Вторжение

Глава 19

Никола Кругов, бывший горнист, а ныне стрелецкий десятник, оставленный также старшим над крестьянским пополнением, не растерялся и не запаниковал при виде приближающихся рейтар. Он успел послужить вместе с «черными всадниками» корпуса Делагарди, познакомился и с новым приятелем Тимофея, ротмистром Себастьяном фон Рониным. Наблюдал также Никола и за переучиванием детей боярских на рейтар… Он вполне узнал их слабые и сильные стороны — а потому сейчас нисколько не колебался, отдавая приказы спокойным, уверенным тоном:

— Митрофан, разверните телеги боком к ворогу, Андрей (это Никола обратился к десятнику березовских мужиков) — вам распрячь коней и отвести назад. Возницы — оставайтесь с лошадьми, и чтобы не случилось, не дайте им побежать!

…Никола Кругов успел повидать за свою короткую жизнь немало плохого. Родился он в Людином конце некогда Великого Новгорода — а купеческая в прошлом семья парубка вела свой род аж от богатыря Гаврило Олексича! Верного боярина Александра Невского, на коне вскакавшего по сходням на ладью шведскую в Невской битве… Семья Николы, впрочем, потеряла былой достаток еще в те времена, когда ганзейцы всеми правдами и неправдами стали чинить препятствия новгородским «гостям». А после покорения Новгорода Иваном III, Круговы окончательно завязали с купеческим ремеслом…

И все же семья будущего стрельца жила в относительном достатке; ее не коснулись гонения Ивана Грозного, искоренявшего в Новгороде возможную измену. А с легкой руки Бориса Годунова, при Федоре Иоанновиче «Великий» город вновь расцвел — Годунов вернул торговые льготы и восстановил сословие «гостей», вновь открыл «немецкий» двор и даже учредил Новгородскую митрополию…

Однако же царствие самого Бориса омрачил страшный голод, небывалый на Руси. Кажется, тогда погиб каждый третий житель Новгорода…

Голодные месяцы Никола помнил смутно и старался забыть всеми правдами и неправдами — не желая вновь и вновь переживать страшный, мучительный уход родителей и младших братьев… Он выжил — каким-то чудом выжил, в конечном итоге прибившись к нищим, просящим милостыни у монастырей. Впрочем, нищим он стал как раз к тому моменту, когда жуткий голод уже начал отступать… Но контраст его прежней жизни и нового, мрачного жития был столь отвратительным и пугающим, что Никола нередко молил Господа забрать его поскорее к семье, в Царствие Небесное, где они могли бы целую вечность быть вместе…

Все изменилось с приходом воинов князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского в Новгород. Как-то заприметивший Николу Тимофей сжалился над вечно голодным юнцом, да пригласил к походному котлу своего десятка — и впервые за несколько лет досыта накормил горячей кашей на сале. А, выслушав историю Николы, все стрельцы безропотно согласились с решением головы взять парня в горнисты… Следующие несколько недель Никола иступлено обучался ратному стрелецкому искусству, одновременно с тем изучив довольно хитрую науку игры на горне. За это же время Тимофей Егорьевич стал для парня за старшего брата, а развернувшаяся стрелецкая сотня — едва ли не семьей…

И за свою новую семью Никола Кругов был готов драться не на жизнь, а на смерть!

— Не робейте, братцы! Ложимся за телеги, так они нас из пистолей не достанут. Кирасы у них крепкие, спору нет, не всякая пуля возьмет — но вот скакуны их ничем не защищены! Так что палите фитили, скоро немчура узнает стрелецкую удаль!

Вроде и молод еще вчерашний горнист Николка Кругов — да заматерел за несколько месяцев войны, научился не раздумывая отнимать жизни ворогов, наловчился рубить клинком похлещи ветеранов сотни! А в схватке под Озерками взял под свое начало десяток «медвединских» новиков, да вывел их во фланг скачущим черкасам — ссадив едва ли не треть вражин единственным удачным залпом! Потому и не ропщут прочие ратники против Николы, потому слушаются его уверенных команд — чуя, как собственный страх отпускает душу…

Три десятка стрельцов укрылись за восемью телегами, плотно прижатыми друг к другу — и развернутыми фронтом к приближающимся рейтарам. Фактически, на пути немцев выросла передвижная стена, подобная стенам чешских вагенбургов или запорожских таборов. А приникшие к земле русичи перестали быть хорошо различимой целью… И тогда рейтарских офицер, уже построивший сотню в пять шеренг, сделал очевидный — и от того предсказуемый ход! Он попытался обойти импровизированное укрепление с фланга — чтобы зайти с тыла ряженых черкасов, да расстрелять их со спины…

Вот только Никола этого шага от ворога как раз и ожидал!

— Сейчас немчура боком к нам повернется, тогда и палить станем! Да не все разом — а сперва десяток Митрофана, по голове отряда всадников. Следом «орелики» — мы в середину ударим. А после и новики Андрея — по хвосту рейтар… И только по моей команде! Покуда же палите фитили и крепите их…

Обождав пару мгновений, десятник «ореликов» отдал новый приказ:

— Целься! Под грудь лошадей целься!

Кругов рискнул выждать еще несколько секунд, покуда приблизившиеся на сотню шагов рейтары не обратят правое крыло эскадрона к стрельцам целиком — после чего отрывисто рявкнул:

— Первый десяток — пали!

Грянул залп «медвединских» новиков — а Никола уже вновь кричит, сам приложившись к пищали:

— Второй десяток — пали!

Грянул еще один залп — и, выждав всего секунду, Кругов опять закричал:

— Третий десяток — пали!

Грянул третий залп; несмотря на краткосрочность обучения, деревенских мужиков неплохо выучили и целиться, и ждать команды — все десятки отстрелялись дружно, слитно. Пока что пороховой дым мешает узреть результаты стрелецкого огня — но и сам Никола почивать на лаврах не собирается:

— Первый десяток, перезаряжай свои пищали и пищали «березовских»! «Орелики» — хватай жагры и карабины, строимся в ряд! Третий десяток — палите фитили, и крепите их к оставшимся пищалям, после чего за нами становись!

Ветераны сотни и «драгунского» рейда «Орла», собранные под началом Круглова, первый залп дали из пищалей товарищей, оставленных им воями Гриши Долгова. Теперь же они подхватили собственные, готовые к бою колесцовые карабины — и принялись строиться в линию, под прямым углом упирающуюся в стену телег. Таким образом, встречая вражеских рейтар лоб в лоб… Вскоре их должны поддержать и новики Андрея — им-то всего и ничего осталось изготовить к бою мушкеты Захаровских стрельцов! А вот «медвединским» мужикам, учившимся огненному бою чуть дольше, досталась самая ответственная задача — изготовить к стрельбе еще две смены только что разряженных пищалей…

— Целься…

Пороховой дым рассеялся, заставив Николу тихонько застонать от разочарования. Потеряв примерно пятую часть своих всадников, вражеский командир все же завершил обходной маневр — и теперь погнал рейтар прямо на ратников Круглова, приближаясь к ним с неотвратимостью разящего клинка!

До врага осталось чуть менее восьмидесяти шагов…

— По лошадям — пали!!!

Грянул залп карабинов — увы, недостаточно многочисленных, чтобы остановить вражескую атаку… Но уже подбегают сзади «березовские» мужики, подготовив мушкеты к бою.

— Смена пищалей!

Немного разочарованные новики отдают ветеранам сотни свое оружие — но Никола уверен, что поступает верно: «орелики» стреляют все же много лучше недавних крестьян. И сейчас их точность еще может переломить ход схватки…

— Цельсь… Пали!!!

Только чуть развеялся пороховой дым и завиднелись расстроенные ряды рейтар (ведь им пришлось на скаку объезжать рухнувших вместе с соратниками коней!), как грянул второй залп «ореликов»… Заржали раненые жеребцы, закричали придавленные ими немцы! Но рейтары упрямо продолжают атаку…

Обернувшись назад, Кругов только ругнулся — впервые за время схватки ему изменила выдержка: «медвединские» мужики все еще возятся с пищалями! Но после он заметил за спиной какое-то движение — и наконец-то углядел спускающихся с редута стрельцов, помогающих раненым. А заодно и дымную змейку, стремительно поднимающуюся вверх по пороховой дорожке, тянущейся на батарею… Да десяток ратников во главе с Тимофеем, уже построившихся в линию — и установивших трофейные немецкие мушкеты на жагры!

А затем раздался бодрый — и такой родной крик «Орла»:

— Целься… ПАЛИ!!!

Из-за спины грянул еще один залп; в очередной раз отчаянно заржали раненые вражеские скакуны. Да медвединские мужики наконец-то закончили готовить сменные пищали к бою, бросившись торопливо передавать их ратникам Николы…

Но еще не успели стрельцы сменить оружие, как на редуте грохнул оглушающий взрыв! Да такой силы и мощи, что задрожала земля под ногами!!! А сверху на головы ратников посыпались комья земли — порой весьма увесистые и тяжелые… Но на самом деле русичей, стоящих практически у самой подошвы насыпи, лишь хлестнуло градом земляного крошева. К тому же стрельцы были отвернуты от нее, так что глаза их не пострадали… Однако же чудовищный взрыв снес вершину батареи, вдрызг разнеся ближнюю стенку редута, в которой укрывался пороховой погреб! И едва ли не на сотню шагов швырнул куски дерева, да огромные пласты земли, перемешанные с останками павших артиллеристов и их оружием…

Навстречу рейтарам!

Немцы вынужденно замедлились. Даже их тренированные, привычные к звукам боя и выстрелам кони испугались гулкого взрыва, тревожно заржав — и пытаясь остановиться. Ударившая же словно картечь земля вперемешку с деревом, фрагментами железа и останками павших камрадов, ранила многих лошадей и наездников — в буквальном смысле ослепив с десяток несчастных рейтар… Впрочем, командир их все же попытался навести порядок в шеренгах и продолжить атаку — как никак, «черные всадники» являются элитой наемников наряду с кирасирами, и дисциплина у них ни чета ландскнехтам!

Но тотчас грянувший залп двух десятков пищалей (наконец-то перезаряженных воями Митрофана!) оборвал его жизнь — как жизни и еще дюжины всадников. И эскадрон германских наемников, сократившийся ровно наполовину, остановил атаку — сочтя бессмысленным сражаться с обезумившими черкасами, когда как все камрады их на батарее уже мертвы…

Между тем «Орел» уже принялся наводить порядок в отряде:

— Раненых на сани, все лишнее скинуть! Возницы! Возницы, вашу ж… Цепляйте оставшихся коней к саням с увечными! Митрофан, Андрей — вашим десяткам поймать разбежавшихся лошадей, сколько сможете — да пулей!!! С минуты на минуту здесь станет очень жарко! Остальные — перезаряжаем пищали… Особливо же карабины!

Никола, приободренный присутствием старшего товарища и опытного командира, осторожно уточнил:

— Попробуем уйти назад, выйдем из польского лагеря?

Но Тимофей лишь зло усмехнулся:

— Да какой там выйти из лагеря! Сюда сейчас стянется половина польского войска — дорога у нас теперь одна, только вперед! Покуда ляхи с казаками рубятся, глядишь и успеем-то по мосту через овраг к крепости выйти… А там, даст Бог, смоляне пустят нас в кремль.

После чего «Орел», спохватившись, добавил — обращаясь уже к ратникам:

— Кованные озерскими кузнецами «репьи» покуда не скиньте! Еще пригодятся!

Михаил Борисович Шеин наблюдал за безумием, охватившим польско-литовский лагерь с высоты раската Копытенской «проезжей» башни. Воевода, возглавивший оборону первоклассной русской крепости — и также ставший ее душой — в эти мгновение не мог поверить своим глазам… После короткой стычки ляхов и черкасов прямо напротив башни начался полноценный бой между польской хоругвью — и отрядом казаков, укрывшемся в укрепленном таборе!

…Голова полусотни, защищающей боевую вежу, отправил гонца за воеводой сразу после того, как дозорные заприметили отчаянную погоню шляхтичей за небольшой группой черкасов, прорывающихся к своим. Причем полусотник уже своими глазами видел трагичный конец казаков — как и то, что запорожцы ответили из табора вовсе не холостыми выстрелами!

Разве можно было бы предложить лучший момент для вылазки — и прорыва защитников града к ближней батарее врага, расположенной за Чуриловкой⁈ Вот и воевода среагировал молниеносно, тотчас прискакав к Копытенским воротам — да привел за собой три сотни отборных детей боярских, специально отобранных на случай вылазки. Эти служивые — на самых лучших, крепких конях, да как один облачены в бахтерцы и шеломы, защищены наручами. А помимо сабель и чеканов на их вооружение есть и самопалы, и даже копья…

Шеин привел за собой аж треть имеющейся в его распоряжение конницы — ратников, способных на равных драться с польскими панцериями! А на открытой местности — противостоять и крылатым гусарам… И именно поэтому Михаил Борисович не спешит открывать ворота и давать приказ на вылазку. Коли бой черкасов и ляхов есть ловушка, хитрая уловка Жолкевского, то воевода потеряет лучших своих людей…

Однако же развернувшаяся на глазах боярина сеча мало походит на обманку. С высоты башни вполне ясно видно, как от разящих ударов шляхтичей падают под копыта лошадей не слишком опытные в конной сшибке черкасы… И также не обманешься с тем, какие потери несут ляхи, когда очередной залп казачьих стрелков да пушкарей косит ряды польских всадников!

Удобный ли это момент для вылазки к батарее? Казачья застава уже покинула мост через ров, отступила от частокола, поспешив на выручку к своим. Но если действительно направить служивых к немецкому редуту, на пути их как раз окажутся сцепившиеся в схватке ляхи и черкасы! И как повернет бой в этом случае? Самый ожидаемый исход — русичи помогут запорожцам опрокинуть шляхту, и тогда казаки волей-неволей объединятся со смолянами, отступят в крепость. А ведь в таборе наверняка есть какой-никакой запас быстро исчезающих в Смоленске продуктов… Однако же, возможно и то, что при виде московитов ляхи и черкасы забудут о недавней бойне, чтобы вместе обрушиться на нового врага!

Исход маловероятный — но, увы, все же возможный…

Воевода, тем не менее, отдал приказ освободить ворота, заваленные до того землей — а всадникам строиться под крепостными стенами. Причем промерзший уже грунт не очень-то поддавался ударам кирок и лопат; пришлось долбить его ломами, чтобы заложить небольшие пороховые заряды — и лишь подорвав их, проход в башне удалось освободить!

Когда же дети боярские принялись поодиночке покидать крепость полуразрушенным лабиринтом срубов, прикрывающих ворота, воевода вдруг увидел, что и на самой батарее, как кажется, идет сеча… Несколько мгновений опытный воин, успевший отличиться в схватках с поляками еще при первом самозванце (и даже лично спасший воеводу Мстиславского от смерти в бою!) всерьез раздумывал: не стоит ли ему отменить вылазку? Бог с ними, с черкасами — включи их в состав гарнизона, так позже могут попытаться и предать, польстившись на прощение ляхов… Но схватка на батарее слишком заинтриговала Михаила Борисовича. Ведь если сечу между ляхами и казаками еще можно объяснить случайным конфликтом, переросшим в полноценный бой из-за людской глупости и взаимной ненависти шляхты и запорожцев… То нападение на батарею — это уже очевидная попытка помочь осажденной крепости извне. И кто бы не стоял за ней, воевода должен узнать правду — а по возможности и помочь неожиданному союзнику!

…Взрыв на германском редуте прогремел в тот самый миг, когда облаченный в прочный зерцальный доспех Шеин покинул крепостные ворота. Высокий и рослый воевода, находящийся в самом расцвете сил и лет, поднял булаву высоко над головой, приковав к себе взгляды воинов — и проскакав вдоль их рядов, громогласно воскликнул:

— Постоим за Святую Русь, братья! За веру Православную, за нашу землю — круши супостата! Гойда!!!

— ГО-Й-Д-А-А-А!!!

Боярин пришпорил рослого вороного скакуна, увлекая воинов за собой; обойдя вражеские надолбы, дети боярские за считанные минуты миновали мост через Чуриловку — и показались на польском берегу реки.

Между тем, увлеченные рубкой дрогнувших и спешно отступающих черкасов ляхи уже прорвались сквозь ворота табора, намереваясь завершить истребление казаков в ловушке кольца его стен! Лишь немногие запорожцы, участвовавшие в походах на турок и татар, сохранили мужество и продолжили драться. Остальные — в основе своей воровская голытьба — показали спину, без всякой надежды на спасение в бегстве… Но поляки проглядели появление нового врага — и только грянувший в упор залп пистолей известил их о вылазке детей боярских! Ляхи еще попытались было развернуться навстречу воинам Шеина — но куда там… Русичи уже врезались во фланг заметно поредевшей польской хоругви, опрокинув вдвое уступающих им числом панов в считанные мгновения!

Момент для атаки был выбран идеально — и вымотанные схваткой с казаками ляхи вскоре дрогнули, показав спину. Шеин же, бесстрашно осадив коня у стены табора, обратился к уцелевшим черкасам:

— Казаки! Мы с вами одной веры и одной крови! Ныне вы пришли ворогом на русскую землю — но искупили сей грех в бою. Кто пожелает, может уйти в Смоленск вместе с нами! Но каждый, кто решится спастись в граде, должен целовать Евангелие и Крест, что не задумает предательства, не станет чинить смуты и обижать жителей, будет честно драться с ляхами на крепостных стенах. А, кроме того, исполнит любой мой приказ! Ибо коли пойдете с нами, вы в тот же миг станете служивыми русского царя — и моими воями!

Запорожцы, понятное дело, вынужденно согласились — ибо уповать на польскую милость может разве что несмышленый младенец! Уцелевшие казаки тотчас бросились к мосту, вслед за отступающими же к Смоленску детьми боярскими. Ибо к месту недавней схватки уже двинулись крупные силы наемников — и сразу несколько польских хоругвей!

Но при этом успел миновать узкий мост через Чуриловку и крошечный санный обоз с запорожцами, держащимися наособицу от прочих казаков и неожиданно хорошо вооруженных. Шеин заприметил их — но покуда с расспросами приставать не стал, приказал лишь проследить за неизвестными. Ведь воеводе требовалось как можно скорее обеспечить вывод своей рати за Чуриловку!

Впрочем, Михаил Борисович волновался напрасно — весь отряд детей боярских перешел на русский берег реки еще до того, как на мост вступили ляхи. Последние неожиданно для себя напоролись на рассыпанный в снегу шипастый «чеснок» — и потеряли время… Правда, горячие головы из числа самых храбрых шляхтичей было бросились в погоню за московитами. Но выстрел пушек с Копытенской башни, да залп затинных пищалей с крепостных стен кремля, примыкающих к воротам, тотчас остудил пыл поляков!

А там уже и солнце зашло, и ночной покров вскоре скрыл поле недавней битвы — откуда еще доносятся стоны раненых ляхов да черкасов… Последним вскоре окажут помощь — хотя бы облегчив страдания несчастных. Но казакам…

Казакам на милость польских господ рассчитывать не приходится.