Яромира. Украденная княжна

Кметь с косой V

Князь Ярослав запаздывал. Уже больше, чем на седмицу.

Давно собралось войско, числом превосходящее то, с которым много зим назад ходили они бить хазар. Под руку воеводы Буривоя прибыли кмети черноводского князя; Ждан Некрасович привел своих людей; сколько сдюжили, столько и пришло в ополчение из Велеградского княжества. Были среди них и погорельцы, пришедшие в ладожский терем искать крова и защиты. Не смогли остаться в стороне старики, чья рука была еще крепка, да юноши, жаждавшие отомстить Рюрику за то, что сотворили его воины с их домом. Отомстить за пожженные избы, за убитые семьи.

Чеслава дивилась про себя и вспомнила вече. Тогда она отчаялась и едва не утратила веру в своего князя. Ведь по первости казалось, что на его призыв выставить против Рюрика единую рать не откликнулся никто. Но тогда — слава всем Богам — она ошиблась. Нынче она видела, что ратников собралось больше, чем они ждали. Больше, чем рассчитывал Ярослав Мстиславич.

Только вон сам он куда-то запропастился. А чем больше людей, тем больше бродит и недовольства. Особенно когда нужно ждать, бесцельно и бездельно, да стоять на одном месте. Да не просто чего-то ждать, а князя, который должен возглавить войско. Князя, отправившегося на встречу, от которой его все отговаривали.

Князя, который мог угодить в ловушку.

И никогда уже не вернуться.

Такие разговоры слышала Чеслава, когда бродила по огромному лагерю. Такие слухи пересказывал ей Вячко, каждый вечер приходя к костру, возле которого она сидела. Такой страх воительница видела в глазах воеводы Будимира.

Помимо, люди роптали на скудность снеди и на холод, сжимавший сердца костлявой рукой. На ветра, пробиравшиеся сквозь одежду, слой за слоем. На мерзлую землю, которая к позднему рассвету покрывалась тонкой, хрустящей коркой льда. Не нехватку воды. На скуку и усталость.

И не станешь же каждому рот затыкать! Да с каждым спорить. Сил столько не напастись, чтобы растолковать, успокоить, выслушать.

— Зря князь нас, верных людей, не послушал, — даже воевода Будимир ворчал, устав сдерживаться. — И мы зря его отпустили. Должны были отговорить. Как княгине потом в глаза глядеть…

Воительница, которую снедала тревога, лишь морщилась в ответ и угрюмо молчала, устав попусту трепать языком. Ничего иного им не оставалось, кроме как ждать.

— Отправим за князем кметей, — сказал воевода Будимир в один из вечеров, когда старшие гридни собрались за костром: потолковать да рассудить, как им быть дальше.

Он, как и все, был хмур и неулыбчив. Не осталось и следа от весельчака и балагура, каким его многие знали и помнили.

— А коли они в пути разминутся? — здраво возразил Желан Некрасович.

Он, сызмальства привыкший к суровым степным ветрам и тяжелым зимам, чувствовал себя нынче почти как дома.

— Вот-вот, — заговорили ему в поддержку. — Не станем же вечно друг друга ждать. Да и князь не велел никого за собой посылать. Еще в тереме сказал!

— Да сколько ждать-то можно⁈ Того и гляди, Рюрик первым налетит, — откликнулись другие.

— Напрасно мы столь загодя выступили, — буркнул Будимир. — Стоим здесь, как посмешище, ни туда, ни сюда.

Чеслава с осуждением покосилась на него, но вслух возразить не посмела. Все же князь назвал его своим воеводой. А она оставалась простым кметем, хоть и высоко стояла в гриднице.

— Ну, разнылись, — а вот черноводский воевода Буривой оставался спокоен.

И этим самую малость злил Чеславу, ведь выходило, что мыслями они были схожи.

— Ну, разнылись, — сказал он. — Али бывало такое прежде, что ваш князь слова своего не держал?

Сошлись на том, что нет, прежде такого не случалось, потому и нынче стоит прикусить языки, запастить терпением и ждать. Не назад же им поворачивать!

— Погоди, воительница, — Буривой некстати окликнул Чеславу, когда она намеревалась незаметно ускользнуть от костра. В дальнем углу лагеря поджидал ее Вячко.

Заскрипев зубами, она остановилась и дождалась, пока мужчина ее догонит.

— Хороша ты бегать, — сказал он, поравнявшись с ней.

Чеслава промолчала и ускорила шаг. Но воевода, здоровенный словно медведь, единожды ее настигнув, больше отставать не собирался.

— Сама-то как мыслишь? — спросил он, словно не замечал ее нежелания вести беседу.

— О чем? — искренне подивилась воительница, никак не ждавшая его вопроса.

— О том, о чем говорили. Про князя Ярослава.

— Никак не мыслю, — Чеслава пожала плечами. — Не моего ума дело. И делать нам ничего не остается, кроме как ждать. Ярослав Мстиславич так приказал.

Буривой хмыкнул и огладил густую бороду. От его взгляда ей сделалось не по себе, как и всякий раз, когда воевода на нее смотрел. И приметил ведь, что не по нраву ей, когда стоят со стороны глаза, скрытого повязкой. Теперь всякий раз по другую руку от нее оказывался. Чтобы видеть его могла.

Чеславу это отчего-то злило.

— Экая ты разумница, — пробасил воевода довольно.

Вспыхнувший на щеках румянец воительница сама себе объяснила легким морозцем, который опустился на землю ближе к вечеру.

— Как девчушка твоя? — Буривой все не унимался, и Чеслава недовольно клацнула зубами. — С кем оставила?

Лагерь был огромным. До места, где лежали ее вещи, где ждал Вячко, идти было еще далеко.

— Милостивой княгине Звениславе Вышатовне, — так коротко, как могла, ответила Чеслава и сердито подняла воротник, чтобы под одежду не задувал колючий, холодный ветер.

— А что же, родичей у тебя нет? Отца с матерью? Дядек?

— Одна я, — совсем сквозь зубы процедила воительница.

Буривой же довольно хмыкнул.

— Вдовая?

Она притворилась, что не услышала из-за завывания ветра. Он же заметил, как Чеслава повела плечами и спрятала покрасневшие ладони, и нахмурился.

— Озябла? Дай-ка согрею…

Он не успел договорить, когда воительница, ощетинившись словно лесная рысь, отскочила в сторону, как от огня. Подальше от него.

— Чего тебе надобно, воевода Буривой⁈ — сердито спросила она, и единственный глаз ее глядел гневно и строго. — Что ты со мной все заговорить силишься⁈

Чеслава едва не кричала, позабыв, что она простой кметь и не вправе чужого воеводу лаять.

— Любо мне, вот и говорю, — а тот лишь спокойно пожал плечами, чем еще пуще ее раззадорил.

— А мне не любо! — она взмахнула рукой, словно отсекала все лишнее. — Да и тебе это не надобно, так что не ходи за мной больше!

Выпалив это, она развернулась и побежала — и впрямь побежала — от воеводы прочь. Тот остался на месте и не пошел за нею, лишь проводил долгим взглядом. Стыд признаться, но разозленная Чеслава едва ли не сильнее пришлась ему по сердцу, чем молчаливая да хмурая.

А на другое утро, еще в темноте, воительницу растолкал Вячко, который стоял ночью в дозоре.

— Вставай, вставай же, — он тормошил ее, крепко ухватив за плечо. — Князь едет, заметили его на первой заставе.

Сон у Чеславы словно рукой сняло. Она подхватилась на ноги и взметалась, не зная, за что приниматься, за что хвататься. Весь лагерь шумел, словно потревоженный улей, и она, ополоснув лицо ледяной водой, с трудом пробилась через множество людей к месту, где собралась старшая гридь.

Сперва Чеслава ее и не признала. Взгляд привычно искал среди всадников край девичьей поневы. С нарядным узором, искусно расшитую. Воительница всматривалась в лица и ждала знакомой длинной косы, лежавшей поверх нарядной свиты с пушистым меховым воротником.

Заметив подле князя молодого отрока, Чеслава даже не задержалась на нем взглядом. Отвернулась и принялась смотреть дальше, пока толпа вокруг шумела. Но что-то зацепило ее, и она вернулась. А затем парнишка повернул голову, и из-за шиворота на правое плечо вывалилась толстенная, с кулак, коса. Застывшая на месте Чеслава вскинула взгляд выше и, наконец, в исхудавшем, осунувшемся лице, на котором остались только глаза, признала княжну Яромиру.

Она мыслила, что шибче удивиться уже не способна, но неподалеку от сестры приметила и княжича Крутояра, которого отец велел в клети запереть, чтобы не сбежал следом. А потом, в стороне ото всех, увидела чужаков. Среди них она знала лишь конунга Харальда. Встречала, когда несколько зим назад тот гостил на Ладоге.

Чеслава с неприязнью поджала губы. Все же на рожи тех, кто был одного рода-племени с Рюриком, смотреть было тяжко.

Вестимо, в тот день никто никуда не отправился. И войско осталось на месте. Но времени долго радоваться и праздновать у них не было. Князь привез в лагерь найденную дочь лишь потому, что не хотел рисковать понапрасну и отправлять ее в ладожский терем с ма́лым отрядом. Ведь с собой он взял совсем немного кметей.

Дольше затягивать было нельзя, и, едва соскочив на землю с коня, Ярослав не знал ни минуты отдыха. Он вместе с воеводами — своими да чужими, князем Желаном Некрасовичем и конунгом Харальдом ходил по лагерю, осматривал войско и толковал, как станут выступать против Рюрика.

Сперва Чеслава толком не успела с Яромирой и словом обмолвиться, когда князь велел идти за ним. Уходя, она приметила, как к княжне осторожно подступился Вячко и чуть успокоилась. Будет, кому за ней присмотреть.

«Княгиня, поди, с ума сходит в тереме, — озабоченно размышляла Чеслава, прислушиваясь к тому, о чем толковали Ярослав Мстиславич и конунг Харальд. — Дочка пропала, сын сбежал… Хоть бы кто весточку ей отправил!»

— Отправили, знамо дело, — сказал ей Стемид, когда она подступилась к нему с расспросами. — И на Ладогу, и в Новый Град князь отправил гонцов.

— А в Новый Град нашто? — подивилась воительница.

— Чтобы сложили оружие да без боя сдали городище, — подсказал вездесущий воевода Буривой, прислушавшийся к их разговору.

Стемид смерил его внимательным взглядом, но не нашел, к чему бы прицепиться, и потому смолчал. Выразительно посмотрел на Чеславу: помни, мол, что есть, кому за тебя вступиться, и поспешил догонять ушедшего вперед князя.

— Ведаешь ты, что этот Харальд потребовал взамен своих драккаров и дружины? — Буривой как-то странно посмотрел на Чеславу.

Та равнодушно пожала плечами. Еще в тереме на Ладоге говорили, что сговорились они на серебро, товары, грамотки купеческие. Это воительница и произнесла вслух, но услышала невеселый смешок. Воевода медленно покачал головой.

— Это уже в прошлом, — сказал он. — Нынче чужак потребовал княжью дочь. И Новый Град.

Что решил князь Ярослав — то было неведомо. Но тем вечером люди гудели, ошеломленные жадностью и дерзостью чужаков. Утром должны были они выдвигаться в дорогу, но многие не спали до глубокой ночи, склоняя и хая пришлых викингов на все лады.

Им припомнили все. И Рюрика — выкормыша их рода-племени. И набеги на беззащитные земли. И свирепую, звериную жестокость. И жажду наживы. И веру в иных Богов. И вероломство, которое передавалось из уст в уста. И пожженные избы — не конунгом Харальдом, вестимо, но разве ж людскую молву это могло остановить?.. И что у себя на севере жили те в грязи, в полуразрушенных хибарах, ели одну рыбу да хлебали кислое пиво, а тут шибко высоко метили — над Новым Градом стать!

— Всяк сверчок знай свой шесток, — говорили дружинники, и их ближники кивали, хмурясь.

— Верно, в их ледяных землях совсем они головы себе отморозили. Последний разум, как сопли зимой, в сосульки скрутился.

Чеслава поморщилась, услышав, и посмотрела на весельчака из сотни Будимира. Воевода ничего ему не сказал, но и не одернул, и кмети продолжили балагурить.

Вечер возвращения князя выдался совсем не таким радостным, как утро.

Выругавшись сквозь зубы, Стемид слишком резко поворошил палкой поленья в костре, и вокруг разлетелся густой столп огненных искр.

— Этот… сучий потрох выкручивает нашему князю руки, — пробормотал он мрачно. — Ведает, что нужны драккары, иначе Рюрика не прогнать. Утечет в море — вот и вся недолга, — воевода отбросил палку, словно ядовитую змею, и сжал кулаки.

Яромира, незаметно выросшая у него за спиной, лишь подлила масла в огонь.

Тихая, рассудительная девчушка, которую Чеслава знала, исчезла. Все, что с ней приключилось, вытравило из княжны былую беззаботность и легкость, смешливость и озорство. Той, которая решилась сбежать из терема с детским другом Вячко в ночь накануне сватовства, чтобы поглядеть на звезды, больше не было.

За спинами кметей стояла незнакомая, чужая княжна. Костер, освещавший ее лицо, лишь пуще подчеркнул его бледность и худобу. Тени и отблески огня заострили скулы и показали запавшие щеки. И только глаза двумя ясными звездами выделялись на ее лице. Глаза, в которых бушевало то же гневное пламя, которое Чеслава не единожды видела у ее отца.

Яромира была похожа на князя гораздо сильнее, чем Любава. А ведь раньше воительница мыслила иначе…

— Как ты смеешь хаять конунга Харальда? — хлестко спросила Яромира, без страха глядя в глаза Стемида.

Когда воевода поднялся на ноги, княжне пришлось задрать голову, чтобы продолжать на него смотреть. Против него она казалась тонкой, словно щепка.

Чеслава нервно перехватила ладонью рукоять меча. Не то что бы она мыслила о чем-то дурном… Ну больно уж круто пылала гневом княжна Яромира.

— Он спас меня и не отдал воеводе Трувору — младшему брату конунга Рюрика! — звонким голосом воскликнула она. — Он одолел его в морском бою, перебил бо́льшую часть его дружины! А после казнил воеводу и тех, кто выжил. И сжег его драккар. Он выступил против Рюрика на тинге вождей раньше, чем мой отец. Единственный из всех северных конунгов!

Яромира тряхнула косой и замолчала, чтобы перевести сбившееся дыхание. Она волновалась, Чеслава видела это. Волновалось гораздо сильнее, чем должна была.

Но нынче, стоя перед кметями в мужицких портках да рубахе, в накинутом на плечи плаще князя, без привычных, милых взору украшений, пылая гневом, Яромира напоминала отца. Таким, каким Чеслава застала его лишь на излете, когда Ярослав Мстиславич еще не заматерел, еще не успокоился под гнетом ладожского венца и престола. Когда жена еще не смягчила его крутой нрав. В ту самую первую зиму, когда воительница только-только пришла на Ладогу.

— Княжна, я не… — Стемид чуть потупился.

Он не склонил упрямой головы, но взгляд его дрогнул, и он растерянно взлохматил ладонью волосы на затылке.

— Ярлфрид.

Чужой говор резанул по ушам, и Чеслава ощерилась раньше, чем себя осознала. Она круто повернулась одновременно с дюжиной кметей, что собрались у костра.

В тени в нескольких шагах от них стоял конунг Харальд. Неведомо, сколько он пробыл там, неведомо, сколько услышал, пока не ступил вперед, и не позволил пламени себя осветить. Неведомо, сколько уразумел, толком не зная языка.

Он назвал их княжну грубым, чужим именем, напоминавшим больше скрежет метала.

— Ярлфрид, — повторил конунг Харальд, не удостоив взглядом никого, кроме Яромиры. И сказал еще несколько слов на своем скрежещущем языке.

И она принялась что-то отвечать, и Чеслава ушам не могла поверить, что такие грубые слова вырывались изо рта их нежной княжны. Потом Яромира оборвала себя и потупилась. Прошептала что-то едва слышно и вновь повернулась к Стемиду, заговорила уже гораздо тише, чтобы не долетело до чужих ушей.

— Мой отец всегда доверял твоему суждению, воевода. Но нынче твою зоркость притупила ненависть, направленная не на того.

Яромира ушла прежде, чем кто-либо успел молвить и слово. А следом за ней, в гнетущем молчании, ступил обратно в темноту и конунг Харальд, которого проводили тяжелыми взглядами.

— Она ему люба, — Буривой шепнул Чеславе едва ли не на ухо.

Так, чтобы лишь она услышала.

Воительница прикусила язык. Негоже ей говорить чужому воеводе, что тот, верно, объелся белены.

— Твои глаза тебя обманывают, господин, — мрачно буркнула Чеслава.

— Напрочь. Это ты не видишь дальше своего носа, — он отчего-то осердился на нее, вздохнул с досадой и ушел, громко выругавшись напоследок.

Утром лагерь снялся с места. Князь отрядил три дюжины человек, чтобы вернуть Яромиру на Ладогу. Чеслава, наслушавшись чужих разговоров, скрепя сердце, сама пошла к Ярославу Мстиславичу и попросилась проводить княжну. Тот отказал. Мол, воительница нужна ему в войске, нужна ему в битве. И у нее духа не хватило поведать князю о разговоре накануне вечером. О том, что к ним вернулась совсем уже другая княжна.

Яромира уезжала одна: Крутояр оставался с отцом. В другое время Чеслава подивилась бы. И как токмо тот упросил князя? Какие слова нашел, чтобы убедить не возвращать себя на Ладогу связанного по рукам и ногам? В другое время, да. Но нынче волновало воительницу совсем иное.

Отряд, увезший княжну, отправился в путь ранним утром, едва солнце выглянуло из-за туч. Яромиру провожали немногие: большинство спешно собирало лагерь, готовясь к дальней дороге. Среди тех, кто пришел, был и конунг Харальд.

Глупые слова воеводы Буривоя не шли у Чеславы из головы, и невольно она стала пристальнее присматриваться к чужаку. И к княжне.

Они стояли поодаль друг от друга. Яромира простилась с отцом, обняла брата. И подошла к смирной кобылке, которую к ней подвел сам князь. С конунгом Харальдом она не обмолвилась и словом, но как он на нее смотрел… Пристально, жадно, провожая взглядом каждое движение, словно хотел запечатлеть ее на сердце.

Чеславе сделалось и жарко, и стыдно, и она заставила себя отвернуться.

Когда Яромира забиралась в седло, она чуть склонилась, и из-за ворота рубахи ей на грудь выскочил шнурок. Воительница ожидала увидеть на нем привычную лунницу: обереги обе княжны получили еще в далеком детстве. Но вместо полумесяца на шнурке болталось незнакомое, грубое, потемневшее от времени кольцо. И по тому, как поспешно Яромира его схватила и убрала подальше от чужих глаз, Чеслава поняла, что княжна хотела сохранить его втайне.

Когда отряд скрылся за изгибом дороги, и пришедшие проводить разошлись, Чеслава увидела кое-что еще. Словно мало ей было кольца на шее княжны… Конунг Харальд развернулся самым первым и зашагал прочь, и воительница бросила ему вслед недобрый взгляд. И застыла на месте. В старый, потрепанный шнурок, которым тот перетягивал волосы, была вплетена девичья лента.

Больше говорить было не о чем.

«Прав воевода Буривой. А я слепая, хоть и один глаз у меня сохранился», — думала Чеслава позже, когда тронувшееся в путь войско растянулось по извилистой дороге длинной змеей.

Она ехала верхом одна. И сама не хотела себе в том признаваться, но скучала. Как-то привыкла, что пришлый воевода оказывался постоянно рядом с ней. Сердилась, фыркала, бурчала, ворчала. Но привыкла, прикипела. А теперь было ей словно пусто. И давящее, нехорошее чувство скреблось в груди. Мыслила первой к нему подойти, догнать его, уехавшего далеко вперед — поближе к князю и княжичу. Но одернула саму себе. Не хотела навязываться. Да и обижалась на него самую малость.

Пошто выругал ее вчера? Да, не углядела она, что чужой конунг не сводил с княжны Яромиры алчущего взгляда! Но стоило ли злиться из-за такого пустяка? Главное, что могла она углядеть вражескую стрелу или удар меча, приметить, из какой стороны метнули копье. Могла залатать рану, могла подставить плечо, могла прикрыть спину.

Велика ли беда, что не заметила ничего? Зачем же воевода Буривой ее обидел? Сказал, что дальше своего носа Чеслава не видит! Это она-то, которая била ровно в цель лучше многих, у кого все глаза целы были. Она-то, которая на свежем снегу могла разглядеть белого зайца! Которая спиной чуяла, коли нападали тайком⁈

Это как она могла не видеть дальше собственного носа?..

Стиснув зубы, Чеслава крепче перехватила поводья. К воеводе она первой не подступится. Так решила.

Воительница подавила горестный, невеселый вздох. Застоялась на одном месте, заскучала, вот и загрустила. Вот и полезли в голову глупые, бабьи мысли. Не могла она тосковать без воеводы, которого повстречала лишь пару седмиц назад. Да и надоел он ей уже.

Нужно подождать немного. Добрый бой ей поможет. Встряхнет хорошенько. Голову освежит. Мысли дурные прогонит.

Да.

Нужно немного подождать.