Йарахонг. Город и тьма

Глава 16. Разгром (часть 2)

Фасад городской библиотеки Йарахонга, выходивший на площадь, украшали симметричные ниши, по две с обеих сторон от входа. В каждой стояла статуя. Четыре полукруглых углубления и четыре мифических животных, высеченных из белого камня. Глубины как раз хватало для того, чтобы за скульптурой мог укрыться человек.

Игнасий спрятался в крайней нише, занятой шестиногим олегем, каждая лапа которого заканчивалась трехпалой дадонью. Кажется, он символизировал тайну и тягу к знаниям.

Игнасий выглядывал чуть выше холки оленя, сбоку от его раскидистых рогов. Все лучше, чем маячить в белом посреди улицы. Да и моноптер отсюда хорошо просматривался. Фигуры стоящих людей виднелись в освещенной середине колоннады так четко, будто их нарисовали краской.

Жрецы Ахиррата ссорились. Голоса дробились и разлетались скачущим эхом. Отдельных слов было не разобрать, но сомнений не оставалось: согласия меж ними нет. Внезапно одна из фигур переменилась, уменьшилась и тяжелой горной галкой вылетела наружу. Игнасий смотрел на нее, не отрывая глаз, пока она не скрылась за краем здания.

Вот он, ответ на загадку черной птицы, не дававшую ему покоя! Превращение. И скорее всего, с помощью святыни, созданной богом искажений. Как она к ним попала? Была подарена? Потеряна? Украдена?

Игнасию никогда раньше не приходилось слышать, чтобы кто-нибудь в городе превращался в галку, но многие ли внимательны настолько, чтобы заподозрить птицу? Пернатые везде. К ним так привыкли, что обращают не больше внимания, чем на резьбу на стенах или булыжники под ногами. А ведь именно эта галка следила за ним немалую часть дня. Именно она — Игнасий был уверен — подбросила реликвию Инаша в огненный храм. И она же могла незаметно подслушивать, вызнавать секреты и слабые места в течение долгого времени. Неудивительно, что пророкам удалось так легко разжечь свары и отвлечь внимание от себя.

Игнасий так задумался, что пропустил момент, когда со ступеней моноптера спустилась девушка. Она шла, пригнувшись, крадучись, но это было бесполезно: ее силуэт все равно отчетливо выделялся на фоне подсвеченной колоннады. Она высматривала что-то в темноте, но вдруг испуганно замерла, а затем резко развернулась и побежала.

За ней, отставая на несколько шагов, мчалась свора чудовищ.

Позади неторопливо следовало существо, завернутое, как в кокон, в подвижную тьму, бурлящую, перетекающую с места на место. Вертикальное, похожее на веретено с заостренным верхним концом, ростом чуть выше человека, оно бесшумно скользило над самой поверхностью мостовой.

Игнасий похолодел. Ему уже случалось видеть такое в детстве. Разумеется, не вживую, а на страницах старой книги. Он нашел ее на одной из верхних полок, когда перечитал все, до чего мог дотянуться. Рисунки старого художника искусно изображали порождения темных богов, ужасные и притягательные одновременно. Игнасий не мог оторваться от страниц, пока не дочитал книгу до конца, а потом еще много ночей просыпался от кошмаров. Со временем впечатления сгладились, затертые другими книгами и занимательными историями, но надпись под этим рисунком он помнил до сих пор. «Доспех избранного жреца тьмы».

Изгнанный бог тьмы вернулся.

На половине пути ты снова теряешь решимость. Губы и подбородок начинают дрожать, шаги укорачиваются, замедляются. Сколько же с тобой мороки, дитя. Пожалуй, и правда стоило поискать кого-то более зрелого, хотя в тот момент особенно выбирать не приходилось. Предвкушение смешивается с ядовитой досадой. Ты что-то бормочешь. Беззвучно, одними губами.

— Громче, дитя. Если не желаешь стать немым.

Голос звучит пренебрежительно-резко, но сколько можно заботиться о твоих чувствах! Даже в случае, если ты, дитя, до сих пор необходим.

— Пожалуйста, — лепечешь ты еле слышно.

Ты просишь о том, чтобы перебить их собственными руками, как того глупого чужака? Похвальное желание!

Ты до крови закусываешь губу и мотаешь головой так, что немытые лохмы бьют тебя по лицу.

— Пожалуйста, — повторяешь упрямо, — пожалуйста, можно их оставить живыми? Всех, кроме главы?

— Оста-а-авить? — голос шуршит, как сминаемая жесткая бумага и бьет, точно плеть. — Ты глуп, дитя. Глуп, жалок и беспечен.

Оставить, чтобы они жили? Чтобы лелеяли мечты о мести? Чтобы вскоре вернули своего бога? Это нелепо!

Тьма, обволакивающая тебя, шипит злой змеей. Ты дергаешься, как от удара. Глаза наполняются влагой. Тебя не узнать, дитя. Куда подевалась твоя ненависть? Как клокочущая яростная страсть в твоем сердце обернулась жалобным скулежом? Ты жалок в своем унижении, дитя. Они все виновны, забыл? Врагов нельзя оставлять в живых. Ты понял?

Ты быстро сглатываешь и киваешь. Голова мотается на тонкой шее, как у тряпичной куклы.

Ты замолкаешь и смотришь только себе под ноги. Колени, бедра и ступни передвигаются равнодушно, безжизненно. Правильно, дитя. Хорошие мальчики должны подчиняться своему богу. Баргесты бесшумно скользят рядом, подстраиваясь под твой шаг. Скалят игольчатые клыки, прижимают уши, готовые в любой момент сорваться рысью.

Ты идешь, погруженный в мысли, и не чувствуешь, как меняется город вокруг тебя. Витражные стекла, раскрашенные лица барельефов, живые цветы в кадках теряют избыточные оттенки. Люди за тонкими стенами вздрагивают, теряют нить разговора и бездумно таращатся в пространство. Пытаясь понять, что именно они ощутили, тянутся неловкими пальцами к вышнему миру. Кто-то бормочет и мечется во сне. Неужели в этом городе сегодня остались спящие? Внимание мелких божков облепляет тебя, будто мошкара. Ты не чуешь и этого. Твое восприятие далеко от совершенства. Но пока о них можно не тревожиться. Они разрозненны и слишком слабы, чтобы принимать их всерьез. Сперва необходимо добить оставшихся приспешников Ахиррата.

Твое рваное дыхание и участившийся пульс дают понять, что ты опять что-то задумал. Вот непоседливый ребенок! Ты делаешь вид, что волочешься нога за ногу, но мышцы напряжены. Глаза украдкой из-под ресниц косят то в одну сторону, то в другую. Высматриваешь пути побега? Глупое дитя. Твои примитивные желания слишком очевидны.

Ты резко машешь рукой и командуешь баргестам бежать. Видимо, полагаешься на внезапность. Твари подчиняются с радостью и злым азартом, а ты бросаешься в другую сторону. Тьма позволяет тебе сделать несколько десятков шагов. Надежда вспыхивает в твоем мозгу так ярко, что ее, должно быть, видно с соседней улицы. Наивное дитя!

Тебя подхватывает около узкого проулка, сбивает с ног и закутывает в полотнище темноты так плотно, что не высунуть и носа. Довольно. Ты дал клятву. Тьма теперь в твоем сердце, в твоих легких, в твоих зрачках. Тебе некуда и незачем бежать. В другое время ты мог бы порезвиться, но теперь это отвлекает от важной цели.

Именно таким, туго запеленутым в тьму, как младенец в одеяло, ты достигаешь границы главной площади и останавливаешься на ее краю. Короткая пауза не повредит. Ожидание делает месть слаще.

Ты широко распахиваешь глаза от неожиданности, когда из панциря-кокона без всякого твоего участия выхлёстывают тонкие, как паутина, нити и хватают низко летящую птицу. Галка кричит и дергается, пытаясь вырваться, но ее упорства недостаточно. Крылья быстро теряют силу. Птица падает испорченной игрушкой, еще в воздухе превращаясь в нечто иное.

Только когда она оказывается на земле, ты понимаешь то, что было очевидно с самого начала. Это обращенный человек, один из твоих врагов. Он изломан и смят. Он больше не дышит.

Ты чувствуешь торжество? Чувствуешь? Прислушайся к себе. Как сладостно это ощущение, когда враги сами летят в расставленные сети, будто их привлекает твое вожделеющее ожидание! Стоит подождать немного, чтобы посмотреть, кто еще спешит к смерти раньше остальных. Например, как вон та девчонка, чей силуэт так бесстыдно темнеет на фоне колоннады.

Дальше все происходит быстро. Луна предательски высвечивает морды баргестов. Девчонка пугается и бежит, спотыкается и падает. Баргесты мчатся вперед, не задерживаясь даже на миг, нужный для того, чтобы порвать ей шею. Незачем. Она и так в западне. А там, впереди, гораздо больше горячей крови.

Ты скользишь над мостовой позади баргестов в своем плотном коконе. Тихий, послушный. Так бы всегда. Проникся предвкушением? Возможно, скоро стоит ослабить поводья и позволить тебе мстить собственными руками, как ты и хотел с самого начала.

Твой внезапный крик становится неожиданностью. Он разносится на всю площадь:

— Бе-е, — и прерывается.

«Бегите!» — пытаешься сказать ты. Но краткий миг — и язык, горло и связки больше не в твоей власти.

— Бе-е-ерегитесь, ничтожные! Ибо ваш час пришел! — вылетают из твоего рта слова, усиленные вышней тьмой.

Тьма шипит и скрежещет позади твоего затылка. Контроль ослаблять рано. Нет ничего хуже непослушных детей.

Ты опять двигаешь челюстями, напрягаешь горло и легкие, но изо рта не доносится ни звука. Глупый мальчишка! Верховному жрецу не пристали подобные глупости. Видано ли — призывать жертв к бегству. Пугать — еще куда ни шло. Думается, тебе пока больше не нужен голос. Побудь немым. Позже ты научишься послушанию. О, непременно научишься. Но сейчас нет времени терпеть твои дурацкие выходки. Пора насладиться местью.

Баргесты врываются на освещенный пятачок, заливая его собой, как дождевой поток наполняет русло ручья, как ночь врывается в тело дня. Смертные, лишенные покровительства Ахиррата, слабо дергаются. Они уже не могут ничего изменить. Нанести баргестам или тебе хоть какой-то вред? Нет, их жалкое оружие на такое не способно.

Тьма торжествующе хохочет. Оглядись. Колоннада полна мертвых, раненых, умирающих. Ты чуешь этот восхитительный запах крови, страха и отчаяния? Запомни его, дитя, запомни хорошенько. Именно так пахнет свершившаяся месть. Тьма всегда выполняет обещанное. Теперь ты счастлив?

Из середины твоего покрова вытягиваются длинные непроницаемо-черные нити. Разумеется, все, что требуется, можно сделать и руками, но свободу тебе возвращать рановато.

Взмах нитей. Прикосновение к выпуклому боку каждого из оставшихся светильников. Тонкое стекло хрустит. Сыплются осколки. Огонек дергается и гаснет. Вот и хорошо. Раньше подобной мерзости не было, и теперь не будет.

И площадь заполняет тьма.

Рани завис над мостовой в шаге от земли. Вот только не шагнуть, как ни старайся. Тьма держала его мягко, почти бережно, и очень надежно. Он проверял. Можно было моргать, поворачивать голову, шевелить пальцами, но стоило двинуться чуть резче и шире — и душное одеяло кокона сжималось на теле. Не шали. Не дергайся. Не будь. Не живи.

Рани зажмурился. Бессильные злые слезы потекли по щекам но, не достигнув подбородка, впитывались в тьму. В носу захлюпало. «Сопля! Рани Сопля! Гля, парни! Опять скулит. Вот умора!» — голоса в ушах зазвенели так отчетливо, будто их обладатели стояли совсем рядом. Издевательски хохотали, тыча пальцами. Но ведь они остались в прошлом. Он сам раскидал их там, в трущобах, они больше не посмеют сунуться. Неужели их слова так и останутся внутри? Насовсем, навсегда? Рани потряс головой, отгоняя непрошенную мысль. Хотя бы это ему позволено.

Нет, не так он представлял себе могущество. Совершенно не так. Что он теперь может? Сопля. Червяк. Ничтожество. Еще хуже, чем раньше. Рани беззвучно заскулил, позволяя слезам течь. Он отдал тьме все, что мог. Соломенную лошадку, последнее, что осталось от мамы, а вместе с ней всего себя. Целиком. А что получил взамен? Силу рук, которые все равно не слушаются. Зоркость глаз, да и ту чужую.

Тьма не спеша волочила кокон с Рани над самой землей от одного лежащего тела к другому. Везде было одно и то же. Скрюченные пальцы, раззявленные в смертном ужасе рты. Одежды, пропитанные красным. Острые морды баргестов тыкались в темное месиво, то ли обнюхивая, то ли лакая пролитую кровь. Тьма напитывалась местью, как присосавшийся клещ. Рани всем телом чувствовал, как нарастают ее сытость и довольство.

— Теперь ты счастлив? Вот он, убийца твоей матери, — прошелестело над ухом, позади затылка, со всех сторон.

Рани попятился бы, если б мог. Эта безвольная туша со слюнявым ртом и закатившимися глазами — глава храма? Всезнающий и самодовольный?

— Бывший глава, — хихикнуло рядом, — так что, дитя, ты счастлив?

Рани столько раз представлял себе месть, дрожа по ночам в своем холодном логове. Теперь наконец исполнилось то, о чем он так долго грезил. Он искал в себе ликование, радость, хотя бы их слабую тень, и не находил. Внутри гнездилось только горе да отвращение пополам с тошнотой. А с ними муторное выматывающее бессилие. Как в кошмарном сне, когда хочешь бежать, но не можешь сдвинуться с места.

— Не хватает одного, — зашипело над ухом, — Здесь был еще один человек.

Рани ощутил, как его челюсти и язык зашевелились сами по себе. Голос изо рта прозвучал как чужой:

— Выходи, последний. Тебе не скрыться.

Баргесты подняли головы, насторожились. В следующий миг они сорвались с места, рассыпавшись по площади.

Кокон с Рани медленно поворачивался вдоль своей оси. В какой-то момент мальчику почудилось движение на краю площади, но он тут же отвел глаза. Может, если не смотреть, то и тьма ничего не заметит. Довольно. Рани больше не желал ей ничем помогать.

Беспорядочный бег баргестов внезапно прервался. Один из них — Рани четко видел даже в темноте — принюхался, затрусил в сторону и остановился позади колоннады. Кто-то лежал там, на мостовой. Думал затаиться? Остальные твари неуловимо быстро развернулись, будто поменяв местами морду и хвост, и побежали туда же. Все-таки нашли. Рани стало досадно и горько, хотя жалеть было вроде не о чем. Быть может, этот человек виновен не меньше прочих.

Кокон дрогнул и скользнул вбок так, чтобы стало видно, что происходит. Короткий вскрик, взмах руки, хрип, выгнувшийся в агонии позвоночник — и все заслонили клубящиеся непроницаемые тела баргестов. Кончено.

Но то, первое, движение мелькало совсем с другой стороны. Значит, здесь оказался кто-то другой, а тот человек, быть может, спасся. Неуместная радость захлестнула Рани, и он тут же перепугался. Тьма увидит и поймет. Она всегда догадывается.

— И все-таки ты счастлив, дитя, — удовлетворенный шепот зародился над макушкой, а оттуда сполз к переносице, — возможно, ты не совсем пропащий.

Рани быстро кивнул, сдерживая облегчение. Ему удалось замаскировать чувства. А значит… он оборвал себя, побоявшись додумывать мысль. Кто знает пределы божественного могущества.

— Да, дитя. Об этом стоит сожалеть, — шепот все не умолкал, — но пока что невозможно принять покровительство над Йарахонгом так, как это делали прочие. Одного тебя для этого недостаточно. Сперва надо выбить все сильные фигуры, что еще остались в этом городе. А стоит показать свою силу, и тогда многие — о, многие! — придут под нашу руку. Сами явятся, добровольно и без принуждения.

Бесплотный голос исчез для того, чтобы скоро появиться вновь.

— Прислушайся, дитя. Ты чуешь, чуешь их внимание? Они как раз идут сюда. Очень кстати. Не хватало еще вылавливать их по норам.

Полукруглая дверь в башне Искажений отворилась, выпустив несколько пригоршней света, желтого, как сливочное масло. Вместе с ним наружу показались два юнца. Один с цыплячьими волосами, второй с шевелюрой цвета молодой травы. Оба выглядели серьезными и сосредоточенными, что обычно не было для них свойственно.

Внимательный наблюдатель, способный проникать в суть людей и вещей, мог бы обратить внимание, что хрусталик, сетчатка и нервные окончания их глаз искажены так, чтобы ощущать не свет и тьму в привычном человеку спектре, а тепловое излучение. Полезное улучшение для ночной прогулки. Впрочем, такого наблюдателя не существовало. Ни поблизости, ни даже, возможно, во всем Йарахонге.

В эту самую минуту юнцы щурились и морщились, пытаясь поскорей привыкнуть к изменившемуся зрению. Если что-то еще и было искажено в их телах, внешне это ничем не проявлялось. Ребята повертели головами и сошли с крыльца, одновременно коснувшись ногами вымощенной площадки. Один — левой подошвой, другой — правой.

Они разговаривали вполголоса, не забывая зорко поглядывать по сторонам.

— И все же, почему ты уверен, что мы отыщем святыню сегодня? После стольких упущенных лет?

— Сегодня, не сегодня — какая разница! — зеленоволосый досадливо тряхнул головой, смахивая прядь со лба.

Второй хмыкнул.

— Теперь мы о ней знаем, и потому обязаны искать, — твердо добавил зеленоволосый и для пущей убедительности рубанул воздух ребром ладони.

Другой помолчал и добавил:

— Кишками чую: мы ее скоро увидим.

— И больше не упустим, — подхватил первый, — ведь мы решили, что станем делать.

— А владыка Нанутлишочи нам подскажет, кто виновен в смерти Старшей. Он был с ней в тот момент, хотя и ничем не смог помочь. Теперь, когда мы оба стали старшими, мы знаем это точно.

Их голоса удалялись, делались все тише и неразличимей. Дверь, ведущая в башню Искажений, выждала, пока ребята отойдут еще немного, и закрылась за ними сама. Свет отпрянул от крыльца и поспешил втянуться в смыкающуюся щель.