Японская война. 1904 (СИ)

Глава 10

Накручиваю себя, очень хочется отступить, забыть, ведь ничего не случилось, но нельзя…

Вчера, когда Засулич окончательно смирился с тем, что придется делиться, я заодно рассказал и про премии солдатам. Он даже спорить не стал: с ходу одобрил, а еще пообещал 20 «Георгиев» на участников похода и даже повышения командирам отрядов. Так, Врангель официально получил сотника, а Хорунженков — полноценного капитана. В общем, бюрократия в этот раз изобразила милую улыбку.

А вот разборки с моими солдатами, кто отстал и потерялся во время атаки на стоянку японского батальона, точно так просто не закончатся.

Вокруг как раз начал собираться народ. Офицеры в полном составе и пехота с казаками, что участвовали в походе на Чонджу. Я смотрел на лица: кто-то в предвкушении наград, кто-то отводит глаза. Что ж, будем действовать по порядку.

— Товарищи! — это слово уже начало обретать рабочий окрас, но и для членов боевого братства его еще тоже использовали.

Я выдохнул, успокаиваясь и обводя взглядом людей перед собой. Вот еще секунду назад волновался, а теперь внутри разлился привычный по боям холод, и осталось только одно — цель.

— Я хочу, чтобы вы поняли, с кем мы сражались, — чеканил я. — Японцы — это не какие-то бандиты или дикари, к которым мы привыкли на краю мира. Япония учится воевать и воюет по-новому уже почти сорок лет. Сначала внутри себя, потом с Кореей, с Китаем! И за все эти годы у них не было ни одного поражения. Сила, натиск, победа — всегда были на их стороне, и они надеялись, что и на этот раз смогут навязать противнику свою волю. Так вот знайте, что мы позавчера не просто разбили японцев, мы нанесли удар по их вере. Они отказались от своих предков, превратили императора из посланника бога в обычного смертного, и все ради того, чтобы поверить в себя. И мы показали им, какая это была ошибка. Вы показали! Спасибо вам! Ура!

Получилось немного не то, что задумывал изначально, но люди оценили. А когда я рассказал про награды и повышения их командиров, оценили еще больше. В общем, можно было переходить к самому главному.

— А теперь те, кто сражался вместе со своими братьями, могут идти отдыхать — этот день ваш. Но, а тех, кто во время атаки предпочел отсидеться за чужими спинами, попрошу остаться. С вами у меня будет отдельный разговор.

И я замолчал, давая людям сделать выбор. Кто-то двинулся в сторону, кто-то растерянно замер на месте. Я ждал и смотрел. Вот ко мне повернулся и попытался что-то сказать Мелехов — я молча остановил его, все потом. Вот девять человек, понуро склонив головы, замерли среди уходящих товарищей. Вот еще вдвое больше не выдержали и все-таки сорвались с места, стараясь затеряться в рядах остальных уходящих и отводя взгляды в сторону. И вот шестеро — эти шли, балагуря и болтая, словно ничего и не случилось. Словно не были они среди тех, кто позавчера не дошел до поля боя, а сегодня опять бросил своих же товарищей одних нести за это ответственность.

Привыкли, что такая невинная подлость в это время обычно остается без внимания командиров — но не сегодня и не у меня в полку! Я готовился к этому моменту: еще там, под Чонджу, Буденный проверил все винтовки. Владельцы тех, что не стреляли, были давно записаны и взяты на карандаш. И теперь, когда они пытались уйти, их аккуратно останавливали, выводили из толпы и возвращали назад. Каждого! И вот передо мной выстроились тридцать три человека, судьбу которых нужно было решить.

— Вячеслав Григорьевич, — на этот раз не выдержал Шереметев. — А вы уверены, что ваши люди остановили именно тех, кто, как вы сказали, не пошел в бой? И даже если так, то у вас нет права…

— Если бы мы взяли невиновных, разве бы их товарищи их не поддержали? Хоть одним словом? — ответил я вопросом на вопрос. — Но нет, остальные ушли, и, как лично мне показалось, большинство даже было довольно тем, что каждый получит по заслугам.

— И что вы хотите делать?

Я улыбнулся, а потом повернулся к собравшимся.

— Вы все знаете, почему вас остановили…

— Я не сбегал из боя, это ошибка! — один из наглых не выдержал и начал спорить. Не только наглый, но и глупый.

— Я тоже не сбегал, просто потерялся, а потом сражение уже кончилось! — а вот его товарищ оказался поумнее. Я постарался запомнить это лицо: вытянутое, с ранней лысиной и короткими черными усиками.

— Сбегать от боя, сбегать от ответственности — это не красит русского солдата, — я покачал головой. — Те, кому хватило смелости остаться и признать свою ошибку — вам я дам выбор, как именно вы будете ее искупать. Те же, кто попытался снова сбежать, такого выбора не получат.

— А что за выбор? — на этот раз голос подал один из первой группы. Наверно, самый молодой, казалось, ему не было еще и двадцати, и над губой красовались не усы, а еле заметный рыжий пушок.

— Все остальные будут заниматься чисткой отхожих мест до появления японцев. Потом пойдут в атаку в первых рядах, рискнут жизнью и кровью смоют свою ошибку. Вы же можете выбрать: только чистка нужников или же только отряд смертников. И не надо ничего говорить. Те, кто на туалеты — подходите к капитану Шульгину, он встроит вас в график. Те же, кто захочет проливать кровь, к капитану Хорунженкову, он займется подготовкой штурмовиков и будет рад так быстро откликнувшимся добровольцам.

Я замолчал в ожидании, и все решилось меньше чем за минуту. Вся первая девятка выбрала кровь — не подвели. Теперь бы натаскать их получше, чтобы пережили первый бой, и вообще хорошо будет.

— Ну, а остальных прямо сейчас — на нужники, — помахал я Шульгину, который начал строить беглецов. — И не жадничайте! Если остальным полкам будет нужна помощь с их дерьмом, предлагайте наших молодцов. Время до появления японца есть, пусть поработают!

Где-то через минуту все рядовые разошлись, и я повернулся к своим подполковникам. То, что они сегодня увидели, было ведь представлением не только для солдат. Я однажды стал свидетелем подобной сцены в будущем и вот решил повторить.

— Понимаете, почему я поступил именно так? — посмотрел я на Шереметева и Мелехова.

— Не верите в солдат, считаете, что они и в следующем бою тоже подведут, — Шереметев ответил с кривой усмешкой. — Разрешите начистоту?

— Разрешаю, — согласился я, немного растерявшись.

В будущем, когда Гера устраивал подобные разборки, ему никакие вопросы не задавали…

— Вы сейчас похожи на одного из генералов прошлого, которые считали, что солдаты — это просто пешки на поле боя, — сходу припечатал меня Шереметев. — Вам плевать на них как на людей, вы видите в них инструмент, который должен принести победу и ничего больше. Вот только наступил двадцатый век, люди уже не готовы жить как раньше! Возможно, вы еще не понимаете этого…

Да уж, совсем не на такое продолжение разговора я рассчитывал. С другой стороны, в словах столичного подполковника был смысл. Будущая революция, ожидания людей — можно ли это игнорировать?

— Знаете, что кричали солдаты на прошлой русско-турецкой, когда их бросали на пушки Плевны? Они кричали, что офицеры их предали! — неожиданно вместо меня заговорил Мелехов.

— Что вы имеете в виду? — Шереметев надменно поджал губу.

— Я имею в виду, что все эти свободы, о которых говорят в столицах, имеют смысл там, за полем боя. А здесь у нас важна только жизнь. Солдаты идут за офицерами, пока верят, что мы ведем их к победе. Пропадет эта вера, и мы даже роту в бой не поднимем. Так что правильно вы все делаете, Вячеслав Григорьевич. Пока рядом с вами враг бежит, ваша правда будет главнее. Солдаты поддержат, я поддержу, а вот дома, когда вернемся, там будет уже совсем другая история.

Слова Мелехова прозвучали одновременно как одобрение и как угроза, но ему удалось заставить задуматься и меня, и Шереметева. Впрочем, мы еще не договорили.

— Что ж, если все сказали, что хотели, я тоже закончу свою мысль, — продолжил я. — Почему провинившимся достались именно кровь и нужники? А тут все просто. Мы, все мы, до этого никогда не сражались вместе, и только сейчас создаем правила и традиции именно для нашего полка. То, что для людей должно быть важнее уставов и привычек, то, что должно засесть у них в головах… Бегство — это не хитрый маневр и смекалка, а предательство. Те, кто подставляют товарищей, будут заниматься дерьмом. А правильный способ вернуть доверие товарищей — это рискнуть ради них жизнью. Понимаете?

Вот теперь я закончил. Мелехову с Шереметевым добавилось, над чем поразмышлять, но это вовсе не значило, что у нас есть время только для этого. Да, мы немного помолчали, но только пока шли до нашей линии укреплений, которую осматривали и дорабатывали каждый день.

— Очень хорошо, — я оценил глубокие окопы, вырытые неровными линиями, чтобы резкие изгибы могли защитить от случайно залетевших снарядов. С сухим дном и укреплениями спереди это были даже не окопы, а стрелковые позиции, соединенные переходами.

— Вторую линию начнем на днях… — Мелехов принялся было докладывать, но я его остановил.

— А это что такое? — я указал на несколько мест, прикрытых тонкими бревнышками и присыпанных сверху гомеопатическим количеством земли.

— Блиндаж. Как у немцев, — осторожно ответил Мелехов. — Вы же хотели прикрытие сверху.

— Будем проверять, выдержит ли это прикрытие падение снаряда сверху? — сразу предложил я.

— Не будем, — Мелехов не стал спорить дальше. Вот прям он сегодня удивляет меня в хорошем смысле слова. — Сколько нужно сделать?

— От прямого попадания тяжелой гаубицы мы все равно не защитимся, так что… — я прикинул, что мне когда-то доводилось видеть на фотографиях времен Первой Мировой. — Бревна хотя бы сантиметров двадцать положите и сверху земли пару метров.

— Хотя бы? — переспросил Мелехов.

— Именно, — кивнул я. — Если вы не хотите предавать своих солдат, помните?.. Тогда будем готовиться к сражению по-настоящему.

После этого мы еще обсудили результаты работы картографических отрядов с Шереметевым, перешли к практическим стрельбам, и я вспомнил, что во время похода думал над возможностью переделки биноклей в прицелы. Благо Засулич расщедрился, и запасы для экспериментов у меня появились. Вот только теперь, наверно, уже только завтра.

Рядовой Аникин вернулся из расположения 12-го стрелкового уже под самый вечер.

— Ну как, достал? — ефрейтор Гусин встретил его прямо у палатки.

— Достал, — Аникин гордо вытащил из-под зимней шинели журнал Гвардейского экономического общества.

Гусин степенно принял добычу и начал рассматривать страницы с картинками. Несколько видов водки, тушенка, одежда — все по вполне разумным ценам, не то, что у тыловых перекупщиков. У тех даже за десять рублей порой ничего не найти, а тут, если все отделение скинется, хватит и на стол, и на новые сапоги[1]. Главное, чтобы капитан Сомов пошел навстречу и все заказал. Но да в Мелеховском батальоне офицеры всегда старались идти навстречу солдатам.

Если, конечно, новый полковник гайки не прикрутит.

— Что думаете? — спросил Аникин, укутываясь в теплое китайское одеяло.

— Если будем делать свое дело, не прикрутит, — Гусин только плечами пожал.

— Мне он тоже показался нормальным, — Якуб поправил угольки под котелком с чаем. — А то я когда увидел, каким гоголем ходит Панчик… Он еще, гад, хвастался, как не лез на рожон, а награду получил как все. Аж морду ему захотелось набить.

— Кто бы еще кому набил, — отозвался молодой Ивась, которому в глубине души нравилась спесивость и какая-то барская гордость наглого поляка из соседнего взвода.

— Никто никому ничего не набьет, — успокоил всех Гусин. — И лично я считаю, что те, кто сбежал от боя, получили по заслугам. А то одни пропустят свидание с пулей, и кто тогда из вас отправится на него вместо трусов?

— Панчик не трус, — не сдавался Ивась. — Помните, как он на прошлой войне сражался? Один против десяти китайцев вышел, один из своего взвода уцелел!

— И я вот теперь задумался, а действительно ли были те китайцы, — усмехнулся Аникин, и Ивась покраснел. — Или и тогда он сбежал, прикрывшись своими.

— А даже если и сбежал? — Ивась вскочил на ноги и сжал кулаки. — Это ведь не наша война, не наша земля. Братцы, вы вот никогда не думали, а что мы здесь делаем? И почему чужой полковник за нас решает судьбу своего, одного из нас?

— Не наша война? — Гусин тяжело вздохнул. — То не мне судить, как и не мне останавливать тех, кто захочет бросить винтовку и хоть в бега податься. Но! — ефрейтор с тихого спокойного голоса перешел на рев. — Если кто-то решил сбежать в бою, то это не мудрость, а предательство, правильно полковник сказал. Ты вот, Ивась, хоть и читаешь нам Плеханова да агитируешь за всякое, но остался. Встал в одну линию и пошел против японца, один к десяти. А Панчик спрятался за спины. За наши спины, за таких же солдат. Так какой он мне после этого свой?

Разговор как-то сам собой затих, да и не было ни у кого особых сил болтать. Ночь не такая и длинная, а на завтра готовились новые работы и учения. И пусть внутри порой поднималось раздражение, что они пашут, а другие полки отдыхают, но солдаты видели, как разительно отличаются их позиции от всех остальных, и это придавало сил и злой решимости.

Сижу, порчу бинокль и старый скальпель. Бинокль жалко, скальпель — нет. Он еще со времен Крымской, с деревянной ручкой, то есть продезинфицировать его в принципе невозможно. Зато лезвие тонкое, самое то, чтобы нагреть на огне и прожечь крепления для будущего перекрестья прицела. Кстати, изначально я думал, что разметку можно будет сделать прямо на одной из линз — ничего подобного. В таком случае прицел просто расползался на пол-окуляра, перекрывая обзор.

А вот если перекрестие расположить самостоятельно чуть дальше второй линзы, то уже все работало, нужно было учесть только две сложности. Очень тонкий материал для перекрестья и правильное расстояние, чтобы сфокусировать его в бесконечность. Решение, как ни странно, нашлось очень быстро. Разочаровавшись в местной проволоке, которой не было нужной толщины, я неожиданно увидел свое отражение и просто перешел на волосы.

Мои, увы, оказались, слишком толстыми, у первого попавшегося мне под руку Врангеля — слишком ломкими, а вот у Буденного — и тонкими, и крепкими. Они прошли все тестовые испытания, когда я, закрепив их на горлышке фляги с помощью смолы, побросал ее, потряс и даже выстрелил с нее пару раз, прижав дулом мосинки. Впрочем, меня по-прежнему мучили сомнения, и тут еще капитан Хорунженков добавил дров.

— Если нужна крепкая, тонкая и прочная нить, может, шелк взять? — предложил он.

И я чуть не выругался — решение было таким простым и очевидным. В общем, первое перекрестье для прицела я сделал из шелка. Плавил разрезы для нитей, углубляя их на доли миллиметра и проверяя, пока изображение не окажется в фокусе. Старый я никогда бы не справился с такой тонкой работой, а вот новый… Мои руки делали точно то, что приказывал им мозг, и это было невероятно удобно. Казалось, я могу гораздо больше!

А вот шелк — нет. Я провел новые испытания, на этот раз добавив воздействие сырости, и нить начала расползаться. Тоже не панацея. Пришлось вернуться к срезанным у Буденного волосам, и я заодно решил замахнуться на прицельную сетку. Естественно, ее я тоже не делал раньше, но видел в свое время, и суть там предельно проста. Зная размер цели, ты заодно можешь рассчитать и расстояние для нее. В будущем все это моментально отрисовывается в реальном времени, я же за неимением микроэлектроники поступил проще.

Заставил Фрола с Мишеком побегать на дистанции от ста метров до двух километров, а потом отметил их размеры на сетке. Первое деление на человека ростом метр семьдесят пять — ровно столько я заложил на среднего японца — на расстоянии в километр восемьсот. Это была максимальная дистанция, на которой пуля сохраняла убойную силу, но стрелять я на нее вряд ли буду. С учетом баллистики, чтобы попасть так далеко, мне нужно было целиться в точку почти на двадцать сантиметров выше, то есть за пределами поля моего прицела. И тут либо ждать, пока появятся линзы получше, либо полагаться на удачу и крепкую руку.

Второе деление отмечало человека на тысяче двухстах метрах — это прописанная в японских уставах дистанция для уверенного огневого поражения. У нас, кстати, тысяча метров — вот еще одна причина, почему в этой войне русский солдат чаще всего начинал стрелять вторым. Ну да, если я натаскаю своих снайперов, мы еще посмотрим, кто кого… Дальше деления шли кучнее — 1000, 800, 600, 400 и 200 метров. В теории, если такой прицел правильно настроить, а винтовку пристрелять, любой солдат сможет поразить врага, просто скорректировав прицел по нужной метке.

Закончив наклеивать волосы, я собрал монокуляр обратно, проверил… Выругался. Волосы, даже волосы Буденного, все же не подходили — с учетом увеличения было видно их чешуйки, и это сбивало.

— Мяу…

Я резко повернулся на звук. Это оказался кот, прикупленный кем-то из солдат еще в Мукдене. Доверчивый новобранец рассчитывал, что пушистый зверь, как и было обещано, станет охотиться на грызунов, но, учитывая, как этого толстяка закармливали, тратить время на подобные глупости тот не собирался.

— Кис-кис, — поманил я кота.

Полный игнор.

— Мистер Ван, можно вас ради дела? — попросил я снова, откуда-то вспомнив про важность окраса для китайских котов. Ван — это черные пятна на голове и хвосте, по местному поверью — шлем и копье, чтобы сражаться со злыми духами.

Кот уловил что-то новое в моем голосе и подошел, я несколько минут погладил его, а потом принялся с энтузиазмом проверять засыпавшие меня белые и черные волосы. Даже без увеличения было видно, что они плотнее человеческих, но я все же проверил все на линзе. И никаких чешуек. При этом на растяжение и тряску они реагировали гораздо лучше шелка. Кажется, с финальным материалом для перекрестий я определился.

Потом еще целый день ушел, чтобы выточить систему креплений. Фрол и Мишек, помогавшие мне в работе, предлагали приделать прицел намертво, но я хотел, чтобы в случае чего его всегда можно было снять. Поэтому сначала мы сделали планку, потом крепления для нее и прицела, и, наконец, винты, чтобы настроить его под каждую конкретную винтовку. Вот теперь можно было постепенно переходить к практике. Стреляли, разбирали полеты пуль и того, что могло на них повлиять. Сегодня я еще рассказывал про параллакс.

— Отодвиньтесь от прицела. Видите, что вместе с вашим положением как будто меняется положение и самой цели? Хотя, как вы знаете, дерево точно не двигается, — ох, сколько мне приходилось сидеть по ночам, подбирая наглядные и простые примеры, чтобы днем как бы между делом провести очередной урок на полчаса.

— Невероятно, — Мишек двигал винтовку туда-сюда. — И ведь сколько стреляли, а раньше ни разу не замечал.

В моем времени многие не обращали внимание на этот эффект в фотоаппаратах, а кто-то, наоборот, мог устраивать настоящие игры разума, развлекаясь с фокусным расстоянием.

— И зачем нам это знать? — Фрол предпочитал более конкретные вопросы.

— Чтобы стать с винтовкой единым целым, вы должны понимать, как она работает, — я перешел к самой сути урока. — И как изображение меняется, когда движетесь вы, так же оно по-разному выглядит и для вас через окуляр прицела, и для пули, вылетающей из ствола.

— Но мы же попадаем! — удивился Мишек.

— Потому что пристреливали винтовки наживую, уже с учетом этого эффекта. Но если вам когда-то придется заниматься подготовкой оружия с нуля — нужно учитывать.

— Думаете, мы сами сможем сделать что-то подобное? — Фрол отвел взгляд.

— Делать вам, скорее всего, не придется, а вот обучать других — точно да. Уже скоро я планирую выдать каждому из вас по отделению, и вы должны суметь ответить на вопросы ваших подчиненных. Почему один попал, почему другой нет, почему все именно так, как вы учите, почему нужно вас слушать. А то… Вспомните, как вы смотрели на меня в первые дни. Хотели бы вы пойти в бой, зная, что вас прикрывают ребята, похожие на старых вас, которые все будут делать по-своему?

Мишек и Фрол переглянулись, вздрогнули, а потом мы все разом отвлеклись на суету у бродов. Я вскочил на ноги, чтобы разглядеть, что там происходит, и… Судя по огромному количеству лошадей и всадников, это вернулся из очередного рейда генерал Мищенко. И не с пустыми руками. Я видел вереницы захваченных телег, половину из которых занимали мешки и ящики с добычей, а другую половину… Покрытые повязками и кровью тела. Раненые!

— Мишек, беги к нашим медикам, пусть выдвигаются к берегу в полной выкладке. Фрол, а ты — к Врангелю и Хорунженкову. Пусть усиливают дозоры на той стороне, чтобы никто не смог к нам неожиданно подобраться.

Вот такое вот нерациональное использование снайперов, но что делать. Я проводил парней взглядом и на мгновение задумался… Не хотелось рисковать, снова проводя операции без полного понимания местных особенностей и ограничений, но, если на кону будет чья-то жизнь, в стороне не останусь. Как и обещал! Заглянув к себе, я прихватил сумку с медицинским инструментом, доставшимся мне от доктора Шевелева, а потом двинулся вниз.

Понадобится или нет, но я буду готов.

[1] Да, заказы по каталогам появились уже тогда. А Гвардейское общество, когда-то начавшееся с 25 тысяч вклада Александра III, через какое-то время превратится в тот самый Военторг, о котором вы уже, наверно, слышали.