Яромира. Украденная княжна

Суровый конунг IV

Харальд остановился напротив древнего камня, изрезанного рунами, воткнул меч острием в землю и опустился на колени, опираясь орукоять. Он поднял голову, вглядываясь в темно-серую, омытую дождями и исхлёстанную ветрами, шершавую поверхность, словно она могла дать ответы на вопросы, что крутились у него в голове.

— Я был слеп, — сказал конунг, обращаясь не к себе, но к Одину, чье имя и было высечено на руническом камне.

Знаки говорили ему, но он не слушал.

Он должен был выступить против Рёрика на тинге вождей. Поход в земли франков — кого он пытался обмануть?.. Себя? Богов?

Дроттнинг свалилась на его голову из ниоткуда, но только так Боги смогли до него достучаться. Лишь сразившись из-за девчонки с Трувором, он понял, что должен был сделать с самого начала.

Он должен был бросить вызов Рёрику на тинге. Не должен был прятать голову в песок. Не должен был трусливо медлить и притворяться, врать самому себе, что ему совсем не хочется вцепиться Рёрику в глотку и капля за каплей выдавить из него жизнь.

Харальд вздохнул. Свою неправоту признавать было тяжело. Казалось, он сдирал с себя кожу. Так крепко вжился, сросся с придуманной ложью. Сам в нее поверил.

Он потерял время, пока трусливо прятался, уворачивался от того, что уготовано для него Норнами. Ему пришлось пройти вперед и вернуться обратно, сойтись с Трувором в поединке, чтобы оказаться в точке, с которой он начинал свой путь на тинг несколько месяцев назад.

Но теперь он все сделает верно.

Харальд вытащил из голенища сапога нож и порезал правую ладонь. Он протянул руку и коснулся раскрытой ладонью прохладной поверхности камня, провел по выбитым на нем рунам, наблюдая, как кровь окрашивает их в темно-багряный цвет.

— Один, Великий Всеотец, — негромко сказал он, зажмурившись, — пусть моё оружие не подведёт меня в день испытания. Пусть твоё око смотрит на меня, пока я сражаюсь, а твои вороны — Хугинн и Мунинн — укажут мне путь.

Ничего не произошло, и лишь налетевший ветер подхватил слова конунга и унес их высоко в небо. Харальд встал и, зажав в ладони тряпку, чтобы унять кровь, убрал меч в ножны. На прощание он еще раз коснулся камня, уже другой рукой, и зашагал прочь с обрыва над морем, где установил алтарь Одина много зим назад, в тот самый день, когда решил, что осядет и отстроит дом на этом безлюдном клочке земли.

С той поры утекло много воды, и не один дом был здесь отстроен.

Спустившись на берег, он направился к амбару, в котором держали пленников. Накануне его люди славно пировали, и он не встретил никого, кроме стражников и рабов.

Трувор вскинул голову, едва заслышав шаги конунга. Их устроили на лежалом сене, связав по рукам и ногам друг с другом, чтобы не смогли сбежать.

— Тебе, наконец, нашлось, о чем поговорить со мной, конунг? — спросил насмешливо брат Рёрика.

Харальд и не уразумел сперва. Потом вспомнил. Как только окончилось сражение, Трувор передал, что хочет видеть его и говорить с ним. Он отказал тогда.

— Долгая же у тебя память, — хмыкнул Харальд и подошел к сидящим воинам.

Брат Рёрика ощерился. Казалось, он совсем оправился от ран. Люди конунга слишком хорошо о нем заботились и досыта кормили. Он не сидел на веслах, ничем себя не трудил и теперь выглядел лучше Харальда.

— Я поплыву в Гардарики и брошу вызов Рёрику, — спокойно сказал конунг, наблюдая, как меняется выражение глаз Трувора.

— Что?.. Для чего ты мне это говоришь… — пробормотал тот, а потом взглянул на него с ожесточенной усмешкой. — Конечно же…

Харальд кивнул. Два воина, они поняли друг друга без слов.

— И что, если я выиграю… ужель твои люди меня отпустят? — Трувор прищурился, смотря на конунга снизу вверх и ненавидя его за этот унизительный, просительный взгляд.

— Ты не выиграешь, — Харальд покачал головой. — Вы оправились от ран, — он посмотрел на каждого из воинов. — Не станем ждать. Нынче на закате мы сразимся.

— Так дай мне меч и дозволь подготовиться! Мало тебе будет чести одолеть противника, которого днями держали связанным, на короткой веревке, — пылко потребовал Трувор.

— Вам всем дадут ваши мечи, — уже в дверях обернулся конунг и ступил из амбара прочь.

Стражник, который слышал все, что было сказано, смотрел на него с немым вопросом во взгляде, и Харальд кивнул.

— Принеси им их мечи. Возьми еще людей и проследи, чтобы они смогли подготовиться к поединку.

На пути к Длинному дому ему попалась стайка мальчишек. Они тащили к берегу сеть, намереваясь порыбачить.

— Конунг, конунг! — заверещали они, завидев его, и тотчас окружили плотным кольцом, прося потрогать меч, кинжал и воинский пояс.

Сеть и рыбалка были забыты.

— А правда, что скоро ты пойдешь в Гардарики? — спросил один, самый бойкий и смелый.

— Правда, — кивнул Харальд, рассматривая задранные к нему лица.

— А правда, что ты привез с собой их дроттнинг?

— Мамка говорит, она похожа на рабыню!

— Почему она сдалась тебе, а не умерла⁈

— Она принесет нам неудачу…

— А ну тихо! — он повысил голос, и мальчишки мгновенно замолчали.

Можно было бы выпороть парочку особенно говорливых, да что толку? По малости зим они сами себя не разумели. Повторяли то, что слышали от родичей.

— Ступайте прочь! — он все же отвесил несколько подзатыльников, но больше для острастки.

Когда мальчишки, подобрав сеть, убежали к берегу, Харальд еще долго смотрел им вслед.

Он знал, что вчера его слова про союз с конунгом Гардарики не пришлись по нраву многим. Он знал, что еще долго будет гудеть Длинный дом, словно потревоженный пчелиный улей. Немало дурного скажут его люди.

Но они смирятся.

Вчера он предложил сразиться с ним любому, кто не был согласен, кто хотел себе другого конунга, и никто не осмелился принять его вызов.

И потому Харальд был уверен, что пройдет время, и разговоры затихнут. Вскоре он уведет войско, а когда вернется — с победой и захваченным добром — те, кто нынче болтал громче всех, будут стыдливо опускать головы к земле и не посмеют поднять виноватых взглядов.

Так бывало всегда, сколько он себя помнил.

Никогда хирд не шел за конунгом слепо, безусловно, молча. Так не было принято у его народа, они же не тупой скот, который ведут на забой.

Быть может, в этот раз недовольство было сильнее, а разговоры — жестче, потому что он привез с собой дроттнинг русов.

И все уже знали, что из-за нее, из-за его отказа отдать ее Трувору, началось то сражение. И вражда с Рёриком.

А ведь правда состояла в том, что его, Харальда, вражда с Рёриком началась гораздо раньше. Когда он еще не был конунгом. Когда Рёрик погубил его жену. И сына, которого она носила.

Это было очень давно, и мало из тех, кто носил за ним меч, знали об этом. Старый кормщик Олаф, сестра Тюра и, верно, Ивар, если услышал от матери.

Притупившись, боль, однако, никуда не исчезла. Он не вспоминал про жену и сына каждый день, но никогда не забывал. А память о Рёрике вырвал из сердца с корнем.

Пока не был созван тинг. Пока мужчина, возомнивший себя конунгом конунгов, не возжелал большего. Не возжелал подмять под сапог Гардарики.

И с того мига у Харальда не было другого пути, кроме как встретиться с Рёриком лицом к лицу. Он долго от себя бегал, долго закрывал глаза и отворачивал лицо.

Но с этим было покончено.

И вечером он разрежет последнюю нить. Пути назад не будет уже ни для кого из них.

Ведь день конунг провел в гавани, наблюдая за подготовкой драккаров к предстоящему плаванию. Тусклое солнце отражалось от чешуйчатых волн, и воздух был пропитан запахом моря и смолёного дерева.

Два могучих корабля стояли у причала, покачиваясь на волнах: высокие, с изогнутыми носами, украшенными резными головами драконов, которые готовы обрушиться на врагов.

Воины суетились вокруг, проверяя паруса, якоря и оружие, и Харальд лично осмотрел снасти и щиты и поговорил с мастерами, которые укрепляли борта драккаров. Им предстоял долгий и дальний, сложный поход, и порой исход битвы могла решить сущая мелочь, и конунг не собирался проверять свою удачу на прочность.

Вести разошлись быстро, и когда вечером Харальд поднялся от берега наверх, возле Длинного дома уже столпились люди. Чуть поодаль от них стояли Трувор и его выжившие воины, и каждый из них держал в руках меч.

При виде конунга толпа довольно загомонила. Его решение как поступить с пленниками пришлось им по нраву. И лишь старый кормщик Олаф глядел на своего вождя волком. Он бы утопил всех еще сразу после битвы, принес бы в жертву Ньёрду, и не пришлось бы нынче пачкать меч.

Солнце уже клонилось к закату, и мягкий золотистый свет скользил по мерзлой земле.

Харальд, под одобрительные возгласы и свисты, прошел сквозь толпу и остановился внутри круга. Он вытащил из ножен меч и посмотрел на Трувора: кто из них будет первым?

Брат Рёрика был хитер, и потому сперва выставил против конунга своих людей. В поединке тот одолел их всех, одного за другим, но когда пришел черед Трувору браться за меч, Харальд был порядком измотан. Он твердо стоял на ногах, но рубаху покрывали багряные пятна из-за полученных ран. Они не мешали ему сражаться, но постепенно подтачивали силы и лишали замах былой мощи.

Трувор набросился на него, отдохнувший и полный сил, и Харальду пришлось туго. Они кружили, заключенные толпой в небольшое кольцо, и брак Рёрика призывал на голову своего соперника проклятия Богов. Конунг молчал: он берег дыхание и не любил попусту открывать рот. Он чувствовал на себе взгляды своих людей и знал, что исход битвы решит многие.

Потому-то он и задумал сразиться с пленными воинами. После вчерашних споров он должен был показать хирду, что Боги на его стороне. Что они ему благоволят.

Трувора он одолел, хоть и победа далась ему непросто.

Прижав к себе левую окровавленную руку, Харальд посмотрел на мертвого соперника, валявшегося у него под ногами.

— Собирайте костер, — велел он и, пошатываясь, вновь пошел к берегу, и следом потянулись все те, кто наблюдал за их поединком.

Поверженных воинов вместе с Трувором перенесли на драккар, который когда-то принадлежал им. Корабль обильно просмолили и покрыли легко загоравшимся хворостом, и подожгли вместе с телами, спустив с якоря, чтобы течение отнесло его от берега.

Сухая древесина горела хорошо, и казалось, что вознесшееся к небу пламя и впрямь достанет до звезд.

Окруженный своими воинами, Харальд смотрел, как огонь пожирал драккар и тела его врагов, пока не заметил одинокую фигуру, стоявшую вдалеке ото всех.

Он пригляделся и узнал в ней Ярлфрид. Дроттнинг тоже пришла на берег поглядеть.

А потом Харальд увидел двух воронов, черных, как сама ночь, что кружили у нее над головой.

И, похолодев, вспомнил молитву, которую принес Одину на рассвете.

Кажется, Всеотец его услышал.

И его вороны и впрямь указали конунгу путь.

Когда тем вечером Тюра взялась лечить его привычным способом, Харальд велел позвать дроттнинг.

— Это еще для чего? — сестра нахмурилась и скрестила руки на груди.

Она резко развернулась, недовольная, и полы темного-зеленого, шерстяного платья хлестнули ее по ногам. Тюра поправила фибулы, на которые крепился плащ, и посмотрела на брата.

У Харальда за плечами был долгий, тяжелый день. И никакого желания объясняться с сестрой.

— Позови, — повторил он и добавил. — И приведи сама. Она равна с тобой.

— Белоручка русов никогда не будет со мной равна! — взвилась Тюра, но не посмела ослушаться и шумно вылетела за полог.

Конунг вздохнул и повернулся к огню. Для него, как для вождя, была выделана часть Длинного дома и ограждена от посторонних пошитыми, плотными занавесями. Здесь он ночевал. Сюда же приводил самых ближних людей, когда хотел поговорить без чужих ушей. И приходил сам, когда нуждался в том, чтобы побыть одному.

— Ты звал меня, конунг? — дроттнинг застыла на пороге.

За ее спиной сверкала недовольным взглядом Тюра.

Он почувствовал на себя любопытный, внимательный взгляд Ярлфрид, но когда он посмотрел на нее, она изучала пол под своими башмаками.

— Да. Сделай тот свой отвар. Как ты делала на драккаре, — сказал Харальд.

Лицо дроттнинг оживилось, и она заметно повеселела, и улыбнулась.

— Мне нужны сушеные травы и кислый напиток франков, — принялась перечислять она. — Я разом все принесу!

— Скажи рабыням, — прервал ее Харальд. — Они все сделают.

— Что за отвар? — к нему подступила Тюра, пока Ярлфрид говорила с подошедшей на зов служанкой. — Ты слишком многое перенял у русов, брат.

— Помолчи, женщина, — его терпение было уже на исходе.

Сперва он, поддавшись уговорам сестры, взял на тинг Ивара, а ведь намеревался оставить мальчишку дома, когда тот провинился. И пожалел об этом сразу же, и все плавание только и занимался тем, что отвешивал ему тумаки и подтирал сопли! Теперь же Тюра вознамерилась высказывать ему свое недовольство…

Для одного дня ему хватило с лихвой поединков с людьми Трувора, сожжения драккара и странного знамения Одина!

Тряхнув светлыми, тяжелыми косами вдовой женщины, Тюра послушно отступила, но гневаться не перестала. Немигающим, мрачным взглядом она прожигала спину Ярлфрид, пока та смешивала в котелке над огнем воду, можжевельник и вино франков. Ее губы надменно кривились, брови осуждающе ползли наверх.

— Кто научил тебя такому? — резко спросила Тюра.

Рука Ярлфрид, мешавшей отвар, даже не дернулась.

Харальд посмотрел на нее, затем на сестру и решил, что сам лучше промолчит.

— Эй! Я говорю с тобой!

Губы дроттнинг сжались в узкую полоску, и крылья носа затрепетали, но она вновь даже голову не повернула.

— Ярлфрид! — Тюра, не выдержав, притопнула ногой и в два шага оказалась по другую сторону очага, напротив сидевший подле него на шкуре дроттнинг. — Отвечай мне!

— Я рада, что ты вспомнила мое имя, Тюра Сигурдоттир, — тихо отозвалась та.

Харальд посмотрел на сестру и резко мотнул головой раньше, чем она набрала воздуха для ответа. Та сузила глаза в недобром прищуре.

— Я не стану оставаться здесь с девкой, которую ты ставишь выше сестры, брат! — прошипела она, и спустя мгновение о ее присутствии напоминал лишь колыхающийся полог.

Ярлфрид, проводив ее взглядом, посмотрела на Харальда. Языки пламени освещали их лица мягким, золотистым светом, играя тенями на стенах деревянного дома. Конунг смотрел в огонь, и в его глазах отражалась усталость.

— Прости меня, — не слишком виновато произнесла она. — Кажется, из-за меня ты лишился ее помощи.

Конунг усмехнулся.

— Раз так, то тебе придется сделать ее работу.

И впервые подлинная растерянность отразилась на ее лице. Она бросила быстрый взгляд на его плечо, чуть ниже которого кожа была рассечена косым ударом меча. Рана была глубокой, почти до кости.

— Я никогда не шила наживую… — сказала она неуверенно.

Конунг повел плечами и скривился, когда края раны разошлись от его нетерпеливого, резкого движения.

— Ну, рубахи-то шила? — он искоса на нее посмотрел и, дождавшись кивка, продолжил. — Различий мало. Рану даже проще, красота стежка не нужна.

— Но тебе же больно будет! — ковш, которым дроттнинг зачерпывала отвар из котелка в отдельную плошку, задрожал в ее руках, а в голосе прорезалось негодование.

— Не будет, — Харальд заскрипел зубами.

Брови Ярлфрид изогнутыми коромыслами поползли вверх, но она смолчала. Перелила и остудила отвар и, смочив в нем отрез ткани, пересела на скамью поближе к конунгу и принялась стирать засохшую кровь.

Ярлфрид действовала сосредоточенно, но в её глазах читалась тревога, а в душе бурлили чувства. Её руки двигались плавно, словно боясь причинить лишнюю боль, но она знала, что ему не привыкать к страданиям — его тело уже было покрыто шрамами, свидетельствами многих битв.

Она старалась не смотреть, но не могла не замечать отметин на спине, груди и руках конунга. Каждый шрам на его теле был воспоминанием о сражениях, в которых он выжил, каждый порез.

— Зачем твой народ покрывает кожу этими… узорами? — спросила она спустя время, потому что рисунки на теле Харальда так и норовили попасться на глаза.

— Это не узоры, — строго поправил он. — Это руны и символы Одина-Всеотца. Я конунг. Они даруют мне защиту и благословление.

— Это больно?

Краем глаза он уловил, как Ярлфрид поморщилась, и вспомнил день, когда первая руна появилась у него на спине.

— Да, — просто кивнул Харальд. — Это больно.

Дроттнинг затрепетала ресницами и отставила в сторону плошку с водой и испачканную бурыми пятнами тряпицу, потянувшись за ниткой с иглой из китового уса. Руки у нее слегка подрагивали, и прикрепить нить ей удалось далеко не с первого раза.

— Зачем ты сражался с воеводой Рюрика? — когда все было готово, дроттнинг вместо того, чтобы заняться делом, вновь принялась задавать вопросы.

Харальд уже хотел одернуть ее, когда почувствовал укол в месте, где была рана. Он повернул голову, и его лицо оказалось совсем рядом с Ярлфрид. Он успел разглядеть россыпь золотистых пятен у нее на носу прежде, чем та отпрянула. Он опустил взгляд: пока он злился из-за ее любопытства, дроттнинг успела сделать два стежка. А он толком и не почувствовал…

— Так зачем, Харальд конунг? — Ярлфрид подняла на него смеющиеся глаза в обрамлении пушистых ресниц. В ее взгляде плескалось лукавство, и всего на мгновение, но он опешил.

— Потому что я соберу хирд и выступлю против Рёрика. Я заключу союз с твоим отцом.

— Ты бы мог просто казнить их…

— В этом не было бы чести! — сварливо отозвался конунг и понял, что она дошила почти до конца, пока отвлекла его своей птичьей болтовней.

— Мой отец сказал бы так же, — тоскливо вырвалось у Ярлфрид, и она торопливо прикусила язык, потому что наболтала лишнего. Больше она уже не заговаривала, да и оставалось всего пара стежков.

Когда с раной было покончено, дроттнинг, чтобы занять себя, принялась убирать испачканные тряпицы и нитки. Харальд, скосив взгляд на умелый, ровный и красивый шов, лишь хмыкнул и покачал головой. Он поднялся с низкой скамьи и натянул чистую, свежую рубаху и накинул на плечи плащ.

— Идем, я доведу тебя.

Отчего-то не глядя на него, Ярлфрид встала и провела ладонями по подолу платья, разгладив его.

Харальд ощущал в груди что-то странное, почти забытое. Внутри него зародилось беспокойство, но не от боли и не из-за раны — оно было другим, непривычным. Некстати вспомнил, как дроттнинг обрабатывала порез. Ее руки двигались с такой осторожностью, что ему невольно приходилось подавлять удивление. Он давно привык к боли, шрамы уже стали частью его жизни, как и одиночество, холодное и неизменное.

Но сейчас он поймал себя на том, что не мог оторвать взгляда от ее лица. Ее облик нынче был иным — мягкие ткани традиционного платья обтекали фигуру, придавая ей женственности, к которой он не был готов. Она выглядела так, как он никогда ее не видел: нежной, почти хрупкой, но с той же решимостью в глазах.

Он привык к ней на драккаре: испуганная, смятенная девчонка в заношенной, испачканной рубахе. Пугливая птаха, не по своей воле оказавшаяся на борту корабля в окружении двух дюжин огромных, страшных воинов.

Она привыкла со временем. Давала отпор тем, кто ее обижал. Не боялась огрызаться и заговаривала первой — даже с ним, с конунгом! Дерзнула выпросить нож, принялась лечить их мудреным, неведанным способом.

Но Харальд по-прежнему видел в ней девчонку, которую он забрал с берега.

Но нынче Ярлфрид нарушила привычный порядок и спокойствие в его мыслях. Она заставила его сердце дрогнуть, как будто в нем вновь зарождалось то, что он считал давно погасшим.

Эта перемена заставляла его чувствовать себя… неповоротливым, громоздким медведем. Он привык к битвам и оружию, к суровым решениям и холодным ночам под открытым небом, но вид Ярлфрид в этом платье вызывал в нем непонятное смятение.

Ее образ мешал ему сосредоточиться, он словно вспоминал о том, что скрыто под броней и суровостью. В ее женственности было что-то завораживающее, что-то, что он не мог игнорировать, как бы ни пытался.

«Что это за ведовство?» — подумал он про себя, хмурясь.

Он ощутил, как внутри поднимается беспокойство, опасное и незнакомое. Но Харальд был воином не только на поле боя, но и в своем сердце, своем разуме.

Он знал, что любые чувства — слабость, которую он не мог себе позволить. И он подавит их; вырвет с корнем любое, малейшее смятение, пока оно не окрепло.

Харальд глубоко вздохнул, выпрямил спину и взглянул в лицо Ярлфрид. Дроттнинг останется для него лишь пленницей, которую он вернет отцу, чтобы заключить с ним крепкий союз против Рёрика.

Ни шагу дальше он не позволит своим мыслям зайти.

— Харальд конунг? — окликнул его певучий, девичий голос.

Он посмотрел на нее.

И сбился со вдоха.

Вороны являются важным символом Одина в скандинавской мифологии. Согласно преданиям, у Одина есть два ворона — Хугинн(означает «мысль») и Мунинн(означает «память»). Эти вороны летают по миру каждый день и приносят Одину информацию о происходящем в Мидгарде (мире людей) и других мирах.