Йарахонг. Город и тьма

Глава 13. Рани Тьма

— Тьма.

Слово звучит в неподвижном ночном воздухе. Короткий шипяще-протяжный звук. Как шелест ресниц, как биение крови в ушах, как неуловимое движение теней на границе зримого.

Ты всё-таки вздрагиваешь, хотя и ожидал чего-то подобного. Зрачки расширяются так, что кольца радужек почти теряются. Бестолковое сердце заполошно бьется в ребра.

Выдох. Вдох.

Клубящийся густая темнота окутывает твое тщедушное тельце, льнет к потной коже и вздыбленным волоскам. Ты чувствуешь, как она послушна движению мыслей и пальцев? Попробуй, испытай.

Ты недоверчиво распахиваешь глаза ещё шире, хотя это кажется невозможным. Пытаешься прорвать взглядом тьму. Нет, неправильно. Ты все делаешь не так. Опусти веки. Позволь себе смотреть насквозь, напрямую, без этих нелепых подпорок — человеческих органов зрения. Видишь? Пятна на внутренней стороне век становятся прозрачней, сквозь них просвечивают силуэты. Они все уверенней складываются в очертания крыш, стен, твоих собственных рук. Грубая каменная кладка, на углу раскрошившаяся и сыпучая, травинка, пробивающаяся у края мостовой, линии и бороздки на ладонях. Ты видишь? Видишь. Хороший, послушный мальчик.

Ты шевелишь пальцем, и поток тьмы, ощутимый, вещественный, движется вместе с ним. За ним взметается пыль, гнется трава, с куста слетают листья. Ты неуверенно машешь рукой, сжатой в кулак, и угол стены сминается, трещит, сыпется каменной крошкой. Ты подпрыгиваешь — и тьма послушно подхватывает тебя, вздымая до верхних окон, а затем плавно опускает. Ты смеешься так радостно и звонко, как могут смеяться только счастливые дети.

И почти сразу замолкаешь, хмуришься. Твой триумф некому видеть. Он не полон без твоих чудовищ, без тех, кто так долго тебя притеснял. «Они бы только посмели что-нибудь сказать, а я им тогда как-ак…» — твои примитивные мысли вспыхивают в мозгу так ясно и четко, что их несложно понять. Что ж, это и впрямь досадно. Но ты еще не знаешь своей новой силы. Пока ты щурился, прыгал и размахивал кулаками, тьма разворошила соседние ночлежки и подняла с лежки зверят.

Смотри, смотри. Вот они. Напуганные, озябшие, не понимающие, что выгнало их из гнезда, выстланного старыми одеялами.

Они оглядываются по сторонам и вдруг видят тебя. И кричат от страха.

В тебе и впрямь теперь есть, чего бояться. Силуэт окружающей тебя тьмы гораздо выше и крупнее маленького тельца, а у ног чернильными протуберанцами вьется и бурлит что-то хищное, зубастое. Завеса напротив твоего лица тает. Так надо. Ты тоже хочешь этого.

— Э-э-это… Это же С-сопля, — заикается один. По его штанам расползается мокрое пятно.

Другие просто визжат нечленораздельно, как бессловесные твари. Помнишь? Они и раньше не были людьми. Нечего их жалеть.

— Это Сопля! Сопля! — надрывается звереныш, позабыв все остальные слова.

Один из них пытается бежать, но ноги спутаны нитями тьмы. Добрая, сладкая жертва в начале верного пути.

— Я больше не Сопля, — глухо рычишь ты.

Хороший, послушный мальчик. Лицо снова заволакивает темным.

— Я Рани! Меня зовут Рани!

Ты мчишься, как вихрь, сметая их с пути, позабыв про кулаки и свою новую силу. Зверенышей сносит в стороны. Тот из них, что орал громче всех, отлетает затылком в стену. Ты слышишь тяжелый влажный удар. Поделом. Он сам виноват. Они все виноваты сами. Им ещё повезло, что ты, глупое дитя, позабыл про клыкастые пасти, что ждут у твоих ног. Но ничего. Смех кипит и пузырится в горле. Твоем? Или в тех бесчисленных горлах рядом с тобой? Не важно. Запомни этот смех и этот маленький триумф. Теперь ты можешь отомстить. Теперь мы отомстим им всем.

Ты больше не медлишь и не оглядываешься. Шаг, другой — прочь, прочь! Куда ты направишься? Что станешь делать? Пока не время натягивать поводья, пусть это будет ещё одним испытанием. Не только люди выбирают себе богов.

Неподвижный воздух пахнет страхом и кровью. Ветер вовсе не нужен, чтобы принести это знание, напротив, он бы только помешал. Слишком много этот зазнайка возомнил о себе.

Вдалеке идет бой. Ты не слышишь его, не ощущаешь множества незримых взглядов, направленных туда. Тебе это и не надо. Ты пока слишком слаб. Тебе довольно тëсанных булыжников под ногами да тишины. Улица, по которой ты идешь, будто вымерла, ни стрëкота цикад, ни огонька. И хорошо, и правильно. Тебе сейчас ни к чему лишнее внимание.

Ты наконец замечаешь темных тварей-баргестов подле себя, остромордых, острозубых и остроухих, сильных и гладких, источающих слабый аромат дыма и горячего свечного воска. Нет же, глупый, они не причинят тебе вреда, они здесь вовсе не за этим. Ты недоверчиво сжимаешь губы, но все-таки протягиваешь ладонь. Робко касаешься одного из них. Баргест довольно гнет спину и лижет пальцы полупрозрачным темным языком. Как ни странно, это ободряет тебя. Как мало нужно для того, чтобы человеческий детеныш почувствовал себя смелее. Но ты же не забыл о своей мести? О нет, разумеется, помнишь. Ты нехотя отнимаешь руку от спины баргеста и ускоряешь шаг. Хорошее, послушное дитя.

В храме пророчеств оказалось пустынно. Линкей ожидал встретить там гораздо больше народу. Он помнил это место многолюдным, шумным, занятым в любое время суток.

Сегодня в полутемном притворе его встретила одна-единственная жрица с широко расставленными глазами на бледном лице, с нервно закушенной губой. Она чего-то боялась. Не иначе, как беспорядков в городе. Но Линкея проблемы храма пророков не должны были касаться. Его задача важней.

Он церемонно склонил голову.

— Я бесконечно благодарен, что милосердный Ахиррат позволил мне…

Худенькая жрица схватила его за запястье и дернула внутрь. Дверь захлопнулась за спиной.

— Я открыла тебе только потому, что у меня было видение, — резко выплюнула она.

— Видение про мои дела? Про найденного Юржина? Где он?

Она досадливо отмахнулась:

— Да не про него, про меня. Но про это попро… посмотрю тоже. Вдруг… — она осеклась, как будто вспомнила что-то неприятное.

Девушка постояла в неловком молчании, словно думала, пускать пришельца в алтарный зал или — ну его — перебьется, и наконец посторонилась.

Пол в зале был искусно выложен каменной мозаикой: переплетение линий и цветов. В центре пола царило раскрытое серебряное око, знак бога-пророка, Ахиррата, стены зала терялись в темноте. Освещена была только часть зала у дальней стены. Алтарный камень, фиолетовый с блестящими слюдяными прожилками, окружало несколько свеч, укрепленных в ветвистых подсвечниках. У подножия камня стояла почти плоская бронзовая чаша-жаровня на треноге. В ней шаяли угли.

Линкей потянул из-за пазухи заготовленный для подношения Оммале, богу торговли, мешочек с благовониями. Он сам не знал, зачем взял его с собой, выходя на поиски Юржина с постоялого двора. Но вот он пригодился.

Жрица одобрительно кивнула, Линкей развязал шнурок, стягивавший горловину, и наклонил мешочек вниз. Измельченные кристаллики мирры и камфоры струйкой посыпались на разогретую жаровню. Зашипели, затрещали угли, вспыхнули малиновым, разгорелись ярче. Густой тёплый аромат заполнил ноздри, напоминая о нагретой солнцем древесине, о раскаленном песке.

Жрица опустилась на колени, сцепила пальцы в замок. Чуть поколебавшись, Линкей последовал ее примеру. Губы девушки беззвучно двигались, плечи напряглись, зрачки застыли под полуопущенными ресницами. Так продолжалось несколько минут. Наконец она устало поникла.

— Я ничего не вижу, — тусклым голосом проговорила она, — мне следовало сразу признаться, что это так. Но я думала, после прошлого видения…

Она вдруг вскочила на ноги и вытянула шею, к чему-то прислушиваясь. Через мгновение Линкей тоже ощутил: извне накатила волна жаркого воздуха, задержалась, сбивая дыхание и мысли, дрогнула и полетела дальше.

Жрица широко улыбнулась и закружилась, не стесняясь чужака, рассмеялась негромко и радостно:

— Ну наконец-то. Я верила, я знала, что все сойдется хорошо. Может, теперь владыка снизойдет и до меня. Подожди, я попробую снова.

Она повторно опустилась на пол и прикрыла глаза. Линкей не знал, что думать. Что произошло? Чему он стал свидетелем? Он перебирал в голове все, что когда-то слышал об обрядах и ритуалах Йарахонга. Могло ли оказаться так, что сегодня и сейчас у города сменился бог-хранитель? Тайком? Ночью? Невероятно.

Линкей, разумеется, не входил в круг посвященным и не владел такими знаниями, но он умел слушать, запоминать и делать выводы. И он был убежден: этот наполненный людьми и высшими силами город умудрился столько десятилетий пребывать в мире только потому, что божества соблюдали общие договоренности и каждый сдерживал другого. Хрупкая, неустойчивая система, если разобраться. Ткни пальцем, и она посыпется в пропасть, увлекая за собой многих.

— Нет! — вдруг выкрикнула жрица, — это невозможно!

В ту же секунду двери храма содрогнулись.

Перед тобой вырастает фиолетовая громадина, вся в каменной резьбе и завитках. Вот он, твой враг, и не только твой. Ты ещё не знаешь, но со многими недругами лучше расправляться именно в такой момент: пока нет дома ни их самих, ни их прихлебателей. Пока они отвлечены на кого-то другого и не ожидают удара сзади. Если подумать — поразительная, самонадеянная беспечность.

В твоей груди клокочет ненависть, бьется в ребра. Сощуренные глаза, сжатые кулаки. Ты не бывал здесь со дня смерти матери, но сколько раз, пробудившись в слезах, ты представлял, как врываешься сюда, пламенея местью. Как уничтожаешь это здание целиком, разнося по камешкам. Как эти жалкие черви, называющие себя жрецами, захлебываются в слезах и крови.

Ждал. Мечтал. Надеялся.

Так входи же.

Ты киваешь. Твои губы дрожат, но ты закусываешь их до крови, не давая воли. Ты срываешься на бег и, не оставляя себе шанса остановиться, ударяешь в дверь плечом, усиленным тьмой. Изукрашенная створка трещит. Выпуклые детали резьбы из мягкой древесины сминаются, осыпается лак и краска. Глупое дитя. К чему тратить силы, когда дверь можно просто потянуть за кольцо. Ладно, эту часть вторжения можно великодушно оставить тебе, поступай, как знаешь. Ты бьешь в дверь кулаком, ссаднив на костяшках кожу, отступаешь на шаг и снова впечатываешься плечом.

Дверь поддаётся. Она и не могла выстоять. Ты вваливаешься внутрь, сохраняя равновесие только благодаря поддерживающей тебя тьме, и замираешь, прислушиваясь. Баргесты, клубящиеся вокруг, рычат, пятятся, топорщат выступающие хребты. Чуют чуждую божественную силу, наполняющую храм. Ты ощущаешь её тоже. Не бойся, дитя: старый глупый Ахиррат ничтожен без своих верных. Это тебе не пламя, не ветер и не скалы, его сила — не чистая стихия, а люди и предвиденье. И именно их он сегодня упустил.

Вокруг никого. Многочисленные служители Ахиррата не выбегают на шум, не пытается тебе помешать. Ты разочарован? Нет, это иное чувство. Ты упрямо наклоняешь голову и плечи, как будто борешься с сильным встречным ветром, и шагаешь в алтарный зал. Баргесты беззвучно скулят за твоей спиной.

В полутемном зале двое. Маленькая женщина на коленях перед алтарем — голова втянута в плечи, уши зажаты ладонями — и мужчина в не-жреческих одеждах вполоборота между ней и дверью. Его лицо напряжено, пальцы сжаты на рукояти кинжала. Ты не их ожидал здесь увидеть. До тех, нужных, ты доберешься позже, не сомневайся. А пока придется смириться с теми, кто есть.

Ты нерешительно двигаешься вперед. Тёмная пелена вокруг твоего тела частично рассеивается, сквозь нее проглядывает то локоть, то острое исцарапанное колено. Мужчина выхватывает кинжал, становится в защитную стойку. Выставляет остриё перед собой. Глупый, глупый смертный.

Признайся, ты желаешь с ним позабавиться? Давай, не стесняйся. Он не ровня твоим обретенным силам и не причинит настоящего вреда.

Ты машешь кулаком. Темный поток, похожий на бесшумный осиный рой, вырывается в сторону смертного. Недостаточно быстро. Человек без труда уклоняется, росчерк кинжала рассекает тьму. Тоже безрезультатно. Ты бьешь снова. Он отпрыгивает в сторону. Не нападает. Пытается оценить твои силы? Или честь не позволяет ему сражаться с ребенком?

Ты подпрыгиваешь. Тьма усиливает движение твоих мышц, и ты пытаешься попасть по нему снова, метя сверху вниз, в лицо. Он уходит от удара, приседает, перекатывается и рвет дистанцию. Все-таки решился. Тычет острием туда, где должны быть твои рёбра. Если бы не сгустившаяся напротив сердца чешуйка из тьмы, эта история тут бы и закончилась. Баргесты за твоей спиной не позволяют ему ударить повторно. Одна из тварей выстреливает длинным телом и щелкает зубами у самого его носа. Он отшатывается.

А этот человек неплох. Быстр и ловок, хотя пик его сил уже позади. Да, он не столь юн, как пытается казаться. Всего минута — а у него сбито дыхание. Тем не менее, он мог бы стать тебе неплохой заменой. Жаль, не согласится. Для того, чтобы это понять, достаточно поглядеть в его суженные зрачки и сжатые губы. Нет, разумеется — сломить или соблазнить можно каждого, слабости подтачивают всех. Но сейчас для этого недостаточно времени.

Всё. Довольно. Это начинает надоедать.

Резкий смех, подобный треску рвущейся ткани, заполняет пространство. Жрица, пытавшаяся незаметно отползти куда-то за алтарь, вскрикивает и замирает, вжавшись в пол. Предвиденье играет с ней злую шутку, парализуя волю безнадежностью. Мужчина вздрагивает, рефлекторно оглядывается на неё — и теряет драгоценный миг. Тебе, несмотря на неловкость, наконец удается его задеть. Поток тьмы обжигает бок, и он теряет равновесие. Баргесты вцепляются в лодыжки и икры, терзают, тянут. Сила их пока невелика, но ему хватает. Он пытается кромсать их кинжалом, сталь проходит насквозь, не задевая их тел. Он ранит собственную ногу, шатается и падает на колени. Пальцы разжимаются, клинок звенит об мозаичный пол, и тьма тут же оплетает человека, сковывая движения. На пророчицу можно пока не глядеть. Вряд ли в ближайшие минуты она осмелится пошевелиться.

Что ж, это оказалось несложно. Если бы вместо паломника и насмерть перепуганной неумехи ты застал тут искусного воина, чьи умения усилены способностью предугадывать действия противника, такого, какими были жрецы Ахиррата во время последней войны, тебе бы пришлось несладко. А тут — пара минут, и все готово.

Ты ведь желаешь стать сильнее, дитя? Тогда тебе придется еще немного потрудиться. Твой маленький алтарь с давленым жуком бесценен, но все-таки слаб. Нужно кое-что помощней. Вот этот камень вполне подойдет, требуется всего лишь отсечь от него прежнего владельца. Он наш враг, так что моральных проблем с этим быть не должно. Ведь так, дитя?

Ты оглядываешься на фиолетовый с блестящими прожилками алтарь. Переводишь взгляд на спутанного тьмой человека, а затем — на выпавший из его руки кинжал. Да, ты все понял верно. Есть множество способов отсечь бога от его алтаря и паствы, но этот, с кровью, — самый надежный и быстрый.

Ты отводишь глаза. Кусаешь губы. Пальцы с обкусанными ногтями тянутся к лицу.

Ты разочаровываешь, дитя. Жаждешь мести — и останавливаешься на её пороге. Этот человек — чужак. Его жизнь ничего не значит. Это всего лишь инструмент, материал. Он просто очень удачно оказался в нужном месте. Ты сделаешь это сам, или так и будешь ждать, пока дело выполнят за тебя?

Ты дергаешься, когда твою маленькую кисть обхватывают незримые пальцы. Голосовые связки сводит спазмом. Нет, тебе не позволено кричать: верховный жрец тьмы обязан вести себя достойно. Теперь, когда ты им сделался, побороть сопротивление твоих мышц стало совсем несложно. Ты наклоняешься, пальцы сжимаются на еще теплой рукояти, и делаешь шаг к пленнику. Расширенными от ужаса глазами следишь, как твоя левая рука хватает мужчину за волосы, оттягивая голову назад. Обнажается горло. Тонкая кожа, трахея, кровеносные сосуды. У тебя не выходит ни зажмуриться, ни отвернуться. Рука с зажатым в ней кинжалом взлетает и падает, рассекая беззащитную плоть. Спазм ненадолго отпускает твои голосовые связки. Непослушные губы бормочут: «Во имя Тьмы!»

Хлещет кровь. Часть ее на твоей груди и руках, другая, большая, — на алтаре врага. Она пузырится и шипит, падая на камень. Вьются струйки ароматного пара: железо и соль мешаются с миррой из жаровни и еле уловимыми пионами. Минута — и посторонние примеси тают, оставляя гарь, уголь и кровь. Там, куда она упала, фиолетовая глыба теперь изъедена черными бороздами и кавернами. Алтарь сопротивлялся чуть дольше, чем этого стоило ожидать, но он пал. Полюбуйся, как это прекрасно: алое на чёрном.

Чувствуешь? Поток силы, соединяющий вышний мир с грубым тварным, окреп, протянулся жилистой, надежной рукой. Чуждые эманации, заполнявшие храм, иссякли. Ты ощущаешь всю эту мощь и торжество?

Прискорбно. Ты не желаешь торжествовать. Не хочешь наслаждаться зрелищем. Похоже, в твоем мозгу снова крутится единственная мысль: только бы это не было реальностью, только бы это поскорее закончилось. Слабое, глупое дитя. Но пока необходимое. Что ж, передохни. Можно тебя ненадолго отпустить.

Ты падаешь на четвереньки, скулишь, льешь слезы. Тебя тошнит, хотя желудок пуст. Ничего, скоро свыкнешься. Сложно лишь первые несколько раз.

Докончить начатое теперь получится и без тебя. А сделать это необходимо: кое-кто возомнил себя слишком хитрым и шустрым.

Милиса сжалась в комок. Перед её глазами мелькали видения, множество видений. Бесчисленные варианты будущего. Почему они пришли именно сейчас? Почему не раньше, не тогда, когда она так о них молила и так старалась увидеть? Нет ответа: Ахиррат молчит.

Вот она сидит, замерев от ужаса, моля богов о пощаде. Может, чудовище насытится чужаком, а ее, маленькую и ничтожную, не заметит и пройдет мимо? Еще чуть-чуть, и чужак падает, оплетенный тенями. Кровь хлещет на нее, свернувшуюся в клубок за алтарем. Милиса кричит от ужаса. Твари вцепяются ей в ноги, в руки, в лицо. Обжигающая боль. Смерть.

Вот она пересиливает себя и пытается смотреть на бой, не жмурясь и не отводя глаз. А когда чужак-защитник падает, подхватывает юбки и бежит прочь, вон в ту приоткрытую дверь. На полпути запинается об метнувшуюся ей под ноги тварь и растягивается на полу, ободрав руки и колени. Жуткий ребёнок в черном коконе смотрит на нее, как будто увидел впервые, и выстреливает потоком тьмы. Обжигающая боль. Смерть.

Вот она вскакивает, хватает тяжелый ветвистый подсвечник. Кричит и, неловко размахнувшись, швыряет во врага. Снаряд не долетает, вскользь задевая чужака по голове. Он падает. Жуткий ребенок в черном коконе смотрит на нее, как будто увидел впервые, и выстреливает потоком тьмы. Обжигающая боль. Смерть.

Вот она…

Нет, всё бессмысленно! Во всех вероятностях боль и смерть, что бы она ни делала. И ничего кроме.

Милиса всхлипнула, содрогнувшись всем телом. Бог не лгал. Видения правдивы, и то, первое, мимолетное, правдивее всех. Она и правда прожила дольше, впустив чужака. Если бы не он, быть бы ей уже мертвой.

Милиса скорчилась за алтарем. Зажмурилась, хотя и знала, что это не поможет. Все было как во сне. Руки и ноги ослабели и ощущались чужими. Мгновения растянулись в мучительные часы.

Милиса услышала глухой удар и сразу за ним — звон металла об пол. Там, за камнем, что-то происходило, но она не отваживалась взглянуть. Кровь хлынула на алтарь, часть капель попала на нее. Жуткая вонь ударила в ноздри и сразу беззвучный вопль сотряс стены храма. Мир дрогнул и расслоился. В одном слое остался Ахиррат-пророк, в другом — Милиса, дрожащая, слабая, бесконечно одинокая.

Реальность кувыркнулась, рассыпалась на множество игольчатых частей, — и пересобралась заново. Милиса слышала стук собственного сердца, свист дыхания и чей-то плач. Свой? Чужой? В центре зала будто провертели невидимую дыру, и сквозь нее потекло тяжелое, давящее, жуткое. Алтарь, к которому она прижималась, внезапно ожег ей бок. Милиса дернулась, вскрикнула, вскочила на ноги и, путаясь в тяжелых юбках, бросилась бежать.

Она не сделала и нескольких шагов. Что-то горячее вцепилось ей в ноги. Боль пронзила икры. Лодыжка хрустнула и подломилась. Игольчатые зубы выхватывали куски из бедер, живота, груди. Пасть щелкнула у лица. Нестерпимая боль. А затем — темнота.