Всадник на белом коне (СИ)

Глава 19

2 марта 2041 г.

…По дороге из «Лужников» пришлось заскочить в один из самых дорогих и пафосных отелей столицы «The Ritz-Karlton», в который Горин поселил «дорогую гостью». О том, что я являюсь «человеком» хорошего приятеля Ануара Утемуратова, охрану предупредили еще за пару дней до вселения мисс Доулан, она сама опиралась на мой локоть и светила серо-зеленым личиком в объектив камер, наблюдающих за каждым квадратным сантиметром холла, так что на клубный этаж мы поднялись без каких-либо проблем. А там пришлось чуточку пострадать из-за превратностей судьбы и расстаться «всего часов на десять-двенадцать».

Чтобы не травить себе душу, я задвинул это обещание куда подальше, в темпе спустился к машине, забрался в салон и дал команду двигаться дальше. А уже минут через двадцать тихой сапой просочился в слишком хорошо знакомый банкетный зал «Акинака» и почти сразу же попал в цепкие ручки Филиппа Эдуардовича, судя по всему, дожидавшегося моего прибытия.

Из всех лиц, делающих на мне деньги, он был единственным, чье второе дно внушало неподдельное уважение. Поэтому я без какого-либо внутреннего сопротивления поддержал предложенную игру и добрых минут пять-семь бродил вместе с ним по огромному залу, пропуская мимо ушей советы, высказываемые для окружающих, и вникая в то, что говорилось между строк. Если я правильно понял последовательные намеки, то Вильман поблагодарил за очередной инсайд, намекнул на то, что заработал хорошие деньги не только для себя, но и для меня, и сообщил, что завтра-послезавтра передаст их через Эрику.

Я приятно удивился. Ведь «инсайд» получили все спонсоры и еще ряд лиц, которых по тем или иным причинам решил облагодетельствовать Горин, однако поделиться доходами захотелось только совладельцу «Уробороса». Абсолютной уверенности в том, что намеки поняты правильно, у меня, само собой, не было, но я все равно поблагодарил за заботу и, подобно эстафетной палочке, переместился в захват следующего гостя вечеринки.

Этого я не знал. Вернее, видел на прошлом торжестве, вроде как, даже выслушал имя-отчество, но запоминать поленился. Пришлось изображать узнавание и почтение, а затем отвечать на десяток тупых вопросов о планах на ближайшее будущее, об ощущениях от превращения в медийное лицо и так далее. Последний вопрос, каюсь, чуть было не счел таким же проходным. Но вовремя заметил легкое напряжение, появившееся во взгляде мужчины, и как следует вдумался в то, что мне говорят:

— Большой спорт — это, прежде всего, война фармацевтики. А минуты, секунды или нокауты — лишь видимая часть айсбергов, дрейфующих в океане Большого Бизнеса и демонстрирующих наиболее эффектные результаты своей деятельности. Безусловно, в открытую об этом не говорят, но все заинтересованные лица в курсе истинной ситуации и, при наличии хоть каких-либо возможностей, стараются урвать себе кусочек этих «пирогов».

Как я понял из дальнейших объяснений, седовласый дядька с брылями, как у бульдога, приличным брюшком и неожиданно низким голосом считал, что мне «пора задумываться о будущем» и сделать ставку на команду, способную как обеспечивать самой продвинутой химией, так и прикрывать от «происков» функционеров WADA!

Нет, кидать Алексея Алексеевича и падать под эту самую команду мне не требовалось. Надо было просто поддержать пару вопросов «изнутри» демонстрацией недостаточно хорошего восстановления после сверхнагрузок подготовки к боям и чем-то там еще. Алгоритм рекомендуемых действий в подобных случаях до меня доводили не раз и не два, так что я без особого труда нашел взглядом охранника, отслеживающего именно мои перемещения, и по-боксерски сдвинул голову вправо-влево. Затем задал собеседнику уточняющий вопрос, вслушался в красочный и чертовски убедительный ответ, а буквально через полминуты был спасен подоспевшим Гориным:

— О, а вот и наш победитель! Миш, прости, но Дениса я у тебя заберу — у нас с компаньонами возник спор, требующий его присутствия…

Этот самый Миша возражать не осмелился, и Алексей Алексеевич повлек меня в сторону Голикова и Бахметева, стоящих возле фуршетного столика и смакующих что-то алкогольное. А пока вел, поинтересовался, чего от меня хотел Тихомиров.

Я объяснил. В меру своего понимания. И вызвал у собеседника довольный смешок:

— Хе-хе, зашевелились!

Объяснений, чем так радует появившийся интерес, я, естественно, не дождался. Зато получил довольно подробные объяснения логики поведения при дальнейших беседах, постоял рядом со спонсорами минуты три-четыре и был передан компании каких-то расфуфыренных теток с самомнением выше Останкинской телебашни. И очень скоро пожалел о «бегстве» от Тихомирова — эти особы, вцепившиеся в меня, как бездомные собаки в брошенную кость, принялись рвать на части, интересуясь всей гаммой вопросов, начиная с «кошмаров жизни в детском доме» и заканчивая еще не реализованными сексуальными фантазиями! Увы, каждый бит полученной информации они анализировали как бы не лучше своих супругов-бизнесменов и зачастую делали настолько неожиданные выводы, что уже к середине беседы с ними я почувствовал себя слепцом, оказавшимся в центре минного поля, а к концу даже взмок. Надо ли говорить, с какой радостью я встретил появление Комлева, неожиданно возникшего на нашем пути и рванувшего мне навстречу, раскрыв объятия?

Ощущение некоторой нервозности в его поведении зацепило за душу уже после того, как он отбил меня у группы самоходных полиграфов в парадно-выходной маскировке и отвел к ближайшему окну:

— Как я понимаю, празднование победы уже порядком осточертело, и ты жаждешь оказаться где угодно, лишь бы не в этом зале?

— Борисыч, а можно без лирики? — раздраженно выдохнул я, сообразив, что меня вот-вот начнут разводить на какую-нибудь редкую хрень.

— Можно… — покладисто заявил он, лихо опрокинув в себя содержимое бокала, который до этого момента баюкал в правой руке. И, конечно же, начал ездить по ушам: — Помнишь, в Вегасе, перед знакомством с мисс Доулан я предсказывал, что знакомство с ней принесет хорошие дивиденды? Не прошло и двух месяцев, как она продавила тебе бой с Масато Окано, пятым номером рейтинга полутяжей «Овердрайва», до которого без ее помощи ты бы полз как минимум год. Сегодня я нашел еще одну влиятельную бабу, с помощью которой можно надежно прикрыться от происков покровителей абсолютного большинства твоих будущих противников.

— Блин, Борисыч, а по-другому никак нельзя⁈ — стараясь не сорваться на крик, прошипел я. — Я чувствую себя дешевой проституткой, которую подкладывают под кого не лень!!!

— Я чувствал себя проституткой на протяжении целых шести лет: для того, чтобы ты мог тренироваться, драться и побеждать, мне приходилось прогибаться перед всеми, кто обладал хоть толикой власти, упрашивать дать тебе шанс, месяцами напоминать о нашем существовании и т. д. Да, это безумно неприятно, но результаты ты видишь своими глазами: мой прогиб перед Сухоруковой дал тебе возможность забить на обычную жизнь в детском доме и заниматься только собой; прогиб перед Рощиным позволил попасть в группу личных учеников у одного из лучших тренеров России по боевому самбо; прогиб перед Решетовым подарил возможность выступать на первенстве Москвы по боксу среди юниоров; прогиб перед Гориным всего за полгода вывел в топы Эм-один. Денис, задумайся — пока ты тренируешься и балдеешь со своим гаремом, я ношусь по городу, как ужаленный в задницу, и выискиваю тебе те самые шансы, которые гарантированно выстрелят! Смотри, Голикова дала тебе первоначальный импульс. Да, их пока всего три. Но какие! Доулан подарила переход в элиту самого раскрученного промоушена планеты. А Разумовская защитит от неслучайных случайностей, способных сломать карьеру и превратить все мечты и амбиции в дым!!!

— Борисыч, ты не представляешь, чего мне стоила одна-единственная ночь с Линдой… — начал, было, я, но был прерван таким же тихим рыком:

— Линда — молодая и красивая баба с закидонами. А мне пришлось трахать Сухорукову! И не один-единственный раз, а пять долбанных лет по два-три раза в неделю!!!

Я нервно сглотнул, ибо отказывался понимать, как он в принципе мог реагировать на нашу директрису! А он продолжал давить:

— Хочешь, покажу ее голышом, чтобы ты мог сравнить ее со своей американкой? Оля присылает мне «горячие» фотки до сих пор, надеясь на возобновление отношений и большую любовь, возносящую в высший свет!

— Не надо… — торопливо открестился я. — Мне за глаза хватает ее лица, насмерть отпечатавшегося в памяти!

Тут Комлев криво усмехнулся и как-то разом постарел лет на десять:

— Денис, Большой Спорт, Большой Бизнес и все виды деятельности, в названиях которых есть слово «Большой», это одна сплошная грязь. Тому же Алексею Алексеевичу тоже приходится прогибаться. Просто каждый из нас это делает так, как может, и тем, чем может. Будь у тебя акции, частью которых можно было бы поделиться, или связи, позволяющие надавить, я бы искал другие возможности. А так приходится подсекать тех, кто клюет на несгибаемый дух, кровь, пот и молодость…

Я закрыл глаза, уперся лбом в оконное стекло, с хрустом сжал кулаки и заставил себя выдавить три коротеньких слова:

— Где и когда?

— Здесь, в «Акинаке». В девятьсот четвертом номере. Как поднимешься. Вот ключ-карта.

— Как ее хоть зовут-то? — забрав пластиковый прямоугольник и засунув его в карман, продолжил я.

— Татьяной Павловной. Для меня. А для тебя она будет Таней, Танькой или Танюшкой. Второй в коллекции… — невесело пошутил он, хлопнул меня ладонью по плечу и, по-стариковски сгорбившись и подволакивая ноги, поплелся к выходу…

…На девятый этаж я поднялся минут через пятнадцать, после того как более-менее обуздал злость и отпросился у Горина. Прогулявшись по знакомому коридору, подошел к нужному номеру, некоторое время бездумно пялился на табличку с цифрами, а потом собрался с духом, отключил обе микрокамеры, вставил ключ-карту в щель замка и решительно толкнул дверь. Несколько шагов по темной прихожей прошел, как осужденный на эшафот, затем заставил себя развернуть плечи, переступил порог гостиной и услышал добродушный смешок:

— Что, затрахали советами?

— Де-юре поздравляли с победой. Но многословно и с лирическими отступлениями… — устало улыбнулся я, повернулся на голос и мысленно хмыкнул — на диване, стоящем у правой стены, вальяжно полулежала женщина лет тридцати пяти. С влажными волосами, разбросанными по плечам, лицом, в котором чувствовалось что-то монгольское, и в банном халате, полы которого съехали с разведенных бедер и выставили на всеобщее обозрение лобок с кокетливой стрелочкой, направленной вниз. Но Разумовской было не до таких «мелочей»: судя по белой пыльце, осевшей вокруг ноздрей аристократического носика, и горке белого порошка на журнальном столике, женщине было уже хорошо.

— За такую победу не грех и поздравить! — расфокусировав взгляд и на несколько секунд ухнув в воспоминания, заявила она и бездумно почесала промежность жестом, который подошел бы разве что небритому мужику в семейных трусах, сидящему перед телевизором с бутылкой пива в руках. А потом уставилась мне в глаза и криво усмехнулась: — Дерешься ты на редкость красиво, жестко и умно. Даже не скажешь, что в остальной жизни валенок валенком…

— В каком смысле? — процедил я еще до того, как сообразил, что женщину под дурью лучше не провоцировать.

Татьяна Павловна пожала плечами, из-за чего халат распахнулся еще немного и продемонстрировал почти две трети левого шедевра пластической хирургии:

— В самом прямом: ты батрачишь на Комлева уже шесть лет, но до сих пор искренне считаешь его благодетелем. Хотя Гешефт настолько охамел, что крутит свои комбинации, почти не скрываясь!

— Гешефт? Комбинации? — переспросил я, в основном, для того чтобы унять все усиливающееся раздражение ее бесцеремонностью, потом как-то почувствовал, что она может подкинуть информацию, которая изменит мою жизнь, и рванул воротник сорочки, ставший слишком тесным.

— Гешефт — это прозвище твоего менеджера, которое он заслужил еще до того, как отказался идти по стопам родителей и поступил в Военно-Финансовую академию Ярославля. Оно же перекочевало и в армию, точнее, в один из полков Псковской Воздушно-десантной дивизии, в котором он дорос до должности начфина. Ведь навыки, полученные в семье потомственных преподавателей психологии, никуда не делись, и этот красавчик очень быстро прославился тем, что может продать кому угодно что угодно, умеет крутить лихо закрученные многоходовки, не боится рисковать и так далее. Служил бы и дальше, но, как обычно, переоценил свои силы и попробовал подсидеть начфина дивизии. А тот оказался совсем не ягненком и отправил конкурента на гражданку. Кстати, Гешефт отличился и во время ухода, на редкость технично кинув начальство на приличные деньги, да так, что те об этом узнали только года через два. Само собой, в этой ситуации трясти миллионами, наворованными за время службы, было чревато не самыми приятными последствиями, и Комлев залег на дно. В смысле, вложил деньги в покупку четырех квартир в Первопрестольной и устроился на работу в детский дом, которым рулила и рулит его родная тетка по матери. Денег, получаемых от арендаторов трех сдаваемых квартир, хватало на безбедную жизнь, но Гешефту очень быстро стало скучно…

Не знаю, почему, но я был уверен в том, что Разумовская не врет и не передергивает. А еще проводил параллели между тем, что говорила она, и словами Борисыча, предельно внимательно вслушивался в каждую фразу и мысленно заполнял лакуны в новой картине мира:

— А тут на его глаза попался ты — волчонок, в принципе не умеющий сдаваться и готовый добиваться поставленных целей любой ценой. Как я уже говорила, твой благодетель любит многоходовки и не боится рисковать. Поэтому продемонстрировал тебе искреннее участие и пообещал светлое будущее, изобразил продажу одной из своих квартир и переселился в другую, вложил в тебя часть своих свободных средств, а потом «пересел» на карточку, которую тебе оставили родители. Не стеснялся тебя обворовывать и потом: все следующие пять лет он забирал львиную долю твоих призовых за победы на первенствах Москвы и России по юниорам, вроде как собирая деньги на покупку «проданной» квартиры, завязал на себя абсолютно все контракты, которые тебе предложили с момента перехода в профессионалы, и наваривался на ставках, которые делал на каждый твой бой. Итог закономерен — ты, можно сказать, гол, как сокол, а он «стоит» порядка шестнадцати с половиной миллионов евро, три четверти которых заработана на тебе!

— И долго вы собирали это досье? — спросил я, зверея от холодного бешенства, но все-равно пытаясь понять, что из вышеперечисленного могло быть доподлинно известно Горину и Кравцовой.

— Дала команду после того, как увидела твой бой со Стрельцовым. Окончательные результаты получила дней десять назад. А вчера, на пресс-конференции, ухохоталась, слушая, как ты на голубом глазу рассказываешь фанатам о том, что считаешь Гешефта вторым отцом.

Я закрыл глаза, медленно сосчитал до десяти и… снова услышал голос Разумовской. Правда, на этот раз в нем не было и следа от былого участия, зато появилось раздражение:

— Все, лирика надоела — я на взводе еще с «Лужников» и мне срочно нужна разрядка. В общем, подойди к музыкальному центру, найди радио «Новые ритмы» и вруби музыку погромче. А потом изобрази чувственный стриптиз, подползи ко мне на коленях и как следует поработай язычком. Если мне понравится, то, вполне возможно, ты получишь неплохой подарок!

— Простите? — ошалело выдохнул я, решив, что ослышался.

Женщина, успевшая податься вперед и взять со столика обрезок пластиковой соломинки для коктейлей, сначала вдохнула очередную порцию порошка, затем на пару мгновений выпала из реальности, прислушиваясь к своим ощущениям, и, наконец, уставилась на меня без тени улыбки во взгляде:

— Врубаешь музыку. Танцуешь зажигательный стриптиз. Заканчиваешь, стоя на коленях. Подползаешь ко мне и включаешь в работу язычок. Вопросы?

— Вы меня ни с кем не перепутали⁈ — с большим трудом сдерживая бешенство, прошипел я.

Татьяна Павловна насмешливо выгнула бровь и посмотрела на меня, как на таракана, решившего заговорить:

— Мальчик, я заплатила Гешефту за ночь с тобой сто тысяч евро, так что заставлю отработать каждую копейку!

Услышав последние слова, я мгновенно успокоился и одарил женщину лучезарной улыбкой:

— Хорошие деньги. Но их получил он, а не я. Вот пусть и отрабатывает. Счастливо оставаться!

— Стоять!!!

— Ага, щаззз… — усмехнулся я, развернулся к двери и на одних рефлексах ушел от пушечного удара в голову здоровяка в стильном темно-синем костюме, едва заметно топорщащемся в районе левой подмышки. Зато в косую мышцу его живота врезал вполне осмысленно. А потом встретил тело, складывающееся пополам, акцентированным апперкотом в две трети силы, чтобы не убить. И на полной скорости сместился влево, так как краем глаза заметил движение в зеркальной стенке мини-бара.

Озверевшую фурию, пытавшуюся ударить меня по голове хрустальным графином, заставил пробежаться вокруг меня и плавненько уложил на ковер. Как оказалось, зря — еще до касания спиной она попыталась лишить меня зрения профессионально поставленным ударом пальцами свободной руки. Пришлось переводить на болевой и озвучивать свои предложения:

— Татьяна Павловна, за ролью раба вы обратились не по адресу — я в принципе не способен прогибаться перед кем-либо и никогда не прощаю обид. Поэтому предлагаю разойтись миром: я сейчас уйду и больше вас не побеспокою, а Комлев в течение часа вернет вам вдвое больше, чем получил.

— Мальчик, ты, кажется, не понял, с кем связался! — перестав брыкаться, гневно заявила Разумовская. — Я ВСЕГДА получаю то, что хочу! ВСЕГДА, слышишь⁈ Если есть сомнения, можешь набрать Горина, сказать, что расстроил Морану, и выслушать все, что он скажет.

— Я ни с кем не связывался и не собираюсь никому звонить! — рявкнул я, почувствовал, что в нынешнем состоянии запросто сломаю этой дуре вывернутую руку и заставил себя разжать пальцы. А буквально через секунду пожалел о сделанной глупости — женщина, начав переворачиваться на спину более-менее плавно, вдруг выбросила ногу мне в пах! Да, попала в бедро, но не остановилась, а рванулась к телу телохранителя и рванула на себя полу его пиджака!

— Вы начинаете мне надоедать! — прошипел я, упав на колено и дернув ее к себе за щиколотку.

— Ты труп, слышишь⁈ — прохрипела она, оказавшись в удушающем захвате, но сразу же поправилась: — Хотя нет, не труп: ты просто пожалеешь! Но очень сильно!! А максимум через неделю приползешь ко мне на коленях и будешь вылизывать обувь, вымаливая прощение!!!

— Не думаю… — криво усмехнулся я, привычно сжал сонные артерии и отправил долбанную наркоманку в беспамятство. А потом засуетился — еще раз отключил заворочавшегося громилу, вывернул его карманы и нашел в одном из них две пластиковые стяжки, которые тут же потратил на любимую «промокашку», нашел, чем ему качественно заткнуть рот, и удовлетворенно хмыкнул. Затем покосился на Разумовскую, пришел к выводу, что ей тоже не помешает как следует охолонуть, и метнулся к торшеру «под старину», мирно стоящему в дальнем углу.

Металлическая труба оказалась достаточно прочной, поэтому я в темпе выдернул шнур из розетки, сбил тряпичный верх и мешающееся основание, еще раз проверил на прочность и швырнул к Татьяне, блин, Павловне. Затем подергал настенные полки, убедился в том, что они закреплены на совесть, и пододвинул к ним достаточно высокий лакированный комод, на который поставил еще и стул. Для увеличения высоты. Закончив, вернулся к хозяйке номера, перевернул на живот, продел трубу в рукава халата, тем самым, разведя руки а-ля распятый Иисус, и после еще одного переворота бессознательного тела закончил требуемую композицию, закинув обе ноги на «опоры» из рук и основной детали торшера.

Два последних, но очень важных штриха «инсталляции» — фиксация рук в максимально «растянутом» положении шнурами от электроприборов и подвешивание альтернативно связанного тела между двумя опорами — выполнял, злорадно посмеиваясь и представляя реакцию «спасателей» на бесстыдно вываленные сиськи, ляжки, разведенные по самое «не балуйся», и промежность, выставленную на всеобщее обозрение. Потом подошел заткнул Разумовской рот какой-то декоративной тряпкой и легонечко похлопал по щекам. А когда она пришла в себя, коротко описал создавшуюся ситуацию со своей точки зрения:

— Я вырос в детдоме, среди мелких, но опасных зверей в человеческом обличии. И дерусь не в компьютерных игрушках, а в реальности. Поэтому на любую угрозу отвечаю, не задумываясь и не боясь последствий. Не будь вы женщиной, реакция на оскорбление и угрозы была бы в разы жестче, а вам просто придется повисеть между комодом и полкой до утра. Сосуды я не пережимал, так что ничем особо неприятным это положение не грозит. Если вы, конечно же, не додумаетесь начать раскачиваться: падение на пол даже с такой небольшой высоты, будучи сложенной пополам, однозначно навредит поясничному отделу позвоночника. Искренне надеюсь на то, что после прекращения действия принятого «допинга» вы попробуете поставить себя на мое место и придете к выводу, что даже плохой мир лучше хорошей войны. На этом все. Счастливо оставаться…

…В бассейн я приперся к девяти утра злым, как собака, разделся прямо на бортике, прыгнул в воду и поплыл брассом, вытягиваясь в струнку после каждого толчка ногами и скользя, пока хватало инерции. Увы, привычный способ отключения головы не помогал — я вспоминал беседу с Разумовской, ночные метания по городу в поисках ублюдочного Борисыча, отключившего телефон и куда-то умотавшего с очередной бабой, безуспешные попытки дозвониться до Горина, судя по завуалированным намекам охраны «Акинака», тоже свалившего с тусовки к одной из любовниц, и возвращение домой уже на рассвете. Кроме того, я ни на миг не забывал о том, что оставил Татьяну Павловну болтаться на перекладине почти пять часов назад, понимал, что надо вернуться и снять ее самостоятельно, но боялся, что мое появление выведет вражду на новый уровень. Вот и маялся, кляня себя последними словами за то, что поддался на очередные манипуляции «второго отца», вспоминал выжимки из его досье и ощущал себя дойной коровой, в кои веки увидевшей что-то кроме опостылевшего стойла.

Звонок телефона, намеренно оставленного на груде одежды, услышал во время очередного разворота. Доплыв до бортика и увидев фотографию Настены, некоторое время колебался, но все-таки принял вызов.

Как и следовало ожидать, единственный вопрос, заданный Кравцовой, касался моего морального состояния. А ее монолог, произнесенный после невразумительного ответа, был попыткой хоть чуточку расшевелить:

— Танька с Леркой умотали домой к Голиковым. За чем-то жизненно необходимым для вечернего общения с твоей американочкой. А я забрала весь остальной гарем и везу в «Сенатор» на твой «Гелике». Будем закупаться шмотьем для завтрашнего шоу для все той же Линды. В общем, мы на связи. Не теряй и не грусти.

Я пообещал, что постараюсь, оборвал звонок и вернулся к прерванному занятию. Только решил добавить нагрузки и перешел на кроль. Первые метров пятьсот особой разницы не ощущалось, но потом устоявшийся ритм дыхания, мелькание перед глазами квадратиков кафеля на дне и длинные выходы после переворотов начали убаюкивать, так что я не заметил, как проплыл «родную» полторашку. Потом сунулся было к телефону, чтобы невесть в который раз за последние несколько часов набрать Борисыча, но вспомнил о том, что временно остался без колес, и поплелся в сауну. Выжигать плохое настроение жаром.

Терпел до последнего. Все четыре захода. А между ними зависал в ледяной купели до замерзания. Увы, без толку. Так что на очередной звонок мобильника рванул практически бегом и ткнул в экран, даже не посмотрев, кому я понадобился. Впрочем, с последним определился с первой же фразой, произнесенной невидимым собеседником:

— Денис, ты где⁈

— Доброе утро, Алексей Алексеевич. Сижу в сауне «Атланта». А что?

— Сиди там и ни в коем случае не высовывайся! — приказал он, сообщил, что будет через десять минут, и отключился.

Напряжение, ощущавшееся в его голосе, напрочь отбило всякое желание продолжать, так что я принял душ, оделся, перебрался в комнату отдыха, упал в кресло и невидящим взглядом уставился в противоположную стену. А через какое-то время, среагировав на шелест открывающейся двери, оказался на ногах, повернулся к Горину, уставился на маску, в которую превратилось его лицо, и сглотнул.

— В девять тридцать шесть утра двое неизвестных встретили Борисыча на выходе из квартиры, в которой он провел эту ночь, и вспороли ему живот от лобковой кости до солнечного сплетения. А затем перерезали глотку и спокойно ушли. В десять с четвертью еще двое неизвестных заехали на подземный паркинг «Сенатора» и выстрелили из РПО в салон твоего джипа. Результат — еще четыре изуродованных трупа. А теперь вопрос: ты в курсе, что за хрень происходит⁈

На мои плечи как будто рухнула неподъемная плита — я не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть, с трудом удерживал равновесие на подгибающихся коленях и мертвым взглядом пялился на алую сферу, заполнившуюся почти на четверть и начавшую отдавать неприятной чернотой. Мыслей не было. Желаний — тоже: я просто смотрел. Стандартные пять секунд. И самым краем сознания чувствовал, что леденею. Почти так же быстро, как в тот день, когда мне сообщили о гибели родителей. Когда картинка исчезла, а в левое подреберье сковало жгучим холодом, вышел из оцепенения, взял телефон и, не обращая внимания на то, что мне твердил Алексей Алексеевич, набрал Голикову.

Она ответила буквально через мгновение:

— Привет, Денис, знаю, что засранки, но мы выедем из дому че-…

— Тань, немедленно хватай Лерку под руки, уходи вместе с ней в самое защищенное помещение, потом поднимай на ноги охрану и звони отцу: только что убили Настю, Джинг, Эрику и Дину, а вы, вероятнее всего, будете следующими!

— Что⁈ Это что, шу-…

— Это не шутка — девочек СОЖГЛИ В МОЕЙ МАШИНЕ!!! — взорвался я, с огромным трудом заставил себя перейти на более-менее нормальный тон и закончил объяснения под приглушенные рыдания подруги: — Не вздумайте подходить к окнам, впускать домой даже самых близких родственников или друзей, обслугу и сотрудников охраны, которые отсутствовали в момент твоего приезда. А я сейчас переговорю с Гориным, разберусь с обстановкой и перезвоню снова. Все, выполняй…

Алексей Алексеевич, слушавший этот разговор с каменным лицом, к его завершению успел подтащить к себе ближайшее кресло, сесть, положить руки на подлокотники и требовательно уставиться мне в глаза. А я и не собирался запираться, поэтому предельно подробно описал разговор с Борисычем, все общение с Разумовской и попытки связаться с ним после «веселого» расставания с этой особой.

Все время, пока я говорил, мужчина раздувал ноздри, играл желваками и пытался продавить пальцами подлокотники. Дождавшись финального предложения, закрыл глаза, убил секунд десять на усмирение своих чувств, а потом заговорил:

— Винить тебя в том, что ты послал эту суку куда подальше, я не могу — сам сделал бы то же самое. Убеждать в том, что бешенство Мораны вызвано не отказом, а тем положением, в котором ты ее оставил, тем самым, загоняя в чувство вины, тоже не буду, ибо она взбесилась бы в любом случае, а так хоть раз в жизни почувствовала себя на месте своих жертв. Так что просто опишу, как все это выглядит с моей колокольни.

Я благодарно кивнул, так как одного манипулятора мне хватило за глаза, и обнаруживать, что связан контрактом со вторым, как-то не хотелось. Тем временем Алексей Алексеевич ослабил узел галстука, расстегнул верхнюю пуговицу белой сорочки, а затем раздраженно сорвал с себя «удавку» и отшвырнул в сторону:

— Для начала о прошлом: Комлев, как личность, меня не интересовал, шансов меня кинуть или как-нибудь навредить моему бизнесу у него не было, так что проверяли его без привлечения «тяжелой артиллерии» из силовых структур. Тем не менее, определенные выводы о его личности и отношении к тебе я, конечно же, сделал. Поэтому достаточно жестко ограничил его аппетиты в отношении доходов, тем или иным способом получаемых в процессе твоей раскрутки. В частности, закрыл ему доступ к твоему счету, не дал наложить лапу на пятьдесят процентов получаемых премий, оформил не на него, а на тебя подаренные вам квартиры и джипы, уменьшил его процент от отчислений в рекламных контрактах и так далее. Но в ваши отношения не влезал — не хотел, чтобы ты решил, что я собираюсь тебя подмять, а его отправить на вольные хлеба. Хотя сейчас понимаю, что, наверное, стоило…

Я хотел сказать, что в конце лета не поверил бы даже Гласу Божьему, попытайся он очернить светлое имя Борисыча, но вовремя догадался, что Горин это понимает не хуже меня, и махнул рукой — мол, прошлого не изменить, а значит, и говорить не о чем.

Мужчина кивнул, словно прочитав мои мысли, пощелкал костяшками пальцев и перешел к настоящему:

— Разумовская Татьяна Павловна, в информированных кругах известная по прозвищу Морана — наркоманка, психопатка и патологическая садистка, которой повезло родиться в семье лидера одной из самых одиозных теневых структур России, занимающейся транзитом афганских наркотиков в Европу, торговлей оружием, поставками наших девушек в страны Ближнего Востока и так далее. Ее отец, известный так же, как Паша Пулемет, не отличается особым гуманизмом, но дочурка переплюнула его еще лет в двадцать пять, когда сбежала в Африку «повеселиться» и менее, чем за полгода заслужила у аборигенов прозвище «Белая Смерть», причем чуть ли не на десятке местных языков. Возвращение домой тоже добавило ей мрачной славы — узнав о том, что на ее отца совершено покушение, он в больнице, а всей остальной семьи больше нет, девочка и три десятка ее вернейших людей устроили конкурентам кровавую вакханалию. За что Паша, выздоровев и вернув себе бразды правления делами, стал считать ее своим талисманом. В общем, ссориться с этой особой, пользующейся безусловной поддержкой отца, без особой нужды никто не рискует. Но в ситуации с тобой девочка напрочь потеряла берега — плюнула в лицо мне, Бахметевым и клану Линь.

— И какова цена вопроса? — насмешливо поинтересовался я. Зря — глаза Алексея Алексеевича полыхнули огнем, а лицо снова закаменело:

— Между нами кровь! Причем не рядовых бойцов, а членов семьи!!!

Я непонимающе прищурился и получил ответ на еще не заданный вопрос:

— Наташа, которую ты знал под именем Анастасия, была дочкой моего покойного старшего брата. Я ее любил ничуть не меньше родных детей. И за нее вырежу хоть всю Москву!!!

— Я в деле! — хрипло выдохнул я, стараясь не смотреть на мужчину, по щекам которого покатились злые слезы.

— Даже не думай: если Гена успеет надежно спрятать девчонок, то ты станешь целью номер один. А я обещал Нате, что буду заботиться о тебе, что бы ни случилось!

— У нее были дурные предчувствия? — зачем-то спросил я.

Горин скрипнул зубами, достал телефон, покопался в его содержимом и включил мне голосовое сообщение:

— Дядь Леш, привет. Меня опять плющит не по-детски. Причин, вроде бы, нет, но ощущения хуже, чем перед Таллинном. Если со мной что-нибудь случится, то позаботься о Дениске, ладно? А то он у меня слишком добрый и наивный. И как-нибудь передай, что я его любила больше жизни…

От ноток обреченности, прозвучавших в голосе вечно веселой и жизнерадостной девушки, перехватило горло и заныло сердце. Настолько сильно, что следующие секунд пятнадцать я не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Потом боль потихоньку схлынула, оставив вместо себя осточертевшую картинку со сферами и ромбом, но позволила вытереть лицо, почему-то оказавшееся мокрым, и подарила возможность выдохнуть три акцентированных слова:

— Я. Должен. Отомстить!

— Да, должен. Но даже простое присутствие в городе во время большой войны автоматически превратит тебя в главного подозреваемого во всем и вся. Так что мстить будем мы. А тебе обеспечим железное алиби. С хорошим запасом по времени.

— Какое, нафиг, алиби, Алексей Алексеевич⁈ — воскликнул я. — У меня столько обязательств по контра-…

— Какие, к чертовой матери, контракты⁈ — рявкнул Горин. — До тех пор, пока живы Разумовские, у нас у всех одна-единственная цель — отомстить!!! Вопросы⁈

— Один. И одна просьба.

— Выкладывай и то, и то.

— Мои действия?

— Пока не знаю. Но сообщу в течение дня.

— Присмотрите за Таней и Лерой.

— Сделаю все, что в моих силах…

…Следующую… вечность, наверное, я провел в своем зале. Работал на самых тяжелых мешках, вкладывая в бесконечные серии ударов всю ту боль, которая сжигала изнутри. А еще вспоминал девчонок. Такими, какими они были — шебутными, заботливыми, деловыми, безбашенными, нежными. «Система» возникала перед глазами еще трижды, кажется, каждый раз добавляя к красной сфере немного черноты и жути. Впрочем, при ее появлении я даже не понижал темп — продолжал молотить по толстой бычьей коже, видя перед собой то обрывки видений из недавнего прошлого, в котором команда веселилась, строила планы на будущее, отдыхала или грустила, то лицо этой ублюдочной суки Разумовской. И задыхался то от горя и отчаяния, то от безумного желания вернуться в тот миг, в котором держал Морану в удушающем захвате, и додавить. Нет, провернуть голову градусов на двести семьдесят, чтобы было слышно влажный хруст сворачивающейся шеи!

Иногда процесс приходилось прерывать. Первый раз для того, чтобы поздороваться с Докукиным, прибывшим меня охранять, и подтвердить, что никуда выходить не собираюсь. Второй — для десятиминутного стояния с трубкой, из которой раздавались крики, проклятия и угрозы Бахметева-старшего. Третий — для короткого, но чрезвычайно болезненного разговора с девчонками, которых вывозили куда-то к черту на рога. Впрочем, после этого мне самую чуточку полегчало: они были живы, а с тем, что мы увидимся очень нескоро, можно было смириться. А потом на самой границе поля зрения появилась какая-то помеха, но я продолжал вкладываться в мешок. До тех пор, пока сознание не идентифицировало гостя и не заставило опустить руки и повернуть голову вправо. Только посмотреть в глаза отцу Эрики, убитому горем, я так и не смог. Поэтому уткнулся лбом в кожу, покрытую потеками крови, зажмурился и, неожиданно для самого себя, затрясся в беззвучных рыданиях.

— Сынок, расскажи мне все! Пожалуйста… — умоляющие нотки в голосе Филиппа Эдуардовича резанули по сердцу ничуть не меньше, чем его мягкое «Сынок». А от объятий, в которые он меня заключил, стало совсем плохо. Но я все-таки нашел в себе силы оторвать лицо от мешка и выдавить из себя первые несколько слов…

Рассказывал подробно, с момента встречи с Борисычем. Общение с Разумовской передал практически слово в слово. А потом сделал акцент на описании того, что с ней сотворил на прощание, и подытожил фразой, которой признал свою вину:

— Не знаю, сколько времени она провисела в таком состоянии, но взбеситься должна была в разы сильнее, чем от обыкновенного «нет»!

— В ее случае это не так… — криво усмехнулся мужчина. — Больше всего ее выводят из себя именно отказы. Причем в любой форме. И если бы ты ее не связал, то с вероятностью в сто процентов встретил бы в подземном гараже ее охранников, уже получивших приказы. А дальше все пошло бы по накатанной колее: тебе бы всадили по пуле в каждую конечность, упаковали в целлофан, вывезли на дачу к этой твари и принялись распускать на ремни…

— Зато девочки были бы живы… — ничуть не рисуясь, выдохнул я.

Этот аргумент Вильман парировать не смог. Поэтому замолчал. Но совсем ненадолго — справившись со своими чувствами, выдал фразу, которую когда-то любила повторять мама:

— У прошлого не бывает сослагательного наклонения. И изменить то, что уже случилось, тоже нереально. Так что не трать силы на ни в чем не повинный мешок, а сосредоточься на мести! Если, коне-…

— Больше всего на свете!!! — взвыл я, сообразив, ЧТО он мне предлагает. — Но Горин категорически запретил принимать хоть какое-нибудь участие в этом процессе и даже заявил, что уберет меня из Москвы на все время войны с Разумовскими — видите ли, в таком случае на меня повесят всех собак!

— Так и есть! — согласился с ним Вильман, одной-единственной фразой убив проснувшуюся было надежду. — Задержат, как подозреваемого, упекут в СИЗО, а там устроят практически то же самое, что тебя ждало на даче у Мораны!

— Да, но я до-…

— Денис, я тоже задыхаюсь от ненависти и тоже жажду отомстить. Но принимать личное участие в поисках этой твари и всех тех ублюдков, кто так или иначе поучаствовал в гибели Эрики, не собираюсь. Хотя бы из-за того, что у соответствующих специалистов каждый этап этого дела получится в разы лучше, чем у меня!

— Но ведь вы заглянете ей в глаза перед смертью, верно?

Голос Филиппа Эдуардовича лязгнул закаленной сталью:

— Более того, сделаю все, чтобы она умирала достаточно долго и успела пожалеть о каждом мгновении своей никчемной жизни!

— Мне тоже нужно именно это!!!

Вильман сжал меня в объятиях так, что затрещали ребра. Затем отстранился и уставился в глаза:

— Денис, я не знаю, где ты будешь находиться в тот момент, когда эта тварь окажется у нас в руках, но даю слово, что приложусь к Разумовской за тебя и сохраню запись ее казни.

Это было лучше, чем ничего, и я согласился. Безмолвно. Но собеседнику хватило и этого: он последний раз сжал мне плечо, затем полез во внутренний карман пиджака и протянул какой-то конверт:

— Тут карта. На человека, не имеющего абсолютно никакого отношения ко мне, моим компаньонам, Горину и так да-…

— Филипп Эдуардович, я дружил с вашей дочкой не для…

— Я знаю. А еще знаю, как она к тебе относилась, что чувствовала и о чем мечтала. Поэтому считай это ЕЕ просьбой, ЕЕ помощью и ЕЕ вкладом в твое дальнейшее будущее.

— Да я уделял им жалкие ошметки своего времени!!! — взвыл я во весь голос и почувствовал, что по щекам опять покатились злые слезы.

— Ты отдавал им АБСОЛЮТНО ВСЕ СВОБОДНОЕ ВРЕМЯ, которое мы тебе оставляли! — так же громко рявкнул Вильман. — А еще вкладывал в них ВСЮ ДУШУ без остатка и НИЧЕГО не требовал взамен. Поэтому только попробуй отказаться!!!

Я опустил голову, сгорбил плечи и криво усмехнулся:

— Вы должны меня ненавидеть.

— Я ненавижу. До судорог в сжатых кулаках. Но в то же время уважаю и люблю как сына. Просто потому, что жил жизнью Эрики и последние месяцы был по-настоящему счастлив ее любовью к тебе…

…Не знаю, чем жил эти же месяцы Бахметев-старший, но, переступив порог зала следом за Алексеем Алексеевичем и увидев меня сидящим рядом с Филиппом Эдуардовичем, он выдал матерную тираду и изобразил атакующего бизона. Сопротивляться я не собирался — встал с пола, выпрямился и демонстративно убрал руки за спину. Однако по морде так и не получил — «бизон» был остановлен Гориным и Вильман, некоторое время бился в их руках, затем как-то разом обессилел, выдал последний эпитет и попросил, чтобы его отпустили. Пообещав не делать глупостей.

Мужики переглянулись и пошли ему навстречу. Только сначала отвели к столику оператора системы контроля за ведением поединка и усадили в кресло. Понимая, что пришло время для серьезного разговора, я подошел поближе и замер. А генеральный спонсор, неодобрительно оглядев мои разбитые руки и опухшее лицо, негромко заговорил:

— Я просмотрел записи с камер «Акинака» и пообщался с сотрудниками охраны, так что могу с уверенностью утверждать, что Разумовская не стала дожидаться стороннего спасителя и решила выбраться из унизительного положения сама. Что именно она себе при этом повредила, доподлинно не известно, но в «Скорую», которая приехала к клубу в шесть четырнадцать утра, ее спускали на каталке и не в лучшем состоянии — ее лицо было серо-зеленым и постоянно кривилось от боли; лоб, крылья носа и верхняя губа были покрыты капельками пота, а кисти рук, попавшие в поле зрения камер, судорожно комкали простыню.

— То ли еще будет! — злобно процедил Вильман и поинтересовался, куда повезли эту суку.

— Сначала на Земляной Вал пятьдесят три. В Московский научно-практический центр медицинской реабилитации, восстановительной и спортивной медицины. А в половине десятого утра, то есть, после осмотра местными специалистами, доставили во Внуково-три и отправили в Мюнхен, в клинику, специализирующуюся на лечении травм опорно-двигательного аппарата. В общем, грохнулась она не слабо. Что радует. Не радует другое — врачи, которые осматривали ее у нас, под постоянным надзором бойцов Паши Пулемета. А ортопедический центр Мюнхен ОСТ, в котором в данный момент обретается его дочурка, очень неплохо охраняется.

— Не достанем там — достанем где-нибудь еще… — холодно усмехнулся Вильман. А Бахметев и Горин, явно успевшие обсудить эту информацию по дороге в «Атлант», утвердительно кивнули.

— Далее, Линь Зихао прилетит в Москву в первом часу ночи, а его бойцы подтянутся в город в течение ближайших двух суток… — после недолгой паузы продолжил Алексей Алексеевич. — Голиков в игре. В ней же еще несколько заинтересованных и достаточно надежных лиц, пожелавших поучаствовать в разборках с этими тварями инкогнито. Так что на повестке сегодняшнего дня всего один вопрос — размеры компенсации, которую вы бы хотели получить за те финансовые потери, которые вызовет внезапное исчезновение Дениса из спорта, экранов телевизоров и так далее.

— Леш, не гони пургу! — дав ему договорить, криво усмехнулся Вильман-старший. — Я не возьму ни рубля. И не только потому, что парень уже дал нам заработать…

Бахметев оказался менее великодушным, но обсуждать эту самую компенсацию при мне не захотел:

— Обсудим. И договоримся. Как-нибудь потом. А пока хотелось бы конкретики по войне с Разумовскими.

— Конкретику обговорим у меня в кабинете. Завтра с утра. В компании с Геной и Зихао… — тоном, не подразумевающем возможность возражения, заявил Горин и снова обратил внимание собеседников на мою персону: — А сейчас можете пообщаться с Денисом. Ибо с завтрашнего дня это будет невозможно…