Вторжение

Глава 18

— Пора.

Ко мне подступили Петро, Адам и Дмитрий — опытнейшие «штурмовики» и рубаки, ходившие со мной на воров еще в памятных Сосенках… Вместе мы демонстративно подошли к одному из возов с полной бочкой хмельного меда, не обращая внимания на недовольные крики немцев. Перевести я их не способен, ибо совершенно не знаю языка — но предполагаю, что нам вежливо предлагают убраться…

Однако, как только пенистая струя ароматного, сладкого хмельного напитка (будучи стойким сторонником трезвости, даже я вынужден признать, что мед русичей необыкновенно приятен на вкус) хлынула в подставленную под нее братину, крики на германском редуте смолкли. А вот когда я скинул с других саней шкуру и приоткрыл мешковину, явив на свет здоровенный копченый окорок, венчающий целую гору кусков копченого сала с ребрышками… Кажется, заряд копченого духана дошел до самого гребня земляной насыпи, на которой расположен редут — потому как сверху вновь раздались крики, только теперь интонации их сменились со строгих на призывные, просительные.

— Ну, что братцы? Двинули с Божьей помощью…

Дюжие, рослые Петро и Дмитрий схватили окорок и несколько увесистых кусков сала, мы же с Адамом каждый взяли по братине с медом — после чего вчетвером двинулись наверх, под восторженные крики немцев.

Показуха явно удалась…

— Ну, подходи, немчура, налетай!

В ответ на незнакомую (хотя и узнаваемую) лающую речь наемников я стараюсь лишь шире да радушнее улыбнуться — выпячивая при этом братину с мёдом вперед. И, несмотря на явное недовольство офицера ландскнехтов (выделяет его более чистая и даже несколько вычурная одежда с широкополой шляпой, украшенной к тому же роскошным пером), его воины дружной гурьбой обступили нас со стрельцами, жадно налетев на угощения. И, как я и ожидал, растащили они их в несколько секунд…

Ибо пушкарей на батарее человек под пятьдесят.

Четыре мортиры, как и на Спасской горе — а к каждой пушке челок по семь-восемь расчета. Плюс офицеры, плюс дюжина мушкетеров — так, на всякий случай… Адам, не очень высокий, но кряжистый стрелец (раньше у него была симпатичная такая окладистая борода) с тревогой посмотрел мне в глаза — но я лишь упрямо кивнул.

Если все сделаем как надо, все одно выиграем этот бой…

Развернувшись к стоящим внизу и ожидающим моей команды стрельцам Гриши Долгова и Семена Захарова, я махнул рукой и призывно закричал:

— Давай братцы, тащите наверх!

Кто-то подошел сзади — и резко хлопнул меня по плечу. Обернувшись, я увидел все того же офицера с щегольски побритыми тонкими усиками и щеткой волос на подбородке; он обратился ко мне с явным неудовольствием на лице — и заговорил резко, очень строгим тоном. Но — я так ничего и не понял…

— Да брось ты, о-фи-цер-р! Дай людям пожрать повкуснее! Это же ничего вам не стоит, понимаешь? По-да-ро-о-о-к!!! Подарок, смекаешь?

Очевидно, что и немец не сумел вникнуть в мою речь — зато услышал дружеский тон, увидел располагающую к себе улыбку… Между тем, по насыпи уже поднимаются семнадцать стрельцов (а считая с десятниками — девятнадцать). Служивые тянут наверх три полных бочонка с хмельным — по четыре бойца на бочонок — да несколько коробов с салом. Каждый при деле! И все ради того, чтобы завести как можно больше людей на редут, не вызвав опасений у пушкарей…

Офицер посмотрел вниз с явным не удовольствием — настал решающий момент! Если командир батареи прикажет своим людям прогнать нас с редута и не пускать остальных стрельцов с едой, пойдя на принцип, то скорее всего, ландскнехты подчинятся… Хотя с другой стороны, это ведь не прусские гренадеры Фридриха, у коих строжайшая дисциплина насаждалась шпицрутенами! Это наемники-ландскнехты, и нравы у них совсем иные, нежели в рекрутских регулярных армиях… И ведь при виде моих стрельцов (обритых на запорожский манер) весь редут взорвался восторженными криками пушкарей и мушкетеров!

Вражеский командир колебался пару мгновений — но, в конце концов, решил уступить своим подчинённым. Он нехотя кивнул — после чего отступил в сторону с выражением явного неудовольствия на лице, все же дав понять, что больше не препятствует нашему присутствию на батарее.

А я украдкой облегченно выдохнул… Полдела почитай, сделано!

…Как мне показалось, прошло всего ничего времени с того момента, как стрельцы поднялись на редут и принялись угощать ландскнехтов. К слову, ратники уже разбились компактными группами на двойки и тройки (что было оговорено заранее), и рассосредоточились по всей батарее. Сам же я успел немного пройтись взад-вперед прежде, чем заметил дверь порохового погреба…

А после со стороны стоянки польской хоругви раздались первые выстрелы, заставив меня на несколько мгновений обо всем забыть — и напряженно уставиться на дорогу, по которой следовали мои казаки. Сердце предательски екнуло, как только я увидел, что донцы и прикрепленные к ним черкасы проследовали чуть больше половины предстоящего им пути — и раскрыли себя заметно раньше, чем это было обговорено.

Или их раскрыли⁈ Кто-то узнал перешедших на нашу сторону запорожцев⁈

Как бы там ни было, пару минут практически все присутствующие на редуте неотрывно следили за скачкой смерти прорывающихся казаков… Пока старший германский офицер, как видно, не сложил в голове два и два — связав сражающихся с ляхами запорожцев собственно с нами. В ярости он сбил ногой бочонок с деревенской бражкой, до предела раздраженный тем, что его подчиненные один за одним подносят кружки за хмельным — после чего грубо схватил меня за локоть и рванул в сторону так, словно желая выбрость с редута!

При этом яростно крича и поминая что-то вроде «швайнехунде»…

— Да обожди браток, что мы тебе сделали-то? Да, браты-стрельцы⁈

Я немного рискую, называя казаков стрельцами — но кажется, среди ландскнехтов нет знатоков русского языка, к тому же разбирающиеся в родах войск Московии и Речи Посполитой. Так или иначе, я подал подчиненным условный знак, чтобы служивые приготовились к действию…

В тоже время офицер, доведенный уже до белого каления тем, что я не дал себя вытолкнуть (не так-то просто это сделать с упершимся «Орлом»!), отпустил на мгновение руку — и уже рванул из-за пояса рукоять пистоля! Но я, сделав короткий шажок навстречу, прихватил своего противника за локоть, потянув на себя — и резко врезал лбом чуть пониже переносицы германца!

— Швайне!

Офицера шатнуло назад, он рефлекторно потянулся обеими руками к сломанному носу… В то время как все без исключения ландскнехты, уже несколько захмелевшие, и от того слегка заторможенные, с удивлением, ужасом (а кто и восторгом!), взирали на стычку их командира и казака. В то время как стоящие рядом стрельцы невзначай положили руки на рукояти пистолей…

— Мушкетеров бейте!!!

Одновременно с криком я рванул из ножен саблю — и хищно сверкнув на солнце, клинок молнией устремился к шее германца, все еще держащего руки у лица… В следующую секунду батарею огласил его отчаянный крик — на землю упали отсеченные кисти офицера, закрывшие, однако, горло врага от моего удара.

А затем батарею сотряс залп двадцати двух самопалов — оглушительный после недолгого молчания пушек…

— АЛАРМ!!!

Я рванулся к раненому мной немцу, продолжающему выть на одной ноте, левой рукой схватившись за рукоять пистоля — уже наполовину извлеченного из поясной кобуры. А в следующий миг я разрядил трофей в лицо рванувшегося на меня пушкаря, тянущего из ножен короткий кацбальгер!

— Бей!!!

Еще один противник бросился на меня слева — и ведь достал левый бок уколом! Но наконечник кацабльегра, коим вооружено подавляющее число ландскнехтов, по какой-то прихоти оружейников не имеет колющего острия, способного пробить броню. Так что клинок наемника лишь скользнул по кольчужным звеньям калантаря, спрятанного под теплым кафтаном…

— Получи!

Накоротке я ударил в челюсть врага гардой сабли, словно кастетом — и голову ганса буквально рвануло в сторону! После чего тот без чувств рухнул на землю… Глухой нокаут! Но понимая, что чуть позже он еще очухается и может ударить в спину, я не пожалел короткого мгновения боя — и шагнув к поверженному противнику, рассек его горло елманью.

…Внезапный удар, как я и рассчитывал, практически сравнял число стрельцов и ландскнехтов на редуте — ни один из ударивших в упор выстрелов не пропал зря. Кроме того, нам противостоят бездоспешные пушкари — а не доппельсольднеры там, и даже не пикинеры, более привычные к ближнему бою. Зато все мои «штурмовики» облачены в бахтерцы и наручи, спрятанные под кафтанами! В свою очередь, немногочисленные мушкетеры, не ожидающие скорого боя и потому не успевшие изготовить фитильные мушкеты к стрельбе, пали в первые мгновения схватки…

Впрочем, не все.

В поле моего зрения попали сразу двое мушкетеров, спешно забивающих пули в стволы мушкетов, сноровисто работая шомполами. Если это опытные вояки, то они уже насыпали порох на полки и успели закрыть их… Мушкетеры отступили к дверям порохового склада, расположенного в боковой стенке редута — и оказались всего в пятнадцати шагах от меня…

Понимая опасность вражеских стрелков, я тут же перехватил в левую руку саблю, чтобы правой вытащить первый пистоль; в этот раз я целюсь больше по наитию, воспринимая оружие как продолжение руки. Благо, что разделяющее нас расстояние позволяет взять прицел навскидку, на уровень живота… Между тем, первый из ландскнехтов уже вскинул мушкет к плечу! Но, опережая выстрел противника, я успеваю нажать на спуск…

Выстрел!

Шагнув вперед, за пределы порохового облака, я отбрасываю в сторону разряженный самопал, чтобы тут же рвануть из-за пояса второй — времени в обрез! Первая пуля нашла цель — скрючившийся мушкетер, держась руками чуть повыше живота (на уровне солнечного сплетения), оседает на землю. Зато второй немец успел сообразить, откуда стреляли — и развернувшись в мою сторону, уже нацелил на меня мушкет!

В то время как я прицелиться уже не успеваю — и практически вслепую тяну спусковой крючок…

Выстрел!

Спину ожгло диким, первобытным страхом — благодаря ему я инстинктивно рванул в сторону, прижавшись спиной к обшитой деревом стенке редута. Вовремя! Мне удалось всего на мгновение опередить мушкетера, и пуля его лишь свистнула рядом… Впрочем, куда ушла моя, также неизвестно — и времени узнать результата стрельбы нет. Ибо в мою сторону уже ринулся очередной противник с длинной и довольно широкой в лезвии шпагой (в сущности, больше похожей на облегченный меч) в правой руке — и кинжалом-дагой в левой. Причем клинок последней еще и граненый у острия! А то, с какой скоростью и точностью враг нанес первый укол шпаги, однозначно говорит о навыках умелого фехтовальщика…

Пожалуй, этот офицер (также облаченный в недешевый дублет с кожаными вставками и успевший нахлобучить на голову шлем-морион) будет поопаснее целящегося в меня мушкетера!

Я отразил первый укол ударом сабли, отведя острие шпаги влево — и тут же с силой рубанул от себя, целя в голову соперника. Однако тот молниеносно среагировал — не подставляя кинжал под лезвие кылыча, а просто отшагнув назад! Да так быстро и точно, словно танцуя… И вновь укол немца, снизу вверх, в лицо! Парировать его я не успеваю — приходится уворачиваться, скрутившись вбок, словно от апперкота. Но враг делает подшаг, стремительно сближаясь — и прежде, чем я сумел бы отпрянуть назад, достает граненой дагой правую руку!

В этот раз кольчужная защита меня не спасла, и бицепс обожгло острой и резкой болью, заставив вскрикнуть и отступить назад… И еще один прямой укол шпаги, для разнообразия нацеленный в грудь! Пятиться больше некуда — я уперся спиной в стенку редута; пытаясь отбиться, рублю саблей наотмашь, перехватив рукоять обеими руками… Мне удалось париповал смертельный удар в сторону — но враг вновь стремительно сближается! И коротко бьет дагой точно в живот…

Граненый наконечник вражеского кинжала с легкостью пронзил кафтан и сумел пробить прочные стальные пластины калантаря, расположенные на животе. Не остановила его и поддетая под броню стеганка… Но немец не рассчитал силы удара, недооценил и прочность моей брони — и вместо смертельного, проникающего ранения в живот, я получил лишь неглубокую колотую рану брюшного пресса.

— Н-н-на-а-а-а!!!

Страх смерти, да жгущая боль в руке и брюхе, разожгли во мне такую ярость, что я буквально зарычал — и со всего размаху врезал головой в переносицу врага, неосторожно сблизившегося со мной! И подлый уличный удар отлично сработал вот уже второй раз — вскричавший от боли немец отпрянул назад, дезориентированный на пару мгновений… Более того, от неожиданности и боли он выпустил из пальцев рукоять даги!

И я не упустил свой шанс, сработав на смешанных рефлексах «носителя» — и своих собственных… Прихватив правую руку врага у локтя и с силой дернув ее на себя (обезопасившись от удара шпаги), я нагрузил правую же ногу офицера — и от души врезал подъёмом стопы под щиколотку немца! Подсечка вышла точной и техничной — и прежде, чем немец сумел бы встать, я с силой вонзил тому в живот заточенную с обеих сторон елмань сабли, перехватив ее в левую руку…

И только добив вражеского офицера я понял, что бой на батарее практически затих. На помощь ко мне было ринулся Адам — но стрельца отвлек кинувшийся наперерез пушкарь, размахивающий здоровенным банником, словно дубиной! Однако умелый и опытный рубака, Адам ловко присел под удар противника, пропустив банник над головой — после чего на скачке рубанул немца саблей… Несколько артиллеристов попытались было прорубиться к пороховому погребу, орудуя не кацбальгерами, а широкими и короткими тесаками. Однако оружие ближней схватки, тесак по всем параметрам проигрывает той же сабли, если бой идет не накоротке…

Да и фехтовальщиками немцы оказались весьма посредственными!

А в целом — мой план удался на все сто процентов! Проникнув на батарею «троянским конем», мы ударили внезапно для врага, используя преимущество в огневой мощи и неготовность немцев к ближнему бою. Что говорить, если ни один из мушкетеров не имел заряженного мушкета? Но все же стрельцы понесли потери: трое получили огнестрельные раны — в отличие от штатных стрелков, офицеры держали колесцовые пистоли готовыми к бою… Один ратник погиб сразу, от пули в голову, еще один тяжело ранен в живот — и сейчас отходит. Наконец, Семену Захарову ударившая вблизи пуля рванула кусок мяса на правой руке… Еще четверо ратников всерьез посечены в ближнем бою, несмотря на спрятанные под кафтанами бахтерцы и наручи. Увы, от ударов кацбальгеров в лицо, с внутренней стороны предплечья и в шею «бронежилеты» поместной конницы защитить не смогли… Один из ратников практически сразу захлебнулся кровью — немецкий «кошкодер» рассек ему горло; еще один воин потерял левый глаз. Оставшаяся пара ранены в руки — и теперь потерявших боеспособность воев спешно перевязывают…

Но все же это допустимые потери — особенно учитывая многочисленность перебитых нами артиллеристов!

— Петро, Дмитрий, откройте пороховой погреб, возьмите по малому бочонку, выбейте им дно — и тяните пороховые дорожки! Одну от основания насыпи к погребу, другую к мортирам! Если что, возьмите помощников… Остальным ратникам — откатить по одной бочке к пушкам да также вскройте их!

А ведь мне приходится до предела напрячь голосовые связки, чтобы перекричать шум боя… Что не только не затих с момента окончания нашей схватки, но наоборот, лишь усиливается! Принявшись спешно перетягивать колотую рану на правой руке с помощью подоспевшего Адама (чистые тряпки по моему настоянию заранее нарезали да прокипятили), я обратил свой взгляд в сторону запорожского табора, надеясь дознаться, сумели уйти мои казаки — или нет.

Но, увы, в круговерти закипевшей в поле сечи между конными черкасами и теснящими их к «вагенбургу» ляхами, однозначно забирающими конную сшибку, ничего не разобрать… Впрочем, исход боя еще не предрешен: на моих глазах по удалым в рубке шляхтичам, отлично правящим жеребцами и лучше экипированным, вдруг ударила картечью одинокая легкая пушка — а следом и залп казаков! Не столь мощный и дружный, как хотелось бы — но вполне способный повлиять на сражение!

— Давайте, черкасы, рубите ляхов! Устроим вам восстание гетмана Трясило на два десятка лет раньше!

Нет, ну а что? Прототип Гоголевского Тараса Бульбы, гетман Трясило Тарас Федорович (крещенный татарин!) уже вскоре станет запорожским казаком — а через двадцать лет поднимет довольно успешное поначалу восстание… Но почему бы не столкнуть ляхов и черкасов лбами уже сейчас⁈

Однако, эйфория от успехов мгновенно улетучилась, как только я направил свой взгляд на обоз — и увидел, что к Николе и его ратникам уже приближается сотня немецких рейтар…