Второй шанс

Глава 17

Во дворе людно, все разбрелись по своим группам, ждали, когда всё закончится. Кто-то обсуждал работу, кто-то жаловался, что очень трудно долбить землю для могилы в такой мороз, кто-то просто болтал о своём. Оркестра не было.

А мы собрались в кучку, сразу безошибочно узнавая тех, кто побывал с нами в одном месте. Лично я знал не всех «чеченцев» в городе, но постепенно признакомился.

О нас уже некоторые слышали, интересовались, что за занятие с компьютерами, а кто-то был в курсе и про перестрелку с прибывшими в город боевиками. Город не такой уж и большой, чтобы она осталась незамеченной, вот и обсуждали.

Само собой, она обросла кучей небылиц, и народ интересовался. Мы не отвечали, хранили молчание, делали вид, что не понимаем, про что речь, из-за чего распаляли любопытство ещё сильнее. Но кому надо, те знают, остальным знать не обязательно. Просто ещё одна разборка в девяностые.

Поняв, что ничего от нас не добиться, разговоры сменились. Говорили о единственной общей для нас всех теме. То и дело слышны названия, которые постороннему скажут мало, но откликались для каждого из нас: Аргун, Сиюр-Корт, Чечен-Аул, Урус-Мартан, Шатой, Шали, Гудермес, Ханкала.

Ещё постоянно звучали разные места из Грозного: площадь «Минутка», дворец Дудаева, «свечка», консервный завод, вокзал и прочее. Хотя не все, кто здесь находился, участвовали в новогоднем штурме.

Но мы и сами не участвовали в обороне города, когда летом 96-го в Грозный ворвались боевики. Те лезли отчаянно, чуть не победили, но попали в кольцо сами и готовились прощаться с жизнью. Тут бы их и придавить, но… наверху решили заключить мирное хасавюртовское соглашение, а добивать «духов» запретили, чтобы не портить переговорный фон. Город сдали.

Говорили про сгоревшие колонны бронетехники и огонь от своих, опасный, смертоносный и случайный. Вспоминали, как боевики отправляли наших пленных идти первыми по минным полям. И, конечно, говорили про вечную грязь вместо снега, глядя на пролетающие в воздухе снежинки.

Обсуждали всё то, от чего у любого гражданского начнут вставать волосы дыбом. А мы спокойно говорили, иногда посмеиваясь.

И чуть ли не в каждой фразе звучало слово «пацаны».

Ну а спецназовец Дима ходил среди знакомых покойного Батона, постоянно косясь на нас. К нам пока не подходил, а я за ним посматривал, выбирал момент для разговора.

— У меня у сына первое слово прочитанное — «Чечня», — прохрипел наш морпех Алексей, парень лет двадцати пяти. Он ходил в тёмных очках, чтобы не показывать, что вместо левого глаза — неподвижный стеклянный. — Всё телевизор смотрели, когда я там был, и там надпись всегда внизу такая была. Читать никак не мог научиться, а тут прочитать смог.

— Переживали, — проговорил Федин.

— Угу. Всё спрашивают, что там было, а я им ничё сказать не могу, не поймут. А как про войну какую-то показывают по ящику, так сразу слёзы бегут. Вот и думают все, что не мужик, а я ничё сделать не могу.

— А это же вы госбанк в Грозном брали? — спросил Газон, крутя чётки в руках. — Говорят, там баксы целыми мешками лежали. И золото, и всё остальное. Им же туда мешки денег по авизо ввозили.

— Не в курсе, пацаны. Не помню.

— Я там был, но не видел, — Андрей, мой тёзка, высокий десантник пожал плечами. — Да и вряд ли бы там оставили. Не дураки, всё ценное вывезли и продали давным-давно. А мы вот как-то негра одного подстрелили, прямо у дудаевского дворца, так у него вот баксы были, целая пачка, толстая — во! — он показал толщину. — А пальцем проведёшь — сразу краска слезает. И толщина, как у туалетной бумаги. Но такой хрен вытрешься, вся жопа потом зелёная будет.

— И чё они, не видели, что фальшивки? — удивился Шустрый.

— Чего? — тёзка наклонился к нему. — Я хреново слышу. Когда слышу, а когда не слышу. Перепонки лопались. Громче говори.

— Не видели, что фальшивки? — повторил Борька громче. — И врач чё говорит? Про слух?

— Сказал, что лучше не трогать, а то хуже будет, раз хоть как-то слышишь. А если про бабки — умные видели, что фальшивки, не брали, а дураков и в Африке полно. А вот пацаны из пятой рассказывали, что в Совмине девки сидели, снайперши, на верхнем этаже. А их как взяли, и все вместе потом…

— Не видели, — сказал Царевич. — Хотя баек много ходит всяких.

— Говорят, наши местные пацаны, махра, взорвали снайпера-прибалта, — заметил сапёр Илья. — Посадили на мину жопой и подорвали, чтобы к себе домой улетел, хы-ы.

На эту тему мы говорить не собирались, и Слава Халява ловко перевёл тему:

— Я вообще не помню, как Совмин штурмовали, — он задумался. — Ничего.

— Ты чё? — Шустрый посмотрел на него. — Вместе же были. Я всё на тебя смотрел, думал, если ты, мажорик, не бздишь, то и мне нельзя. Вот и терпел всю дорогу.

— Иди ты. Смотрел ты меня, козёл ты! — Славик замахнулся. — Да знаю, что были. Но не помню это совсем. Будто плёнку вырезали из кассеты, пару метров. Не было и всё. В памяти чисто.

— Повезло, что не помнишь, — задумчиво произнёс Царевич.

— Может. Помню, как хлеб тогда жрали все вместе, Шопен припёр. Потом пошли туда — и всё. Обрывки какие-то иногда вспоминаются. И потом помню, как Старый меня по лицу хлещет, мол, закончилось, уходим. И воды дал попить, тёплой. Потом нашли арбуз в банке, маринованный, сука, солёный, жрать невозможно. Мы давились-давились, но съели всё.

Халява засмеялся, потом обхватил себя руками. Холодало, но хоть ветра не было.

— Пожрём, может, потом в кафешку зайдём? — спросил он. — Там хорошая есть, за углом. Шашлыки делают.

— А ты же сын Бакунина? — Кеха, артиллерист, нахмурился. — Того самого, с химкомбината? Чё, в натуре, там был? Батя не отмазал разве?

— Чё сказал? — Халява сощурил глаза.

— Не отмазал, как видишь, — вступился я. — Всю Чечню прошёл, от ввода до вывода. И побольше меня там был. Меня тогда зацепило в Аргуне, вот кто тогда меня вытащил, кстати. Я в госпитале потом лежал.

— Всё вспоминаешь, — Славик хмыкнул. — А мне никто не верит, вот и молчу.

— Поэтому и говорю я, мне верят.

— Я ж ничё против не имею, — Кеха откашлялся. — Просто спросил. Ну чё, молоток, не сдрейфил, наш пацан, уважаю. А как там в госпитале было?

— Кайф, — сказал Моржов, подходя к нам. — Девки ходят молодые, красивые, кормят три раза в день, лежишь и ничего делать не надо. Чё ещё надо? Отдохнули с Андрюхой от всего.

— Потом вернулись, — закончил я.

— Вот ты вернулся, — раздался голос позади меня. — Хотя с такой раной мог комиссоваться на гражданку. Многие и комиссовались, причём с ранами полегче, чем у тебя.

— А чего мне надо было бежать домой? — я обернулся. — Других вместо себя подставлять и пацанов бросать?

— Ты не подумай, что я что-то плохое имею в виду. Наоборот, есть за что уважать.

Спецназовец Дима Бродяга подошёл к нам и протянул открытую пачку сигарет. Шустрый тут же взял одну и потянул вторую, вопросительно глядя на спецуру, тот кивнул.

— Не бросил пацанов, — продолжил он. Голос намного спокойнее, чем был при первой встрече. — Может, спас кого. Хорошо же, когда уже умелый там командует, сержант с боевым опытом, а не простой срочник.

— Сами простыми и были, до поры до времени, — сказал я. — Давай пошепчемся с тобой сегодня. Разговор один есть.

— Давай, — он удивился. — Я вот…

Поговорить не вышло — начали выносить тело двадцатилетнего Батона, он же Витя Черненко.

Как кто-то сказал, пока несли, что на той войне он всё же и погиб, просто тело продержалось ещё несколько месяцев. Подсел на дурь ещё там, а здесь принял какую-то гадость и умер.

На поминки мы не пошли, семья жила бедно, готовили на последние деньги. Передали отцу конверт от нас, а сами остались на кладбище, в том месте, где было много недавних памятников со звездой и дешёвыми венками. Помянем так, всех.

Ведь здесь все наши, кто погиб на войне, но у кого смогли найти тело.

И если подумать, я смогу сделать так, чтобы больше их не стало. По крайней мере, один человек не уехал на зону, где бы погиб, а второй — на Кавказ, в последний путь.

Дальше может быть что угодно, но пока же у меня удавалось всё, и от этой мысли стало теплее. Посмотрел, как Шустрый подкалывает Халяву. А ведь даже не знают, что избежали.

Потом перевёл взгляд на остальных. С ними ещё предстоит поработать.

Среди могил много мусора, в основном бутылок, некоторые начали прибираться.

Федин тут же повёл пацанов показывать свою могилу со своим фото, где похоронили кого-то другого вместо него, по ошибке. Табличку, само собой, уже сняли, готовили эксгумацию, но это будет не быстро, а Федин их не торопил.

Ну а мы с Димой Бродягой сели за грубо сколоченный столик у могилы неизвестного мне дедушки, ветерана Великой Отечественной. Кто-то накидал там пивные банки, мы их скидали в пакет.

— Говорят, порешали вы с тем долбоклюем блатным? — спросил Бродяга. — На словах загрузил и платить заставил?

— Да вот прибили его, — сказал я, глядя ему в глаза. — Ткнули ножиком в подъезде, насмерть. С одного удара.

— Серьёзный, значит, кто-то бил. С одного удара это сложно сделать. Разве что в бедро ударить, чтобы кровью истёк.

Дима положил на стол правую руку в перчатке, она тряслась. Вид у него сегодня задумчивый, взгляд потухший, щетина сильно отросла. Но не пьяный и не с похмелья.

— А ты для какой цели интересовался тем барыгой, что Батону дурь продал? — спросил я.

— Батон его звали? — он посмотрел в сторону сегодняшней могилы. — Не знал. А почему?

— Пацаны прозвали из его взвода.

Я немного подумал и решил рассказать простенькую историю, чтобы завязать контакт.

— Он тогда с питерскими спорил, в учебке. Они как-то в магазин зашли, говорят — дайте булку. Продавец их понять не может, говорит, нет здесь булок. А Витя кричит: вы чё, это батон! Батон! И долго там кричал, доказывал им. Вот и прозвали.

Бродяга засмеялся.

— Да, они в Ленинграде так и говорят. Булка — белый хлеб или батон. А хлеб — это только про ржаной. И греча ещё говорят. У меня первая жена оттуда, ездил раньше раз в год туда.

— И у нас во взводе был Батон, но он любил полежать при первой возможности. Его Аверин, наш капитан увидел, так и сказал — лежит, как батон на полке. У нас вообще половина прозвищ от Аверина пошла, — я усмехнулся. — Так для какой цели ты интересовался, кто барыга?

— Наказать хочу, — проговорил Дима. — С пацанами подумали, надо наказывать. Потому что он ему не дурь продал. Он его убил. И этим против всех нас пошёл. Хуже «духа». Чеченцы хоть за что-то воевали. А этот — бабки зарабатывает на нашей смерти.

— И как наказать? — спросил я.

— Я понял, — он пристально посмотрел на меня. — Думаешь, мы этого грохнем, и того блатного перца тоже мы порешили?

— А не ты ли говорил, что его расстрелять надо было?

— Да потому что злой был, — Дима стукнул кулаком по столу. — Смотрел на того пацана-танкиста и вспоминал, как тогда «духи» взяли наших три десятка у вокзала. Их какой-то *** заставил в плен сдаться, правозащитник ***. Вот всех «духи» повязали, и только один живой остался, потому что контузило, и «чехи» его не взяли, мы его подобрали. Так же говорил. А вот остальных… — он замолчал на несколько секунд. — Всех бы, сука, перестрелял, кто пацана до такого довёл. И того гада блатного тоже за компанию. Чуть крышу не сорвало. Потом отпустило.

— Не ты, значит, его прибил?

Сейчас он говорил иначе. Тогда он вёл речи о несправедливости, зная, что такое откликается, будто заманивал народ к себе. А сейчас будто совсем расклеился.

Но я пока ещё его не понял, чтобы говорить наверняка. Это не пацан, а взрослый мужик, чуть младше того возраста, который был у меня в первой жизни. Вполне может хитрить.

— Да вы же порешали всё, — неохотно сказал он. — Чё я лезть буду, вас подставлять? Для этих подонков бабки и авторитет — всё. А вы его на бабки поставили и унизили, он после этого никто стал. И танкист тот деньги какие-то получить бы мог, и вы все вместе держитесь, не бросите теперь. И подумал — так, сука, правильнее, а пацаны уже навоевались, харэ. Не бандиты же, связей нет, на зону улететь, как два пальца обоссать. Но… вот этого мало.

Дима поднялся.

— Так что накажу его так, что сам не рад будет. Но в пределах допустимого.

— И даже стрелять не собираешься?

— Пока не в кого, — он подобрал пакет с собранными бутылками. — Но если придётся — опыт остался, его не зальёшь водярой, чтобы забыть.

— Ты зря так держишься в стороне, — сказал я. — Это в боевиках про Чака Норриса одному быть легко и просто. В жизни не так.

— Я знаю.

Бродяга пошёл. Заметил, что он чуть прихрамывает.

Барыгу я точно не жалел, а вот насчёт Кислого не понятно, правду Дима говорит или нет. Рука у него трясётся сильно, чтобы бить ножом, но у взрослого спецназовца подготовка серьёзная, да и он может и с левой ударить.

Это сейчас спецура — такие же срочники, как и мы, просто с более высокими требованиями к физическим показателям, а вот в советское время их готовили жёстче, а по возрасту он как раз застал СССР.

Ну а я отправился к тем, кто мог его знать. Потому что из того, что я о нём понял, говорить он умеет, как и искать подходы к разным людям.

— Ну чё решил? — наши пацаны тем временем обступили Маугли. Шустрый подошёл ближе всех. — Опять в армию? Оставайся, мальчик, с нами, будешь нашим…

— Мальчик, ага, — едко проговорил старлей. — Итить твою налево, пацаны, всего несколько месяцев назад — товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться! А сейчас офонарели, как из армии ушли, так уже мальчиком зовёте, — он засмеялся. — Короче, если серьёзно — отпуск кончается, надо назад. Других салаг обучать.

— Переходи к нам, найдём тебе занятие по душе, — сказал я. — Видал, тут сколько офицеров? Скучно не будет. Федин столько баек знает, за всю жизнь не переслушать.

— Подумаю. Чё-то у вас интересное задумывается. Не скучаете. Подумаю, — повторил он. — Завтра ещё здесь. В силе всё?

— Само собой. Встречаемся.

— А Царевич свою подругу приведёт? — добавил Шустрый.

— Иди ты, — отозвался Руслан.

— А чё у тебя духами вечно несёт? Не сам же их на себя льёшь, да? — Боря уклонился от тумака. — И рубашки твои вечные кто-то гладит.

Отошёл от них, увидев разведчиков, среди них — молчаливый Сунцов. Зная, что он говорить много не будет, спросил его напрямую:

— Расскажи о Бродяге. Кто такой?

— Спецназовец, — ответил тот, немного подумав. — Познакомился, когда он искал Хаттаба со своей группой. Слыхал о таком?

— Конечно. Араб, профессиональный террорист.

— Вот именно. Бродяго его нашёл, организовал засаду, когда они в Грозный по новой зашли. Но их больше было. Половину группы потерял, под трибунал пошёл. Но в счёт старых заслуг пронесло, за него сам генерал Трошев вступился, да и пацаны говорят, что не его вина была — в штабе крыса засела. По итогу уволился, но крышу иногда срывает.

— Спасибо. Буду разбираться.

— А что, проблемы от него? — спросил разведчик. — Если надо — поговорю. А то мне не понравилось, что он тогда говорил. Думал, как бы не учудил чего.

— Да пока нет проблем. Присматриваемся. Но если что — придётся.

— А у тебя сегодня что? — я зашёл к Царевичу на следующий день. — Полный дом гостей?

— Да вот, двоюродная сестра привела своих близнецов, посидеть с ними не с кем, — он отмахнулся. — Я поспать хотел с ночи, сам понимаешь, а не дают.

— Включил бы им что-нибудь на кассете и спать бы ложился.

— Да потом ночью опять уснуть не смогу. И они не из-за этого, сам видишь.

В комнате сидели двое белобрысых пацанов лет семи в одном кресле, они смотрели телевизор. В этот момент показали знаменитую заставку телекомпании «Вид», с жуткой музыкой и внезапно появляющейся на экране головой.

В эти дни ещё не знали, что это бюст китайского философа с лягушкой на голове, но на этом варианте её вообще невозможно разглядеть. Кажется, будто это такая причёска.

— Вам Рэмбо или охотников за привидениями врубить? — спросил Царевич, взяв две кассеты со стола.

Пацаны переглянулись и покосились на стоящий на столе компьютер Славы Халявы, который тот так и не забрал назад. Ну понятно, чего пришли — в компьютер поиграть. Вот и видик или разрисованные листики для морского боя, лежащие на стуле, их заинтересовать особо не могли.

— Как включать-то его? — спросил Руслан, обречённо махнув рукой. — Утром пытался, но не смог. Там этот экран чёрный горит, ничего не понятно.

— Давай ещё раз, под моим руководством.

В этот раз у него получилось — нажал на кнопку, всё загудело, заскрипело, затрещало, на экране поползли надписи, потом пикнуло и начал грузиться MS-DOS. Царевич медленно, одним пальцем, неуверенно набрал на клавиатуре «win», постоянно оглядываясь на меня, и нажал на Enter, через какое-то время появился флаг Windows. Автоматически эта операционка не запускалась, только ручками. Через минуты с лишним появилось окно с программами, «Пуска» в этой версии ещё не было.

Пацаны пристально следили за процессом восторженными взглядами. Не сомневаюсь, что они-то научатся включать компьютер быстрее Царевича.

Я не стал им включать «Дум» или «Вульфенштайн», а то они у него окончательно поселятся. И так Шустрого едва получается выгнать домой, а у Руслана явно есть какая-то личная жизнь, которую он ото всех скрывает.

Просто дома у него явно слишком чисто для двадцатилетнего парня, который живёт один, да и запах духов в прихожей ощущался сильно. Ну блин, он так и не показывает, хотя мы у него в гостях бываем почти каждый день. И фотки прячет, и на улице не показывает, с кем иногда встречается. Шифруется, Штирлиц.

Так что я запустил пацанам Пэйнтбраш, первую версию Пэйнта, и они с восторгом принялись рисовать, им хватило и этого. Мышка иногда тупила, поэтому я показал, как доставать и чистить шарик.

После пошёл на кухню с Русланом. Он полез в шкаф, достал оттуда сковородку, чистую и не липкую от жира, поставил её на газ, полез за маслом. Мимоходом нажал кнопку на магнитофоне, но включил режим «радио».

— Сим-сим откройся, Сим-сим отдайся, — пел Укупник.

Царевич покрутил колёсико настройки дальше, будто помнил номер местной волны.

— К криминальным новостям, — рассказывал чуть гундосый, будто у него насморк, диктор, на фоне тревожной музыки. — Сотрудниками городского подразделения РУОП задержаны трое участников так называемой банды «Химкинских». Изъято три единицы огнестрельного оружия и выкидной нож. Обвинения ещё не предъявлены, адвокат настаивает на том, что оружие им подбросили.

— Это же где Газон, — сказал Царевич, отвлекаясь от копаний в холодильнике.

— Угу. Но Саня матёрый, его так легко не возьмёшь.

— Оперативниками уголовного розыска ГОВД Тихоборска, — продолжало радио, — задержан уличный торговец наркотиками. По словам источника, задержанный сам пришёл в отделение, где написал явку с повинной. Назначенный адвокат ещё не дал комментариев, но задержанного осматривал врач.

— А не о нём ли ты вчера со спецурой говорил? — нахмурился Царевич.

— О нём. Тот говорил, что накажет, но не замочит. Ну, с этим не соврал, — я задумался.

— А кто тогда Кислого прибил? Я вот на него думал, если честно.

— Неизвестно. Но думают всё равно на нас. В нашу сторону смотрят. И вот это — хреново.