Яромира. Украденная княжна

Княжеская дочка V

… такого лютого холода Яромира не испытывала давно. У нее зуб на зуб не попадал. Руки заледенели, пальцы ломило. Мокрая до последней нитки одежа неприятно липла к телу, и она дрожала на ветру и сидела, вся съежившись, под камнем, куда насильно усадил ее Харальд.

Ему, раненому, было ничуть не легче. Княжна видела на мокрой рубахе алое пятно с неровными, расползшимися краями. Он не жаловался. Не сказал ни слова. Лишь сновал туда-сюда по каменистому пляжу, хромая, и выискивал ветки да палки, из которых смог бы сложить костер. Маленькая вначале, стопка постепенно росла, и Яромира глядела на нее с жадным нетерпением.

Отец куда-то учил ее разжигать костер, и в любой другой день она бы подсобила с этим Харальду, но нынче не чувствовала своих рук.

Она и так ему уже подсобила.

Когда прыгнула следом за ним с драккара…

Конунг молчал, но она чувствовала его недовольство всем своим естеством.

Яромира упрямо закусила губу и растерла онемевшие ладони друг о друга. Совсем она раскисла, потому что даже не почувствовала, как Харальд подошел и опустился рядом с ней на одно колено. Его руки накрыли ее ладошки, и он согрел их теплым дыханием. Тысяча иголочек закололи пальцы, а тысяча тысяч — сердце от его близости.

— Зачем ты полезла за мной следом, дроттнинг? — спросил он совсем неласково.

Яромира упрямо дернула носом.

Как она могла остаться, когда собственный племянник предал его? Скрутил и сбросил в ледяное море?

Как она могла остаться там без него?..

— Коли я умру… — зашептала она, чувствуя, как по телу разливается тяжелая, вязкая слабость.

Она еще не забыла, как худо ей было после шторма всего несколько дней назад. Но тогда они плыли на драккаре, и Харальда еще никто не предал, и у них были снедь и питье, и сухая одежа, и плащ, в который он ее завернул.

Нынче же они оказались на позабытом Богами клочке земли, пустынном и выжженном ледяной стужей. Мертвом.

И Яромире казалось, что она уже чувствовала ледяное дыхание Мары-Морены на своем лице. Ее глаза закатились; телом овладела сладкая, приятная слабость. Даже холод отступил куда-то, и нынче она чувствовала лишь легкость и покой.

Вестимо, ей не свидеться больше с родными. И потому она хотела попросить… хотела попросить Харальда, чтобы повинился заместо нее перед отцом и матушкой.

— Да ты ума лишилась! Я тебе умру! — рявкнул вдруг конунг, и дымка перед глазами Яромиры чуть рассеялась, и сквозь липкий туман проступило его полное свирепой ярости лицо.

Харальд выругался и стиснул ее предплечья, впившись пальцами так крепко, что кожа загорелась в местах, где он ее касался. Зарычав, конунг поднялся на ноги и вздернул ее, и сперва Яромира безвольным кулем повисла в его руках, потому что коленки у нее подломились. И тогда Харальд хорошенько встряхнул ее: раз, другой, третий.

— Вставай, дроттнинг! Вставай!

Он тряс и тряс ее, словно стремился выгнать из головы все дурные мысли. И вскоре на смену сладкому предвкушению смерти, которое заполнило ослабевшее сознание Яромиры, пришла хлесткая, очень сильная боль, ведь Харальд ее совсем не жалел.

— Вставай! — отчаянно и ожесточенно кричал он ей в лицо.

Она распахнула потемневшие глаза и впервые смогла почувствовать под ногами опору. Силы вновь вернулись к ней, пусть и на краткое мгновение, и Яромира твердо ступила на землю. Она отпрянула от конунга, напуганная его лютым взглядом и дикой, разрывающей душу на куски гримасой.

— Тихо, тихо, — увидев, что к княжне вернулся рассудок, Харальд тотчас переменился. И заговорил тише, и лица уже больше не кривил.

Он чуть разжал хватку, почувствовав, как окаменевшие пальцы свело судорогой. Не сдержавшись, Яромира всхлипнула и поморщилась, и его затопила вина.

— Зашиб тебя? — пробормотал, словно мальчишка. — Не серчай.

Княжне хватило сил, чтобы помотать головой, а потом холод, о котором она позабыла, вновь расползся по телу, и она поежилась, мелко-мелко задрожала в руках конунга. Нахмурившись, Харальд вскинул взгляд на чернеющее небо: скоро совсем стемнеет, следовало поторопиться с костром. Коли не согреются, и впрямь умрут. Оба.

— Куда ты? — когда конунг шагнул в сторону, Яромира вцепилась ему в запястье ничуть не слабее, чем как он держал ее за плечи.

— Костер развести, — пояснил скупо.

— Я с тобой, — она резко шагнула вперед.

— Ты на ногах едва стоишь, — Харальд поморщился с досадой, а княжна звонко, зло повторила.

— Я с тобой!

Он только махнул рукой.

Сперва ходить по камням да выискивать ветки было Яромире тяжко. Но всяко лучше, чем сидеть, стуча зубами, подле камня да чувствовать, как когтистая лапа холода медленно пробиралась по жилам к сердцу. Поначалу ноги не слушались ее, а с трудом найденные палки выскальзывали из ослабевших рук.

Она лишь крепче сцепила зубы и продолжила упрямо склоняться и расправляться до тех пор, пока не набрала хвороста так, что перестал уменьшаться в ладонях. И лишь тогда медленно побрела к месту, где конунг складывал костер.

Они расположились под защитой огромного валуна, усевшись с наветренной стороны. Харальд долго маялся прежде, чем смог высечь искру из двух булыжников, но вскоре от тонких веток наверх потянулся первый дымок, а в нос ударил горький запах опаленного дерева.

Яромира блаженно прикрыла глаза. Пока сидела да ждала, снова успела промерзнуть до костей. В который раз возблагодарила Богов, что на драккаре не нашлось у нее ни времени, ни сил, чтобы сменить мужицкую одежду на тяжелое, плотное платье. Две рубахи — полотняная да шерстяная — вместе с портками просохнут на ветру всяко быстрее.

А будь она, как полагалось девке, в платье, неведомо еще, смогла бы так ловко ускользнуть из хватки Ивара до броситься следом за Харальдом в ледяную воду… да смогла бы выплыть. Ведь утянул бы отяжелевший подол ее на самое дно.

Лишь помыслив об этом, она вздрогнула и поежилась.

Харальд заметил, бросил неласковый взгляд. Совсем иначе он на нее глядел, когда сжимал ладонями плечи до синяков. Когда мыслила она, что и вправду умрет.

Огонек потихоньку разгорался, и Яромира подвинулась к нему, вытянула окоченевшие руки. Алые от холода пальцы тотчас начало больно покалывать, а от влажной, еще мокрой одежды вскоре повалил белый пар.

Харальд смотрел, как жмется к костру озябшая, заледеневшая упрямица и молчал. Перед глазами стоял оскал гаденыша Ивара, когда тот связывал ему веревкой руки. Когда отдирал от конунга бросившуюся к нему Яромиру. Он пихнул ее тогда в сторону, и она зашибла голову, растянувшись на палубе. Ударилась больно и обидно, и Ивар рассмеялся.

Напрасно племянник не убил его. Побоялся, струсил. Ведь Боги проклинают тех, кто проливает родную кровь. Вот и Ивар не пролил. Выбросил в море, на потеху Ньёрду. Лишь о двух вещах не помыслил гаденыш: что обезумевшая девка рванет за конунгом следом. Да что Харальд сам правил драккаром, пока верный Вигг валялся после шторма, не в силах ходить. И правил конунг к берегу, намереваясь избавиться от племянника как можно скорее.

Вот так все и сложилось.

Харальд и Яромира выгребли к берегу, потому как оставалось до него совсем немного. А Ивар был слишком ослеплен своей лютой ненавистью и злобой, чтобы сесть да поразмыслить хорошенько. Да хоть на знаки поглядеть, указывающие, что земля близко. Но нет. Было некогда. Исходил желчной ревностью. Зарвавшийся щенок.

Очнувшись от тяжелых воспоминаний, что засасывали подобно трясине, Харальд взял бурдюк, который положил поближе к костру, чтобы согреть воду, и протянул его Яромире.

— Попей, — сказал он, и княжна жадно схватила его обеими ладонями, но вовремя смирила себя и сделала лишь один небольшой глоток.

Воду им следовало беречь.

Ивар велел скинуть конунга в море прямо, как был: одетого, в сапогах, с воинским поясом. Лишь забрал ножны с мечом. Себе вздумал оставить, щенок.

Потому и был у Харальда с собой и острый кинжал, и бурдюк с пресной водой, и кожаные мешочки с полезными вещицами.

— Ты тут посиди. Пригляди за костром, — мотнув головой, он повернулся к Яромире, у которой в глазах тотчас мелькнул ужас. — Я поищу, чем нам укрыться. Не на голых камнях же спать.

— Не ходи, — и сама не хотела говорить, а вырвалось. И прозвучало так тоскливо и жалостливо, что сжалось сердце.

— Не бойся, — мягко заговорил Харальд. — Нож твой, поди, при тебе?

Яромира быстро-быстро закивала и, повозившись, вытащила из-за пазухи ножны.

— Вот и славно, — он даже чуть улыбнулся. Склонился к ней и накрыл ладонями ее пальцы, впившиеся в рукоять. — Вот так держи и не уходи никуда, будь тут. Я скоро.

— Но там же ничего нет… — всхлипнула, закусив губу так, что та побелела. — Один голый берег.

— Там лес, дроттнинг, — конунг повел головой, принюхиваясь. — Чуешь? Пахнет лесом.

Княжна не чувствовала ничего. Но, вздохнув, смирилась и отодвинулась от Харальда к костру. Она долго смотрела ему в спину, пока он совсем не пропал из вида. Затем повернулась и стала глядеть на огонь. Вскоре вновь начала дрожать. От холода и от страха зуб на зуб не попадал. А вокруг огня все сильнее и сильнее сгущались тени.

Она не знала, сколько времени просидела на берегу в одиночестве, безучастно смотря сквозь языки пламени, пока ей не послышались знакомые шаги. Яромира вскочила мгновенно и бросилась к Харальду, который тащил за собой по камням охапку пушистых еловых веток. В нос и впрямь ударил запах хвои.

— Куда ты? — заворчал на нее конунг, когда она попыталась взять у него несколько веток. — Руки исколешь.

Так и не дал ей подсобить. Сам разбросал часть по мерзлой земле, приладив одну пушистую ветку поверх другой, чтобы не тянуло холодом, а часть оставил в сторону — ими станут укрываться. Мелкие палочки подкинул в костер, и пламя с жадным шипением поглотило иголки, выбросив в темное небо столп искр.

— Там пролесок вдалеке, — рассказал Харальд, отряхнув покрасневшие руки от иголок и с удовольствием протянув их поближе к огню. — Поутру туда пойдем.

Яромира подняла на него вопросительный взгляд. Она даже не знала, о чем спросить первым. В голове роилось множество вопросов, но каждый причинил бы конунгу боль. И потому она вновь опустила голову и принялась смотреть на костер.

— Ты что, оробела никак? — снасмешничал Харальд.

— Ты ведаешь, где мы? — выдохнула едва слышно.

— Ведаю, — он пожал плечами. — Я сам правил к берегу. Хотел выкинуть Ивара у ближайшего поселения… Но не поспел.

Яромира проследила взглядом за тем, как он стиснул тяжелые кулаки и опустил их на свои колени.

— Он обезумел, — прошептала она, с трудом сглотнув. — Повязал твоих людей, пока те не могли ходить; сговорился против тебя с такими же безумцами… И ради чего? Неужто он так сильно желал власти? Желал стать конунгом подобно тебе?

Харальд окинул ее долгим, задумчивым взглядом.

— Да, — отозвался он после долгого молчания. — Ивара погубило его вожделение.

Ночью Яромире приснился сон.

Она оказалась в неведомом месте, но было ей там тепло и спокойно. Она не мерзла и не голодала, и не болела ушибленная голова, и сорванная спина, и натруженные руки. И она ничего и никого не боялась, потому что чувствовала рядом с собой его. Он дарил ей ощущение покоя, и она тянулась к нему, словно глупый мотылек на пламя свечи, но совсем не страшилась обжечься, потому что знала, что он никогда ее не обидит. Во сне кто-то гладил ее по щеке. И сперва она мыслила, что ей показалось: настолько невесомым, осторожным и мягким было прикосновение.

Так не могут касаться загрубевшие руки воина, привыкшего держать меч и разить врагов.

Но кто-то все же погладил ее по щеке. Затем на мгновение, лишь на краткое мгновение, мимолетно провел ладонью по растрепанным волосам, заправил за ухо выбившиеся из косы пряди. Чужая рука на затылке ощущалась привычной, родной тяжестью. Не хотелось, чтобы она исчезала. Хотелось, чтобы гладила да гладила по макушке, бесконечно трепетно лаская.

Душа Яромиры пронзительно сжималась во сне от щемящей горечи и нежности, которыми было пронизано каждое прикосновение. Больше всего на свете ей хотелось схватить большую, широкую ладонь и, закрыв глаза, прижаться к ней щекой. Вжаться изо всех сил, чтобы обогреть, чтобы отогнать лютую тоску.

И чтобы эта ладонь уже никогда больше ее не отпустила.

Наутро Яромира проснулась с влажными ресницами и мокрыми щеками. Память вернулась к ней не сразу, и несколько кратких мгновений она еще нежилась в сладком воспоминании о том, что ей приснилось.

И тем больнее было окончательно проснуться.

Она резко вскинулась на нехитрой постели и вскочила, отбросив в сторону еловые ветви, которыми она укрывалась ночью.

Харальда нигде не было, но рядом по-прежнему тихонько потрескивал костер, и она увидела в нем новые, еще не прогоревшие до конца палки. Значит, конунг ушел совсем недавно.

Княжне вдруг сделалось стыдно. Харальд выполнял всю работу и за себя, и за нее. Он развел костер, он нарубил веток для их ночлега, он поддерживал огонь всю ночь и даже нынче нарочно подбросил побольше веток, чтобы пламя не погасло, пока она проснется…

А накануне он на собственном хребте вытащил ее из моря и доволок до берега, когда силы оставили ее в воде.

И после, уже на берегу, когда на нее вновь накатила липкая хмарь, Харальд вернул ей сознание.

Вылезать из теплого, уютного лежбища, которое она нагрела своим телом за ночь, не хотелось страшно. Но охватившая ее вина подстегнула Яромиру, и она резко взвилась на ноги. Голова тотчас закружилась, а желудок болезненно сжался от голода. Она не помнила, когда ела последний раз.

Переборов тошноту, Яромира вышла из-за валуна, за которым они скрывались, и поежилась от ветра, мгновенно пробравшего ее до костей. Теперь, когда все вокруг не плыло перед глазами из-за усталости и холода, она впервые смогла внимательно осмотреться. И если накануне ей помстилось, что волны выбросили их на самый край света, где нет ничего, кроме мерзлой земли, снежной поземки и камней, то на утро все оказалось иначе.

Прищурившись, Яромира увидела очертания леса, о котором накануне ей рассказал Харальд. Темные макушки уходили далеко за горизонт. С тихим шипением волны выплескивались на берег, обволакивая валуны. Дымка над морем рассеялась, и темная гладь отражала тусклый солнечный свет.

Боги сохранили Харальда. И ее саму.

Если бы не окутавший драккар туман, они бы не выжили. Ивар ни по чем бы не выкинул конунга в море так близко к берегу. Ни по чем бы не позволил им обоим до того берега доплыть.

Не зная, чем себя занять, Яромира побродила по камням и собрала еще хвороста для костра. Она хотела зайти подальше в лес, поискать ручей, но побоялась заплутать. Уже возвращаясь к их нехитрому лагерю, она столкнулась с Харальдом. Конунг нес тушку зайца и выглядел довольным. Княжна даже шаг замедлила, присмотревшись. Она и не помнила, видела ли хоть раз его таким?..

Поравнявшись с ней, Харальд протянул тяжелый бурдюк с водой.

— Пей вдоволь. Я отыскал ручей.

Чувствуя себя бесполезной, Яромира хотела заняться зайцем, но конунг не позволил.

— Я умею! — настаивала она. — Меня учила Чеслава.

— Ты дроттнинг, — отрезал Харальд. — Оставь это мне.

— А ты конунг! — бессильно огрызнулась Яромира, ведая, что, коли тот уперся, то и спорить с ним было тщетно.

Так и нынче. Он хмыкнул, пожал плечами, взялся за кинжал и потянулся к тушке.

— Что станем делать? — спросила немного погодя, жадно наблюдая за отточенными, скупыми движениями конунга.

— Пойдем вдоль берега, — Харальд указал подбородком себе за спину. — Пока не набредем на поселение.

— А дальше?

— Дальше… — задумчиво пожал плечами. — Дальше в Гардарики следует мой второй драккар. Хорошо бы с ним встретиться.

Яромира задержала взгляд на его вмиг ожесточившемся лице.

— А… А Ивар? — пересилив себя, все же спросила шепотом. Боялась, что конунг осерчает, а промолчать не смогла.

Но Харальд лишь усмехнулся и искоса на нее посмотрел.

— А Ивара я убью, когда повстречаю.

Он пошевелил угли, раскидав их по сторонам, чтобы тушка не обгорела, и установил две рогатины. Поверх них положил несколько обструганных, заостренных веточек, на которых нанизал зайца. Яромира следила за ним, словно завороженная, и не только потому, что была страшно голодна.

Покончив с этим, Харальд сходил на берег, смыл в ледяной воде кровь с ладоней. Вернувшись, расслабленно выдохнул и устроился на еловых ветках, вытянув ноги поближе к огню.

— Дроттнинг, ты хочешь чего? А то дырку на мне прожжешь?

Услышав насмешливый вопрос, Яромира подпрыгнула на месте. Следовало подумать загодя, что от конунга, который привык смотреть во все стороны и остерегаться удара в спину, ее настойчивый взгляд не укроется.

Она сделала глубокий вдох и приготовилась шагнуть в бездну.

Потому что мочи не было больше терпеть.

Долгие седмицы Яромира себя уговаривала.

Она княжеская дочь, ей негоже. Она девка, которую учили сызмальства блюсти себя и свою честь, потому что по ней станут судить и отца, и матушка, и младшую сестренку Гориславу, и весь княжеский род на Ладоге. Девкам не положено раскрывать рта, пока не спросят, не положено говорить с мужами на равных. Да в мужицких портах и рубахе расхаживать. И нечёсаной косой трясти.

Многое им не положено, да только все это давно Яромира попрала. Вольно али невольно. Может, однажды вымолит у Макоши прощения за свою беспутную жизнь.

За минувшую седмицу она дважды уже попрощалась с белым светом. Впервые, когда набросился на драккар лютый шторм. И второй раз накануне, когда Ивар скинул связанного Харальда в море. А она, и мгновения не поразмыслив, птицей слетела за ним следом, не побоявшись ни холода, ни черной глубины, ни смерти.

А сегодня поутру терпение у Яромиры иссякло. В груди отчаянно билось горячее, любящее сердце, и она решилась.

Или нынче. Или никогда.

— Я сперва мыслила, что мне приснился сон, — заговорила она тихо, смотря на свои руки.

Лишь однажды сверкнула взглядом на Харальда. И по тому, как окаменело его лицо, поняла, что ударила точно в цель.

— Но это был не сон, — онемевшие губы едва шевелились, пока Яромира выталкивала из себя трудное, тяжелое признание. — Я знаю, что это был ты.

Харальд взвился на ноги прежде, чем отзвучало ее последнее слово. Опалил таким взглядом, что, будь она потрусливее, забилась бы под еловые ветки и не казала бы носу до следующего утра. Смотреть в его глаза было больно. Внутри все переворачивалось, сжималось и разбивалось в мелкую крошку.

Но Яромира себя заставила. Подняла лицо и не отвела спокойного, ясного взгляда.

Если и мучили ее прежде сомнения, то теперь они развеялись. Лютые глаза Харальда говорили куда лучше слов. Она вспомнила невесомые прикосновения тяжелых ладоней. Вновь почувствовала щекой тепло.

Она сидела, а Харальд стоял перед ней, словно не знал, куда себя деть. И сбежать не мог, и подле нее на землю опуститься — тоже. Страшился пламени, которое разгоралось внутри дроттнинг.

— Зачем? — чуть устало спросила Яромира.

Немало требовалось ей сил, чтобы выдерживать его взгляд. Чтобы говорить, когда все внутри велело молчать. Когда молчать велели его глаза.

Конунг криво усмехнулся на одну сторону и рухнул на еловые ветки, словно подкошенный.

— Зачем спрашиваешь, коли ведаешь? — спросил сурово.

— Скажи, — непреклонно велела княжна.

И Харальд, который не слушал никого с двенадцати зим, как извергся из отцовского рода; Харальд, который никому не кланялся, не гнул спину и не склонял головы; Харальд, который был готов шагнуть на меч, лишь бы не целоваться чужой сапог, отвел взгляд.

И повесил голову, коснувшись подбородком груди.

Сцепив зубы, выдохнул тихо и горько.

— Люба ты мне.

Щеки у нее все же зарделись. Яромира выдохнула рвано и схватилась ладонью за горло, чувствуя, как бешено бьется под пальцами жилка.

Услышав ее судорожный вздох, больше похожий на всхлип, Харальд резко вскинул голову и впился злым, колючим взглядом. Он рассердился на девку, которая сперва душу наизнанку ему вывернула; сорвала с губ нечаянное признание, которое он намеревался унести с собой на погребальный костер, а нынче, бесстыжая, всхлипывала да жадно хватала воздух алыми губами, словно это он ее приневолил!

Но когда Яромира заговорила вновь, подняв сперва ладонь, чтобы заставить конунга замолчать, то сердце его вывернулось наизнанку вновь.

— Так коли люба. Отчего же ты молчал?

Харальд невольным жестом потер грудь, где глубоко под кожей что-то кололось и свербело. Яромира смотрела на него ясным, открытым взором, и он знал себя набедокурившим юнцом. Он уже и не помнил, когда чувствовал себя так…

Горечь и желчь клокотали в горле, грозясь вот-вот излиться, но Харальд их обуздал.

— У меня уже была жена. И я ее погубил. Не уберег. Больше, — и он поднял на нее страшные, больные глаза, — этого не будет.

— Человек не может прожить жизнь, все время оглядываясь…

— Я не оглядываюсь! — Харальд свирепо тряхнул головой. — Но и тебя за собой не утащу. Ты видела моих людей на драккаре, ты видела, как половина хирда предала меня. Ты слышала разговоры о себе в моем доме. Это Север, Ярлфрид, и он жесток. И не прощает слабости. Ивар хотел тебя для себя… почуял, сучонок, мою слабость.

Сотня увещеваний вертелась у Яромиры на кончике языка, но она проглотила их все. В бессильной злобе сжала кулаки, чувствуя, что уговорить конунга ей не удастся. Не был Харальд похож на человека, который откажется от того, во что верит.

А в то, что Яромире будет без него всяко лучше, чем с ним, конунг верил свято.

— Ты… — его голос оборвался в один миг, словно в легких закончился воздух.

Княжна строго свела на переносице светлые брови.

— Слабая? — подсказала едко, видя, что Харальд никак не мог подыскать верного слова.

— Глупая, — конунг скривился. — Тебя отец с матерью растили любимой дочерью. Холили да лелеяли. Чтобы после них холил и лелеял жених.

— Дядька моего жениха сторговал меня за серебро. Он едва меня не погубил. А жених отвернулся и оттолкнул, не дав и слова молвить. Не выслушав, — Яромира покачала головой и принялась теребить пальцами кончик косы. — А от тебя я зла не видела. Холишь и лелеешь меня получше многих.

Зарычав, Харальд вскочил на ноги и отступил на несколько шагов. Лишь бы быть от нее подальше, потому как разговор меж ними не ладился. То, что он пытался ей растолковать, то, что не мог произнести вслух, Ярлфрид не разумела. И на каждое его слово находила дюжину своих: складных да разумных. И он чувствовал себя так, словно что-то ускользало прямо из рук.

Верно, ускользали остатки его разума, ведь, как ни пытался конунг, а сердце свое обуздать не выходило.

— Куда ты? — Яромира вскочила на ноги, когда Харальд развернулся и, пошатываясь, словно слепой, побрел в сторону леса. Ее он оставил позади себя. — Ты трус, конунг! Ты трус, слышишь⁈

Выкрикнула она жалобно и отчаянно, подавившись холодным воздухом и согнувшись пополам. Княжна обхватила двумя руками живот, пытаясь сдержать боль, которая давила изнутри. Ей казалось, что от нее отрезали целый кусок. Вырвали с кровью и мясом.

— Трус⁈ — пророкотал его голос уже гораздо ближе, чем Яромира ожидала.

А потом знакомые пальцы вновь сомкнулись на ее плечах, и Харальд встряхнул ее, заставил поднять лицо и накрыл искусанные уста своими. У нее подкосились ноги, и княжна обеими ладонями намертво вцепилась в его рубаху, чтобы устоять.

Конунг злился и всю свою ярость хотел выплеснуть в поцелуе.

И тем самым сложил для себя погребальный костер, ведь единожды ощутив медовую сладость Яромиры, он уже не сдюжил от нее оторваться.

Никогда больше не сдюжит.

Губы конунга — прохладные, обветренные, твердые. Княжна еще крепче впилась в его руки, страшась, что Харальд опамятуется и оттолкнёт. Но он лишь сильнее сжал ее плечи, а после отпустил, но на краткий миг. И вскоре по ее спине прошла сладкая дрожь, когда ладони конунга накрыли острые лопатки.

Это было безумием. Огонь, пламенеющий в груди Харальда, казалось, мог растопить вековые ледники. Он бежал у него по жилам заместо крови.

Никто прежде не целовал Яромиру… так. Она вспомнила свои девичьи забавы с парнями на посиделках, когда щеки пылали от простого касания губ. Она была княжеской дочерью, и юноши, опасаясь гнева ее батюшки, особо княжне не докучали. И с ласками не лезли.

Харальд целовал ее не так, как целовал бы жених. Он целовал ее, словно над ними уже совершили обряд, и он стал мужем. Чувствуя свою власть над ней, чувствуя, как она трепещет в его руках, как подкашиваются вмиг ослабевшие ноги…

А еще Яромира всем естеством ощущала его горечь. Его прикосновения были пропитаны ее насквозь. Горечь и тоску, которые Харальд передавал вместе с поцелуем. Княжне казалось, она слышала, как в глубине его груди зарождался тяжелый, вымученный стон.

Она обхватила его лицо двумя раскрытыми ладонями, чувствуя покалывание бороды и обветренную кожу на щеках. Но это не помогло его удержать.

Насилу Харальд оторвался от нее. Раскрасневшаяся, с припухшими губами, Ярлфрид была красивее, чем он когда-либо видел. Ее глаза светились радостью, от которой его зачерствевшее сердце болезненно сжималось. Ни мужская одежда, ни нечёсаные волосы ее не портили. Не появилось еще на свете то, что смогло бы ее испортить.

По телу конунга прошла дрожь, зародившаяся посередине груди.

Он не сможет ее отпустить.

Но и забрать с собой — тоже.

— Ярлфрид… — простонал он и резко притянул ее к груди, заключив в кольцо своих рук. Тяжелый подбородок удобно опустился на макушку, пальцы зарылись в густые волосы на затылке, взъерошив и без того растрепанную косу.

Что ему теперь делать, он не знал. Конунг привык выжигать свои слабости, иначе в его суровом родном краю было не выжить. Но теперь она сама выжгла ему сердце каленым железом, оставив там клеймо.

Харальд потряс головой, сбрасывая сладкое наваждение. Нужно добраться до людей. Отыскать свой второй драккар. Убить Ивара. Передать Ярлфрид отцу. Одолеть Рёрика.

И тогда…

Теперь он будет сражаться не только ради славы. Не только ради себя. Теперь он будет сражаться ради нее.

Яромира скользила пальцами по груди конунга, и он чувствовал их прикосновение даже сквозь две рубахи.

— Скажи еще, — попросила она и подняла сияющий взгляд.

Харальд дернул губами и вместо ответа накрыл ладонью ее покрасневшие от ветра и холода пальцы и чуть подвинул их, чтобы легли поверх сердца, которое билось, словно у загнанного в ловушку зверя.

Впрочем, им он и был.

Сделав над собой усилие, конунг разжал объятия и мягко отстранил ее от себя. В ладонях легким покалыванием тотчас ощутилась пустота, и захотелось вновь, как ночью, коснуться ее мягких волос.

В нос ударил запах горелого мяса, и лишь тогда они вспомнили о зайце. Всплеснув руками, Яромира опустила взгляд: куски покрылись темной, зажаренной коркой. Выругавшись, Харальд торопливо схватил мясо голыми руками и убрал с огня. На обожженных ладонях остались красные следы.

Яромира рассмеялась звонким колокольчиком и опустилась на корточки, принялась собирать разбросанные кусочки. Горелое али нет, а мясо показалось княжне вкуснейшим из лакомств.

— Не ешь много, — остановил Харальд, когда кучка жареных кусков уменьшилась вдвое.

Он протянул руку и не отдернул, случайно коснувшись запястья Яромиры.

— Живот скрутит.

Огорченно вздохнув, княжна отвела от мяса по-прежнему голодный взгляд и сглотнула слюну.

— Нужно спешить, — конунг посмотрел на небо, на котором за плотными облаками никак нельзя было угадать, где солнце. Но он каким-то неведомым чутьем его видел.

Собрали они свои нехитрые пожитки довольно быстро. У Яромиры на щеке остался мазок пепла, и Харальд стер его большим пальцем, пока сердце княжны учащенно билось. Он вытащил из своего воинского пояса один из ремней и обхватил ее стан, сам приладил к нему на нехитрую петлю ножны с кинжалом. И сокрушенно покачал головой, когда пришлось завязать ремень тугим узлом: не нашлось подходящей дырки, чтобы вдеть пряжку.

— Совсем оголодала, — сказал чуть насмешливо, едва ли не подмигнув зарумянившейся княжне.

Близость Харальда пьянила ее похлеще кислого вина франков.

— Плохо кормишь, конунг, — пробормотала, все же опустив стыдливый взгляд.

— Вот как, Ярлфрид? — еще пуще развеселился тот. — Буду теперь присматривать.

Губы княжны сами собой растянулись в улыбку.

Усмехнувшись, Харальд зашагал вперед, и она пошла за ним.