Второй шанс

Глава 16

— А что вообще у вас было с Кисленко? — спросил опер Семёнов, положив обе руки на стол.

— Ну давайте, буду с вами честно говорить, как вы со мной, — сказал я. — Мы тут увидели одного парня, Лёшу Коробочку, вступились за него. Он на войне был танкистом, горел, контужен, в плену побывал, едва живым выбрался. А когда вернулся — поставили на бабки, сделали попрошайкой.

Я разлил очень крепкую заварку из чайничка через сито, а затем долил кипятка в каждую кружку. К чаю был хлеб с маслом и сухарики.

— Может, и видел его, — задумался Васька Моржов. — Там каждый второй попрошайка сейчас в камуфляже, на жалость давят народу. Как не спросишь, то под Шатоем и Урус-Мартаном ранен, а насядешь, так путаются, врут, ни хрена не знают. Гоняю их иногда.

— Тут бы сразу понял, что не притворяется, — сказал я. — Он в танке горел, волосы сгорели. Говорит медленно, ему тяжело, контузия, а лечения-то не было. Вот и увидели, пошли его покормить в столовой. И там сразу докопались люди Кислого, мы дали им сдачи. Потом пришёл сам Кислый права качать, а мы там все вместе были.

— И меня не позвали, — десантник хмыкнул.

— Тебе звонили, ты на вызове был.

Моржова мы уже звали один раз, когда ограбили его сослуживца Гришу. Все понимали, что Васька даже в милиции всё равно душой болеет за своих, даже если для этого придётся кое-где нарушить правила. Но не через край.

— Нас было больше, — продолжал я, — Кислый съехал, давай звонить Налиму, пожаловался, тот на нас кинулся было. Я ему всё и сказал, как вам сейчас.

— И Налим что? — Семёнов нахмурил брови.

— Налим — хитрит, уже не в первый раз хочет нас к себе заманить. Приходил к нам, когда следак наезжал.

— Это плохо, — опера переглянулись, и Семёнов продолжил: — Хорошо, что ты понимаешь, чего ему надо.

— Ага. Его банде в своё время афганцы здорово помогли. Только они почти все погибли или сели. Остались только те, кто в стороне держался, за работу или за бизнес уцепился.

— Так и есть.

— Ну и по итогу, Кислый согласился человека отпустить. А его что, застрелили? — уточнил я.

— Ножиком прибили, — проговорил Моржов. — Один удар и готов.

— Это сложно, — я задумался. — Человек так легко не умирает от ножа, видел. Это «духи» ножи любили, а у нас с ними не заладилось.

— Мне-то не рассказывай, сам в курсах.

— У нас тоже был человек с двадцатью ножевыми, сам до больницы дошёл и живой остался, — сказал Семёнов, глядя на меня. — А доводилось видеть?

Я был в домашней футболке, так что просто задрал рукав на левой руке, где на плече осталась отметина. Неглубокая, сантиметров семь в длину, почти зажившая. Не тот шрам, которым можно хвалиться, просто белая полоска на коже.

— Так ещё в начале января 95-го, нарвался на «духа», один на один, в подвале. Он меня ткнул в броник, кончик отломил, потом в плечо полоснул, я даже не почувствовал сначала, и сам штык-ножом куда-то в ногу его пырнул. Он не старше меня был, перепугался ещё больше, убежал с раненой ногой. До этого целый рожок расстрелял в меня почти в упор, и ни разу не попал, потом с ножиком кинулся. Вот такой вот боевик, мужики, только в кино не покажут.

— Хоть попал, — Моржов хмыкнул. — Нас-то учили, да я тогда в первом бою, когда на меня кинулся «дух», всё забыл, махал во все стороны. Ну как учили? Наш инструктор говорил просто: чтобы вступить в ножевой бой, сначала надо про***ть автомат, гранаты, каску и сапёрную лопатку, а потом найти такого же д***ба, который тоже остался с одним ножом.

— Понятно с вами, — Семёнов отпил чай и расправил усы. — Шутите только. Ладно, походим по твоим знакомым, Андрей, для порядка, сам понимаешь.

— Конечно. Но сами понимаете, мы вопрос решили, своего вытащили, и нам вообще не было смысла так подставляться. Сами видите — мы никуда не лезем без нужды, иначе давно бы в «химках» ходили.

Я всё равно обзвонил всех наших. Конечно, это не мы прибили Кислого, ведь это он должен был выплатить бабки Лёше, а теперь их хрен догонишь.

И да, одним ударом ножа убить сложно. С ножами умеют обращаться зеки, если Газон не привирает… и спецназовцы. Те-то могут зарезать человека.

Но зачем это кому-то надо — вопрос. Вернее — кому это выгодно?

Сразу вспомнился спецназовец Дима Бродяга, который предлагал замочить Кислого. Про него я говорить ментам не стал, всё же с ним в компашке может быть кто-то из пацанов, да и зачем это ему надо? Вопрос же решён.

Но если он проявил такую самостоятельность сам, это могло выйти нам боком. Короче, нужно понять, чем это грозит лично нам и как это встретить, если угроза сильна.

Утром следующего дня я увиделся с Газоном. Встретиться договорились в чебуречной недалеко от вокзала.

— Мой дельтаплан, мой дельтаплан, — распевал Леонтьев из магнитофона.

В помещении было три высоких столика, вокруг которых столпились мужики, и ещё один в виде доски тянулся вдоль стены. Из еды были только чебуреки, очень горячие, не очень большие, с ароматным мясом, от которых валил пар. Ещё и тесто неплохое, как говорят.

За прилавком стояла толстая женщина армянских корней, она и выдавала чебуреки и разливала чай, правда, очень медленно и неторопливо.

Кроме чая можно было попросить налить стакан «Тархуна», ну а для взрослых была водка, которую подавали только в стопках, и пиво в старых советских кружках, массивных и основательных. Пиво было популярнее всего.

А на кухне шипело масло, хозяин, толстый армянин, жарил чебуреки лично, не доверяя это дело никому. Семейный рецепт, как он говорил, и тайный ингредиент. В городе шутили, что этот тайный ингредиент вчера мяукал и лаял, но это злые языки. Мясо здесь было качественным, а в чебуречной всегда было людно, и сюда приходили даже богатые коммерсанты или авторитеты.

Газон нашёл место в углу, откуда видно вход, перед ним стояла целая тарелка чебуреков, которых наложили с горкой. Он ел и иногда прикрывал глаза от удовольствия. Кепка сбита на затылок, чётки лежат рядом с мобилой и пейджером. Посетители стояли от него подальше, побаиваясь связываться с братком. Увидев меня, он посмотрел на жирные руки, а я похлопал его по плечу в знак приветствия.

— Ты про эту чебуречную тогда рассказывал? — спросил я, занимая место рядом с ним.

— Когда? — спросил Газон с набитым ртом.

— Помнишь, тогда сидели после Совмина, вспоминали, что вкусного ели? Халява говорил про устриц, Царевич про селёдку под шубой, а ты — про чебуреки у Ашота. Недавно вспомнилось.

— Точняк! — он закивал. — Ты попробуй. Охренительные!

На мой взгляд — излишне жирные, но у них и правда был сильный вкус, какой должен быть у чебуреков с хорошим мясом. Съев один, тут же захотелось второй. И чай хороший, чёрный, без сахара.

— С Налимом вот базарил, — Газон стал говорить тише. — Ищет, кто завалил Кислого, меня вызвал. Я ему сразу сказал, что Кислый нам бабок должен за свой наезд и не расплатился, так что нам не с руки с ним было разбираться. Да и он съехал капитально.

— А сам Налим мог его порешить?

— Для чего? — Саня нахмурился. — Слушай, Старый, Налим — человек умный, но такие схемы не для него, — он догадался, что я имею в виду.

— А кто мог? Фидель? Гарик? Может, хотят нас подвести к этому, чтобы к себе заманить?

— Кислый бабки приносил, он помимо попрошаек ещё беспроигрышную лотерею держал на рынке, а с неё бабки шли. Не такие большие, но всё же.

— А за то, что он вчера себя хозяином рынка называл?

— За это наказывают, но не мочат. Косяк, но заглаживают его деньгами. Так просто дойную курицу не режут… дойную корову, в смысле, — он хохотнул. — Попутал, слыхал? Шустрый засмеёт потом. Курица, блин.

— Ну а тайно хлопнуть? — продолжал я прикидывать версии. — Чтобы вопросов у своих не было.

— Вот смотри, Старый, — он отложил чебурек. — Это в боевике ты пошёл и грохнул кого-то. Или как дон Корлеоне винца хлопнул, музычку послушал, у окна постоял, потом говорит: разберись. И там какой-нибудь Лука Брази пойдёт и разберётся.

Газон не просто смотрел фильм «Крёстный отец» — он книжку читал, но никогда в этом не признается. Просто я сам это видел.

— У нас киллеры есть, — он стал говорить ещё тише. — Но чтобы тайно хлопнуть — не, всё равно слухи пойдут. Надо конкретно обосновать, за что ты мочить собрался кого-то. Вот как с Бычком было, которого Вадик замочил — чекистам стучал. И всё равно, тайно хотели провернуть, да вот только все узнали. Нет такого, что утаишь. Я бы услышал. Или услышу.

— Понятно.

— Ща, кстати, стрела будет, — Газон вытер губы платком. — По поводу Кислого. Хорошо, что ты пришёл.

— А что такое?

— Да тут преемник объявился, хочет поумничать. Чё я тебя и позвал сюда. Если не в падлу, конечно, и не занят.

— Послушаем.

Пришли два пацана, в кожанках, похожие друг на друга, как братья. Одного из них я видел в «свите» Кислого. Оба неуверенно переглядывались между собой при виде нас, но робко подошли ближе.

— Так что насчёт машины? — спросил один. — Тачка не Кислого, а наша. И раз он скопытился, теперь надо…

— Бабки выплатили? — грубо спросил Газон. — Кислый базарил, что бабки отдаст.

— А чё Кислый-то? Он сдох, мы теперь рулим, а тачка…

— А тачку мы забрали, и генеральную доверенность нам выписали, — отрезал Саня. — Всё равно он сам по такой же доверенности ездил. Так что бабки Коробочке выплатить, как базар шёл, и остальным ветеранам. И вот потом насчёт тачки решать будем.

— Да не было у нас остальных ветеранов, — неуверенно сказал один из них.

— А я проверю. И если бабок им не будет — тачку продам за долги ваши. И остаток себе заберём, раз вы такие непонятливые. Всё, свободны, — Газон громко отпил чай.

Понурые пацаны ушли, а остальные посетители поглядывали на нас, но взгляд не задерживали.

— А свои его могли хлопнуть? — спросил я, когда два понурых пацана вышли.

— Старый, — Газон посмотрел на меня. — Вообще, в этом деле хлопнуть может кто угодно и кого угодно. И вот не всегда на это есть причина. Кстати, тут утром узнал новость. Батон помер. Похороны сегодня.

— Какой именно? — я задумался. — У нас же их два было, Большой и Чёрный. Никифиров из нашей роты на юга переехал, когда комиссовали. Или это Черненко из пятого взвода?

— Чёрный, да.

— А отчего он умер? Двадцать лет пацану, не болел ничем. Или убили?

— От наркоты отъехал, — Газон вздохнул. — Давно подсел, ещё там, говорят. Вот ему чё-то не то продали, он и скопытился.

— Вот же гадство.

— И не говори, Старый. Самовар же с ним корешился вроде как, в одном институте учились. Я-то его плохо знал.

— Да я тоже не особо. Не особо любил общаться.

Мы оба замолчали, вспоминая неразговорчивого Батона. Да, у нас их было два. Одного тогда ранило, но его спас Маугли, и парня комиссовали после ранения. Второй… мы с ним особо не пересекались. Но ничего плохого сказать о нём не могли.

А все в зале покосились на новых вошедших. Пришли два пацана в солдатских бушлатах — солдаты-срочники, сразу понятно. Один очень низкорослый, как школьник, второй — наоборот, ростом выше меня, но ещё с детским лицом, тощий как жердь. Улыбался, что-то рассказывая.

— А я стропальщиком же… э-э-э… работал, — рассказывал высокий беззаботным тоном, сильно картавя.

— А чё делал?

— Грузы крепил, — начал объяснять высокий. — Когда кран цепляет грузы, короче, надо… э-э-э… всё закрепить, или развалится, когда подымать будут. Говорили, когда с армейки вернусь, то снова возьмут.

— А вдруг в Чечню пошлют.

— Не каркай! Тьфу. Скорее бы дембель. Опять бы туда устроился. Там хорошо платили, вовремя. И делать… э-э-э… ничего особо не надо, только стропы проверяй.

Оба долго считали мелочь, и в итоге взяли один чебурек на двоих и стакан чая. Они явно из ближайшей к Тихоборску части. Наверное, в увольнительной или отправили в город за какой-нибудь ерундой.

— Ты поедешь сегодня, Старый? — спросил Газон, начиная собираться.

— Конечно, все там будем. Увидимся ещё, Саня.

Перед тем как уходить, мы с Газоном переглянулись, и он поставил свою тарелку, где ещё оставалось много нетронутых чебуреков, перед солдатиками.

— Хвавайте, пацаны. Сколько ещё до дембеля?

Те удивились, но от угощения не отказались.

— Полтора года ещё. А вы чё, недавно дембельнулись? — догадался высокий.

— Ага, — я кивнул.

— В Чечне хоть не были, да? — спросил второй.

Посмотрев на нас, улыбки у них тут же погасли, догадались. Но они вскоре приступили к еде, поедая чебуреки почти не прожёвывая.

Что-то посмотрел на них, кой-чего вспомнил. Всегда, когда вижу срочников, вспоминаешь пацанов оттуда, в разных ситуациях. И какими сами тогда были.

Я обо что-то споткнулся. В луже валялось что-то твёрдое, но это не камень. Я подобрал и стряхнул грязь. Снега здесь мало, он быстро тает, а вот грязь повсюду, плотная и липкая, как майонез.

Ого, какую игрушку потеряли.

— У меня был такой, — ко мне подошёл Царевич, поправляя висящую на плече СВД. — Отчим подарил в детстве. — он поморщился.

— Т-62, вроде бы, — подсказал Самовар.

В руках я держал советскую игрушку, мечту многих пацанов в своё время: очень тяжёлый металлический танчик. Сам такой хотел. Сверху на башне была прорезь, а сбоку — маленький рычаг, приводящий в движение пружинку. Можно стрелять шариками или спичками. Но пружинка в нём уже не работала, гусеницы потерялись, а краска давным-давно слезла.

— Ста’ый, нужен тебе? — спросил Шопен, протягивая руку. — Там в подвале пацаны мелкие сидели, давай отдам им. Может, они поте’яли?

— Только осторожнее. И один не ходи. Газон, прикрой его. Мало ли.

— У меня ещё вот есть, — Шопен показал шоколадку. — А то чё они сидят одни? Ст’ашно же.

— Осторожнее, — повторил я.

Мы отошли подальше, потому что по разминированной дороге мчались четыре танка колонной. Четыре Т-72 неслись на высокой скорости, разбрызгивая грязь во все стороны, а в воздухе осталась гарь от выхлопных газов.

Понятно, чего все так переполошились. Всего двадцать минут назад мы слышали дикий треск, и в небе загорелся самолёт. Он попытался уйти, но рухнул где-то в лесу, что с пилотом — непонятно. Возможно, погиб.

У боевиков была «Шилка», она и сбила «сушку», и теперь самоходную зенитку пытались найти и уничтожить. Но вряд ли выйдет, она где-то с той стороны, где засели «духи».

Танки промчались мимо бетонной автобусной остановки, на которой было написано «Добро пожаловать в АД» большими буквами. Такие надписи были повсюду. Их оставляли для нас.

А в другую сторону ехали «уазики» под прикрытием БТР. Доехав до остановки, они остановились, из второго высунулся человек в военной кепке. Я увидел лицо.

Да это же тот генерал, не наш, а тот, которому нас придали, когда отправили обкладывать город с юга. Правда, больше этого генерала заботил не проигранный сегодня бой в горах, а внешний вид участка, где он находился. Похоже, он велел закрасить надпись.

Поскольку для этого дела потребуются исполнители, мы торопливо отошли к дому, пока нас не увидели и не заставили красить. В подвале и правда сидели мирные: наша русская бабушка, которой некуда было уехать до войны, и две семьи без мужчин, только женщины, старики и подростки. Мы следили, чтобы никто не обижал бабушку, и понемногу всех подкармливали, когда было чем.

— Андрей, подойди, — меня увидел Аверин.

Я подумал, что мы всё-таки попались, и придётся красить остановку, но у капитана была другая задача. Говорил он спокойно, в своей обычной манере, без приказного тона. Будто отправлял меня убираться в гараже.

— Там сейчас с той горы наши будут спускаться, их «коробочки» прикрывать будут. А вам надо трёхсотых принять и погрузить. Надо быстро, там тяжёлые есть. Санитаров с собой возьмите. Всё понятно?

— Да. Пошли! — позвал я остальных.

Раненых было много, а пацаны измучены. Они поднимались всю ночь в гору, совсем не имея такого опыта, а на самой вершине приняли бой. И не против очередного местного полевого командира, а против элиты — дудаевского спецназа «Борз».

Перед нами были обычные пацаны из обычного «кадрированного» сборного полка, в котором ещё месяц назад числилось сто человек, а стало — полторы тысячи. Добрали срочников до полного комплекта и бросили сюда без всякого слаживания и обучения.

Но они продержались против спецназа, сколько смогли, и вовремя отошли благодаря грамотному комбату. Потери оказались небольшими. Правда, позже выяснилось, что того комбата и сделали ответственным за провал, хоть и отправил всех в безнадёжный бой тот самый генерал, что разглядывал остановку. Но он сказал просто, мол, раз ты командир батальона, то ты и отвечаешь за всё.

Просто приказ был устный, ведь тот генерал никогда не давал письменных. Продуманный он…

Я давно не удивлялся тому, что большинству неизвестны имена тех, кто участвовал в той войне.

Некоторые могут назвать генералов, командовавших штурмом Грозного, потому что многие из них потом пошли в политику. Были грамотные, были — наоборот, кто вредил своим больше, чем враги. Эти потом выставляли себя грамотными отцами-командирами, отвергая свою роль в многочисленных провалах. Как в старой поговорке: у победы много отцов, а поражение — сирота. И ответственность за эти поражения никто из них брать не хотел.

Как ни парадоксально — многие знают чеченских полевых командиров, потому что их имена были на слуху долгие годы после войны. Они охотно давали интервью разным телеканалам, выставляя себя «борцами за независимость», и такими их считали долго. Да и потом тоже находились те, кто их всячески обелял, даже когда они показали свою истинную сущность, вроде Басаева и компании.

А вот рядовых и офицеров мало кто назовёт. Нет, знают каких-то отдельных лиц, как выживших, так и погибших.

Кто-то слышал, например, про Игоря Григоращенко, молодого танкиста, он как-то давал искреннее интервью на камеру прямо там, в Грозном. Трижды горел в танке, но отказывался отправляться в госпиталь. Каждый раз оставался, чтобы помогать своим, и в итоге погиб. Он и был прототипом того самого танкиста из фильма «Чистилище», даже имя у персонажа было такое же.

Кто-то мог назвать майора Ефентьева по прозвищу Гюрза, который тоже стал прототипом одного из персонажей «Чистилища» — тот самый спецназовец с низким басом, который в каждой фразе добавлял «на». Майор там не погиб, остался жив, и много где повоевал ещё.

Верующие наверняка слышали про Евгения Родионова, не снявшего нательный крестик, несмотря на угрозу казни, за что его и убили.

Иногда вспоминали фамилии земляков, погибших и покалеченных там.

Но большинство, у кого там не было родственников, друзей или знакомых, не знает никого.

Вот и сегодня будут хоронить одного из тех, кто там был, но которого никто, кроме родственников, помнить не будет. Был, воевал, умер на гражданке, где себя найти не смог. И над могилой не будет прощального салюта.

Мы приехали все, даже Царевич отпросился с работы и захватил Самовара. Самовар с покойным общался больше всех нас. Не друзья, но всё же пересекались и иногда разговаривали.

Мы же Батона знали слабо, здоровались, и только. Ну и там менялись на всякое. Косяков за ним не было, тянул лямку, но держался от всех в стороне. Он вообще мало с кем общался, а после армии оборвал последние контакты с сослуживцами. Поэтому мы и узнали так поздно, что он умер.

В квартиру, где стоял гроб перед выносом, мы не поднимались, а парни, в основном ровесники Батона, стояли во дворе и курили. Кто-то — его друзья и знакомые до армии, кто-то — коллеги с работы, он работал грузчиком в магазине. Кто-то просто соседи. Ну а мы же, включая прибывших офицеров, держались отдельно. И на нас все косились.

— У тебя что с девушкой? — строго спросил Царевич. — Приходит же к тебе, а ты её гонишь. Совсем уже?

— А зачем она нужна? — Самовар нахмурился. — Всё равно из-за боевых ходит.

— Ты не гони её раньше времени, — сказал я. — И боевые тебе всё равно никто не платит, а она ходит. Ты ей, помню, всё время писал и звонил. Даже по спутниковому тогда звонил. Помнишь, как на тебя особист потом орал из-за этого? А ты посмеивался, мол, с девушкой зато поговорил.

— Сам разберусь, — пробурчал он и нажал на кнопку коляски, но по снегу она ехать не хотела. — Пацаны, ну не ваше дело. Серьёзно.

— Какой важный стал, — Халява поднял воротник. — Не ваше дело, не ваше дело. Не отвертишься, Туляков.

— Не, Пашка, мы от тебя не отстанем, — произнёс я. — Что-то мне кажется, что сейчас ты через край хватанул. Ладно, будем разбираться. А что по боевым? Гришка Верхушин тебе помочь обещал.

— Обещал и делаю, — однорукий десантник отошёл от Моржова и шагнул к нам. — Всё подсказываю.

Он тоже пришёл. Да тут почти все «чеченцы» города, я многих даже не знал.

— Там в областном военкомате такая падла есть, — продолжал Гриша, — Жирнов у него фамилия, жирный такой конь, как свинья, и вредный, как баран. Я тогда приходил, а он как давай верещать: «отцы и деды за Родину воевали, фашиста били и не жаловались, а вы крохоборы, всё деньги клянчите».

— Вот гад, — сказал Газон.

— Ага, я ему чуть по морде не дал. А потом он давай орать: «я вас туда не посылал». Типа, кто посылал, к тем и идите: к господину бывшему министру обороны Грачёву, он же Пашка-Мерседес, или сразу к Борьке Ельцину. Но всё равно я его задушил, и поставил он мне все печати, дали бабки. Вот я говорю Пашке — надо его душить. А он не хочет, вредничает. Перед ними вредничать надо, а не перед нами. А то бабки не получишь.

— Да чё вы все сегодня такие? — обозлился Самовар. — Чё вы меня достаёте сегодня?

— Потому что переживаем за тебя, дурак, — Царевич подтолкнул его коляску, выпихнув из снега. — Потому что сам видишь, что если прикрыть некому, то как с Батоном будет. У него друзей рядом не оказалось. А мы вот здесь, и никуда ты не уедешь. Чё не застёгнутый? — он полез застёгивать куртку Самовара, несмотря на его сопротивление. — Простудишься.

— А ему чё надо? — Шустрый привстал на носки, заметив ещё одного человека.

— Спрашивает, кто Батону дурь толкал, — произнёс Газон, взглянув в ту сторону. — Ко мне тоже подходил, но я за эти дела не в курсах.

— А для чего это ему?

— А хрен его знает, я в его дела не лезу.

Среди остальных парней, стоявших во дворе, ходил какой-то мужик. Я присмотрелся. Это же Дима Бродяга, спецназовец, ходит и что-то выясняет. Вернее, кто продал Батону дурь. И кто, получается, ответственный за его смерть.

И для чего это ему? Но я в любом случае хотел с ним поговорить на этот счёт.