Японская война 1904. Книга четвертая

Глава 8

— Накрываем? — я ходил по краю полигона, словно лев в клетке.

В смысле злой! Столько работали, столько готовились, а потом показали Афанасьеву новые наблюдательные шары, и тот меньше чем за полчаса подобрал к ним ключик. Причем большую часть этого времени занял не поиск решения, а организационные мероприятия. То есть доставка и пристрелка гаубиц с мортирами. Там, конечно, были свои сложности, но…

— Баллистика — это наука! — в отличие от всех остальных Афанасьев был очень доволен собой. — Если у тебя есть формула и пушка, снаряды из которой по этой формуле летят, то… Враг будет уничтожен, и неважно, где он засел, на земле или в воздухе.

— Значит, все? — Ванновский потерянно опустил голову.

— Не думал, что шары так быстро выйдут из моды, — стоящий рядом с ним Кованько выглядел точно так же убито.

И эта растерянность словно придала мне сил. Сдаваться так просто? Не на того напали.

— Платон Львович, — повернулся я к Афанасьеву, — а что там по цифрам получается?

— Хорошо все получается. Угол возвышения ствола 78 градусов: из мортиры можно на 1100 метров закидывать гранаты, а из гаубицы — на все 4 километра. На такой высоте, конечно, уже формулы сбоить начинают, что-то мы явно не учитываем, но до километра-двух в целом зацепить шар шрапнелью точно не проблема.

— Не из мортиры, — я заметил первую очевидную проблему. — При ее дальности в полтора километра подтащить ее так близко к линии фронта мы не сможем.

— Ладно, — согласился Афанасьев. — Будем гаубицы использовать, но собьем.

— А тут еще одна проблема, — продолжил размышлять я. — Сколько у нас этих гаубиц на линию фронта? Две трофейные! У японцев больше, но тоже не так много.

— Это правда, — Афанасьев понял, что мы сейчас не его проверяем, и принялся искать решение вместе со мной. — Есть еще проблема… Когда шар висит на месте, рассчитать расстояние не так сложно. Особенно когда есть уже промеренные ориентиры на местности. А вот в сражении, еще если и ветер, и этот ваш аэростат будет двигаться, выцелить его будет гораздо сложнее. Еще и… Вы ведь обратили внимание, мы его зацепили, дырок оставили чуть не под сотню, а он просто медленно опустился, и все. Это случайность или эти штуки всегда такие живучие?

— Всегда, — закивал Кованько. — В марте 1891 года проводили натурные испытания в Красном Селе. Расстреливали воздушные шары, повзводно и поротно, из винтовок, из пулеметов и из пушек. Так под легким огнем шар почти полчаса провисел, а после Максима и шрапнели лишь медленно опустился.

— А я слышал, что водород может воспламениться, если вытечет наружу, — заметил я.

— В теории, — обрадовался моему интересу Кованько. — А на практике такого очень сложно добиться. Ведь если водород выходит, это что значит? Что шар пробили, и он опускается! Значит, движется, и этот самый водород размазывается, концентрации просто не хватает для начала реакции. Единственная опасность: если возле самой земли зацепит, когда этого самого движения уже не будет, но… Шансы на это не так уж и велики.

Я мысленно кивнул, вспоминая самую известную воздушную катастрофу первой половины 20 века. Объятый пламенем дирижабль «Гинденбург». Когда-то мне казалось, что подобный взрыв просто не мог не случиться, а теперь… Действительно, ведь на тех знаменитых кадрах «Гинденбург» уже замер у причальной мачты. Получается, случайность, в которой совпало сразу несколько довольно редких факторов. Ну или злой умысел, но чего сейчас гадать…

Кованько тем временем рассказал, что по результатам тех испытаний даже начали проектировать специальную 76-миллиметровую пушку со стоячим лафетом для воздушных целей. Афанасьев согласился, что с такой действительно будет проще работать по шарам, особенно в движении. Ну, а потом мы плавно перешли к тому, как с учетом всех этих факторов использовать наше новое оружие.

Да, оно получилось не совершенным, не идеальным. Но а кто на войне может таким похвастаться? Для всего есть свои контрмеры, и теперь нам просто нужно было придумать, как сделать так, чтобы японские против нас не сработали. Ну или сработали, но недостаточно быстро. На самом деле ничего сложного: когда это стало понятно, решения начали появляться одно за другим. И уже через час я больше не сомневался, что в следующем бою наша разведка сможет выйти на новый уровень.

Ганс Брюммер считал снаряды и думал об искусстве. В 1871 году Василий Васильевич Верещагин написал картину «Апофеоз войны», ту самую с горой черепов в безжизненной степи. Кто-то посчитал это просто впечатлениями от истории Тамерлана после поездок художника в Туркестан, кто-то справедливо указал, что это итог вообще любой войны… И сам Брюммер был согласен с последними. Все-таки 1871 год — это год, когда Пруссия разгромила Францию, когда стало понятно, что в Европе появился новый большой хищник, который жаждет крови. Тогда же Верещагин предсказал новые войны, новые смерти, причем не побоялся показать свою картину сразу на выставке в Мюнхене.

И сейчас, 33 года спустя, Брюммер, который тоже когда-то любил рисовать, чувствовал что-то похожее. Тоже появление нового хищника, тоже запах крови в воздухе, но в то же время уже не как простой человек, а как военный, он не мог не посмотреть на происходящее еще с одной стороны. Апофеоз войны — это тела и смерти, но в то же время апофеоз войны — это еще и совершенная тактика, которая приносит мир в твой дом. И то, что он, Брюммер, и другие командиры 2-го Сибирского, отправленные по следам японцев, делали в последние две недели, тоже было тем самым апофеозом.

Мог ли он еще несколько месяцев назад даже предположить, что небольшой отряд может отравить жизнь целой армии? Разве что в сказке… Но нет, вокруг была реальная жизнь, у них была пара тысяч конных казаков, два десятка тачанок, из которых половина возила даже не Максимы, а более легкие Гочкисы, ну и он, Брюммер, с дивизионом горных пушек. И они таким скромным отрядом сначала отбили пару обозов, потом вырезали несколько дозоров, а после этого целых четыре раза накатывались на стоянки основной армии, засыпая ее снарядами с ближайших сопок.

— Сколько? — подъехал к Брюммеру скособоченный Славский.

Один раз их чуть не загнали после особо дерзкого налета, и поручику досталась скользящая рана в бок. К счастью, всего лишь от штыка одного из добежавших до тачанок японцев. Если бы пуля задела, то идущие с ними врачи точно бы уложили к раненым. А так — перевязки, регулярные осмотры, но Славский смог выбить себе право оставаться в строю.

— По 5–6 снарядов на орудие, — вздохнул Брюммер. — Надо возвращаться.

— Может, малый налет? У меня еще по 300 патронов на пулемет, как раз напоследок пострелять хватит.

— 300 от стандартных 3 тысяч? Тоже копейки… — снова вздохнул Брюммер. — А если после такого нас со спущенными штанами перехватят японцы? Не думаю, что генерал будет рад.

— Это правда, — сразу согласился Славский.

Они были в армии, а в армии, где собрались серьезные мужики, не боящиеся крови, просто не могло обходиться без споров и ссор. Но во 2-м Сибирском как-то сам собой сложился довольно простой ритуал их решения. Просто представить, что в такой ситуации сказал бы спорщикам на разборе Макаров: кого бы похвалил, а кому пришлось бы оправдываться… И почему-то после этого сразу становилось очевидно, кто прав.

— Связисты поймали передачу от Инкоу, — присоединился к разговору Врангель, который благодаря подбирающимся холодам теперь совсем не расставался с любимой черной черкеской. — Говорят, 2-я дивизия Мелехова уже подготовила позиции, основные силы подходят каждый день. И наш мобильный отряд, чтобы прикрыть фланги, там был бы очень кстати.

— Тогда… — начал было Брюммер, но к ним подскочил резкий, как и всегда, Буденный. На этот раз, впрочем, у него был достойный повод.

— Японцы! Разведчики заметили впереди целый полк. И кажется, его послали специально по нашу душу, чтобы перехватить при попытке соединиться с основными силами.

— Место и время хорошо рассчитали, — оценил Славский и снова поморщился, то ли из-за раны, то ли вспоминая, как недавно предлагал потратить последние снаряды. После такого их действительно могли бы взять голыми руками.

— Тут не только тактика, тут еще и стратегия, — добавил Брюммер. — Смотрите… Всего один полк, но при должной удаче они смогли бы сначала нас разбить, а потом бы и к Инкоу зайти с фланга, добавляя проблем уже основным силам. Такие маневры, которые могут навредить сразу на нескольких уровнях — это показатель серьезного командира.

— Кхм… — прервал Брюммера Буденный. — Не скажу насчет стратегии, но вот то, как враг строится в поле перед боем — вы давно такого не видели!

— В смысле строится? — удивленно переспросил Врангель.

— В прямом, — улыбнулся Буденный. — Ровно, словно по линеечке. Взвод к взводу, рота к роте.

— Но это же… Глупость. После Ялу даже совсем зеленые офицеры себе такого не позволяют.

— А эти позволяют, так что… Может, покажем им, как тут на самом деле принято воевать? — Буденный обвел всех хитрым взглядом, и на этот раз ему никто не возразил.

Да и что тут скажешь? Кого бы в такой ситуации похвалил Макаров? Ясное дело, только того командира, который бы не простил столь глупо подставившегося врага.

У меня сегодня последний день перед отъездом на передовую. Мы подтянули к Инкоу уже достаточно сил: людей, пушек, снарядов и, конечно, бронепоездов, включая два новых состава. Один из них мы оснастили для боя, а второй просто подготовили для установки пушек Канэ, которые я рассчитывал уже в ближайшее время получить от французов.

В Ляояне в последние дни было довольно тихо. Большие генералы уехали вслед за основными силами на юг, столичные гости занимались какими-то своими делами, а я общался со своими офицерами да французами, которые уж больно зачастили в гости. В штаб их, ясное дело, не пускали, но вот после… Пришлось принимать на себя удар светской жизни и благодарить судьбу за Огинского, который взялся за все организационные вопросы.

Был, правда, соблазн поступить проще и в принципе отказать Пикару с Думергом в своем гостеприимстве. Мол, дела делами, но уж устал от я ваших рож, но… Они вели себя вежливо, установленные правила не нарушали, вот и приходилось сдерживаться, заодно подавая пример остальным, как уже им придется вести себя с французскими гостями, когда тех наконец-то пришлют.

— Читал новую повесть Лондона, — поделился со мной Пикар, обратив внимание, что я отвлекся от прихваченных с собой документов.

— И как вам? — спросил я.

Если честно, я тоже читал, но… Мне вот, несмотря на энтузиазм самого Джека, не понравилось. Раньше у него в истории всегда было хоть немного света, юмора, обычных простых чувств. А тут — только война. Да, честная, да, без прикрас, и после чтения внутри была лишь пустота. Сильно получилось, если уж откровенно. Но нужно ли?

— Мне кажется, что это книга-прививка, — ответил француз, привлекая внимание тут же подошедшего к нам Огинского.

— Прививка? — переспросил тот.

— Да. Для обычных людей, чтобы при слове «война» они представляли не рыцарские романы с прекрасными дамами, а реальность, от которой стоит держаться подальше. Возможно, я бы даже сказал, что это появление нового жанра. Военный реализм или поучительный реализм… Впрочем, не мне придумывать новые термины.

— Прививка? Поучительный реализм? — Огинский еле заметно усмехнулся. — Неужели вы считаете, что такая история сможет кого-то хоть чему-то научить?

— А почему нет? — француз пожал плечами. — Иногда достаточно нарисовать гору черепов, чтобы миллионы людей по всему миру согласились с главным: война — это зло.

— А черепа — это идеализм. Да, война — это смерти, но говорить, что только ими все и ограничивается — это лукавство. Война приносит смысл жизни, славу, деньги, территории. Разве не глупо пытаться делать вид, что этого нет? И, пытаясь раскрасить мир в черно-белый цвет, мы лишь прячем голову в песок, вместо того чтобы честно и прямо обо всем говорить.

— Говорить, что война — нормально?

— А говорить, что война — это зло, и продолжать воевать разве лучше? Чем больше самообман, тем большей кровью он обычно заканчивается.

— Вам не кажется, что мы ушли куда-то в сторону? — Пикар на мгновение задумался, но лишь тряхнул головой. — Разговор ведь начинался с повести Лондона, и я до сих пор считаю, что она поможет людям держаться подальше от войны. У вас есть в русском такое выражение — бьенвалле?

— Ложь во благо, — перевел я.

— Чаще всего те, кто пытаются обманывать во благо, в итоге обманывают сами себя, — Огинский только плечами пожал. — Думаете, кровь и грязь испугают людей? Нет, они теперь только лучше подготовятся к новой войне, и когда придет время убивать, лишь плечами пожмут и скажут: по-другому тут нельзя… И утопят весь мир в крови с таким энтузиазмом, которого еще никто никогда не видел.

Я в этот момент снова подумал о грядущих мировых войнах. И правда, миллионы смертей, что они принесли, случились лишь из-за того, что оружие стало более смертоносным, или же дело действительно еще и в людях? В том, что мы при всем внешнем лоске почему-то стали более кровожадными?

— Господа, господин генерал… — к нашей беседе сегодня решил присоединиться еще и Гастон Думерг, причем, судя по довольной улыбке, пришел он точно не просто так.

— Какие-то новости? — Пикар тоже что-то почувствовал и внимательно посмотрел на министра колоний.

— Не знаю, насколько этично будет таким делиться, — Думерг развел руками. — Все-таки мне об этом рассказали неофициально.

— Гастон, — посмотрел на него Пикар.

— Хорошо-хорошо, — Думерг снова всплеснул руками, слово не ради этого и приехал сюда. — Мои друзья рассказали, что японцы привезли на передовую два полка с иностранными инструкторами. Более того, эти инструкторы не просто тренировали японцев у себя в колониях, но и поведут их в бой.

— Какие иностранцы? — тут же заинтересовался Пикар. — Англичане?

— Не только… — Думерг надул губы. — Не буду указывать на них раньше времени, а то еще кто-то решит, что Франция просто сводит счеты, но… Транспорты из Циндао в последнее время зачастили, а кайзер Вильгельм давно хотел бы упрочить свое влияние в Китае.

— Англичане и германцы? — нахмурился Огинский и посмотрел на меня. — Вячеслав Григорьевич, вы не думаете, что с их опытом японцы могут стать особенно опасны?

— Я думаю… — я вдруг не выдержал и расхохотался.

— Что такое? Вы мне не верите? — возмутился Думерг.

— Вовсе нет, — я взял себя в руки. — Просто буквально несколько часов назад я получил отчет от мобильного отряда, который отходил в сторону Инкоу и столкнулся с необычными японскими частями.

— Те самые? Большие потери? — Огинский быстро оглянулся на французов, мол, стоит ли продолжать при них, но я только головой покачал.

Некоторые новости стоят того, чтобы раскрыть их как можно скорее, тем более сейчас и компания подобралась подходящая.

— Значит, вы уже сражались и… Судя по вашему поведению, все закончилось хорошо, я прав? — Пикар первый понял, что к чему.

— Они просто построились перед боем, — начал я и замолчал, давая собеседникам оценить ситуацию.

— И что? — Думерг еще не понимал.

— Просто в поле? — выдохнул Огинский.

— Не совсем, конечно. Позиции подготовили, прикрыли их пушками, застрельные команды пустили, но… Их солдаты словно ожидали, что мы будем с ними целый день с пары километров перестреливаться. А Врангель их просто отвлек, Брюммер подкатил пушки… Две целых батареи потеряли в итоге — жалко, но от их пехоты за эти десять минут осталось меньше половины. Другая просто побежала, и там не так много вариантов было. Особенно когда паника и…

Вот про то, что мы в таких случаях отстреливаем офицеров, я говорить вслух не стал.

— Тачанки! — Огинский тем временем догадался, чем все закончилось.

— Славский подловил их на отходе. Если бы у наших не было такого дефицита патронов, то так бы всех там и положили, но в итоге решили, что нам хватит и текущих потерь, и оставленного обоза. Кстати, теперь я понимаю, откуда там было столько денег, — я улыбнулся. — Зарплата тех самых наемных специалистов. Что ж, теперь она достанется тем, кто доказал, что на самом деле ее достоин.

— А ваши потери? — Думерг закусил губу. — Сколько вы потеряли?

— Два десятка раненых из артиллерийской обслуги.

— А убитых?

— Нет убитых. Я же сказал, враг уж слишком хорошо подставился, а в ближний бой мы не полезли.

После этого французы переглянулись и молча начали собираться. Кажется, случайная рекламная кампания наших новых возможностей вышла на славу. Пусть теперь думают, обсуждают и… Готовятся платить! Если до этого некоторые могли питать иллюзии, что настоящим европейским армиям этот азиатский опыт не так уж и нужен, то теперь от них остались лишь жалкие ошметки.

И то ли еще будет, когда я доберусь до Инкоу. Если наш план сработает, то японцев и всех остальных невольных зрителей будет ждать большой сюрприз!