Второй Шанс 3

Глава 8 Дела давно минувших дней

После обеда, где мужчины рассказали женщинам все подробности посещения оперуполномоченного из ОБХСС и звонка в Москву, Саша и Сергей Порфирьевич вернулись в лабораторию и приступили к чтению записок из кожаного футляра.

Дедушка Кати вынул из сейфа рукопись, надел перчатки и очки, и приступил к чтению. Саша так же надел матерчатые перчатки и сел рядом.

'Но события развивались так, что вернуться к найденной в пещере рукописи и карте я смог только через много лет. Во-первых, когда я вновь посетил наше Городище и открыл кожаный футляр, то обнаружил, что текст написан не просто на старославянском языке, который я и так не слишком понимаю, а на старо-старославянском, в котором я вообще не понимаю большинство слов. Шутка ли сказать, он написан в конце шестнадцатого века!

Поэтому, мне пришлось сначала изучить этот язык, посещая частные занятия. Потом началась революция и уроки пришлось прервать. Да и появились другие заботы. А если совсем честно, то я и забыл об этих рукописях. Более того, забыл даже, где я спрятал сам футляр.

И вот, полгода назад, я случайно наткнулся на него, обнаружив старый тайник в своем же доме, в Городище. Когда я взял футляр в руки, воспоминания бурными волнами нахлынули на меня, и я решил на этот раз довести дело до конца. Тем более, что теперь для этого было гораздо больше условий и возможностей.

Я взял рукопись с собою в город, где работал в институте над изучением свойств Цветка жизни. У себя на городской квартире я соорудил специальный столик для чтения листов рукописей. Он состоял из толстого листа стекла, под которым я разместил электрическую матовую лампочку, а над стеклом большое увеличительное стекло на гибкой штанге. Читать и расшифровывать написанный текст стало гораздо легче.

Вооружившись еще и словарями старославянского языка я приступил к делу. Расшифрованный текст я тут же записывал в свои дневники уже современным русским языком. Печатать на печатной машинке я не хотел, дабы не привлекать ее стуком внимание соседей по коммунальной квартире, в которой я на тот момент жил.

Когда — через полгода — я закончит свою работу, ко мне пришло осознание важности информации, которой я теперь владею. То что я узнал было настолько невероятным, что опубликовать содержимое рукописи было совершенно немыслимо. И проблема заключалась не только в уникальности данных зафиксированных в рукописях, сложность была в другом. Если эти данные получат широкую огласку, моему народу будет угрожать большая опасность!

Поэтому, я решил спрятать: и саму найденную рукопись, и мою расшифровку этого текста в надежном месте, до лучших времен'.

Сергей Порфирьевич закончил чтение нескольких листов бумаги, склеенных в верхнем левом углу в один документ. Остальные листы современной бумаги были разрозненными, но пронумерованными.

— Получается, новая рукопись состоит из двух частей? — уточнил Саша. — Вот этого сопроводительного письма и текста с расшифрованной рукописью?

— Похоже на то, — задумчиво произнес старый академик, — интересно, что он там прочитал такого, о чем нельзя никому рассказать?

— Так давайте узнаем! — предложил юноша.

— Давай, — и старый академик, пошуршав разрозненными листами, нашел страницу с номером «один» в правом нижнем углу, и стал читать вслух:

'Записки сии составлены Ярославом, сыном Владимира Ожогского, дворянином, верным слугой князя нашего Владимира Андреевича Старицкого, коего опричники заставили выпить яд осенью тысяча пятьсот шестьдесят девятого года.

Жили мы с отцом в нашем наследственном вотчинном имении, под городом Старицей. И было у нас тридцать пять душ крестьян, которые работали на нашей земле. Мать мой Евфросиния умерла в родах, отец больше не женился, а братьев и сестер у меня не было'.

Мои примечания: Описание быта и жизни в деревне я опустил, так как для сути дальнейшего повествования это не имеет ни малейшего значения.

'Так и жили мы с отцом, пока не обрушилась на нас беда черная. Возвели на хозяина нашего, брата царя — князя Владимира — напраслину и клевету перед царем и великим князем Иваном Васильевичем, что, мол, намеревался он извести и царя и семью царскую ядовитым зельем. И отравили его проклятые опричники, и казнили его жену и дочь, и двоих сыновей. А на его земли обрушилась свора опричных псов.

Не миновала горькая чаша сия и наш дом. Однажды, летним утором, во двор въехала толпа опричников. К седлам их были привязаны отрубленные собачьи головы и метлы. Похвалялись они, что будут как собаки грызть врагов государевых, и метлой выметать их из отчизны нашей.

Истинно — как собаки — бросились они грабить все вокруг и насиловать женщин и девок. А мужиков, что пытались защитить своих родных, нещадно рубили саблями, кололи копьями, и стреляли стрелами, пистолями и пищалями.

Выскочил из нашего дома мой отец с саблей и зарубил двух грабителей, ибо воин он был опытный и смелый. И убоялись его слуги Сатаны. И один из них выстрелил в него из пищали, боясь сойтись с ним в рукопашной. И убил его.

Увидел я гибель батюшки, и кровь залила мне глаза. Подкрался я незаметно к стрелку, который убил отца моего, вынул сапожный нож, прыгнул ему на спину и перерезал ему горло. И упал он захлебываясь кровью.

Схватили меня остальные разбойники, избили сильно и хотели повесить на воротах нашего — уже горящего — дома. И веревку уже закинули, и петлю мне на шею надели, и руки сзади связали, и на коня посадили, чтобы потом с него меня сбросить в петлю. И вознес я молитву Господу нашему Иисусу Христу, чтобы простил он мне все мои прегрешения вольные и невольные, и принял меня в Царство Небесное.

И тут свершилось настоящее чудо. Господь не оставил меня. Среди опричников был один, одетый во все черное, да платье иноземного кроя. Лицо было у него гладко выбритое, в отличии от бородатых сотоварищей, но с усами. Сам он в бесчинствах не участвовал, а лишь с брезгливым видом наблюдал, сидя верхом на коне своём, за всем творимым насилием.

— Стойте! — крикнул он галдящим разбойникам, которые хотели уже везти коня, чтобы я упал с него, с петлей на шее.

— Чего тебе, Альфонсо? — крикнул один из опричников.

— Я хочу купить этого мальчишку! — крикнул он.

— Он убил Кривича! Он должен ответить!

— Кривич был трусливый шелудивый пес, и вы все знаете это. Вы же сами хотели его прибить за воровство у своих!

— Хотели! Но мы сами бы этого не сделали, а если земские начнут убивать сами наших, то что это будет?

— Глупцы! Вы что, так ничего и не поняли? — презрительно рассмеялся иноземец.

— И что мы должны были понять? — спросил его опричник.

— То, что рукой этого мальчишки, водила сама длань Господня! Он услышал ваши нечестивые молитвы об избавлении от Кривича и послал его, чтобы вы руки не марали братоубийством! Так неужели вы убьёте посланца воли Божьей? И навлечете на себя его гнев! — тут он перекрестился: — Я во славу Господню, готов выкупить его за испанский золотой дублон! Все барахло, что вы возьмете в этой нищей деревне столько не стоит! — и он, вынув из кармана большую золотую монету, показал ее всем.

У опричников сразу же жадно заблестели глаза. Добыча, которую они взяли в нашем бедном имении, была уж очень скромной. А тут такое богатство. Решение у них созрело мгновенно. И они загалдели вразнобой:

— Альфонсо прав!

— Какой прок нам от того, что мы его просто повесим?

— Кривич был вором и трусом, поделом ему!

— Мальчишка своенравный, Альфонсо все равно его убьет сам, когда это поймет!

— Этот иноземный еретик, еще и заплатит нам за это!

Наконец, они угомонились и старший опричник сказал:

— Мы согласны! Но если ты его убьёшь потом сам, мы дублон тебе уже не вернем.

— Конечно! Лови! — и Альфонсо бросил монету бородачу. Тот поймал ее, внимательно осмотрел, попробовал на зуб, и, увидев отметину, довольный крикнул своим подельникам:

— Снимайте мальчишку с коня, и петлю с него снимите, но не развязывайте. Пусть его Альфонсо сам развяжет. Если он сбежит, то это уже не наша вина.

Разбойники сняли с меня петлю, стянули с коня, приволокли и бросили перед конем моего спасителя, а сами продолжили грабеж нашего поселения'.

— Ничего себе, — произнес Саша. — Одно дело, когда читаешь учебник истории, другое — когда читаешь документы о тех событиях. Какая все-таки тогда царила жестокость.

— А сейчас по-твоему жестокости меньше? — ответил старый академик. — Что творили фашисты на нашей земле? Этим опричникам до них еще далеко.

— Сергей Порфирьевич, а что это за Альфонсо? Откуда он взялся в России в то время? — снова спросил Саша.

— Ну, в опричном корпусе Ивана Грозного служили и иностранцы! — произнес дедушка Кати. — Они даже воспоминания об этом оставили, хотя многие историки считают их очень тенденциозными и недостоверными. Это Генрих Штаден, Альберт Шлихтинг, Иоганн Таубе, Элерт Крузе и другие. Про этого Альфонсо я не слышал. Судя по всему, он испанец. У него двойной золотой эскудо, который назвали дублоном. А вот то, что он весь в черном, то, возможно, он иезуит.

— Иезуит? — удивился Саша. — А откуда он взялся там?

— А что, все сходится, — произнес Сергей Порфирьевич, — смотри, события в летописи происходят в тысяча пятьсот шестьдесят девятом году. Слушай, это же четыреста лет назад! А символической датой создания ордена иезуитов считается пятнадцатое августа одна тысяча пятьсот тридцать четвертого года, когда в часовне Богоматери, на холме Монмартр, в Париже, Игнатий Лойола и его сподвижники: Франсуа Ксавье, Пьер Фавр, Диего Лаинес, Альфонсо Сальмерон, Николас Бобадилья и Симан Родригиш принесли обеты нестяжания, целомудрия и апостольского служения Святой Земле или — если оно окажется невозможным — в других частях света, по выбору папы Римского. Обеты заканчивались словами «Ad majorem Dei gloriam» («Для вящей славы Господней»), которые стали девизом будущего ордена.

— Откуда Вы это знает? — удивился юноша, который и сам любил историю, но таких подробностей не знал.

— Я был знаком с учеными в Институте Истории Академии Наук СССР. Кстати, в этом году его разделили на два: Институт истории СССР и Институт всеобщей истории. Там какой-то скандал вышел. Так вот там была группа, которая по заданию самого Сталина изучала историю, структуру и принципы организации, а так же историю этого ордена.

— Зачем?

— Иосиф Виссарионович, сам был из семинаристов. И он считал этот орден очень эффективным и устойчивым. Нужно брать у врагов все самое лучшее, и использовать в собственных целях. Так вот, я думаю, что этот иезуит там находился, чтобы осуществить вековую мечту римского папства, обратить православных в католическую веру.

— Давайте читать дальше! — предложил, сгорающий от нетерпения, Саша.

— Давай! — согласился Сергей Порфирьевич, и снова склонился на листами рукописи.

'Когда меня бросили под ноги коня иноземца, он спешился, и, подхватив меня под связанные руки, отвел к столбу где прислонил к нему и сел рядом.

— Зачем Вы меня спасли? — спросил я его. — Я все равно хочу убить вас всех.

— Конечно! — к моему удивлению согласился Альфонсо. — Хотя Господь завещал нам прощать своих врагов, но я тоже думаю, что их сначала нужно убить, а потом можно и простить. А смерть отца обязательно должна быть отомщена.

— Что такое Вы говорите, разве Вы не один из них? — удивленно спросил я.

— Один из них? — еще больше удивился иноземец. — Это даже оскорбительно! Сравнивать меня, благородного испанского идальго, с этими двуногими животными в обличье человека!

— Что же Вы тут делаете? — спросил я его, одновременно пытаясь развязать руки.

— Я состою в посольстве Святого Престола папы Римского — Пия Пятого, ко двору царя — Ивана Васильевича. А тут я потому что глава нашей миссии послал меня посмотреть и доложить о том, как действуют опричники.

— А я зачем Вам?

— Ты мне понравился! Ты тут единственный благородный человек! Такие люди мне нужны!

— Зачем?

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Ярослав, — ответил я.

— Ярослав, — повторил он задумчиво. — Я буду тебя называть Яром. Слушай меня, Яр. У тебя сейчас два пути. Первый, ты постараешься сбежать и попытаться убить этих бандитов. Но это будет значить только одно.

— Что?

— Тебя быстро поймают и убьют, как обыкновенного разбойника.

— Почему?

— Потому что ты выступишь против государства. Один, без денег, без поддержки, без друзей. Это путь на плаху, или в петлю.

— И что? Оставить все как есть? И не отомстить?

— Наоборот, отомстить! Но месть нужно готовить. Стать богатым, приобрести необходимые связи, научиться, наконец, мастерски владеть настоящим оружием. Ты думаешь, что каждый раз ты сможешь прыгнуть на спину врагу и перерезать ему шею? — усмехнулся Альфонсо.

— И что меня ждет?

— Яр! Ты очень мал! Ты должен подрасти и набраться сил, знаний и умений. Ты поедешь со мною в Италию, в Рим, где всему научишься.

— И чем я расплачусь за все это?

— Тем, что будешь мне служить все это время.

— А у Вас в Италии разве нет слуг? — спросил я его.

— Есть! Но ты будешь особенным слугой!

— Почему?

— Потому что ты сирота, и тебе некуда и не к кому возвращаться. Потому что ты чужой в Италии! Да еще православный! Тебя будет гораздо труднее перекупить моим врагам, в отличие от местных слуг! К тому же, ты мне обязан жизнью и у тебя есть цель отомстить этим бандитам, — усмехнулся Альфонсо.

Я задумался и понял, что он прав. Только потом я понял, кем был этот Альфонсо. Он был иезуитом. А в народе шептались, что язык их подарил им сам Сатана: таким он был хитрым, убедительным и изворотливым. Они были способны убедить: кого угодно и в чем угодно.

— Яр, — продолжил Альфонсо, — я развяжу тебя и, после этого, ты уже сам решишь свою судьбу. Или ты сбежишь и погибнешь, показав свою глупость и недальновидность, или ты останешься, и проявишь свой ум и мудрость. Скажу прямо — дураков я не люблю. Готов?

Я кивнул ему. Он взял нож и рассек веревки, которыми были связаны мои руки. Освободившись, я стал растирать затекшие кисти. К этому времени, на месте усадьбы остались лишь горящие развалины и трупы крестьян. По пепелищу бродили опричники пытаясь найти в разорённой дотла усадьбе хоть что-то ценное.

Я лихорадочно размышлял, что мне делать. Как ни крути, с какой стороны не посмотри, иноземец был прав. Сейчас я мог убить только одного из них. Другие не оставили бы мне ни единой возможности покончить с ними всеми. С другой стороны, главного убийцу я уже наказал.

— Хорошо, — сказал я Альфонсо, — я согласен быть Вашим слугой, пока не научусь всему что нужно.

— Правильное решение, — кивнул иноземец, — но не меньше трех лет.

— Согласен. Как мне Вас называть?

— Как обычно — мой Господин, — усмехаясь ответил мой новый хозяин'.

Раздался звонок телефонного аппарата. Мужчины вздрогнули от неожиданности и Сергей Порфирьевич взял трубку. В ей послышался голос Кати:

— Деда! Вы куда там запропастились? Ужин стынет! Идите уже домой! Саша с тобой?

— С нами все хорошо! Мы уже идем, внучка! И Саша со мною!

— Давайте, мы ждем! — и она повесила трубку.

— Саша, нам пора! Не будем заставлять их ждать! — решительно сказал старый академик, пряча рукопись в сейф.

Они вышли из лабораторного корпуса и направились в квартиру Ивановых.

Дома их поджидала вся компания: отец Саши, Анна и Катя, которая бросилась на шею Саши, едва они с дедом вошли в квартиру. По комнатам витал божественный аромат картофельного пюре и жареных котлет.

Когда, помыв руки, все уселись за стол, на котором — в придачу к горячему — стояла большая чашка с помидорно-огуречным салатом да с кусочками болгарского перца и зеленого лука. Хозяюшки густо присыпали его петрушкой и укропом. Кроме того, салат источал неповторимый запах семечек не рафинированного подсолнечного масла. У всех мужчин незамедлительно разыгралось слюноотделение, а желудки отозвались жалостливым сонетом предвкушения.

— Господи! Такое подают только в раю! — потирая руки, сказал Сергей Порфирьевич, который не переставал радоваться тому, что помимо хороших друзей он приобрёл еще и полноценное питание: горячий, вкусный и сытный ужин. А с приездом внучки, жизнь и вовсе наладилась и обрела смысл.

Все с удовольствием набросились на еду. За время ужина, Саша и дедушка Кати рассказали о том, что они прочитали, а отец Саши отчитался, как идет работа над образцом полиграфа.

Уже поздно вечером: Саша, Катя и Сергей Порфирьевич, поблагодарив хозяев за прекрасный ужин, который помогала готовить и Катя, отправились в свою квартиру. Этот день закончился.