Вторжение

Глава 2

…В годы Великой Отечественной было немало партизанских отрядов, созданных на базе диверсионных групп из числа опытных пограничников, подрывников, бойцов осназа НКВД, отправленных в тыл врага и десантированных с парашютами. Они становились ядром быстро разворачивающихся партизанских отрядов, а то и соединений — и благодаря отличной подготовке, связью с центром, восполняемыми запасами взрывчатки и взрывателей, наносили очень чувствительные удары по врагу. Прежде всего — по железнодорожным магистралям, пуская под откос эшелоны с боевой техникой, артиллерией и личным составом вермахта, уничтожая горючее и собирая важные разведданные о враге. Порой проводились и мощные силовые акции, вроде атаки на нефтехранилища или ключевые мосты, имевшие надежную охрану…

Обратной стороной медалью успехов подготовленных диверсантов, получающих задачи от центра, были массовые расстрелы заложников и угоны советской (русской, белорусской, украинской) молодежи в Германию. Немцы вводили систему круговой поруки, часто устраивали облавы, во время которых массово хватали заложников — а после особо крупных партизанских успехов нацисты расстреливали людей сотнями… Партизаны знали об этом — не могли не знать. И все равно после расстрелов шли на железные дороги, устраивать очередные диверсии…

Потому как страна воевала. Потому как при удачно спущенном под откос составе из строя могла выйти разом танковая рота или артиллерийский дивизион (это если говорить о числе орудий и техники, потерянных безвозвратно). Все шло в общую копилку победы над врагом на фронте, к конечной цели победы в войне — в ходе которой нацисты ребром поставили вопрос о самом существовании славянских народов в СССР… А за расправы над мирняком партизаны также мстили. Порой — удачным налетом на небольшие немецкие гарнизоны, разбросанные по деревням или полицейские участки, подвалы которых были набиты заложниками. Это не могло в корне изменить ситуацию, но давало огромный моральный эффект — все же «лесные мстители» не бросали своих, помогали, выручали, спасали… Но чаще всего наносились менее «затратные» удары (ведь каждый штурм полицейских участков и немецких гарнизонов обходился тяжелыми потерями) — и тогда партизаны начинали охоту на наиболее видных немецких приспешников из числа полицаев.

Последние были последовательными врагами советской власти и люто ее ненавидели, хорошо знали местность и людей, знали, из чьих семей мужчины уходили в лес. Такие полицайские командиры, ведущие с партизанами жестокую войну на уничтожение и вселявшие ужас в гражданских, были особенно ценны для немцев — но именно их смерти от рук партизан убеждали народ, что враг так и не стал хозяином даже на оккупированных землях.

А полицаям напоминали, что за свои преступления они получат расплату — и даже самые влиятельные, авторитетные и защищенные среди них уязвимы…

Конечно, у нас ситуация все же отличается — у врага нет оккупационного режима и круговой поруки с расстрелами заложников. Пока есть лишь отряды фуражиров, грабящих местное население с целью обеспечить коронное польское войско провиантом — и банды грабителей, насильников и убийц, терроризирующих мирняк ради наживы. И тех, и других мы должны — и будем! — истреблять.

Вот только фуражиры и грабители — это второстепенная, сопутствующая задача. Ради которой я не стану терять людей, коли риск высоких потерь будет велик столь же велик, как и сегодня днем — даже ради спасения простых крестьян.

О том, что среди жертв налетчиков обязательно окажется чья-та Рада, чья-то мама, чей-то ребенок… Об этом лучше просто не думать.

…Черкасы не выставляли никаких постов — не ожидали, что в окрестностях осажденного королем Смоленска найдутся те, кто рискнет напасть на прислужников ляхов. Так что вырезали мы всех фактически без боя — напившиеся до потери сознания выродки не сумели оказать нам никакого сопротивления, и «штурмовая группа» не потеряла ни одного бойца! Да что там, в ходе пары все же вспыхнувших скоротечных схваток запорожцы не оставили моим воям даже царапины — пытающихся бешено размахивать саблями черкасов зарубить труда не составило…

Одиннадцать человек без потерь истребили более двадцати. И как бы не разбередила душу моим ратникам гибель селян, они были вынуждены признать эффективность выбранной мной тактики. Это во-первых.

А во-вторых, у черкасов нашлось немало огнестрельного оружия: семь фитильных пищалей и два кавалерийских карабина с колесцовыми замками, четыре пистоля — а в довесок, еще и три татарских «сегментарных» лука с полными колчанами стрел.

Тут к слову, стоит сказать вот что: в представление моих современников казаки шестнадцатого, семнадцатого столетий — это одетый в обноски разбойный сброд из самых бедовых, отчаянных мужиков, чуть что, хватающихся за сабельку. И доля истины в этом есть… Но при всем при этом насыщенность огнестрельным оружием у казаков была чуть ли не выше, чем в европейских армиях — этим и объясняются их успехи в схватках с зачастую превосходящими числом турками и татарами. Каждый настоящий казак стремился добыть себе пищали или самопал — купить, выменять, взять трофеем в бою. Во время морских походов что у донцов, что у запорожцев было порой по две, и даже по три пищали на брата — а огонь они вели залпами, одним бортом струга, обращенным к врагу. В то время как казаки у второго борта перезаряжали для товарищей оружие… Успехи того же Ермака при покорении Сибири малым войском всего в пятьсот с лишним казаков и какого-то количества наемных строгановских артиллеристов, были обусловлены значительным количеством наличных пищалей — и искусством казаков в ведении «огненного боя».

Наконец, основной враг «вольных воинов» — это татары. Последние не расстаются с луками с отрочества и до седой старости, и владеют этим оружием отменно. Но и среди казаков находятся умельцы, не только захватившие у татар хорошие составные луки в качестве трофеев, но и в совершенстве овладевшие искусством стрельбы из них…

Понятное дело, что нам прошедшей ночью противостояли воровские черкасы, а не боевые запорожцы Сагайдачного, в настоящее время сражающиеся с турками и татарами. Но, все же, учитывая значительное количество огнестрела — ядром банды были именно боевые казаки. Таких голыми руками да с наскока взять ой как непросто — в боевых походах последние хранят трезвость, на стоянках выставляют посты, а за пьянство могут наказать и смертью. Но — как видно уверились, что в глубоком тылу, что опасности взяться неоткуда… А моральное разложение обеспечила и присоединившаяся к казакам чернь, которой лишь бы пограбить, и ощущение вседозволенности и безнаказанности. Запорожцы итак, в силу своего подчинения Речи Посполитой, больше прочих переняли пагубные привычки европейских наемников-ландскнехтов — от пристрастия к алкоголю до безумной жестокости к беззащитному мирняку… Короткий бой с пытавшимися защитить свои семьи мужиками да первая пролитая кровь разгорячила их, вскружила голову — а доступность хмельного и беззащитные бабы заставили ее окончательно потерять.

А заодно и моральный облик…

— Ну что, братцы. Первый бой — первая победа. Без наших потерь… Эти нехристи уже никогда не коснутся русской женщины, никогда не поднимут руку на ребенка — но остались другие. И мы будем их бить — умно, расчетливо, безжалостно… На стояках и из засад. Будем бить, чтобы враг не двинулся дальше, к Москве, в сердце нашего царства! Чтобы не смог взять Смоленска и помочь Сапеге справиться с Великим князем!

Хмурые вои, собравшиеся в круг у околицы, в центре которого мы сложили трофеи на паре широких саней, вынужденно соглашаются, безмолвно качая головами. И я, немного приободренный, продолжаю:

— А то, что вы увидели здесь — не посмейте забыть. Всегда держите память об этой ночи в голове и в сердце — чтобы в будущем бою не дрогнула ваша рука, не дало слабины сердце… Сейчас мы уйдем на стоянку, возьмем с собой все теплое, чем можно укрыться на ночь, нарубим лапника для лежанок, разожжем на ночь костры. Утром вернемся и похороним людей — людей, но не нелюдей, устроивших расправу над крестьянами. Тех пусть волки хоронят…

И вновь лишь глухое молчание в ответ на мои слова. Но в этом глухом молчание чувствуется лишь выгоревшая усталость — в нем нет уже былого раздражение и неприязни по отношению ко мне. Как кажется, ратники окончательно убедились в том, что дневная атака по открытому полю, атака, за время которой нас обязательно бы заметили — и встретили бы пулями да стрелами, далась бы нам большой кровью. И как бы ни было жалко селян — первый, самый яростный порыв мести ратники уже смыли вражеской кровью… Хотя заряд ненависти к врагу вои теперь пронесут через всю оставшуюся войну.

А понимание того, что устроившие резню воры уже никого и никогда не тронут, стало для мужей пусть и слабым, но все же утешением.

…Ночевка прошла на удивление мирно и спокойно. В деревне мы прихватили нескольких поросят — и, углубившись в лес, наконец-то зажгли несколько больших костров, на которых начали одновременно и варить, и жарить свинину. Сало я приказал срезать и поберечь — на морозе оно неплохо хранится. А при случае, обжарив его прямо в котелках, можно и кашу наваристую сготовить, и какую похлебку… Наиболее аппетитные куски вроде шеи и хвостовика мы обжигали на огне, насадив их на толстые палки и поднеся практически вплотную к языкам пламени — до готовности внешнего слоя. После чего, посыпав их золой вместо дефицитной соли, отрывали зубами скворчащее, горячее и сочное, жирное мясо… Этакий средневековый вариант шаурмы с поправкой на особенности местной кухни и походных условий, хах! И после дневного голодания да жесткой, холодной солонины, это яство показалось особенно вкусным — вкуснее всяких шашлыков из будущего.

А после очередь дошла и до жирного, наваристого бульона…

Сытный ужин — и особенно бульон согрели всех без исключения воев, так что спать мы легли вполне себе сытыми и довольными жизнью. Насколько это возможно после пережитого, ясное дело… Но ложе из лапника с наброшенными на еловые ветки кафтанами или овечьими шкурами, служащими одеялами крестьянам, вкупе с жаром костров, поддерживаемых сменными «дневальными», позволили скоротать ночь в лесу без страха замерзнуть — и даже с относительным комфортом. Просто по-настоящему сильные морозы еще не начались — а вот до начала их как раз желательно определиться с каким-либо жильем. Мыслями я несколько раз возвращался к мертвой ныне деревни — вариант спорный, но дорогу к селу не так сложно контролировать. И да, оно все же удалено от наиболее оживленных «магистралей», то есть торных путей снабжения поляков, но в тоже время может послужить хотя бы резервной базой для отряда… Однако стоило мне вспомнить о колодце с утопленными в нем младенцами, как я тут же прекратил даже думать в этом направление…

После чего незаметно для себя провалился в полузабытье — а вскоре дрема сменилась крепким, глубоким сном. И на удивление — без всяких кошмаров и жутких видений…

А проснулся я от того, что меня нещадно трясут за плечо — да над самым ухом раздался громкий, встревоженный голос Николы:

— Вставай, голова! Ляхи на дороге, в деревню прошли!!!

Рефлекторно нащупав рукоять сабли, я тут же вскочил с лежака — и едва не застонал от боли в затекших мышцах.

— Каким числом?

— Дозорные казаки доложили, что не менее трех десятков всадников, все при саблях, многие при пистолях или с карабинами. Одеты в добрые кафтаны и бекеши, а шляхтичи так и вовсе в полушубках! Бриты, как панове, да и разговарили на польском.

— Дыма от костров не почуяли⁈

— Вроде бы нет, голова — да те к утру и потушили, как ты сам приказал. Прошли мимо дозора спокойно — пели что-то, зубоскалили… Что делать будем⁈

Ночью мне повезло — кошмарные видения истребленных гражданских меня не преследовали. Но сейчас, как только дошло до решения, принимать нам бой с ворогом или нет — перед глазами тут же встал восковой лик убитой девушки с проломленным виском…

— Будем бить!!!

Ответил я с излишним жаром — и тут же, словно бы одернув самого себя, добавил уже спокойнее:

— Но бить с умом и оглядкой. Пошли вестового… Хотя нет, сам иди к Кожемяке и предупреди, чтобы отправил двух дозорных на нашу лыжню в сторону деревни. Ляхи, коли посмелее будут, обязательно пошлют в лес по следу доглядчиков, а то и отряд разделят. Если провороним их, сами в засаде очутимся — снежный покров не шибко глубокий, поганые сумеют пройти!

Никола, торопливо кивнув, тут же встал на лыжи и вместе с Иваном «Малым» поспешил к дозору, куда уже наверняка отправился старшой донцов. Я же, в свою очередь, обратился к Григорию Долгову:

— Гриша! Бери-ка свой десяток, и по следу наших арт на снегу двигай в сторону деревни. От стоянки саженях в четырехстах на восход увидишь низину, по вершине которой с нашей стороны растет густой кустарник. Возьмите с собой шкур овечьих, чтобы залечь было не так холодно — и дожидайтесь ляхов. Как в низинку они спустятся — а другой дороги у ворогов все одно нет — так и приголубите их свинцом с тридцати шагов… Пистоли трофейные еще с собой возьмите, что с черкасов вчера взяли, карабины — да зарядите их заново. Если вдруг панов поболе вашего будет, сгодятся… А если сильно больше — боя не принимая, отступайте! Да ты к нам посланца отправить поспеши. Все одно ляхи без лыж за вами не угонятся — а мы уже навстречу поспешим, и иноземцев встретим как следует!

— Слушаюсь, голова!

Первый десятник — и мой заместитель в походе принялся поспешно собирать своих ратников и готовить их к бою… Я же обратился к оставшимся стрельцам, уже проснувшимся — и теперь внимательно ловящим каждое мое слово:

— Братцы, ведь слышали уже от товарищей, что творят в наших деревнях ироды литовские! За такое их бить смертным боем — да бить с оглядкой, с умом. На дороге ляхов встретим, всех поганых положим — у каждого из нас ведь по пищали, да запасные нынче имеются… Но понимать нужно и другое — вороги как узнают, что черкасов кто-то перебил, уже не с песнями пойдут по дороге, а настороже, готовыми к бою. И там, где лес ближе всего к зимнику выходит, там вороги прежде всего засады ждать будут.

Я на секунду прервался, переведя дыхание — после чего продолжим с жаром, заряжая воев:

— И мы их ожидания оправдаем! Коли за деревьями потолще да покрепче встанем и схоронимся надежно, коли без команды моей никто раньше времени огня не откроет, засады не выдаст — все одно людишек литовских в землю стылую положим!

— Гойда!!!

…Я действительно решил организовать засаду в самом очевидном для нее месте — потому как сильно далеко от зимника с опушки по конным палить, только ворон смешить! Нет, бить нужно наверняка — и потому я рискнул разместить людей за наиболее толстыми вязами да дубами в тридцати шагах от дороги, отдав трофейные пищали лучшим стрелкам (хотя почитай все мои стрельцы довольно метко и быстро бьют из мушкетов). Но при этом атаковать я решил уже после того, как голова и средняя часть колонны вражеских всадников проследует место засады. Пусть расслабятся, бдительность растеряют… Кроме того, на наезженной санями, да притоптанной конскими копытами широкой тропе, метров за сто от наших лежек мы вбили в землю два кола, растянув между ними аркан чуть выше человеческой щиколотки — и замаскировав его снегом. Так, коли кто из всадников спешно рванет вперед, от наших выстрелов, то в спешке налетит на аркан — и устремится навстречу с землей вместе с лошадью, ломаю шею или конечности!

Но как метко говорится в поговорке — хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах…