Йарахонг. Город и тьма

Глава 11. Искры в коробке

Многие из тех, кто живут в Йарахонге достаточно долго, умеют слушать город.

В этом нет ничего необычного. На такое способны старожилы многих городов. Иногда, выходя из дома, чувствуешь, что весь мир вокруг благодушен и расслаблен, напоен дремотной негой. Или, напротив, собран и сердит. В такие дни — берегись и, если повезет, сумеешь избежать проблем. А может, и нет.

Игнасию голос города был хорошо знаком. Прислушиваться к нему давно вошло в привычку.

Весь этот день Йарахонг лихорадило. Сначала это было заметно едва-едва, только если хорошо присмотреться. На первый взгляд, город по-прежнему благодушно щурил глаза и усмехался — цветастые одежды, беззаботные голоса, солнечные зайчики на мозаиках и позолоте. Но в уголках улыбки уже тогда скрывалась тревожная тень, которая выросла и окрепла к ночи. Смешинки и яркие блики сменились гримасой боли. Пламя свар вспыхивало тут и там, разбрасывая искры. Те, на кого они падали, загорались следом. Во всем были виноваты жрецы Ахиррата. Но только ли они?

Игнасий шёл по улице. В который раз за эти бесконечные сутки. Кажется, он толком и не останавливался. Так, замирал на мгновение, чтобы вдохнуть, и нужда снова подталкивала его вперед.

Ноги потяжелели от усталости, желудок сводило голодом. Огонек внутри фонаря мерцал, проявляя неровным пятном лишь ближайшую стену, расписанную яркими красками, да мостовую под ногами. Зря он взял его у Олы. Зря согласился. А ведь порадовался было вначале — думал, что идти со светом станет приятней. Но получилось наоборот.

Улицы в центральной части города, обычно увешанные фонарями, сегодня тонули в темноте. Дурацкая стекляшка в руках давала лишь небольшое световое пятно, но взамен забивала зрение и не давала приспособиться глазам. Почему он не погасил ее сразу? Из-за ложной убежденности, будто свет — это безопасность? Как бы то ни было, эту группу людей Игнасий заметил, только чуть не наткнувшись на них. Они стояли неподвижно и удивительно тихо, неясной, неопрятной кучей. От них отчетливо несло брагой и паленым волосом. Ждали его?

— Слушай, ты же истинник, да?

Игнасий устало вздохнул и шагнул влево, пытаясь их обойти. У него не было ни времени, ни желания вступать в разговор. Один из них, крупный, массивный, ухватил его за плечо. Игнасий попытался сбросить руку, но бугай держал крепко.

— Да не трепыхайся ты, — примирительно бросил другой, невысокий и тучный, с перебинтованным лицом, — ты ж истинник? Мы у тебя спросим кой-чего, ты ответишь, и пойдешь дальше по своим делам.

— Я спешу. Руки убрал.

Пальцы нехотя разжались. Игнасий наконец сбросил руку со своего плеча и скосил глаза, незаметно оглядываясь. Люди обступили его кругом. Нехорошо. Но страх перед такими показывать последнее дело.

Игнасий расправил плечи, встал как можно независимей и приподнял фонарь. Ага, синие одежды, на груди и рукавах вышивка в виде капель. Роса. Те, в чей храм он сегодня вломился незваным, вытаскивая избитого Юржина. Хорошо, что мальчик сейчас в безопасности и не увязался за Игнасием, иначе встреча рисковала стать еще более неприятной. Теперь все зависело от того, успели ли жрецы росы узнали о вторжении. В животе похолодело. В случае чего, отбиться он не сумеет.

— Что за дело у Эаллы-росы среди ночи к представителю Яэ-истины? — тон Игнасия был предельно сух и официален.

— Прошу, выслушай. Мне очень надо знать, прав я был или нет, — забинтованный икнул и пошатнулся.

Он был всерьез и основательно пьян, а про вторжение в храм, видимо, был пока не в курсе. Хоть что-то хорошее.

— Я не задержу тебя надолго. А потом, если хочешь, мы даже проводим тебя, куда надо, а то неспокойно нынче, — голос забинтованного стал умоляющим, — и это… хочешь яблочко? Небось, голодный, да? Мальда, дай ему.

Оказавшаяся рядом женщина протянула что-то Игнасию, и он непроизвольно сжал пальцы. Придётся соглашаться. Так просто его не отпустят. Пожалуй, он мог бы что-то наплести или надавить авторитетом уважаемого в городе храма, но долг служителя Истины давил сильней чужих рук.

Мрак и все изгнанные! Он снова теряет драгоценное время и как только пытается поймать события, они ускользают из пальцев. Но как знать — сегодня все так переплетено и взаимосвязано, что может, и эта встреча тоже важна. Возможно, не зря боги свели их на улице. Игнасий поморщился, как от головной боли, и кивнул.

— Говори. Только быстро.

Забинтованный оказался на удивление хорошим рассказчиком. Изрядное количество выпитого вовсе не мешало ему, а только делало рассказ ярче и цветистей. Игнасий слушал, и события вставали перед глазами так явственно, как будто он присутствовал при них сам.

Глава Росы, а именно им оказался забинтованный толстяк, был ранен. Ожоги на лице отчаянно болели, а гордость страдала еще сильней. Он злился на вероломство храма Искр. Виданное ли дело: клясться в дружбе, призывать отбросить старую вражду, заключать союз — а затем подсылать мальчишку с жутким артефактом! Его помощники поймали и заперли паршивца и вместе с Главой помчались разбираться с Искрами. А те сидели у себя так спокойно, будто ничего не произошло. Пришлось долго орать под окнами, чтобы негодяи показались наружу. Зайти внутрь самим? Нашел дурака! Разве после такого им можно доверять? А в собственном храме всякий стократ сильней, чем на улице.

— Что случилось? — наконец поинтересовался один из служителей Искр.

И вид у него, сволочи, был скучающий и сонный.

— Вы подослали мальчишку с коробкой, полной искр. Вы пытались меня убить, а теперь спрашиваете, что случилось? — зарычал Глава Росы.

А эти бессовестные только недоверчиво покачали головами:

— Это невозможно. Шкатулка Искр утрачена пять лет назад. Ее разбили в щепки такие же болваны, как вы. Светлоликая Хатт ее не воссоздавала.

— Не лги мне! — заорал, брызгая слюной, глава Росы, — её только что принес в мой храм мальчишка! Он получил ее от жрицы в ваших цветах! Как ты объяснишь вот это?

Он размотал бинты на лице, и в неровном свете, проникающем из окон храма Искр, стали видны пунцовые пятна ожогов и волдыри, сочащиеся сукровицей. Ни бровей, ни ресниц — всё сожжено. Жрец Искр, подавшийся было к нему поближе, отшатнулся.

— Зачем ты нанес себе эти раны? Только для того, чтобы обвинить нас? Это переходит все границы!

Жрец Искр выпрямился, скрестив руки на груди. Наморщил лоб, нахмурился.

— Если не лжёшь, отдай шкатулку мне. Я сразу пойму, та ли она. Ты же точно взял ее с собой.

Глава Росы болезненно скривился от обращения на «ты». Совсем, гады, приличия потеряли. Пренебрегают богом. Ничего, он им это припомнит позже.

— Ну нет! Только взамен на паршивку, которая подослала мальчишку! Да мы вернем вашу девку назад, не бойся. Только сперва поучим уму-разуму. А если будет несговорчива — вернем частично. Ха!

— Никого я тебе не отдам. Катись со своими прихвостнями и ложной коробкой в бездну. Или куда захочешь. Только загляни к целителям, что ли. От твоей рожи блевать хочется. Мерзость.

Глава Росы кивнул одному из своих, крепкому и мрачнолицему, и тот дернул за руку оказавшуюся слишком близко жрицу Искр. Притиснул к себе, сжав за плечи. Девица взвизгнула, затрепыхалась.

— Тогда заберем её. А когда найдете виновницу, тогда и обменяем. Но поспешите, а то за целостность я не отвечаю.

Девица застыла. Служители искр потемнели лицами. Несколько ударов сердца все молчали. Кто в замешательстве, кто торжествующе, кто испуганно.

Внезапно девица извернулась и вцепилась зубами в державшую её руку. С треском проскочила искра. Пальцы невольно разжались. Девчонка то ли отбежала, то ли отлетела в сторону, а в открывшуюся грудь чужака брызнул пучок ослепительно-ярких искр. Мужчина успел отвернуться, но несколько огоньков упали на шею и воротник. Зашипела, испаряясь, вода. Запахло паленым.

Глава Росы исступленно заорал:

— Вот вы и показали свое лицо! А ещë отпирались! Прикидывались невинными! С божеской силой нападаете на людей! Кто теперь поверит в вашу невиновность?

Стрелявшего ударили. Он упал. Кто-то закричал. Захлопали ставни. Новые огоньки шипели и гасли в выступившей на коже жрецов влаге, никому не причиняя вреда. Даже простая, самая безопасная роса способна стать щитом. А то и мечом.

Сверкали оранжево-желтые вспышки — только успевай зажмуриваться, чтобы не ослепнуть. Мягко, едва заметно, сияли капельки воды. Жрецы росы, все, как один, дюжие и крепкие, молотили кулаками. В грудь! В челюсть! В живот! В городе запрет на кровопролитие, так? Про синяки и шишки речи не шло! Непонятно откуда, не из-за пазух же, появились увесистые дубинки. Роса россыпью мелких брызг висела в воздухе, растекалась тонкой пленкой по камням. И вот уже жгучие огоньки начали терять силы, гаснуть на подлете, а ноги все чаще оскальзываться. Храбрые воины Эаллы-росы плескали водой направо и налево. Сбивали прицел искр, заливали глаза противников. Дело шло к победе, сокрушающей и бесспорной.

Один из старших Искр бросил несколько слов, каких именно — не различить, младший мальчишка сорвался с места и убежал в темноту. Решили спрятать слабых? Вот и хорошо, вот и славно. Так еще проще побеждать. Жрецы росы удвоили натиск, — еще чуть-чуть, и!…

Глава Росы рассказывал и всё сильнее горячился. Жесты становились шире, гримасы на обожженном лице жутче, а речь — путаней и бессвязней.

Внезапно он остановился, прикрыл глаза, опустил уголки губ и продолжил уже совсем другим тоном:

— Я швырял росу в лица, не задумываясь, не испытывая мук совести. Что вода? Она стекает и все. Никакого вреда от силы, данной благодатным Эаллой, одна польза. А если оттого противник проморгает удар кулака — это уже не божья забота. Но я дерзнул зайти дальше. Плеснул в жрицу водой и задержал влагу чуть дольше, не давая стечь сразу.

Он снова замолк, тяжело задышал и сжал кулаки так, что ногти впились в ладони.

— Я смотрел на её лицо под тонким слоем воды, на выпученные глаза с красной сеткой сосудов, на пряди мокрых волос. Она скребла пальцами по коже, но никак не могла вдохнуть, и слабела, слабела. Она сейчас утонет, — понял я. Я топлю эту женщину своими руками. Силой Эаллы-росы, самого мирного и доброго бога! Я ужаснулся и отозвал влагу. Жрица упала на колени и долго кашляла, никак не могла отдышаться. А я стоял и думал: с чего это я взял, что чем-то лучше них? Они-то, конечно, сволочи и гады, но неужто я должен им уподобиться? Я ощутил себя ужасно, непростительно, чудовищно трезвым и остановил своих. Мы развернулись и ушли. Как куда? Конечно, пить!

Он бормотнул ещё что-то неразборчивое и пошатнулся. Один из стоявших рядом придержал его за плечо.

— Пошли пить, значит. Тут недалеко такой славный кабачок есть. Там не спросят, трезв ты или пьян и где бывал до этого, а просто нальют добавки. Ты думаешь — я пьянь и убийца, — он стукнул себя кулаком в грудь, — думаешь, ведь так? И ты прав. Но ты посмотри на меня ещё раз, истинник, посмотри. Вот сюда смотри, не отворачивайся!

Он придвинулся ближе и ткнул пальцем себе в щёку. Волдырь лопнул, из него потекла желтовато-кровянистая жижа. Игнасий сглотнул, подавляя тошноту, и отвел глаза.

— И вот сюда погляди, — глава Росы захватил в горсть свой широкий рукав с вышивкой в виде серебряных капель и потряс кулаком, — и скажи, кто из нас был прав-то? Я справедливо требовал с них расплаты? Или на самом деле это я мразь, а они невинные мышки?

Игнасий тёр переносицу и молчал. Что он мог ответить? Благодаря рассказу Юржина было ясно: из-под изнанки этих событий, как и из-под прочих в этот день, проглядывают лиловые мантии пророков. Глава храма Росы — жертва интриг. Но жертва злая, недалëкая и кусачая, готовая вцепиться в любого, на кого укажут как на врага. Сочувствия такие не вызывают. Он ведь действительно, а не понарошку был готов пытать и топить людей, а остановился лишь чудом.

Как хорошо было раньше, когда на истину и ложь указывала божественная сила. Можно было не гадать мучительно, что правильно, а что нет и не подбирать слова. Стоило потянуться к Всебесцветному Яэ внутри себя — и решение приходило само собой. Что же теперь? Пустота.

Глава Росы истолковал молчание Игнасия по-своему.

— Все-таки ты думаешь, я гад, да? Вот что тебе говорит твой бог? Все они заодно. Молчишь? Ну и молчи, как знаешь.

Глава Росы сплюнул и отвернулся. Окружившие их кольцом громилы расступились, освобождая путь. Мучительный разговор был окончен. Игнасий кивнул на прощание и шагнул прочь.

— А, и ещё, — повернулся обратно глава Росы, — знаешь, коробка с искрами так и осталась у меня. Сам не знаю, зачем я взял ее с собой. Мальда, дай сюда.

Бесшумно возникшая рядом женщина почтительно протянула главе небольшую коробочку. Даже в тусклом свете фонаря угадывалась резьба, густо покрывающая её бока. Игнасий прислушался. Что-то тихо шуршало. То ли искры внутри шкатулки, то ли многослойные одеяния жрецов росы.

— Хороша, да? И опасна, как сто скорпионов. И что с ней делать теперь, непонятно. Скажешь, этим вернуть? Что я — дурак? Чтоб они её снова на меня напустили? Ха! А хочешь, тебе отдам? Ты ж справедливый, да? И истину видишь! Вот и поступишь с ней по справедливости.

Глава Росы попытался сунуть шкатулку Игнасию в руки. Это был уже перебор. Ему только чужих святынь сегодня не хватало!

— Сберегите у себя, — сухо ответил он, — а утром отнесите в храм ветра. Они хранители города, вот и решат, как надо.

— Ну нет! Знаю я их! Они все заодно! Ай, да пропади она пропадом!

Глава Росы размахнулся и зашвырнул шкатулку в сторону. Послышался хруст и мягкий удар, как будто коробка сломала стебель растения и приземлилась на взрыхленный клочок земли. Игнасий не стал смотреть, куда именно она упала. Это было не его дело. С него довольно проволочек и пьяного трëпа. Он молча развернулся и зашагал прочь. Плевать на вежливость! Свой долг перед богом и городом он исполнил сполна.

Никто не пытался его задержать.

Город замер и ждал беды. Жрецам ветра, хранителя Йарахонга грозила опасность, и будет худо, если она застанет их врасплох. Их беда накроет весь город. Возможно, если Игнасий поторопится, он ещё успеет их предупредить.

Лишь пару минут спустя Игнасий осознал неправильность происходящего. Если шкатулка Искр все-таки цела, богиня должна была ее ощутить и потребовать вернуть. Если же коробочка была подделкой… Кто из богов решился ее сотворить?

Идти, спешить, думать о простых и понятных делах было гораздо проще, чем пытаться понять, чем таким непостижимым заняты благие всемогущие существа, что им не хватает времени взглянуть на улицы Йарахонга и вернуть на них мир.

Большая пёстрая сова парила над крышами Йарахонга, не выпуская из виду высокого человека в паломнических одеждах. В его руке переливался гранями хрустальный кинжал. Человек шагал широко и уверенно, как будто хорошо знал город — или слышал зов, не позволяющий сбиться с пути. Из всех развилок и улиц он безошибочно выбирал нужную и быстро удалялся от места, где оставил спутника.

Человеку с кинжалом везло. Очень долго на его пути никто не попадался. Сова уже решила, что он так и достигнет своей цели, быстро и легко, но внезапно из-за очередного поворота вышли двое жрецов. Их целительские мантии были окрашенных в настолько яркие изумрудно-зеленые цвета, что краски не меркли даже в лунном свете.

Сова не сумела понять, что именно эти трое не поделили на улице, ведь там спокойно могло разойтись вдвое больше человек. Может, они поспорили из-за блестящего клинка, от которого даже на расстоянии веяло нехорошим? Ясно было одно: несколько коротких фраз — и завязалась драка. Силы были неравны. Двое против одного — так себе расклад. Результат оказался предсказуемым. Спустя небольшое время двое остались на земле: один без сознания, другой зажимал ладонью распоротый бок. По мостовой вокруг него растекалось густое и темное, впитываясь в щели между неплотно пригнанными камнями. Остро пахло кровью и нечистотами.

Третий же продолжил путь.

Сова сидела на карнизе и наблюдала. Разумеется, она не стала вмешиваться в драку. Да и что могла поделать неразумная птица?

Когда человек с хрустальным клинком двинулся дальше, сова тоже снялась с места. Она собиралась проследить за ним до самой его цели, но вдруг ощутила зов. Сова не могла, да и не хотела его ослушаться. Сделав еще один последний круг над человеком, она взмыла выше и полетела к западной оконечности плато, в храм богини Птиц.

Ночью в этом месте было пустынно и тихо. Не то что днём: ни гомона, ни шума множества крыльев. Только бескрайний небесный простор и белоснежные ажурные арки беседки на самом верхнем ярусе. Залитые светом полной луны, они проявлялись на фоне ночи, как выделялись бы молочно-белые перья из голубиной груди на поверхности черных осенних вод. Посреди беседки ждала сухонькая женщина в плаще из пестрых перьев. К ней и направлялась сова.

Она приземлилась на край плетеного столика, крепко вцепившись в него когтями. Бурунг Ханту, а это была именно она, погладила птицу по мягким перьям и несколько минут, не мигая, смотрела в круглые жёлтые глаза.

— Вот, значит, как. Любопытно, — протянула она наконец.

Сова клекотнула в ответ и толкнула руку женщины лбом, как кошка, напрашивающаяся на ласку. Та рассеянно почесала перья. Откуда-то из складок плаща появилась полоска вяленого мяса и тут же исчезла в клюве совы.

— Да, рановато я тебя позвала. Могла бы и подольше дать полетать. Но ничего, моя хорошая, самое важное мы с тобой увидели.

Бурунг Ханту подошла к краю площадки, оперлась о резные перила, но не ощутила пальцами их прохлады. Её глаза были открыты, но она не видела ничего вокруг. Перед внутренним взором стояли картины, которые показала ей сова: хрустальный клинок, сверкающий так ярко, что птице было больно на него смотреть, бессмысленный остекленевший взгляд человека, который его нес. Его принуждëнные, неестественные движения.

— Любопытно, — повторила она вполголоса, — и совершенно не подходит к образу, который создала для себя пресветлая Тимарет-хрусталь.