Японская война. 1904 (СИ)

Глава 18

Новая атака? Куроки крутил эту мысль, рассматривая то с одной стороны, то с другой. А, впрочем, понадобится ли она?

— Мы можем навести мосты через Айхэ или использовать те, что было построены напротив левого фланга, — Хасэгава с Иноуэ уже начали обсуждать продолжение боя. И с каждым словом Куроки все отчетливей понимал, что его сомнения не случайны.

— Его не будет, — выдохнул Куроки.

— Что?

— Нового боя не будет. Русские ночью уйдут.

— Что?

— Они сделали что хотели. Победили, а теперь отойдут, чтобы сберечь людей.

— Но почему тогда они не ушли сразу?

— Чтобы каждый наш солдат хорошенько запомнил, кто нас победил. Чтобы этот день, это отступление, эти холодные воды Ялу навсегда остались в нашей памяти.

— Но сражаться сил у них нет? Так, может, собьем их? — глаза обычно спокойного Хасэгавы загорелись.

— Вы сможете поднять своих солдат в бой? — Куроки задал вопрос, на который уже знал ответ.

Хасэгава вспыхнул, но потом отвел взгляд в сторону.

— Не надо злиться, — Куроки продолжал смотреть на другой берег, словно пытаясь найти взглядом вражеского командира. — Нам сегодня преподали очень ценный урок. И лично я буду за него благодарен: выучу его, стану сильнее, и в следующий раз посмотрим, на чьей стороне окажется победа.

— Но наши союзники… — замялся генерал гвардии. — Нам же говорили, что поражения могут отвернуть их от нас.

— А официально мы и не проиграем. Всех журналистов и наблюдателей пустите на поле боя завтра. Мы ведь взяли переправу, вышли в Маньчжурию, так разве это поражение? Нет, и для всех мы будем придерживаться именно этой позиции.

На следующий день все было именно так, как он и предсказал. Русские отошли… Спокойно, аккуратно, забрав не только все свои припасы, но и целые пушки из подбитых на центральной позиции батарей. Подло, конечно, красть чужие трофеи, но… Душу Куроки грели новости с юга. Армия Оку начала высадку в Бицзыво, и именно он прикрыл ему тыл, давая возможность сосредоточиться только на Порт-Артуре. Теперь нужно взять крепость, и вся война уже не будет напрасной. Главное, сдержать удар, когда русские попробуют прорвать окружение. Немного страшно… Но может ли их армия быть одинаково хороша и в защите, и в атаке?

Нет, новое сражение точно будет легче. Тем более, общее командование, не только в штабе, но и на земле, принимает Ивао Ояма, и уж он-то без всяких сомнений сможет просчитать все русские хитрости… Их страну часто представляют медведем, но, возможно, им больше бы подошел иероглиф «ко», лисица.

— Тайсё, рады снова вас видеть, — к генералу с вежливым поклоном подошли потерянные в Согёне иностранные наблюдатели, Гамильтон и Макартур. Кажется, русские решили оставить ему хоть какой-то подарок.

Правда, подарок-то был с гнильцой. Если до этого у генерала была надежда сохранить в тайне некоторые повороты вчерашнего сражения, то теперь все детали точно уйдут в Лондон и на ту сторону Тихого океана. Второе даже хуже. Как Куроки знал из слухов, новые кредиты Япония рассчитывала получить именно от американских банкиров. И пусть пока Якоб Шифф настроен к ним очень доброжелательно, все может разом измениться, если шансы на возвращение инвестиций начнут уменьшаться.

— Полковник Макаров, прежде чем оставить нас, — продолжал тем временем Гамильтон, — просил передать вам, что восхищен силой и духом японского солдата. Он обещает, что в свою очередь передаст все детали своему командованию, и что ни один русский офицер больше не будет вас недооценивать.

Куроки пришлось приложить все силы, чтобы сохранить лицо. Все-таки не зря он думал о лисе — его враг опять показал себя. Сначала намекнул, что случайная гибель слишком информированных и неудобных наблюдателей не останется незамеченной. Как он сказал — передаст все детали… А потом удар про недооценку его сил. И ведь действительно звучит как признание, но в то же время и как угроза. Дальше будет хуже. Возможно, из этих образов родилось бы хорошее хайку.

— Спасибо за сообщение, — Куроки уже хотел было оставить англичанина с американцем, когда последний неожиданно хмыкнул.

— Мой коллега посчитал неуместным говорить это сразу, но вы ведь все равно изучите следы и все поймете…

— Что вы имеете в виду? — уточнил генерал.

— Последний русский полк, что вас так задержал, ушел не на север, а на запад.

Американец замер, вглядываясь в лицо Куроки. Было понятно, что ему очень хочется увидеть замешательство союзника, но генералу хватило опыта удержать себя в руках. На запад — это в сторону высаживающихся частей генерала Оку. На запад — это в сторону его собственных тылов, которые окажутся под ударом, если он, как и было задумано, просто двинется вперед. Один маневр, и сразу столько направлений под ударом.

— Спасибо за информацию, — Куроки изобразил короткий благодарственный поклон и замер, ожидая, пока гости уйдут. Теперь… Ему снова нужно было думать, что же делать дальше.

Шевелю ногами, стараясь не думать, насколько я стер их за эти дни.

Прошло полчаса, как мы отступили от японцев после Ялу. Изначально я думал, что главной проблемой на этом марше будет 11-й стрелковый, который мы подхватили без лошадей, без обозов и без большей части выбитых в бою офицеров. Я уже представлял, сколько лиха придется хлебнуть с солдатами, когда схлынет горячка боя, но… Потом мы догнали подводы полкового госпиталя, который до последнего принимал наших раненых, и вот тут я понял, что такое настоящее отчаяние.

Что такое 40 тысяч навалившихся на тебя японцев? Мелочи, с которыми вполне можно жить. А вот три сотни раненых, из которых не меньше пятидесяти тяжелых, это совсем другое.

— Операции же не проведены? — спросил я Слащева.

— Не у всех, — старший доктор вытер пот со лба. — Мы постарались стабилизировать тяжелых, сестры чистят раны, и шансы, что они доживут до Ляояна… есть.

В полевой медицине есть такое понятие — золотой час. Час после получения ранения, когда наиболее высоки шансы спасти человека. А тут… Мало того, что мы потеряли этот час, так еще и собираемся пропустить всех раненых через 5 дней дороги и тряски. Говорить в такой ситуации «шансы есть» — это почти то же самое, что «на все воля божья». Я целую минуту стоял, глядя в пустоту…

Вот еще одна проблема поражения и отсутствия нормальных дорог. Из-за второго госпитали приходится держать довольно близко к линии столкновения, а из-за первого, когда медики отходят вместе с войсками, просто некому вовремя оказывать помощь. А ведь после боев-то эта помощь больше всего и нужна.

— Поворачиваем налево, — я принял решение, и приказ словно по электрической цепи начал расползаться от отряда к отряду.

Удивительно, но уже через пять минут вся наша растянувшаяся армада стала синхронно сходить с пекинской дороги на маленькие западные тропы. А я принялся ждать офицеров, чтобы донести до них последние изменения.

— Семен, — встретил я Буденного, который первым примчался с левого фланга. — Ты уже водил своих со стороны Ляодунского полуострова, скачи вперед и направляй головные отряды. Чтобы держали направление, чтобы не потерялись. Если где-то будут узкие места или слишком плохая дорога, разделяй на разные колонны.

— Что происходит? — следующим прискакал Врангель. Наша кавалерия быстрее всех.

— Надо выиграть два дня, чтобы наши раненые не умерли в пути, — ответил я.

— Но почему мы уходим в сторону? — вот и Шереметев с Мелеховым подтянулись.

— Сейчас японцы высаживают армию в Бицзыво для атаки на Порт-Артур. Отходя в эту сторону, мы создаем угрозу, которую им нельзя будет игнорировать. Два дня мы будем маневрировать, оттягивая на себя Куроки, два дня появятся у наших раненых, чтобы их прооперировали и они получили шанс пережить дорогу.

— То есть армия идет на запад, а госпиталь отходит на север, а потом встает в надежде, что японцы даже не подумают туда сунуться? — уточнил Врангель.

— Малые отряды возможны, — согласился я. — Поэтому ваша сотня их прикроет.

— Полковник, — Слащев вскинулся. — Но разве это правильно? Нет, я согласен, что раненых нужно лечить. Но если мы в итоге потеряем еще больше людей, кому станет лучше?

— Во-первых, — я поднял палец, — мне хочется, чтобы солдаты знали: их не бросят. Русские своих не бросают! Во-вторых, мы будем маневрировать, не сражаться. Понимаете?

Мелехов с Шереметевым переглянулись.

— Русские своих не бросают? — повторил Врангель. — А мне нравится. И, наверно, нам не стоит терять время.

— Вам в любом случае уходить в ту сторону, а с остальными мы еще все обсудим.

Слащев попытался еще что-то сказать, но барон подхватил его под руку и чуть ли не унес к госпиталю и казакам, которые начали готовиться к новому маневру. Я чувствовал, что люди на пределе, но и сделать самый простой выбор, повернув к Ляояну, просто не мог. Наверное, прав Мелехов, не может врач или тот, кто жалеет людей, быть правильным офицером, но… Сейчас уже ничего не изменить, и единственное, что мне остается, это, приняв решение, быть сильным до самого конца.

Степан Сергеевич Шереметев искренне не понимал Макарова. Как можно жалеть раненых и в то же время загонять живых. Тем более, тех, кто сражался и сдержал японцев в таком невероятном бою. Да здесь хоть каждому можно давать если не орден, то медаль. И тут, пока все отвлеклись на уходящего Слащева, до него донесся разговор слышавших все солдат.

— Настоящий полковник, — усмехался старый ефрейтор, который, судя по длине и седине усов, прошел не только через Китайскую и Турецкие войны, но как бы еще и Крымскую не застал.

— Почему? — спросил молодой. — Нам отдых полагался, а тут шагать и как бы еще не сражаться.

— Шагать — да, но ты вот о чем подумай. Когда тебя ранят, тебе приятно будет знать, что тебя не бросят? Что весь полк будет тебя прикрывать?

— Ну, приятно.

— А теперь подумай: зная, что раны не так страшны, как все будут сражаться?

— Хорошо будут, но… Ведь и мне нужно тогда… Соответствовать?

— Нужно, — согласился старый. — И это сложно. Но ты вспомни, как было раньше и как сейчас. Лучше попотеть с хорошим командиром, чем отдыхать с плохим, а потом сгинуть в первом же бою.

— Тем более, — неожиданно вспомнил молодой, — если что, полковник ведь тоже скальпель возьмет. Вытащит даже с того света…

Солдаты еще говорили, но дальше Шереметев слушать уже не мог. Макаров вытащил карты — ту, что они сами рисовали, и те, китайские, что он притащил из похода. По ним, сравнивая местность и дороги, они и прокладывали маршруты. Для основных сил, для патрулей — чтобы и японцев в тонусе держать, и дистанцию сохранить.

Рисовали, обсуждали, план начал приобретать реальные черты. Что-то добавили подтянувшиеся с опозданием Хорунженков и Афанасьев. А потом Шереметев понял кое-что важное.

— Полковник, — он поймал взгляд Макарова. — А ведь с этими маневрами мы и сами сумеем справиться.

— Если поставлю вас главным, возьмете на себя ответственность за жизнь каждого? — просто спросил тот.

— Возьму. На два дня, — решительно кивнул Шереметев. — А вы тогда в это время догоните госпиталь и покажете то, что можете только вы.

— Я? — удивился Макаров, такого он точно не ожидал.

— А что? — Шереметев обвел всех взглядом. — Мы тут тоже фактически нарушаем приказ. Нам сказали отступать, а мы…

— Мы отступаем, только по-своему, — поднял указательный палец полковник.

— Вот и вы по-своему помогите госпиталю, — решительно рубанул Шереметев. — Слащев не сказал, но он хотел просить вас о помощи. Там есть сложные случаи, которые ему не вытащить, а вы — вдруг сможете. И солдаты, они ведь тоже верят в вас.

— Мы справимся, — вслед за Шереметевым кивнул Мелехов. — Я обычно считаю, что это не дело для военного — жизни спасать. Но вы сможете.

— Солдаты сражались за нас, теперь мы сразимся за них, так правильно, — подвел черту Хорунженков. Старый бунтарь словно обрел вторую молодость.

— Тогда… — Макаров задумался. — Действуйте, но… Шлите гонцов хотя бы.

Он улыбнулся, потом крепко обнял каждого и крикнул поручика Зубцовского, чтобы тот готовил его лошадь.

Когда мои офицеры решили отправить меня в госпиталь, внутри словно несколько человек схлестнулись. Старый Макаров боялся, что его подчиненные возьмут в привычку и дальше им командовать. Холодная рациональная часть меня сомневалась, что Шереметев и остальные вытянут все маневры на должном уровне… Но все это оказалось такой мелочью на фоне настоящей искренней радости от осознания, что мои командиры не просто выполняют приказы, но еще не боятся думать и действовать сами.

А такое дорого стоит. За такое нужно держаться всеми руками и ногами!

На крыльях этой волны я догнал госпитальный обоз и прямо на ходу начал погружаться в детали будущих операций. Слащев попытался было поднять вопрос правильности моего вмешательства, но в итоге сам себя и остановил. Люди были важнее правил. А потом, найдя подходящее место, мы разбили лагерь и принялись за операции.

Легкие случаи брали на себя обычные врачи. Сложные — Слащев. То, что казалось безнадежным — я. Никакого волшебства. Около десяти человек уже умерли, не выдержав пути. Еще пятерым, с повреждениями внутренних органов, мы просто не могли помочь. Но вот с остальными… Я штопал сосуды, и на этот раз не молча и втихаря, а в открытую и заодно объясняя технологию свободным врачам. Поначалу выходило немного скомкано, но потом втянулся и сбился только раз, когда мне под скальпель попал поручик Славский. Было непривычно видеть обычно такого живого командира моей пулеметной команды бледной неподвижной куклой. Но я справился. Взял себя в руки, провел операцию, и на этом повреждения сосудов закончились.

Можно было остановиться, но меня больше никто не прогонял, а я сам понимал, что могу принести пользу, и не собирался уходить. Диагностика, извлечение пуль, даже ампутации, когда некоторые раздробленные конечности было просто не спасти. И последнее — это тоже совсем не так просто, как может показаться. Просто отпилил, а потом замотал бинтом? Хрена с два. Для начала независимо от формы рассечения мягких тканей надо создать избыток кожи, чтобы края можно было сшить без натяжения. В памяти как на экзамене в меде вспыхивали цифры. Длина запаса — это одна треть от диаметра окружности, плюс еще половинка на сократимость кожи.

Но это так — просто способ организации работы.

— Самое главное в ампутации, как и в любых других операциях, это цель, — так уж повелось, что теперь во время операций я еще и говорил. — Вот вы, доктор Пиняев, что думаете, зачем мы отрезаем людям ноги и руки?

— Ампутации нужны, чтобы спасти жизни, — ответил молодой медик из Владивостока, выкатив глаза от усердия. В мирной жизни ему после выпуска доводилось работать только ассистентом, и теперь он искреннее верил, что армия — это не просто обязанность, но и шанс чего-то добиться в жизни.

— Может, для кого-то ваш ответ и был бы правильным, — я покачал головой. — Но как врач вы обязаны думать о более практичных вещах. Первое, вам нужно сделать операцию так, чтобы культя была конусообразной или цилиндрической, тогда солдату будет проще сделать протез. И второе: чтобы солдат смог этим протезом пользоваться, нам нужно, чтобы мышцы сохранили свои функции, и культя могла двигаться. Понимаете?

— То есть сшиваем, стараясь, чтобы появилась возможность их нового прикрепления к кости.

— Хорошо. А если в целом так же посмотреть на всю операцию?

— Тогда… Наша цель — это не просто спасти человека, а, прежде всего, сохранить ему возможность жить дальше?

— Именно! Если других вариантов не будет, то да, просто спасем жизнь. Но если можно, надо не просто бездумно резать, нужно помнить, для кого мы это делаем.

Я говорил и продолжал обрабатывать рану. Вены и артерии перевязал заранее, сейчас пришел черед мелких сосудов, а заодно и нервных каналов. Их обрезаем на 5–6 сантиметров выше конца кости, чтобы исключить срастания с рубцом, иначе… Обрекать кого-то на бесконечную боль — это последнее, чего мне бы хотелось.

Мы начали оперировать утром и закончили только глубокой ночью. Все, кого мы могли спасти, были спасены. Теперь нам нужны были хотя бы сутки покоя, чтобы солдаты пришли в себя и смогли пережить транспортировку. Получится ли?.. Другие доктора нервничали, а вот я почему-то верил в своих офицеров и солдат. Точно получится! Я постарался переключиться на что-то другое, и взгляд невольно остановился на докторе Слащеве.

Он принял мою помощь, согласился с моими методиками, но теперь неотрывно следил за своими пациентами, фиксируя все детали в записной книжке. Что характерно: больше всего сомнений у него вызвали не швы или методы ампутации, а мое требование держать раны открытыми. Обрабатывая палатки с больными и следя за допуском посторонних, я не боялся новых заражений. А на открытой ране проще было следить за возможным загноением, да и просто насыщение тканей кислородом ускоряло процесс заживления и снижало риск того же столбняка.

В это время еще не было известно, но столбняк обретает свои патогенные свойства, только когда в ткань не попадает кислород. С ним бактерии могут жить в нас годами, и ничего страшного. А потом — например, прилетает пуля. Сама рана кажется нестрашной, вот только пуля — это не только дырка в теле, но еще и ударная волна, которая разрушает все вокруг, закупоривает сосуды, лишая ткани того самого кислорода. И вуаля, встречайте его величество столбняк. В 19 веке эту проблему, еще не осознав ее сути, догадались лечить иссечением ткани вокруг ран, но этого не всегда было достаточно. А до сывороток, которые могли бы кардинально все изменить, было еще далеко.

Тем не менее, пока мы справлялись и так. Новые методы даже в течение одного дня показывали лучший, чем раньше, результат, и многие полковые врачи брали их на вооружение. Если раньше мы словно не слышали друг друга — военные отдельно, медики отдельно — то теперь стена начала крошиться, и появились дыры, через которые мы смогли разглядеть, что на самом деле сражаемся на одной стороне.

— Вы хорошо поработали, доктор, — пожал я руку Слащеву. — Я спать. И будите меня, только если кто-то начнет умирать.

— А если японцы?

— Если японцы, то Врангель их просто порубит, ничего страшного, — я дошел до своей кровати, споткнулся и упал.

Появилось страстное желание так и уснуть, но я взял себя в руки. Пытаться отдохнуть в верхней одежде — это бесполезная затея. Толстые швы, складки — они гарантированно передавят часть малых, а то и больших сосудов, и все. Весь отдых, считай, насмарку, сколько в таком виде ни полежишь, потом все равно встанешь разбитым. Так что, хочешь отдыхать, делай это правильно.

Я поднялся, стянул одежду и только после этого позволил себе отключиться.

Спасибо за поддержку, для нас, авторов, это очень важно!