Яромира. Украденная княжна

Терем

— Мирошку нашу словно подменили.

Рогнеда подняла голову от шитья и посмотрела на двухродную сестру, затем — на притихших девок, рассевшихся на лавках в горнице, где княгиня Звенислава рукодельничала.

— Пошли вон, — негромко велела она.Те как раз уже навострили уши.

Выждав, пока закончатся поклоны и сбивчивые бормотания, и за последней девкой закроется дверь, Рогнеда вновь подняла взгляд на Звениславу. Та совсем недавно вернулась с подворья и пришла в горницу, чтобы взяться за прялку, но работа валилась из рук, а в голове бродили дурные мысли. С тяжелым сердцем ни шить, ни прясть не следовало. Чтобы ненароком не притянуть беду к одежде да человеку, который станет ее носить.

Княжна Яромира вернулась в терем три дня назад. Сперва все токмо радовались. Княгиня велела собрать скромный пир: со снедью они обращались рачительно, потому что урожай приходилось делить на множество ртов. Но уже на второе утро, когда княжна рассказала матери да остальным, что с ней приключилось, радости чуть поубавилось. А уж когда та заявила, что обещалась — сама! — чужому конунгу, о котором в открытую не зубоскалили лишь потому, что запретил князь Ярослав, искавший спокойствия для торговых ладей, то радости, считай, и не осталось вовсе.

Звенислава больше не узнавала дочь. Яромира казалась ей чужачкой, и она не ведала, как к ней подступиться, как заговорить.

— Со мной говорить отказалась, — вздохнула княгиня. — Ушла в горницу, дверь перед моим носом захлопнула. Не таскала я их с Любавой никогда за косы. Может, зря, — Звенислава вымученно улыбнулась.

Рогнеда скривила губы и покачала головой. Представить, чтобы княгиня таскала кого-то из своих дочерей за косы, она никак не могла.

— Лунницу свою… этому отдала, — еще горестнее вздохнула Звенислава. — Не ведаю даже, что она отцу наговорила. И как Ярослав с такой тяжестью на сердце сражаться будет.

Не стерпев волнения, она отложила в сторону веретено и поднялась на ноги, принялась измерять шагами просторную горницу. На щеках у нее выступил гневный румянец, но во взгляде Рогнеда увидела лишь тревогу. И беспокойство за непутевую дочь, за мужа, за старшего сына, сбежавшего из терема…

— Ты бы обождала терзаться, — сказала она сестре. — Ничего не решено ведь. Разве ж преломили князь и северный конунг хлеб, разве ж скрепили сватовство? Да будут милостивы к ним Боги, но неведомо, вернется ли из похода сам конунг…

— Да пусть бы не возвращался! — в сердцах воскликнула Звенислава и тотчас зажала рот обеими руками. — Макошь Светлая, что болтаю я, недостойная…

Некоторое время они молчали. Княгиня стояла подле небольшого оконца, обняв себя за плечи руками, и наблюдала, как на подворье кмети и отроки раздавали людям отмеренную часть зерна на седмицу.

— Раньше я мыслила, Любава растет строптивой девчонкой. И братца нашего, Желана, подначивала. Помнишь, как сбежала с ним из терема на капище? Сватовство скреплять, — Звенислава тепло улыбнулась.

— Помню, — кивнула Рогнеда. — Желан тоже запомнил. Сколько он тогда, седмицу на лавку присесть не мог?

— С мальчишками легче, — княгиня сокрушенно покачала головой. — Набедокурил, отец выдрал — и все. А девчушки мои… выросли — и никакого сладу с ними нет.

Рогнеда подсела поближе к сестре и сжала ее ладонь, когда та безвольно уронила руки вдоль тела. Бедная Звенислава не знала, за какое свое дитя тревожиться: сперва украли Яромиру, после Крутояр начал делать все наперекор отцовскому слову. Нынче дочка вернулась, но уперлась и против родительской воли готова выйти замуж за жесткого дикаря из северной страны, а сын сбежал, чтобы сражаться подле отца, а ведь по зимам даже отроком еще не был!

— А я мыслила, мне с одним тяжко… — пробормотала Рогнеда вполголоса, говоря сама с собой.

Услышав, Звенислава невесело, сухо рассмеялся и благодарно сжала ладонь сестры в ответ.

— С одним тоже тяжко. Но по-иному.

Другой рукой она с нажимом провела по глазам и резко мотнула головой, словно сбрасывала с себя морок. С подворья до них донеслись недовольные голоса, брань и даже будто бы крики. Выглянув в оконце, обе увидели, что кто-то из жителей городища был недоволен отведенной ему частью зерна. Трое мужиков препирались друг с другом, потрясая холщовыми мешками. Рядом с ними начала уже собираться толпа, которую пытались разнять кмети.

— Пойду-ка я погляжу, — озабоченно нахмурилась Звенислава, и новая морщинка залегла у нее на лбу. — И дня не прошло еще, чтобы не переругались.

— Будет хуже, — мрачно сказала Рогнеда, выглядывая у нее из-за плеча. — Зима еще не началась даже.

У княгини не нашлось сил ей возразить. Да и не смогла бы она, ведь сестра говорила сущую правду.

Выйдя следом за Звениславой из горницы, Рогнеда не направилась на подворье. Она прошла еще глубже на женскую половину терема, пока не услышала тихий, жалостливый голос Яромиры. Княжна напевала какую-то песню, и она остановилась, прислушиваясь.

— Догорела да заря ясная,

Да закатилось да красно солнышко.

Да закатилась да девья красота

Что за лесы, за лесы темные,

Что за гороньки да за высокие,

Что за реченьки да за глубокие.

Да улетела да девья красота

Что за лесы, лесы темные…

Проводила я свою да девью красоту

Да за лесы, лесы темные…*

Когда Рогнеда толкнула дверь и вошла в горницу, песня резко оборвалась. Яромира сидела у окошка, у нее в ногах стояла прялка, на лавке была разложена кудель, а сама она держала в руках лишь недавно начатую рубаху.

Даже спрашивать не нужно было, что ткала княжна.

Подарок жениху.

Княжна ничего не говорила, лишь смотрела на тетку с упрямой злостью.

— Твоя матушка хочет тебе добра, — сорвалось с губ Рогнеды.

Она усмехнулась про себя: давно ли сама слушала такие речи да надменно фыркала? Много ли она подчинялась родительской воле, когда было ей столько зим, сколько нынче Яромире?..

— Я знаю, — тихо отозвалась княжна и опустила взгляд на свое шитье. — И она, и отец. Но я обещалась Харальду, я отдала ему лунницу…

— Косу-то тебе он не отрезал, — Рогнеда, помедлив, прошла и присела на лавку подле Яромиры.

Та улыбнулась уголками губ.

— Он не знает наших обычаев, — сказала она с ласковой нежностью, которая, порой, проскальзывала у Звениславы, когда та говорила о муже.

— А ты не знаешь обычаев его народа. Его людей. К которым он увезет тебя из отцовского терема.

Рогнеда ведала, что попала точно в цель. Яромира вскинулась, но прикусила губу и смолчала. Она погладила начатую рубаху так, словно гладила живое существо.

— Я научусь. Харальд меня научит.

— Ты окажешься там совсем одна. Он увезет тебя за холодное море, в свою мерзлую страну. Вокруг будут лишь чужаки, и ни одного родного лица.

Яромира сердито потрясла головой, как если бы не желала больше слушать.

— Я уже оказалась одна, и он меня спас. И оберегал с самого первого дня. Ради меня он пошел против родной крови, против своих же…

— Да, — горько обронила Рогнеда. — И тебе этого никогда не забудут и не простят. Они станут смотреть на тебя и всякий раз помнить, что из-за тебя их вождь пролил родную кровь.

Княжна хотела что-то ответить, но не нашла слов и лишь громко клацнула зубами. На глубине ее глаз блеснули слезы, и она свирепо провела ладонью по лицу.

— Его народ тебя не примет, Яромира.

— Хватит… — та вскинула руку. — Хватит, прошу.

— Они тебя возненавидят. И немного пройдет времени прежде, чем тебя возненавидит твой муж.

— Довольно! — княжна вскочила на ноги, лишь в последний миг успев подхватить свою вышивку. — Ты хочешь мне добра, я знаю. Как и матушка! Но я не желаю слушать все эти злые, дурные слова. Крутояр сказал, на матери не было лица, когда я пропала. Как и на отце. Что княгиня слегла и едва держалась, превратившись в тень. Если бы не Харальд, я бы никогда не вернулась. Никогда бы! А он даже капли благодарности ни от кого, верно, не дождется…

Яромира говорила, и в ее голосе звенели слезы, но это не были слезы слабости или горя. Нет, в душе у княжны поселилась злость. Злость и гнев от того, как все дурно говорили о Харальде за глаза и слушать ее не желали, словно она малое дитя, совсем еще не смышленая.

— Сядь, — немного погодя сказала Рогнеда, поджав губы. Она властно хлопнула ладонью по лавке, и невольно Яромира подчинилась. — Я тоже когда-то мыслила, что крепко полюбила. И за свою ошибку я расплачиваюсь до сих пор.

Княжна покосилась на нее со сдержанным любопытством. В ладожском тереме все знали, как, будучи просватанной за Ярослава Мстиславича, Рогнеда Некрасовна отдала девичество и честь другому мужчине… И как свидетелями того позора стали все ее домочадцы, вся ее родня да отцовская дружина. Вести разошлись даже по соседним княжествам.

— Как же ты расплачиваешься? — не утерпев, спросила Яромира.

Она бы ни за что не стала, не заговори о том Рогнеда первой.

Та болезненно, по-мужски усмехнулась.

— Не могу нынче быть с тем, кто мне люб.

Яромира свела на переносице брови, ничего не уразумев из путанного ответа. Но судьба Рогнеды никак ее не касалась, и княжна закусила краешек губы.

— Я не откажусь от слова, которое я дала конунгу Харальду. Нет на свете того, что заставило бы меня отказаться, — вполголоса произнесла она, стараясь, чтобы голос не дрожал.

Признаться в том, что ей было страшно, Яромира, вестимо, не могла.

Но стоило вспомнить Ивара… И то, что он сотворил. А ведь она и половины правды никому не рассказала. Ни про племянника конунга, ни про косые взгляды и кривотолки в Длинном доме… Она не пришлась никому по нраву еще тогда. Так что же будет нынче? Когда мать Ивара, которую Харальд оставлял на своей земле хозяйкой, узнает о том, из-за кого лишился рассудка ее сын?..

* Это настоящая свадебная, обрядовая песня, записанная собирателями старинных обычаев в селе Орловка Марьяновского р-на Омской обл.