Японская война. 1904 (СИ)

Глава 16

Дышу, не дышу — стреляю — снова можно вздохнуть. Какие-нибудь крутые спецы на пальцах объяснят, что стрелять точно можно в любом положении, но я за время тренировок со своим снайперским взводом вывел вполне определенное правило. Вдох сложно зафиксировать, а вот на полном выдохе тело словно само замирает. Грудь, руки — все в одном положении. Дальше, если правильно навестись, нажать на спуск, чтобы ни одна лишняя мышца даже не подумала пошевелиться — пуля полетит точно в цель.

— Новый прицел! — рявкнул я, когда от сильной отдачи сетка слетела с креплений. Редко, но порой бывает и так: все-таки смола — не самый лучший вариант клея.

— Новый прицел, — мой второй номер передал приказ дальше.

— Прицел Буденного для полковника! — а вот команда добралась и до отряда снабжения, держащегося чуть дальше первой линии.

Прицел Буденного — анекдот, конечно. Я ведь в итоге для сетки использовал кошачьи волосы, человеческие не подошли, но пара человек запомнили, кто первым поделился со мной своей шевелюрой, и все. Правда ушла в народ. Я посмеиваюсь, Семен иногда краснеет, но прицел Буденного — это теперь вещь.

Пользуясь свободной минутой, я заодно сменил место лежки. Иногда японские батареи пытались нащупать, откуда по их первым рядам идет такой меткий огонь, но мы заранее подготовились, чтобы не дать им и шанса. Еще выстрел. Смена лежки — еще и еще. Стреляя, я заодно осматривал вражеские позиции вблизи и искал следы готовности к прорыву.

Первый-то натиск мы сдержали. Проволока на столбах оказалась неожиданным сюрпризом, особенно, когда японцы осознали, что позиции перед ней хорошенько простреливаются укрывшимися в окопах солдатами. Они попробовали прорваться массой, но тут пошли в дело заложенные саперами заряды. Человек пятьдесят положили — меньше, чем хотелось бы, но, главное, атакующий порыв сорвали.

Казалось, сражение на какие-то минуты замерло в равновесии, и непонятно было, что случится раньше. Враг все-таки прорвет наши позиции или же Засулич сможет подтянуть артиллерию и резервы. А то ведь… Я только сейчас осознал, что японцы не просто так маневрировали эти дни. Да, в итоге ударили по явно укрепленным позициям, но и нас тут оказалось не двадцать тысяч — все силы Засулича — а всего лишь около восьми. Мы, 6 тысяч генерал-майора Кашталинского, да запасные. Мищенко где-то далеко на правом фланге, основные силы — в резерве. Ждут, куда склонится бой, вместо того чтобы самим рискнуть, но подтолкнуть его в нужную сторону.

— Ваше высокоблагородие, генерал Кашталинский трубит атаку, — предупредил меня поручик Зубцовский, поставленный следить за крупными передвижениями, которые я сам мог бы упустить.

Вот и началось. Я оставил винтовку, передал командование взводом Мишеку и аккуратно выглянул с нашей наблюдательной позиции на вершине сопки. Действительно, Кашталинский решил, что сражению не хватает напора с нашей стороны, и двинул вперед 11-й стрелковый полк. Те как раз не участвовали в маневрах последних дней и были готовы к бою, вот только… А в чем задумка? Сбросить японцев? Но без подошедшей своей артиллерии это будет стоить очень дорого. В крайнем случае, если результат важнее цены, тогда стоило бы выделить под это больше сил.

— Полковник Макаров! — на наши позиции влетел посланник из ставки. — Приказ от генерала на отступление!

— Почему? — я невольно бросил взгляд на стрелки «Павла Буре»[1]. Час до полудня, мы сдерживаем врага с 6 утра. Не идеально, но сдерживаем. Если после такого отступить, отдать без боя еще крепкие позиции, представляю, какой раздрай будет в душе не только у меня, но и у каждого из солдат. Действительно, как недавно сказал Мелехов, так недолго и до криков «офицеры предали» дойти.

— Вас обходят. 12-я дивизия Иноуэ в любой момент может прорваться и оказаться у вас в тылу. Полковник Лайминг прикроет отступление!

Вот, значит, зачем Кашталинский выдвинул резерв. Не ради атаки, а ради отступления. И тут, конечно, нужно признать, что за всю эту войну, даже после самых страшных поражений, японцам ни разу не удалось окружить русскую армию и устроить разгром. Мы не могли победить, но мы и не проигрывали: отходили, собирались и готовились дать новый бой. В теории даже звучит неплохо, но в реальности бесконечное бегство формирует и определенный склад мышления. Готовность проиграть, даже болезненное ожидание, когда же это, наконец, случится.

А еще… Я заметил, куда именно заходит 11-й Восточно-Сибирский стрелковый Её Императорского Величества Государыни Императрицы Марии Фёдоровны, мать ее, полк — точно в стык между замершими позициями японской гвардии и дивизии Иноуэ. Вместо встречного боя получился прорыв — вот только что будет, если сибиряков сейчас не поддержать? Да их же просто возьмут в огневой мешок с двух сторон!

— Передайте генералу, что 22-й стрелковый тоже останется прикрывать отступление, — я принял решение.

— Это нарушение приказа, — незнакомый офицер хотел было продолжить, но я подошел, ухватил его за плечи и повернул к полю боя.

— Видишь, что творится? — я дождался кивка. — Тогда возвращайся и передай то, что я сказал. Мы тоже задержимся и прикроем отступление.

После этого времени на разговоры больше не было. Мелькнула было мысль, а стоит ли рисковать своими ради того, чтобы помочь тем, кто сам о себе не позаботился, и тут же исчезла. Считаться буду на рынке, а тут с нашей стороны все свои. Тем более что маневр с ограниченным встречным ударом мы готовили.

В это время 11-й стрелковый, пользуясь тем, что временно оказался чуть ли не в тылу у врага, попытался взять японцев в штыки. Те ушли от боя, а потом в сторону оказавшихся в ловушке сибиряков начали поворачиваться как раз переправленные через Ялу легкие горные пушки. Сразу же навал, но полковник Лайминг тоже захватил с собой пару орудий и даже пулеметы. Место и время для встречного огня было выбрано не самое лучшее, но этого хватило, чтобы немного задержать врага. А потом полковник упал, и малейшие надежды, что 11-й стрелковый все-таки сможет сам выбраться из окружения, растаяли как дым.

— Господин полковник, 2-й батальон готов к выполнению задачи, — доложил Мелехов, когда я добрался до передних позиций. Спасибо заранее прокопанным траншеям, сделать это можно было, даже не кланяясь вражеским пулям.

— Не боитесь, Павел Анастасович? — я на мгновение промедлил с приказом. Все-таки столько солдат сегодня не вернутся живыми.

— Жду боя! — оскалился Мелехов, а потом неожиданно искренне добавил. — И повезло, что вы честный офицер, Вячеслав Григорьевич!

— Честный? — я удивился.

— Не боитесь отправить солдат в бой! Не на смерть, как некоторые, — Мелехов еле различимо тряхнул головой в сторону 11-го стрелкового. — Они, конечно, храбрецы, но… Зачем столько ждали, зачем в итоге послали так мало, почему не подготовили позиции? Раньше я чувствовал это, но не мог сформулировать. Теперь могу и поэтому говорю спасибо!

— Хорошей охоты, подполковник! — я не стал спорить и просто крепко пожал руку Мелехову.

— Действительно, хорошей охоты! — тот хохотнул, а потом пошел в первые ряды своего батальона.

Мои и так невеликие силы расползались во все стороны. Сдержим натиск, сможем собраться обратно в ближайшие пару часов — значит, еще повоюем. Если же нет, боюсь, японцы просто разобьют нас по частям. Но и выбора нет. Капитан Хорунженков и казаки работают на левом фланге по пытающемуся обойти нас Иноуэ. Японцев больше, но на марше их порядки растягиваются, а именно такие цели весь месяц бил мой летучий отряд по ту сторону Ялу. Центральные позиции держит батальон Шереметева, раньше ему помогал Мелехов, но теперь у того своя задача.

Пора! Музыка стала громче — трубачи и барабанщики Доронина выкладывались на полную, наполняя решимостью сжавших кулаки и зубы солдат. По спине побежали мурашки: что бы ни говорил и ни думал Мелехов, как же страшно вот так отдавать последний приказ, принимать ответственность за чужие смерти. Сигнал выдвигаться, и четыре роты разошлись по заранее разведанным балкам, подтягиваясь к вражеским позициям. Заметят раньше времени? Не заметят?

Повезло. Кашталинский сделал еще один ход, решив поддержать 11-й стрелковый артиллерией. Я видел, что генерал-майор пытался подтянуть больше пушек, но превратившиеся в грязь дороги убили задумку на корню. В каждую трехдюймовку впрягались по 16 человек, но даже так скорость передвижения была ничтожной. Что уж говорить, когда дело доходило до того, чтобы поднять пушки поближе к вершинам сопок. То, что хотя бы одна батарея в итоге оказалась на позиции, уже чудо… и еще одна боль.

Новая русская трехдюймовка, выпускавшаяся на Путиловском с 1902 года, могла бить на 8 километров, но при этом сейчас стреляла только на четыре. Почему? А потому что не было никакого запаса фугасных снарядов. Шрапнели — пожалуйста, но она летит только на 4 километра. В общем, даже шанса добраться до вражеских пушек у командира батареи не было, и он попытался сосредоточить огонь на пехоте. Целых семь минут 8 пушек выплевывали снаряды в сторону японских колонн. Примерно по 10 выстрелов в минуту — не лучший результат, но и точно не худший.

560 разрывов, каждый выплюнул под полсотни стальных шаров… Где-нибудь на полях под Плевной от вражеского полка остались бы одни ошметки. Здесь же, в изрезанной сопками и оврагами Маньчжурии, где так легко прятаться, получилось задеть разве что под сотню японцев. И то половина из них только ранены.

— Проклятье! — выругался я, когда нашу батарею нащупали вражеские гаубицы и за считанные минуты вывели из строя сначала артиллеристов, а потом и тех, кто попытался утащить пушки назад.

Тем не менее, эта короткая, но яростная перестрелка дала нам так необходимое время. Отряд Мелехова подобрался на расстояние удара. Двести метров — кажется, что это довольно много, но только если твои солдаты бегут к врагу. Для защищающихся все происходит в мгновение ока: успеть осознать, что нужно делать, развернуться, дать слаженный залп — не каждый на это способен. Возможно, лучшая английская пехота и справилась бы, японцы же просто не успели. Еще и пару командиров, попытавшихся что-то изменить, сняли прикрывающие атаку снайперы, а потом четыре сотни солдат ворвались во вражеские ряды.

Первым делом отсекли прислугу горных пушек, которые еще недавно без каких-либо опасений накрывали 11-й стрелковый. У тех, кажется, не осталось офицеров, способных принять командование, но Мелехов заорал так, что даже чужие солдаты послушались и начали отходить в нашу сторону. Если дойдут, то мы в два раза усилим свой центр… Японцы попытались им помешать: заняли сопку чуть в стороне и прикрыли огнем остатки окопавшегося батальона, разделяющего наши отряды.

Все на мгновение повисло на волоске, но посреди 11-го полка неожиданно поднялась массивная фигура в черном балахоне. Священник? Я не разобрал, что именно он прокричал, прежде чем чья-то пуля пронзила ему грудь, но этого хватило. Над полем взлетело яростное «ура», и солдаты, словно забыв про обстрел с фланга, штыками вынесли последнюю преграду перед собой и вырвались на открытое пространство[2]. Мелехов мог бы попробовать поставить их себе в помощь, но без командиров пользы от потерявших строй солдат было немного. Разумно… Я бросил последний взгляд назад, где небольшой арьергард срезал попытки японцев ворваться в наши ряды, а потом быстрым шагом пошел навстречу 11-му стрелковому.

Чем быстрее получится привести их в чувство и переформировать, тем быстрее из обузы они превратятся во что-то полезное.

— Старший? — я встречал остатки отходящего полка. Они шли, разбившись по ротам, так что это было даже не сложно.

— Капитан Умеров, — ответил покрытый кровью незнакомый офицер.

— Видите 52-ю сопку? — указал на одну из вершин в тылу.

— Так точно.

— Тогда отправляйте туда раненых с сопровождением. Сами же развернулись и в наши окопы. Поступите в распоряжение к подполковнику Шереметеву.

— Есть!

Этот капитан оказался нормальным, попадались и другие. Один поручик, оказавшийся старшим после смерти всех остальных офицеров в своей роте, пытался спорить, что я не имею права ему приказывать. Я чуть не растерялся, но помогла поднявшаяся волна холода. Вместе с ней как обычно пришли спокойствие и уверенность: подошел к скандалисту, врезал так, что тот рухнул на землю, а потом обвел взглядом остальных.

— Кажется, у поручика шок, включите его в группу раненых. А теперь кто у вас новый старший?

— Я, старший унтер Василевский, — вперед после короткой паузы вышел молодой парень с испариной на лице.

— На этот бой считай себя подпоручиком, Василевский, — я повысил парня сразу на три ступени. Ох, и сожрут меня потом за это. — А теперь берите своих и занимайте вторую линию окопов. Можете рассчитывать на полчаса, чтобы привести себя в порядок. А потом готовьтесь прикрывать наше отступление. Капитан Клыков на месте поставит вам конкретные задачи.

И так рота за ротой. Самых нервных к Шереметеву в центр, чтобы ни мгновения не сидели без дела, а заодно вспомнили, что и враг может умирать. Самых бодрых — на левый фланг к Хорунженкову, ему пригодится свежая кровь. Роты, где было много раненых, шли в запас: небольшой отдых, и они обязательно себя покажут. Еще одну оставил рядом с собой: когда отряд Мелехова отступил и занял свои позиции, именно они прикрыли их в последний момент, давая возможность перевести дыхание.

Сколько времени прошло? Уже полдень — значит, еще час продержались, хорошо!

Рядовой Кунаев вытер пот на коротких рыжих усах до того, как тот заледенел. 2-е мая сегодня, но рядом с рекой и морем даже сейчас такое не редкость.

— Живые! Живые, мать вашу! — рядом, запрокинув голову назад, орал Панчик.

Наглый поляк до последнего не верил, что полковник сдержит свое слово и включит их в отряд смертников. Не верил, когда чистил выгребные ямы, не верил, когда всех гоняли с утра и до ночи, не давая ни одной свободной минуты, не верил, когда подполковник Мелехов построил штрафников перед строем и указал цель. Вражеская батарея — то, что будут прикрывать любой ценой, то, где сдохнуть проще, чем чихнуть.

Панчик тогда и чихнул, попытался еще раз упереться, но Мелехов, словно набравшись у полковника злой решимости, и не подумал миндальничать…

— Как думаешь, а нас на самом деле бы пристрелили? — спросил у Панчика один из его подельников.

— Шереметев бы не смог, а Мелехов — этот кровавый пес и не почесался, когда ему дали приказ. А Макаров его отдал, — Панчик сплюнул.

Эйфория от того, что они выжили даже в этой сумасшедшей атаке, начала спадать. Бой еще не закончился, им еще пришлось не раз пострелять и походить под вражескими снарядами, но больше впереди всех их штрафной отряд уже не пускали. И более того, когда они отошли назад под прикрытие рот 11-го стрелкового, задержавшихся, чтобы вернуть должок, там же их встречал и хмурый полковник. Макаров словно специально дожидался их отряда смертников, чтобы пройтись по нему своими глазами убийцы.

— Хотели нас прикончить, ваше высокоблагородие? А мы — вот! Выжили самому черту вопреки! — дерзко крикнул ему Панчик.

На мгновение показалось, что сейчас Макаров снова запишет их в штрафники, но тот только ухмыльнулся.

— После того, что сделали, прощаю, рядовой, — он подошел к ним вплотную. — Обычно за взятые орудия дают медаль, но то обычным солдатам. Вы же заслужили нечто большее: прощение.

— От вас? — Кунаев сам не заметил, как подал голос. Словно и в него вселился дерзкий дух.

— При чем тут я? — искренне удивился полковник. — От ваших товарищей, которых вы предали под Чонджу, но тут искупили тот случай кровью. Добро пожаловать обратно в 22-й стрелковый, солдаты.

И он прошелся сквозь строй, пожимая каждому руку.

А потом снова был бой. Кунаев сначала думал, что раз они спасли чужой полк, то теперь вместе отступят, но нет. Засели на позициях: чуть больше двух тысяч против десяти, и держались. Рядовой иногда слышал разговоры, что надо бы уходить, но потом мимо пролетал полковник — словно черный ворон в своем не застегнутом развевающемся крыльями мундире — и голоса сами собой затихали. То ли от страха, то ли от понимания того, что именно Макаров подготовил их к этому бою. Притом так, что японцы кровью умываются.

Лезли вперед — их встречали. Начинали бить пушками — основные силы откатывались назад, под защиту укреплений второй линии. Пушки затихали — и они возвращались, снова встречая атаки японцев. Те попробовали хитрить, идя вперед прямо под градом своих же снарядов, и снова сюрприз. Часть взводов всегда оставалась на месте, скрываясь в блиндажах. Кунаев сидел рядом с одним таким: полуметровые бревна, целый холм земли сверху — даже когда вражеский снаряд попал точно в него, это перекрытие треснуло, но выдержало.

Японцы злились, их атаки становились все яростнее, но и наши чувствовали себя все увереннее. Так, бойцы из 11-го стрелкового сначала терялись во время маневров, но потом их все сложнее и сложнее было отличить от своих. А еще музыка… Трубы и барабаны, казалось, в итоге потонули в шуме сражения, но, когда они в итоге на самом деле замолчали, рядовой на мгновение опешил. Что случилось?..

Додумать крамольную мысль ему никто не дал. Уже кричал их фельдфебель, командуя очередность отхода на вторые позиции. Кажется, даже стальной полковник решил, что пора уже и честь знать. Но отпустят ли их теперь японцы? После того, сколько крови у них попили?..

[1] Вместе с «Тиссо» и «Генрихом Каном» — официальные часы русской армии.

[2] Именно так в нашей истории 11-й стрелковый в итоге и вырывался из окружения. Тогда, конечно, потерь было больше, но хотим отметить, что они все равно смогли.