Яромира. Украденная княжна

Кметь с косой III

На четвертый день пути, у самой границы ладожских земель, отряд князя остановился на ночлег в небольшом поселении. Оно было последним из тех, что находились под защитой Ярослава. Уже на утро им предстояло перейти реку и оказаться в чужом княжестве.

Князя в этих краях привечали нечасто, и люди расстарались. Натопили баню так жарко, что и после третьего пара из нее все выскакивали алые с головы до ног и сладко ныряли в по-осеннему холодную заводь. Староста велел вытащить наружу столы и накрыть там пир, и жители принесли, кто что мог, но непременно все самое лучшее.

Чеславе подобное было в диковинку. Она нечасто сопровождала князя в мирное время. Обычно он оставлял ее в тереме, вместе с княгиней, когда по весне или по осени объезжал свои земли. Когда же в ладожское княжество приходила война, то было уже не до пиров и не до чествований. Они нигде не останавливались и проносились мимо всех поселений, и лишь изредка брали что-то из рук высыпавших на дорогу людей, которые хотели проводить в дальний путь дружину.

Потому-то нынче Чеслава и поглядывала удивленно по сторонам, наблюдая, как женщины все несли да несли на ломившиеся от снеди столы новые горшки и миски. Князя здесь любили.

Банька после четырех пыльных дней пути заставила воительницу размякнуть и расслабиться. Коли постараться, то и вовсе можно было забыть обо всем, что произошло. Про пропавшую княжну, про вече да варягов, прочно обосновавшихся в Новом Граде.

Чеслава покосилась на князя: тот сидел во главе стола и толковал о чем-то с местным старостой. Дружинники негромко переговаривались, осторожно прикладывались к чаркам с хмельным медом: Ярослав посулил наказать, коли кто переберет, и проверять на себе никто не желал.

За столом сыскался бы только один понурый, хмурый кметь. Мрачный Вячко сидел поодаль ото всех, на самом-самом краю лавки. Почти не ел, а пил еще меньше. Чеслава приглядывала за ним краем глаза, но не подходила и не заговаривала.

Было такое горе, которое человек должен переживать сам.

— Отец! — тишину опустившегося на поселение теплого осеннего вечера разрезал звонкий голос Крутояра.

Мальчишка, запыхавшись, бежал наверх по крутому холму, следом за ним семенила местная ребятня. Княжич вместе с ними ловил рыбу в реке, но что-то или кто-то их всех встревожило и вспугнуло.

— Там всадники… — остановившись напротив столов, выпалил он и согнулся пополам, упираясь ладонями в бедра. — На том берегу… и дым валит.

Люди всполошились. Ярослав поднялся со скамьи и подошел к сыну, а следом за ним встала и вся дружина. Они были без оружия, без брони — нашто вздевать ее после бани. Теперь же Чеслава нервно поглядывала в сторону избы старосты, где они сложили свои мечи и щиты. Подозвав жестом Вячко, она указала себе за спину и что-то негромко шепнула на ухо. Кметь понятливо кивнул и ускользнул прочь, никем не замеченный: все глядели на княжича и толпившуюся вокруг него детвору.

— Какие всадники? — спросил Ярослав.

Чеслава глубоко втянула носом воздух. Почудилось ей, или и впрямь едко запахло дымом?

— У них на знаменах двузубцы, — скороговоркой выпалил Крутояр.

В ладожском тереме он подслушал немало чужих, не предназначенных для его ушей разговоров, чтобы знать, что двузубцы на своих знаменах вышивали варяги.

Вновь Рюрик.

— Куда они скачут? — Ярослав помрачнел на глазах.

— Туда, — Крутояр махнул рукой в противоположную от себя сторону. — Мы их сбоку увидали.

Изменившийся ветер донес теперь уже до всех горький запах дыма, и Чеслава поняла, что ей не почудилось. Князь привычным жестом сунулся к поясу за ножнами и досадливо выругался сквозь зубы. Он забыл, что был нынче не при оружии.

Вячко вовремя вырос за спиной у Чеславы. Он держал в руках с десяток воинских поясов и мечей старших гридней и принялся молча их раздавать. Приняв свои ножны, Ярослав мазнул по кметю внимательным взглядом, но ничего не сказал. Он шагнул вперед, и дружинники, кто был при оружии, последовали за ним. В спины им доносились взволнованные голоса жителей общины. Вторя взрослым, от испуга захныкала детвора.

— Ты куда пошел? — Чеслава оглянулась и увидела, что за ними под шумок увязался княжич. — Отец уши надерет.

— А ты ему не говори, — мальчишка сверкнул дерзкой улыбкой, и воительница покачала головой.

Они дошли до обрыва, внизу которого протекала река и росла небольшая дубовая рощица. С того места до чужих земель оставалось меньше одного полета стрелы: спуститься к берегу да перейти по шаткому мосту, и окажутся они в маленьком Велеградском княжестве. Все вокруг было как на ладони: они видели и густые леса, и убранные к зиме поля, и низины, и холмы, и даже болотце где-то вдалеке. А еще высоченный столп густого, сизого дыма. В вечерней тишине крики людей разносились далеко-далеко, на много полетов стрел, и потому те, кто стояли на холме, их хорошо слышали.

Одно с другим сопоставить было нетрудно. Огромный столп черного дыма, что взвивался в небесную высь; крики людей; всадники с двузубцами Рюрика; небольшое Велеградское княжество, неспособное выставить рать…

Кмети зашумели, переговариваясь. Чеслава и сама поймала себя на том, что почти вытащила из ножен меч.

Она покосилась на князя: с застывшим лицом тот стоял впереди всех на шаг и, уперев ладони в бока, глядел прямо перед собой. На черный густой дым. Горели избы и клети, горели овины с убранным зерном, горели люди…

Протиснувшись вперед, в нескольких шагах от отца застыл и княжич. Широко распахнув глаза, он всматривался то в смурные лица гридней, то в далекий пожар.

— Это не наша земля, — Ярослав, наконец, отвернулся и оглядел собравшихся на холме гридней. — Нечего попусту стоять.

И, пройдя мимо расступившихся дружинников, направился обратно к избам. На лицах кметей Чеслава увидала отражение собственной растерянности. Они смотрели князю вслед, но никто не решался заговорить. Первым сказать то, что лежало у всех на душе.

— Княже, — воительница шагнула вперед, все еще держа ладонь на рукояти меча. — Там же люди…

— Не мои люди, — сурово отрезал Ярослав, даже не остановившись.

— Но…

— Чеслава! — князь повернулся к ним и пригвоздил воительницу к месту суровым взглядом. — Позабыл я что-то. Разве спрашивал я твоего совета?

Насупившись, она чуть опустила голову и подалась плечами вперед.

— Ты не спрашивал, господин, — мрачно отозвалась Чеслава в звенящей тишине.

— Еще кто-то чает мне что-то сказать? — глядя поверх ее головы на столпившуюся позади дружину, спросил князь.

Молчание послужило ему ответом, и Ярослав невесело усмехнулся.

— Выступаем засветло, до восхода, — велел он и ушел прочь.

Проходя мимо Чеславы, кмети неловко что-то бормотали, пытаясь не то успокоить, не то утешить. С решением князя не согласны были многие, но лишь воительница осмелилась сказать об этом вслух. За что и взъярился на нее Ярослав.

Может, был он прав. Ему надлежало радеть о Ладоге и о своих людях. Коли бросаться всем на подмогу, можно дружину раньше срока извести. Ведь неизвестно, что приключилось там… Быть может, подожгли избы да перебили жителей. Или же устроили ловушку для дружины Ярослава. Ведь слово о том, что созывалось княжеское вече, ушло далеко-далеко за пределы соседних земель. Засевший в Новом Граде Рюрик не мог об этом не знать. Вот и послал небольшой отряд, чтобы разведали, а, коли повезет, и цапнули княжескую дружину.

Князь-то, может, и был прав. Но внутри все равно поднималось тягостное, муторное чувство. Не пришли на выручку. Стояли да смотрели, как горят чужие избы. Молча слушали крики людей…

Чеслава осердилась на саму себя. Совсем она размягчилась. Прожитые в тепле и довольстве зимы из доброго кметя превратили ее в плаксивую девку. Осталось носом начать хлюпать да сырость развести прямо на глазах у всей дружины.

— Почему отец не помог им? — со стороны не скрытого повязкой глаза к ней подошел Крутояр.

Ну, вот. У княжича, как и у нее, глаза были на мокром месте. Чеслава усмехнулась. Дожила воительница. Сравнивает себя с безусым мальчишкой. Она посмотрела на Крутояра и пожала плечами.

— Он князь. Ему виднее.

Они вернулись в поселение, и Чеслава мимо столов, которые по-прежнему ломились от снеди, прошла прямо к наспех натянутому навесу, где лежали их плащи и переметные сумы. Ни есть, ни веселиться больше не хотелось. Весь тот мирный настрой, что царил совсем недавно, улетучился, словно его и не было никогда. Кмети ходили хмурые. Князь вошел в избу к старосте, которую ему одному отдали на ночь, и больше оттуда не выходил.

Никто из дружины и так не забывал, куда и для чего они ехали. Что им грозило. Но коли раньше знали они об этом лишь из писем да чужих рассказов, то нынче убедились воочию. С хазарами все давно воевать привыкли. С тем, кто был похож на них самих, — нет.

Утром выступили рано, еще до рассвета, и весь путь до пепелища, откуда до сих пор поднимался в небо дым, Чеслава прошла, дыша через раз. Они увидели там ровно то, что ожидали: разоренное поселение, сожженные дотла избы, разбросанное по земле, бесхозное и никому больше не нужное зерно. А ведь какие-то руки его сеяли. А потом жали урожай, собирали сноп за снопом, колосок за колоском…

Мертвые тела валялись повсюду.

Ярослав железной хваткой держал затылок сына, прижимая его лицо к своей рубахе и не позволяя глядеть на то, что творилось вокруг. Внезапно он натянул поводья, остановив лошадь, и вскинул ладонь, заставив и без того притихшую, немногословную дружину замолчать. Они прислушались и вскорости уловили не то детский плач, не то собачий скулеж.

Чеслава не стала разбираться. В мгновение ока соскочила с лошади и помчалась в сторону, из которой доносился звук. Повиновавшись взмаху руки Ярослава, трое кметей, среди которых и Вячко, бросились следом за ней. Прикрыть спину, коли будет нужда.

Находкой оказалась девчушка зим шести-семи. Ей повезло дважды: сперва она спряталась в огромной копне сена, и ее не нашли варяги. А после до нее не добрался огонь, ведь жила она с отцом да матерью в самой дальней избушке на краю поселения.

Девчушка доверчиво жалась к Чеславе, которая нашла ее и пронесла на руках мимо пепла и тлеющих углей, а воительница не знала, что с ней теперь делать.

Они проехали разоренное поселение и остановились чуть поодаль, а потом вернулись и целый день складывали огромный погребальный костёр. Мертвых людей следовало предать огню.

Вечером же, когда над поселением вновь поднимался столп густого, едкого дыма, уставшие, измотанные воины устроились на ночлег в соседней роще. Для трапезы обошлись хлебом из дома и вяленым мясом. Разводить большой костер нынче не хотелось никому. Они даже воду в котелке греть не стали: так и похлебали холодной из ручья.

Ярослав пришел поглядеть на найденыша воительницы. Девчушка весь день ходила за Чеславой хвостиком и ни с кем не говорила, и начинала хныкать, коли теряла ее из вида. Зато сейчас сидела довольная и сытая, привалившись плечом к теплому боку Чеславы. Сонные серые глазенки у нее совсем уже слипались, она то и дело их терла и зевала.

— Как твое имя? — Ярослав, чтобы не пугать, опустился на бревно напротив них.

— Даринка, господин, — девочка выпрямилась и интуитивно придвинулась к Чеславе еще ближе.

Высокий, дюжий князь, на поясе которого висели ножны, ее пугал.

— Ты видела, кто на вас напал, Даринка? — спросил Ярослав, и девчушка задрожала. Слезы невольно хлынули из глаз, и она принялась размазывать их по щекам.

Все еще всхлипывая, она кивнула.

— Видала… маменьку и тятеньку порубили… чужие, злые люди!

— Почему чужие?

Даринка заплакала еще горше. Чеслава обняла ее одной рукой за плечи и бросила на князя хмурый взгляд. Ну, пошто он соплюшке этой душу бередит? Видно же, что девочка испугана… хнычет вон, всего боится, ее от себя не отпускает. Зачем ей на ночь глядя вспоминать, как ее мать и отца зарезали?

— Г-г-говорили не по-нашенски, — всхлипнула Даринка, и воительница устыдилась своих мыслей.

Неспроста Ярослав девчушку пытал. Зато теперь, окромя них, есть видок, что поселение сожгли варяги.

Видно, что-то отразилось у Чеславы на лице, потому что князь, поглядев на нее, нахмурился.

— Может, отослать ее в Ладогу? Пока ушли недалеко, — воительница все же рискнула заговорить.

— Нет. Она поедет с нами. Расскажет то, что сказала мне, на вече. Будешь за ней приглядывать. Раз уж это ты ее отыскала.

И князь ушел, не дав воительнице и рта открыть. Впрочем, она бы и не решилась, потому что весь день Ярослав ходил мрачнее самой черной тучи.

Они все были нынче не веселы: все же смотреть на загубленные жизни простых людей было нелегко, сколько бы лет человек ни прослужил в дружине, сколько бы смертей прежде ни видал. Убивать врага во время сечи — то одно. А вот так… рубить мужиков, баб, стариков, малых детей… Сжигать избы в мирное, тихое время… Чтобы устрашить. Чтобы запугать. То совсем другое. Никакого сердца не хватит, чтобы на такое глядеть.

А они глядели. И носили, носили людей к месту, где сложили для них последних костер.

А еще был запах. Въевшийся в кожу, горький запах дыма и костра, который преследовал их, куда бы они ни пошли. И даже вдалеке, в месте, в котором они заночевали, он все еще ощущался. От него першило в горле, он не давал нормально дышать, разъедая не то легкие, не то сразу сердце.

Но не только разоренное, сожжённое дотла поселение заставляло князя мрачнеть.

Он корил себя за легкомыслие. Когда только получили они послание из Нового Града, он лишь посмеялся. Не поверил прочитанному. Да и мысли были забиты близившимся сватовством Яромиры. Нынче Ярослав злился на самого себя. Следовало иначе отнестись к дерзкому письму от варягов. Да и потом… даже когда собирался на вече, даже тогда он не до конца все понимал.

Не понимал до конца, с чем они столкнулись. Какая лютая сила и злоба им противостоит.

А теперь было уже поздно. Ничего не исправить, ничего не изменить.

Ладоге не избежать нового немирья, как бы Ярослав ни старался. Варяги поймут лишь один ответ: кровью да железом. Коли почуют слабину, растерзают в мгновение ока. На вече князьям предстояло договориться и созвать единую рать, и он пока и представить не мог, как им это удастся.

Договориться. Легко сказать, да сделать трудно.

Завозившаяся Даринка отвлекла Чеславу от мрачных мыслей. Она покосилась на светловолосую головенку: девчушка уже сладко сопела, заснув прямо сидя. Отогрелась, наплакалась…

— Тебе, видно, на роду написано, безродных под свое крыло принимать, — до воительницы донесся невеселый голос Вячко.

Тот хоть и посмеивался, а глядел серьезно. Кметь сидел напротив на бревне, вытянув ноги, и медленно жевал кусок хлеба, оставшийся после трапезы.

Чеслава тоже усмехнулась. Вячко-то бил словами, себя не щадя. И это было правильно. Коли сам над собой насмешничаешь, то никому другому и не захочется тебя уколоть в больное место. Она по первости тоже про некрасивое свое лицо да про единственный глаз частенько зубоскалила. Отбила многим охоту шутить.

— А ну цыц, — беззлобно приказала воительница. Слишком уж довольным выглядел Вячко. — А то тебе велю за соплюшкой присматривать.

— А вели, — он сверкнул белозубой улыбкой, теперь уже искренней. — Я всегда сестру хотел, — сказал, вздохнул и погрустнел.

Навалились воспоминания о доме и родных, которых он больше не имел права так называть. Чеслава ничего не стала говорить.

— Я присматривать не гожусь, — Вечеслав вскинул жесткий, серьезный взгляд. Вина и сожаление грызли его денно и нощно. — Я Яромиру подвел… и ее подведу, — и он резко взвился на ноги и зашагал прочь, к месту ночлега.

Воительница пожалела, что заговорила с ним об этом. Чем больше времени проходило, тем сильнее ей становилось его жаль. Она уже и не помнила, что когда-то винила его в том, что приключилось с Яромирой.

Той ночью Чеслава долго ворочалась и крутилась на своем месте, не в силах заснуть.

Девчонка пригрелась у ее правого бока, и она слышала ее ровное, спокойное дыхание. Воительница привыкла спать одна. Всегда одна, всегда чуть в стороне от остальных кметей. Сперва такое правило для нее завел князь: все же баба в мужской дружине, пусть и страшная, пусть и в портках. Потом, много зим спустя, когда кмети приняли ее за свою целиком и полностью, старая привычка с ней по-прежнему оставалась. На ночлег Чеслава устраивалась вроде бы рядом, а вроде бы и нет. Коли мерзла, то терпела. Ни к кому не подползала, теплом другого человека не согревалась.

А тут… она больше не была одна. И Чеслава совсем не ведала, что ей теперь делать.

В ту ночь задремать ей удалось лишь под утро. А когда открыла глаза, первое, что сделала: нашарила рукой пустое место подле себя. Она еще во сне почувствовала, что Даринка куда-то подевалась. Сердце заболело, потому она и проснулась мигом, хотя спала совсем немного. Вскочила на ноги, тревожно оглядываясь, и выдохнула спустя долгую минуту, когда увидела девчушку подле других кметей. Та с любопытством наблюдала, как мужчины собирали переметные сумы, крепили седла на лошадях, вдевали мечи в ножны. Ее не прогоняли. Напрочь, показывали, коли что-то спрашивала, а один из кметей даже поднял и посадил себе на шею, чтобы ей было лучше видно.

Утро встретило их всех густым туманом, но опустившаяся на землю сырость скрыла, наконец, горький запах дыма. Чеслава поглядела наверх, но не смогла увидеть небо сквозь плотное серое марево. Осень рано пришла в эти края, и не к добру. Не приведи Перун воевать по осени.

Разговоры дружинников стихли, словно по щелчку пальцев: к ним подошел князь. Чеслава повернулась, чтобы встретить его хмурый взгляд.

— Варяги могут быть где-то поблизости. Мы не знаем, покинули они княжество или нет, — сказал Ярослав. — Я отправил в терем Бажена: он всех предупредит.

Воины согласно закивали, кто-то недовольно указал на небо.

— Ни зги не видать… словно сам Перун против нас ополчился.

— Не неси околесицу! — князь тут же его одернул.

А Чеслава перехватила быстрый, встревоженный взгляд, который бросил на отца стоявший сбоку от него Крутояр.

— Строй не разбивать, не отставать, не растягиваться, — хмуро велел Ярослав.

— Да, княже, — согласно загудела дружина.

Чеслава поморщилась. На душе свербело, словно сердце чуяло беду.