнот и все оставшиеся полчаса рисовала. Я искоса присмотрелась и вздрогнула.

Со страницы блокнота смотрело жерло коридора, выложенного кафелем. Аска поглядела на меня и добавила под рисунком несколько штрихов, сложившихся в ее любимый смайл.

— …Завтра мы еще встретимся, — сказала Кацураги, и я поняла, что все закончилось. — Надо обсудить подготовку к Хэллоуину, прошу кураторов подготовиться. Всем пока.

И снова не было директора Икари. Я встала, складывая свои бумаги, спрятала откидной столик в спинку сиденья и пошла к выходу. Трость жгла мне руку. Вокруг толкались и шумели, я шла, ощущая режущий взгляд, и все было так, как я боялась. Каору не подошел, он просто смотрел.

Издерганный день заканчивался. В коридоре все стало только хуже: снова пришла паника, ощущение края пропасти, и мне очень хотелось бежать, а лучше — уйти в себя, раствориться, стать дымом. Вместо этого я нашла взглядом Икари-куна и пошла поперек потока людей — к подоконнику, где он стоял, водя пальцами по экрану планшета.

— Икари.

Он обернулся, и я смешалась. Он ждал — ждал именно меня.

— Вы… Как вы?

Я встала рядом — очень не хотелось отвечать. На нас поглядывали, но пока никто не остановился. Я смотрела сквозь тени, скользящие к выходу из лицея, и свет серел от шагов и шороха одежды.

— Спасибо за сообщение, — сказала я.

Он нахмурился, и пришлось уточнить:

— Вчерашнее.

Икари-кун кивнул и тоже оглядел проходящих мимо нас людей.

— Я напился. Не слишком поздно написал?

— Нет.

Он удивился.

— Вы еще не спали?

— Нет.

— Но… Почему?

— Я поздно ложусь и сплю недолго.

«Знаешь, Аянами, я сплю от полутора до двух часов. Дольше не могу. И не хочу», — вспомнила я.

— Интернет?

Я промолчала. Он снова спросил не то: напомнил мне пережитое — пережеванное ночью. Не то, не так, не вовремя — Икари-кун неуклюж и предательски точен. И я вдобавок не понимала, причину этой точности.

— Нет. Почему вы так решили?

— Вы фотограф. У моего друга… — он повертел в руках планшет, точно соображая, что это у него в руках. — Э-э, товарища… Не важно. На рабочем столе был странный пейзаж. Я видел его вчера вживую: раннее осеннее утро, брусчатка, парк — и фрагмент старой стены. Представляете, видел. Даже освещение было такое же, как на том пейзаже. Я вспомнил, на каком форуме сидел этот товарищ, ну и нашел вас.

Я помнила тот снимок. Это было хорошее утро.

…Я проснулась до восхода солнца и долго пыталась понять, что со мной. Я встала, доделала план урока, обулась и вышла на улицу, набросив пальто поверх халата. Парк молчал, и какая-то прозрачная нота билась у меня в виске. В грязно-серый пейзаж кто-то вплел тончайшую нить хрусталя, пахло сыростью и прелой листвой, и я уже все поняла и, спотыкаясь, почти побежала за камерой.

— В то утро я проснулась без боли.

— Странный снимок, — невпопад кивнул Икари. — Но очень красивый.

«Он меня нашел, — думала я, — он видел мою работу». Какой тесный маленький мир.

— Куда вы сейчас? — спросила я.

— М-м, д-домой…

Я чувствовала себя странно, затылок жгло от потустороннего взгляда, который искал меня — с ленцой, не прилагая усилий, — но искал. Все станет только хуже — я это прекрасно понимала, но мне расхотелось прятаться от себя и от других.

Почти тепло. Почти уютно.

— Вас… Проводить? — спросил наконец он. — Можно?

Икари-кун был удивлен, растерян и рад. Я кивнула:

— Это недолго.

— Нет, что вы! Я рад! — заторопился он. — Может, вам помочь? Что-нибудь забрать из кабинета? Какие-нибудь ужасные пачки тестов?

Он развел руки, показывая, какие, по его мнению, у меня там пачки. Он улыбался.

«Считает, что мне просто понадобился носильщик».

— Нет. Я не потому вас позвала.

Икари-кун отвел взгляд — на какую-то секунду.

— Я просто пошутил, Аянами, — хмуро сказал он. — Где вас подождать?

«Почти тепло, — вспомнила я. — Почти уютно. Он подумал, что я подумала, что он подумал. Глупо как».

Это не глупо, возразила я себе. Это отношения.

— Просто идите со мной. Пожалуйста, — добавила я.

Разочарование ворошилось в груди, разочарование и страх: мне тяжело с ним рядом. Мы шли по опустевшему коридору, мягко стучала моя трость, и звонко, почти по-женски, стучали каблуки Икари.

— Что-то идет не так, Аянами, — будничным тоном сказал он вдруг. — Все катится в пропасть. Верно?

Он шел рядом — невозможно точный и неловкий — и говорил о том, что терзало меня весь день. Икари Синдзи ощущал то же самое, и когда ветер дохнул мне в лицо одновременно со скрипом двери, я приняла это слово.

«Пропасть».

Редкие фонари в парке светились среди голых ветвей, блестели искры брусчатки — то ли сам камень, то ли влага на нем. Икари поежился, подбросил плечом ремень своей сумки.

— Я нашел… Разные слухи о закрытии лиссабонского лицея. В интернете писали, что аукцион по продаже его бывших зданий отсрочили.

Тема была странной и — удивительно точной по настроению.

«Закрытие лицея».

— Почему?

— Невозможно сказать точно. Но на фоне прочей шелухи эта новость была настоящей. Все остальное — ну, как бы вам объяснить…

Икари пощелкал пальцами. В перчатке звук получился глухим.

— …Вот вы же узнаете отредактированный снимок?

В фотографии все не так просто, как он думал. Особенно когда появилось такое количество качественных графических редакторов.

— Наверное.

— М-м, неудачный пример, да?

Мы помолчали. Под ногами что-то хрустело, дышать было больно: наверное, вечер все же принес собой мороз. Синдзи выдохнул пар и снова заговорил:

— Все очень правильно: все эти открытые письма с благодарностями, ответы чиновников, все эти твиты и блоги переведенных учителей. В одной из записей кто-то разместил фото с выпускного, там в кадр попала бутылка явно не газировки. Представляете, появилась реакция какого-то чинуши из департамента образования, который твитнул насчет разврата. Пошли ретвиты, обсуждения… Это даже не отредактированный снимок. Это коллаж, понимаете?

— Понимаю, — сказала я, чувствуя, как холод пробирается к животу. — Коллаж из симулякров.

— Симулякры, — повторил Синдзи. — Пустые знаки. Подходит, Аянами. Снова подходит.

«Снова», — подумала я. Да, снова. У нас уже есть общие слова и, как и подобает словесникам, — слова умные. Понимание ненадолго отогрело меня, отвлекло.

— Все новости насчет закрытия лицея — пустые, — скучно сказал он. — Все написано хитро, но пусто.

Такие «пустые» истории придумывают в СБ: записи в жж, свежие фото на хостингах снимков, недолгие сеансы общения в чатах. И мне очень не нравилась аналогия между лицеем и Ангелом, которого мягко вычеркивают из истории.

Стало тоскливо, и уже показалась впереди освещенная дверь моего дома, у которой поджидали неизбежные слова.

«Доброй ночи, Аянами.

„Доброй ночи, Икари“.

Скрипучий парк, щемящая тема, словно где-то за домом таилась та самая пропасть. Или, если точнее, прямо за дверью. Мы шли все медленнее — мы оба. Ему тоже не хотелось уходить, и в каждом слове Икари-куна я слышала отголосок своего сегодняшнего дня.

— Аянами. Я вас обидел чем-то? Скажите, пожалуйста.

Свет над моей дверью истекал мягким звоном — сверху, из-под козырька, и я не видела глаз Икари-куна. Я подошла ближе: почему-то казалось очень важно увидеть, как он на меня смотрит.

По версии, известной Акаги, — официальной версии — я с ним спала.

„И не отказалась бы, чтобы это стало правдой“.

Спустя двое суток после Каору.

„Я дура? Нет. Я больна“.

Ладони было очень удобно на его щеке, а потом он положил свою руку поверх моей на рукоять трости — и все исчезло.

Я шла сквозь пустоту, и подо мной ткалось что-то твердое, какая-то идея поверхности, — что-то, по чему можно идти. Неважно, что. Что было вокруг? Неважно. Например, что-то серое. Одновременно с моей мыслью стало слышно шуршание — мои шаги, серый цвет пустоты принесли звуки.

Страх остался далеко, а здесь оказалось всего лишь пусто.

Здесь?

Я осмотрелась, пытаясь понять, где я. Это не походило на персонапрессивный удар, значит, я не в личности Икари-куна: ни коридоров, ни образов, ни света, ни тьмы. Просто ничто, которому я дала звучание и цвет.

Да и не била я его.

„Это все же может быть персонапрессивный удар. Ты не знаешь, как он выглядит по другую сторону“.

Не знаю, согласилась я. Я на пробу попыталась представить температуру пустоты, и стало тепло: приятно, захотелось снять пальто, подставить лицо ветру, в котором звенит хрусталь, в котором свежесть вечного утра… Я открыла глаза.

Это, кажется, называется степь.

Я присела, гладя пушистую траву. Она покрывала небольшой пятачок вокруг меня, а дальше превращалась в серо-зеленую массу, похожую на неумелый рисунок, бегущий прочь во все стороны, до самого утреннего горизонта — немного желтого, слегка заспанного и больного, звучащего так, что хотелось сцепить зубы, чтобы не заплакать от этой красоты.

Красоты детского рисунка.

— К-как мы здесь оказались?

Я оглянулась.

Вокруг него был пятачок асфальта, даже часть дорожной разметки сохранилась, и я видела, как слабым маревом колеблется вокруг него другой мир — часть арки из резного дерева, глубокая зелень — все такое же точное, грубое и беспощадно ненастоящее, как и моя рассветная степь.

— Не знаю.

Икари расстегнул свое полупальто и сделал шаг ко мне.

— Не понимаю. Я вижу вас как-то… Нечетко, да?

— Как и я вас.

— Я схожу с ума, — проворчал он и сел на землю.

Мир его видения сливался с моим. Арка повисла невысоко над землей — простая храмовая арка, кажется, очень старая. Дерево появилось не полностью, его точно отрезал кто-то и вклеил поверх марева разнотравья.

Мне хотелось знать, что видит он, и я долго не раздумывала: превратилась в дым.

И оказалась перед своей дверью. Между нашими лицами застыл пар дыхания — его и мой, затененное лицо оставалось в тени, но я еще слышала стеклянистый присвист ветра — не из парка, а оттуда.

„Степь, арка. Что он видел?“

— Я… Аянами. Простите, мне нужно идти.

— Хорошо, — ответила я. Почему-то мне стало неловко.

— Голова кружится. Лекарства, ерунду всякую делаю… Простите.

Икари сказал „спокойной ночи“ и ушел. Я потерла висок, понимая, что боль только что вернулась — я и не заметила ее пропажи. Синдзи растворялся в парке, я еще увидела его спину в столбе света под фонарем, и, сжимая ручку трости, пыталась удержаться.

„Он что-то видел. Он решил, что ты ударила его, проникла внутрь и пыталась себе подчинить“.

За дверью меня никто не ждал — я запоздало поняла, что стоило испугаться, — свет зажегся так, как положено, и в ванной было зеркало, где я напрасно пыталась высмотреть ответ. Спустя три минуты я сняла линзы и пошла готовить ужин.

Когда я вернулась в комнату, в кресле перед компьютером сидела Аска Ленгли.

— Заставить Каору ревновать — это страшно неумная затея, Аянами.

Я поставила поднос перед экраном. Ее полусапожки стояли у двери: их хозяйка вошла, разулась, аккуратно поставив обувь под вешалкой. Села и стала ждать.

— Видишь ли, Рей, ты слишком, эм, не такая, чтобы играть в игры — второй смысл, провокация и все такое, — сказала Аска, пошевелив пальцами в воздухе. — А из этого следует, что ваша вечерняя прогулка на двоих — сие есть проявление идиотизма. Твоего идиотизма.

Серые коридоры, вспомнила я, глядя в ее глаза.

Аска стянула с тарелки мой гренок и принялась его жевать. Она хрустела корочкой, смотрела на меня, и я как никогда сегодня ощущала, что все неправильно. Шуршал компьютер, помаргивал огонек ожидания в углу экрана. Доктор вытерла руки носовым платком и небрежно сунула его в карман.

— Впрочем, прогулка с маленьким Икари даже рядом не валялась с решением его отпустить. Вот это — просто титанический идиотизм.

„Потому что у Нагисы появилось сразу две цели“, — закончила я. — Потому что секунды тепла и уюта имеют свою цену».

«Ты просто об этом не подумала», — закончили голубые глаза.

— Я не подумала об этом, — согласилась я вслух.

— И тебе повезло, что подумала я.

Аска полезла под пальто и достала оттуда оружие. Длинный двуствольный пистолет — такой тяжелый, такой нелепый, что он мог стрелять только термохимическими зарядами. Следом на стол лег какой-то походный вариант косметички и прибор с сенсорным экраном: большой телефон или маленький планшет, но я видела только оружие.

Во сне он был еще больше, он возник из воздуха, а потом был огонь, была боль.

— Ага, запомнила, — удовлетворенно сказала Аска и встала, подхватив косметичку. — Умыться — это там?

— Да.

Я уже поняла все, но все равно смотрела на нее, а она, остановившись, — на меня. Свет мигнул.

— Раз с тобой не остался спать Синдзи Икари, придется отдуваться мне. И да, он сам в безопасности. Эта белая скотина сначала хорошенько изучит соперника, а только потом полезет с нежностями. Согласна с таким выводом?

Она ждала ответа — это точно не демонстрация превосходства.

«Она по-прежнему изучает меня. А я — ее».

— Согласна. Но Икари-кун сегодня увидит очень плохие сны.

— Тоже верно.

Она закрыла за собой дверь, зашумела вода. Я села перед компьютером, уткнув пальцы в виски. Боль возилась в голове, путая мысли, и я пыталась осознать, что же я натворила. Честно пыталась испугаться, но вместо этого испытывала только разочарование.

«Он ушел».

Была еще одна мысль — странная, страшная даже. Икари искал информацию о закрытом лицее, его тревожило нечто, связанное настроением со всеми нами. Я видела так же ясно, как и он: инспектор Кадзи, ликвидированный филиал «Соул» в Лиссабоне, Айда Кенске, страхи учеников и даже Каору Нагиса — все это части чего-то огромного.

Куда большего, чем я могу вынести.

От движения локтем вспыхнул экран, и я вспомнила о гренке и сыре, о недоделанном сценарии. Вспомнила, что не зашла к Акаги получить результаты гистологического анализа. Я посмотрела на часы: давно пора было уже гладить выстиранные вещи и готовиться на завтра.

«Вместо семи с половиной минут я шла домой пятнадцать. Почему накопилось столько дел?»

— Смотри, вот это чашка.

Я посмотрела. Аска обвиняющим жестом указывала на посуду перед собой. Шумел кран, я уже почти все домыла.

— Вижу.

— Она бесполезна, пока не придет в движение, пока ты не выведешь ее из устойчивого положения. Даже для того, чтобы создать ее, равновесие нарушалось тысячи раз. Из земли вынули грунт, докопались до глины. Потом глину промывали, добавили туда… Ммм… Полевой шпат? Кварцевый песок точно. Кажется. Не помню, что туда подмешивают для пластичности. Потом идет вымешивание, обжиг… Понимаешь? Нельзя создать что-то, не нарушая равновесия.

По-моему, это был очевидный факт, но Ленгли не унималась.

— Аянами, ты понимаешь?

— Да. Ты говоришь очевидность.

— Во-от! — она подняла палец. — А теперь идем дальше. Ты можешь что-то сделать с чашкой, не выведя ее из устойчивого состояния?

— Нет.

— Именно. Управлять статическим объектом невозможно. Только в динамический объект можно налить кипятка, подвинуть к собеседнику…

— Можно помыть, — вклинилась я.

— Что?

— Ты допила?

— А, да. Держи, — она протянула мне чашку и рассмеялась. — Говорят, простые примеры ученые придумывают только для аудиторий. Или классов. Никогда не была в классе.

— Простые примеры чего? — спросила я и обернулась. Осталось вытереть мойку. «И не забудь о креме для рук», — сказал в голове голос Майи. Я чувствовала себя странно: на моей кухне не было пусто и тихо.

— То, что я тебе разжевывала, — это философия сложного математического моделирования. Предикция и мониторинг динамических систем.

— Предикция и мониторинг?

— Контроль по сути, но это все скучно.

Аска зевнула и встала.

— А если чашку разбить?

Она прищурилась и села на место. Уткнула локоть в стол и приложила палец к губам.

— И что?

— Можно управлять поведением осколков?

— Это теория хаоса, моя гуманитарная. Можно смоделировать, предсказать, но зачем управлять?

Я смотрела на нее, ощущая, что ей интересно. Я невольно задала какой-то странный и важный для нее вопрос. Она привела ко мне Нагису — и сама же подставила ему подножку сегодня. Она изучает меня, сидя на кухне, с моим чаем и моим гренком в желудке.

— Смотри, — вздохнула Аска. — Я сейчас роняю чашку. Здесь, когда мы вдвоем. Или роняю ее среди пяти человек, нацеливших друг на друга оружие. Понимаешь разницу?

— Да. А почему они целятся друг в друга?

— Потому что я раньше в нужных местах и в нужное время уронила три чашки, сервер и, например, использованную авторучку.

Мне стало неуютно, в голове скрипучей болью отозвалась опухоль, и свет немного померк. Аска тоже была связана со странной атмосферой последних дней, и она только что сама об этом сказала.

— Иди-ка спать, — снова зевнула Аска. — Только больше не лазай мне в голову, окей?

— Ленгли.

— Мм?

— Что это за лабиринт?

Она склонила голову и одним пальцем потрепала челку.

— А вот это тебе без надобности. Тебе хватит знать, что в следующий раз ты там останешься навсегда. Спокойной ночи.

Когда я проснулась, она с ногами сидела за компьютером. Был треск клавиш, шептал свет настольной лампы.

— Спи давай, — сказала Ленгли, не оборачиваясь. — Я гей-порнушку докачиваю, за меня не волнуйся.

— Нагиса проник в сон Икари, — сказала я и отвернулась к стене.

Липкие касания чужих снов застыли на коже потом, меня морозило под тяжелым одеялом. EVA тонкими иглами била в кости черепа, и я устала сильнее, чем после рабочего дня.

— Хрен бы тебя побрал, — пробурчала Аска и вылезла из кресла. Я только сейчас обратила внимание, что ее голос ярко-малиновый. Мне было слишком никак, чтобы искать закономерности.

— Хрен бы тебя побрал, Аянами, — повторила Аска. Она стащила с меня одеяло и укрыла снова — перевернув сухой прохладной стороной ко мне. — Ну почему ты не можешь просто поспать?

<Так рождаются решения жить — на фоне смертельной болезни, усталости и сорока трех прошлых решений жить. Так рождаются грубые планы, которые всегда осуществляются. Так всегда всплывет дерьмо там, где потонет «Королева Мария». Я могу сколько угодно моделировать ситуации, странные аттракторы и чувствительность к начальным условиям.

Я даже могу считать, что ваша вечерняя прогулка лежит в допустимой области моей модели.

Ты готова не бояться решений.

Но, черт побери, какой у тебя скучный и упорядоченный компьютер!

18 окт. doc.

Ты спи, спи>.