Яромира. Украденная княжна

Терем

Яромира подсобляла княгине с последними приготовлениями к празднику, когда в горницу, где они собралась с боярскими женами и дочерями, влетел Крутояр. Дверь глухо стукнула о сруб, заставив женщин вздрогнуть.

— Мирошка! — крикнул запыхавшийся брат.

Как потом оказалось, он летел в терем от самого берега реки, вверх по крутому холму.

— Конунг Харальд… вернулся.

Крутояр едва поспел отпрыгнуть в сторону, когда Яромира пронеслась мимо него. Княгиня Звенислава, всплеснув руками, проводила дочь взглядом и повернулась к сыну.

— Ступай, разыщи отца. Он и воеводы на капище пошли, испросить благословения Перуна перед свадебным обрядом.

Крутояр кивнул и выбежал прочь. Звенислава вздохнула и оглядела горницу. Стало быть, окромя свадеб отпразднуют они и сватовство.

Яромира неслась вниз по холму, не разбирая дороги и не чуя под собой ног. Она не бежала, летела вольной птицей, вырвавшейся из заточения. Люди расступались перед ней и провожали любопытными взглядами. Вся Ладога знала, что княжна ждала возвращения жениха, почитай, с зимы.

Запыхавшаяся и растрёпанная, она выскочила на берег и застыла. Ноги приросли к земле, когда она увидела корабли со знаменами Харальда.

И впрямь.

Она все страшилась, что Крутояру почудилось. Что он ошибся и перепутал цвета на полотнах.

Но нет.

К берегам Ладоги и впрямь пристали корабли конунга Харальда, и на берег поглазеть на них стеклось немало людей. Дети тянули матерей за руки, чтобы подойти поближе. Те, кто постарше, важно прохаживались вдоль кромки воды, любуясь круглобокими ладьями и хищными, остроносыми драккарами.

Приложив к груди ладони, Яромира все стояла на том самом месте. Налетевший от реки ветер трепал ленты в ее косе и звенел серебряными ряснами, и запутывался в подоле поневы.

Стекавшиеся на берег люди почтительно обходили ее и лишь поглядывали из-за плеча.

Она скользила взглядом по толпе на берегу, все пытаясь разглядеть его, и в один миг сердце вдруг сжалось, а в груди сделалось горячо-горячо, а вот от щек, напрочь, отлила вся кровь, и мир перед глазами закружился.

Харальд тоже выхватил ее взглядом. Еще когда она бежала к берегу с холма. А потом дроттнинг остановилась и больше не ступила ни шага, и конунгу, который почти ничего не боялся, стало страшно.

Он верил ей. Но он также знал, что обманул ее, посулив вернуться сперва к весне, потом — к лету. Нынче шла не первая седмица осени. Немало воды утекло.

Он коротко переговорил о чем-то с Виггом и спрыгнул на берег.

И пошел прямо к ней, стоящей в стороне ото всех, и каждый шаг давался ему с трудом, словно к ногам привязали тяжелые булыжники. Где-то на драккаре остались сундуки с подарками, которые он ей привез.

Он все представлял, как отдаст их ей, и она обрадуется, и улыбнется, и в ее глазах зажжется тот самый свет, который согревал его даже в лютый холод.

Но оказалось, что представлял Харальд совсем не то.

И теперь он шел к Ярлфрид, и видел, как дрожат ее бледные губы, как ветер рвет ее косу, как глаза блестят от слез.

Он завоевывал Север, чтобы увезти ее туда, чтобы поселить в добротном Длинном доме, который ничуть не будет уступать терему, в котором она выросла. Чтобы сын, которого она ему родит, унаследовал за своим отцом и власть, и земли, и хирд, и корабли, и богатства.

Но отчего-то в тот самый миг конунгу все это показалось ненужным и неважным.

После он, вестимо, опомнится. И отмахнется от глупых мыслей.

Но слезы в глазах дроттнинг скручивали его в тугой узел, рвали ему нутро похлеще вражеского меча, расплавляли его в мягкое, текучее железо: лепи, что хочешь, и как хочешь.

Харальд остановился в шаге от княжны. Он и забыл, что она была невелика, его птичка. А нынче и вовсе казалась еще меньше, чем он запомнил.

Его кольцо на шнурке лежало поверх ее рубахи. Под ворот уходил второй шнурок, надежно спрятанный от чужого взгляда, на котором висел оберег Одина.

— Здравствуй, Ярлфрид, — сказал он, ласковым взглядом бережно обводя ее лицо.

А дальше княжна глухо, надрывно вскрикнула и начала оседать прямо на песок, но он оказался проворнее и быстрее, и подхватил ее железными ручищами, оторвал от земли и закружил, крепко прижав к груди. Нос защекотал ее теплый запах. Ярлфрид пахла сладкими ягодами и можжевельником, а еще немножко ветром и солью.

— Милая моя, славная… — шептал он, удерживая ее одной рукой, а другой судорожно пытаясь дотронуться сразу везде: погладить макушку и лицо, спину и снова лицо, и снова макушку, и зарыться носом в ее волосы, и зажмуриться, и сделать глубокий вдох…

Он дома.

Он был в Альдейгьюборге, очень и очень далеко от Севера, на котором жил.

Но он держал в руках Ярлфрид и знал, что наконец-то вернулся домой.

Вечером на пиру Харальд усадил рядом с собой невесту, и даже конунг Ярислейв не сказал ничего против, хотя сидеть вместе им не полагалось.

Харальд мыслил, что мужа уговорила мать Ярлфрид, женщина с очень красивым и звонким именем.

Чуть раньше, когда он увидел дроттнинг, вошедшую в просторную гридницу вместе с другими женщинами, то забыл, как дышать. Он знал Ярлфрид всякой, но никогда прежде не встречал ее как дочь конунга. Ее красота слепила даже при тусклом свете в гриднице, даже без лучей солнца. Когда дроттнинг проплыла мимо него белой лебедью, чтобы сесть за стол на женской половине, он поднялся на ноги и мягко остановил ее, придержав за руку. А потом едва заметным кивком указал на место на скамье рядом с собой. Ярлфрид вспыхнула: радостно и ничуть не смущенно, и Харальд довольно улыбнулся.

Он не собирался ничего никому доказывать. Он уже доказал все, что хотел. Девять долгих месяцев он сражался на Севере. Нынче же он хотел побыть женихом, истосковавшимся по невесте.

Ярлфрид села рядом с ним, звеня длинными нитками диковинных украшений, которые спускались от самых висков и ниспадали на плечи. Ее чело украшал венец, расшитый жемчугом, а в косу были вплетены разноцветные ленты.

В гриднице было шумно и людно, но Харальд не слышал и не видел никого, кроме нее. Он даже не спросил сперва, в честь кого собрали такой огромный пир: уж всяко не ради него, ведь объявился он в Альдейгьюборге нежданно-негаданно.

— Батюшкин воевода, наместник в Новом Граде берет себе жену, — шепнула ему княжна, когда вокруг них особенно зашумели, и в гридницу вошли молодые. — И Чеслава… воительница, которая учила меня драться… тоже идет замуж.

Харальд усмехнулся и сказал с ленцой, подтрунивая над невестой.

— Богатой выдастся у твоего отца седмица на свадьбы.

— Седмица? — Яромира лукаво вскинула брови и слегка повела подбородком, отчего конунг тяжело сглотнул, начисто позабыв все, что хотел сказать. — Мыслишь, управишься в седмицу? Я долго ждала. Теперь твой черед.

Взгляд дроттнинг блеснул, и Харальд залюбовался. Даже кивнул, словно соглашался с ней, а сам представил, как умыкнет ее попозже с пира да зацелует до сорванного дыхания. Тогда-то и спросит вновь, хочет ли его невестушка ждать?

Но сделать, как задумал, у конунга не вышло.

Когда к середине пира гости изрядно захмелели, он сжал ладонь Ярлфрид и потянул за собой из-за стола. Но на крыльце перед ним вырос старший княжич, который пытался казаться серьезным и собранным, но в уголках губ у него мелькала улыбка.

— Благодарю тебя, конунг, — Крутояр задрал голову, чтобы смотреть ему в лицо. — Что проводил мою сестру, но дальше уж я сам.

Яромира за спиной Харальда прыснула в ладонь и сжала губы, борясь со смехом.

Конунг, не ожидавший подобной прыти, самую малость оторопел. Он посмотрел на княжича, принарядившегося к торжеству, и усмехнулся.

— Твоя сестра — моя невеста. Я доведу ее до горницы.

— Ты к ней пока не сватался, чтобы невестой величать, — княжич упрямо подался вперед. — Идем, Яромира!

Вестимо, Харальд мог ей помешать. Княжича, который ростом пока был ему по грудь, он бы запросто отодвинул со своего пути. Да и Яромира могла бы остаться за широкой спиной конунга. Но, вновь усмехнувшись, он покорно ступил в сторону, и княжна скользнула мимо него, ласково огладив по руке.

— Приходи по утру на берег, сын конунга, — проводив невесту взглядом, Харальд посмотрел на довольного Крутояра. — Скрестим мечи. Погляжу, как бы ты ее от меня защищал.

Княжич с достоинством выпрямился и приложил к сердцу раскрытую ладонь, чуть склонив голову. Предложение Харальда было для него великой честью, но по спине прокатывался неприятный холодок, стоило представить, как завтра конунг изваляет его в песке…

На другой день к полудню Яромира извертелась на лавке, и даже княгиня Звенислава пожурила ее, что та вскоре протрет поневу, коли не успокоится. Но как бы она могла успокоиться! Крутояр, как ушел рано утром к драккарам, так до сих пор не вернулся. Потом она заметила, как из терема ускользнул нарядный кормщик Олаф. Затем на подворье показался Вигг, присланный Харальдом к ее отцу…

И неспроста же они накануне говорили о сватовстве, и Харальд сказал, что на седмице станут в тереме праздновать еще одну свадьбу!

И когда в небольшое оконце Яромира углядела вдали целую толпу, неторопливо шествовавшую к ладожскому терему, княгиня Звенислава насилу удержала ее в горнице.

— Пусть потомится! — строго отрезала она и взяла дочь за руку. — Идем, я вплету тебе в косу ленты, и приладим очелье, которое отец привез из Царьграда.

И потому, когда за Яромирой прибежали служанки, в просторную горницу, где Ярослав принимал сватов, она вплыла лебедушкой, сияя украшениями и взглядом.

В свите конунга княжна увидела довольного, распушившегося от гордости Крутояра. И едва подавила неуместную улыбку, потому как невесте полагалось смотреть в пол и тоскливо вздыхать.

Но как тут тоскливо вздыхать, когда у нее сердце взметнулось в груди, стоило увидеть принарядившегося, статного Харальда? Для сватовства тот надел темно-синюю тунику из тонкой шерстки с мудреной вышивкой на вороте и подоле, которую подпоясал новым воинском поясом в несколько пальцев толщиной, приладив к нему меч в ножнах и кинжал. Поверх туники лежала длинная, подбитая мехом накидка, застегнутая на плечах крупными фибулами из серебра.

Вспомнив, что она дочь князя, а не девчонка без роду без племени, Яромира отвела от Харальда взгляд и подошла к отцу, окруженному несколькими дружинниками и боярами. Кажется, сватовство застало Ярослава посреди привычных, ежедневных занятий.

От вошедших в терем гостей вперед шагнул кормщик Олаф. Старик выглядел довольным, и Яромира мысленно подивилась. Она и не думала, что тот однажды примет ее как невесту своего господина…

— Конунг Ярислейв из Альдейгьюборге! Я прибыл от имени моего господина — Харальда Сурового, конунга Северных земель, чтобы предложить союз между двумя славными родами и просить отдать за моего господина твою дочь — прекрасную Ярлфрид.

Речь кормщика Олафа журчала и журчала, и Яромира продолжала дивиться. Никогда бы прежде она не подумала, что старик был так красноречив!

Он уже сравнил ее и с белой лебедушкой, и с лунным светом, и с весенним ветерком, и с рассветными лучами, и с чистым родником, и с теплым золотом спелых колосьев…

И проговорил все это Олаф на ее родном языке! Намеренно ведь учил, чтобы задобрить князя. Вон, как разулыбался отец, а ведь Ярославу мысль отдать дочку замуж за Харальда никогда не была по душе…

Яромира чувствовала, что щеки пылали.

— Трудолюбива, как пчела, что приносит мед в улей, — соловьем разливался Олаф. — Скромная и величавая, как северная звезда, что ведет драккар, станет Яромира для мужа светом на его пути. Жемчужина рода. Гордость отца и матери. Та, кто делила с Харальдом радости и тяготы морского пути. Сила ее духа равна мужеству самого конунга…

Когда кормщик выдохся, князь Ярослав негромко рассмеялся.

— Не ведаю я, господин Олаф, как расстанусь с дочкой после того, как ты ее так расхвалил… как смогу отпустить жемчужину Ладоги и нашу с княгиней Звениславой гордость.

Отец подтрунивал, и Яромира это понимала. А вот Харальд вскинул на князя чуть сощуренный взгляд, и на скулах у него натянулись жилы. Но он смирил себя и проглотил все, что хотел бы сказать. Жениху полагалось помалкивать во время сватовства.

— А каково будет моему господину прожить всю жизнь без света твоей дочери, конунг Ярислейв? — кормщик озабоченно покачал головой.

Яромира едва сдержалась, чтобы не выдать своего смущения, стрельнула взглядом по сторонам. Матушка, стоявшая чуть в стороне, улыбалась, не пытаясь скрыть веселья. Дружинники за спиной отца, широкоплечие и бородатые, посмеивались в густые усы, да и сам князь, казалось, был развеселен этими словами.

— Твой господин плохо берег мою дочь, — но как только Ярослав заговорил, его голос переменился разом. — Не от нее самой, но я проведал, что княжну едва не погубили на его драккаре, — продолжил князь, медленно вглядываясь в лицо кормщика. — И не единожды пытались убить.

Встревоженная, всполошившаяся Яромира бросила на отца умоляющий взгляд. Она ведь ни словом никому не обмолвилась о том, что было…

В горнице стало тише. Веселье угасло, как гаснет задутая хлестким порывом ветра лучина.

Олаф, почувствовав перемену в настроении князя, почтительно склонил голову, но его взгляд не дрогнул.

— Никто из нас не оправдает тех, кто осмелился поднять руку на княжну, — сказал он, тщательно подбирая слова. — Но никого из них больше нет в живых. Все они были наказаны моим господином — так или иначе.

— Красиво говоришь, — протянул Ярослав, не смягчая своего тона. — Но красота слов не защитила ее от опасности. Что скажет твой господин? Как он объяснит, что едва не утратил ту, кого хочет назвать своей женой?

Кормщик намеревался заговорить, но был остановлен рукой ступившего вперед Харальда. Конунг посмотрел на Ярослава и скрежетнул зубами. Но взгляд побледневшей, взволнованной Яромиры удерживал его на самом краю и помогал обуздать злость и гнев, что огненной рекой разливались по груди.

— Кто из нас не ошибался, конунг Ярислейв, — сказал Харальд негромко. — Кого из нас не предавали те, кому мы верили?..

Яромире хотелось зажмуриться, но она не отводила взгляда от жениха и отца.

Князь скривил губы в жесткой усмешке. И в чем был не прав северный конунг? Кто из них первым упустил Мирошку? Кто позволил умыкнуть дочь у себя под носом, из родного терема?..

Он подавил вздох, потому что не престало князьям вздыхать на глазах у толпы, и едва заметно кивнул.

— Добро, — сказал Ярослав, и у его дочери по груди растеклась горячая волна облегчения. — Добро, я отдам за тебя Яромиру Ярославну.

Все, что случилось дальше, княжна припоминала смутно.

Кажется, отец подвел ее к жениху — теперь она могла так называть его взаправду! — и Олаф скрепил их руки вышитым рушником и кожаным ремнем, отдав дань уважения ладожским и северным традициям. Потом Харальд крепко поцеловал ее в уста, и ей пришлось вцепиться в его широкие плечи, чтобы не упасть. Потом настал черед одаривать подарками, и люди из дружины конунга принесли с драккаров доверху набитые сундуки, а Яромира вручила жениху высокую стопку рубах, которые она вышивала ему все долгое время, пока ждала.

Харальд, приняв стопку, одарил княжну непонятным, странным взглядом; в глубине его глаз что-то блеснуло. Его губы едва заметно шевелились, пока он считал рубахи: одна, другая, третья…

Они стояли чуть в стороне от людей, близко друг к другу, и щеки Яромиры покраснели под пристальным взором конунга.

— Elskuleg mín. Hjarta mitt, — шепнул Харальд ласково, и княжна посмотрела на него с любопытством.

— Что это значит? — она узнала язык, но не узнала слова.

Никогда прежде их не слышала.

Губы конунга тронула улыбка. Немудрено, что Ярлфрид не поняла. Он и сам по пальцам одной руки мог пересчитать все разы, когда слышал их из уст соплеменников. Еще реже произносил сам.

— Это значит: любимая моя. Сердце мое, — тихо сказал он, его голос окутал ее, как теплый плащ

Яромира замерла, чувствуя, как кровь горячими волнами приливает к лицу. Слова, такие простые, но такие глубокие, звучали в ее голове, заставляя сердце колотиться быстрее.

— Любимая моя… — повторила она почти шепотом, проверяя, как они звучат в ее собственных устах.

Харальд наблюдал за ней, и его взгляд был мягче, чем когда-либо прежде.

— Ну так что, дроттнинг? — заговорил он с лукавством, которого в себе отродясь не знал. — Приказывать сносить с кораблей пиво для свадебного пира?

Яромира подняла на него взгляд, который разжег в его груди настоящий пожар.

— Приказывай, конунг, — она чуть склонила голову, и уголки ее губ дрогнули, будто она едва сдерживала улыбку.

Харальд помыслил, что хорошо, что говорили они не на палубе драккара. Взгляд невесты выбил у него землю из-под ног, и, стой они на шатком корабле, непременно поскользнулся бы — впервые в жизни.

Ее голос разлился в его крови, как мед, смешанный с пламенем. Он мог поклясться, что весь его мир сузился до этой женщины, до этой мгновения.

Конунг огляделся. На подворье было людно, и на них особо никто не смотрел. Шагнув вперед, он поднял Ярлфрид на руки — и ее ладони привычно накрыли его плечи — и поцеловал ее.

Свадебный пир накрыли уже через три дня. Дольше ждать не хотел никто из них.