Вороньи сказы. Книга первая

Как я повстречала Фёргсварда и про первых оборотней

Зима та, что я у Василёны и Лета жила, холодная выдалась, трескучая. Намаялись мы, тут от меня толку не было ни капельки – не могу огонь сильнее разжечь, не могу человеку теплее сделать. Вот наоборот – сколько угодно, Тёмновой-то силой. Из дома носу не казали да поближе к печи спали.

А одна ночь такой холодной случилась, что казалось, будто по снегу там лошадь Моривы копытами переступает. Сидим мы, слушаем трески-то эти, да вдруг как начнёт кто-то в ставни бухать.

– Ну всё, – Василёна говорит. – Видать пора нам с Летом, сама пришла!

– Да что ты, баб Василён! Не померли вы ещё, а Морива за живыми не ходит, – говорю и тут же спрашиваю. – Кто там?

А из-за окна хрип:

– Пустите, люди добрые…

Голос незнакомый, не суседский. Мы переглянулись – страшно, я ещё лешек вспомнила, что голос человечий подделать могут… Но всё ж, а если правда человеку помощь нужна?

Спрыгнула я с печи, пока в сени иду, кричу:

– Я открою, а ты смотри, коли со злом – так я невеста Тёмнова!

А оттуда опять хрип:

– Не… Не со злом.

Двери распахиваю, а он мне прямо под ноги валится. Здоровенный мужик, волосы серебряные. Да смотрю – голышом почти, только плащ с опушкою на нём. Я лучинкою-то свечу, а пол в крови!

– Ну мужик! – только и выдохнуть смогла.

– Кровь… След за мною. Придут по нему.

Гляжу на улицу – правда пятна на снегу под лунным светом серебрятся.

– Василёна, Лет, помогите мужику, – кричу, – я сейчас!

А к нему склоняюсь, самой страшно, а пугаю:

– Если что со стариками мне сотворишь, я тебя до Тёмна провожу!

Мазнула по крови ладонью, кожушок свой схватила – и прямо на мороз бросилась. Крови порядочно накапано, но я снегу взяла, с кровью перемешала, и зашептала заговор, чтоб снег кровь-то всю припрятал. Я ещё с хитростью так, мол, для тварей Тёмновых, для нечисти стараюсь, пусть поглубже в землю уйдёт – там хворунов накормит. И бегу, всю кровь прогоняю, а след до леса и глубже. На край стала, и давай пуще прежнего заговаривать, чтоб заговор мой подальше покатился, чтобы всю кровь смыл. У самой в ушах сердце стучит, а слышу сквозь стук голос будто из-под земли да холоднее ночи: «Моя…» Только глаза опустила, пригляделась, а под ногами волчьи следы!

Я скорее домой. Только и думаю, как бы беды не вышло… Но ничего, старички мои нетронуты, кое-как с мужиком управились, поближе к печи его подтащили. Я кровь из сеней прогнала, дверь на все засовы заперла, только потом уж выдохнула.

Мужик лежит, хрипит, да ясно от чего – грудь у него вся исколота, живот исколот – не жилец по всему. Коли б человеком был.

– Василёна, Лет, вы не бойтесь, воды мне тёплой принесите, ветоши. Не зовите никого.

Они перепуганы, не понимают ничего, но делают. Покуда они с водою возились, я к самому его уху наклонилась и говорю, про себя Светлу молясь, чтоб голос не дрогнул:

– Ты, волк, сразу думай: али не тронешь никого, али я тебе сейчас гвоздь золотой в глаз вгоню – и дело с концом.

Гвоздя золотого у меня, конечно, не было.

Смеётся через хрип:

– Невеста… Даю тебе слово колдовское, что не трону людей в деревне.

Чувствую я, что колдовство творится, я уж подскочила, а оборотень спокойный, не шевельнулся. Вижу, буквы божьи замельтешили над нами, и в уговор сложились.

– Это чего? – спрашиваю.

– Так уговор колдовской, – удивляется. – Иль ты мне на слово уверовала? Нет, я бы из без договора никого не тронул, но решил, что тебе так покойнее, чем гвоздём стращать. Коль нарушить решу – и так помру, без всяких гвоздей.

Я про такое и не думала, а ведь и правда – колдовское слово мир слышит, и Тёмн со Светлом вечно уговоры заключают, а чего бы и колдунам так не уметь. Я уж промолчала, чтоб за умную сойти, а оборотень улыбается – понял, что малоучка я.

– Больно очень, – говорит. – Раны золотые.

– Терпи, – отвечаю. – У меня, может, и получится твои раны заговорить. Человечьи не смогу, а твои смогу.

– Судьба, значит, – и смеётся всё, хоть кровь со рта течёт. – Фёргсвард меня звать, Светлов Меч по-рувски.

– Хорош Светлов меч… А я – Врана.

– А я уж доверился тебе…

– Потому что волосы у меня вранового цвета! – прикрикнула даже на него, а самой смешно и страшно. – Ты поверь, гвоздь, ежели что, воткну!

– Нету у тебя гвоздя-то.

– Был бы – не забоялась и воткнуть!

Спорить даже не стала, не очень-то Фёргсвард гвоздя этого страшился. Да ещё и кошки проснулись поглядеть, что за шум, сели кто куда, и на печь, и на лавку, а всё за оборотнем внимательно глядят. Но не воют, не кидаются на него.

– Смотри, Врана, даже кошки не в тревоге, – кивает. – От того, что чуют – не со злом я. Иначе бы изукрасили мне лик коготочками. Кошка – умный зверь, кошке верь!

– Ты и гусляр ещё…

– Это у нас поговорка такая, а в перевод на ваш всклад получается.

– Ну я-то не дорожница…

Фёргсвард рассмеялся так весело, что я даже улыбнулась – приятно, когда шутку непростую ценят. И вообще мне Фёргсвард понравился. Понял ведь, что вру, но клятву колдовскую сам произнёс. Стала я его лечить. На лавку уложила, старичкам своим велела не пугаться, да тихо посидеть, не смотреть, что делаю. Воду Тёмновым холодом заговорила, стала золото из ран вымывать. Фёргсвард сидит – краше на костёр кладут, да в шею мою всё смотрит, зубы стискивает.

– Только не кинься, – предупреждаю.

– Да ты не бойсь, я себя за холку крепко держу… А руки у тебя… чу́дные. Как проведёшь – так боль отступает. Слыхал я, что невесты Тёмновы нечисть исцелять умеют, да не видел ни разу.

– Я волков так-то тоже не гладила, – говорю.

Раны все вычистила, в плащ его завернула, а сама в сени отошла, ножом по руке полоснула да крови ему чарку набрала. Возвращаюсь – уж носом водит ровно как пёс, что молоко унюхал.

– Пей, – говорю. – Скорее твои раны затянутся.

– Да зачем ты, Врана, я крепкий, так бы справился…

Но вижу, как не терпится ему, как губы кусает да зубами скрипит. Жуть оно – волком быть, думаю.

– Пей, давай. А то придут преследователи твои, а ты на лапах не стоишь. Я след кровавый замела до самого леса и глубже в лес, но лучше тебе поскорее восвояси уходить отсюда, раз за тобой погоня какая.

Он чарку взял, головушку передо мной склонил, а после в один глоток всё выпил, стенки облизал. Бороду-усы вытирает, а я гляжу – раны на нём схватились, будто уж месяц в постели пролежал.

Смотрит на меня глазами своими сверведскими, синими совсем, будто тёмная вода:

– Не знаю, чем тебе отплатить за такое, Врана.

– Тайн с тебя возьму. Да послушать хочу, кто за тобой да зачем гонится, что случилось.

– Расскажу. Спать всё одно не стану, караулить буду.

Собралась я Фёргсварда слушать, в одеяло закуталась – продрогла сильно на морозе, а он смотрит, хмыкает, и выдыхает вдруг резко так: «Тепло!». И тут же огонь в печи взмётнулся, а по телу по моему тепло волной прокатилось. Чувствую как от него силой колдовской веет, и сразу буквы божьи разглядела.

– Что это ты, колдун ещё? – удивляюсь. – Я и не почуяла!

– Лютый охотник я. Слыхала, небось, байки вполголоса, что каждый второй лютый оборотень. Не совсем то байки. Кусаны, пожалуй, все, кто на волков ходит. И умирают лютые, сама понимаешь, нередко. А, что колдовскую силу, что волчье проклятье я скрывать умею.

Старички мои выглядывают, что, мол, у вас тут. Я тогда со спокойным-то сердцем им и отвечаю:

– Фёргсвард – лютый охотник, да недруги его сильно поранили, пусть у нас пока побудет.

Василёна и Лет даже повеселели от таких-то вестей. Лютого пригреть – это хорошо и понятно, уж не знаю, как бы я им говорила, что Фёргсвард волк. Не говорила бы, верно, совсем соврала. В общем, уложила я своих старичков, к Фёргсварду вернулась.

Меня уж интерес так изъел – ни в сказке сказать. И сказ охота послушать, и про волка-лютого.

– Вижу, ты тоже охотница, до сказов! – смеётся.

Ну ещё бы – я на месте ужом ёрзаю от нетерпения-то.

– Я вот не слыхала, чтобы люди говорили, что лютые – волки, – говорю.

– Ну как же?! – аж возмутился Фёргсвард. – А про Первого лютого охотника хотя бы?

Я припомнила:

– А, так-то да. Его Первая оборотница по воле Тёмна волком сделала.

– Не по воле Тёмна вовсе! – возразил Фёргсвард. – От любви же.

– Да ну, придумываешь!

– Не очень-то я на придумки силён, а за охотничество своё много слышал. Вот ты знаешь, кем Оборотница была?

– Да, Тёмновой невестой и была. Сперва, правда, колдуньей умелой и прекрасной. От неё Тёмновы невесты пошли.

– Ну и вот! – так сказал, будто всё ясно.

– Не понимаю я, давай толком уж рассказывай, раз начал! – я поближе к печи и Фёргсварду пересела.

Вижу, он даже с охотою рассказывать стал. Я уж потом, как сказ про обращение его послушала, поняла, от чего ему разойтись сперва хотелось – тяжко такое сказывать. Ну и поняла, от чего про любовь начал.

– Всё так было: действительно влюбился Тёмн в колдунью, явился к ней, а она его отвергла. И не мог Тёмн её заставить никак, ещё и Светла страшился, ведь колдунья человеком была, могла и к батюшке своему воззвать. Тогда хитрость Тёмн придумал. Пришёл к Светлу и давай ему расписывать, какую он вещицу хорошую выдумал для брата, в примирение: мол, а выбери ты себе среди людей девушку (или девушек!), назови их невестами своими, а то одиноко же, да и без женской руки в доме плохо. Светл сперва отказался, тогда Тёмн стал умасливать, мол, да ты их сразу в жёны не бери, надели, вон, силушкой людей исцелять, пусть тебе на земле помогают. И так красиво вырисовывал, как они людей защищать станут, что Светл и согласился. Ну Тёмн тогда обрадовался, мол, для равновесия нашего и я буду невесту выбирать. Светл и не рад, а назад поворотить заупрямился. Вписали в Уложение Мира себе невест. И Тёмн явился к колдунье, сказал, что будет та его невестой. А она ему, мол, да я лучше на волке женюсь. Это тогда волки тоже были, но на четырёх лапах бегали, как собаки, Тёмн их налепил супротив Светловых псов. Они скот таскали, детей иногда, животных лесных загрызали, в общем, не любили их люди. Тёмн улыбнулся зло, да показывает ей Уложение, мол, правило мира теперь такое. А она его колдовством в ответ! Понял Тёмн, что не уговорить колдунью никак, тогда сказал: «Можешь ты колдовством спасаться, но я-то вечен, всю жизнь на то, чтобы бегать от меня, потратишь. Не до тайн тебе станет, не до знаний». А она, конечно, пуще всего знания да тайны любила. «Но хочешь, уступку тебе дам: ты моё благословение возьми, и можешь со мной не идти, покину тебя… А благословение такое: не сможешь среди людей быть, кого полюбишь, того убьёшь, жаждой будешь мучима, но сильной станешь». Колдунья подумала и согласилась: она и так-то отшельницей жила, а любила лишь знания, а чтобы Тёмн её оставил, ей, конечно, хотелось. Тогда коснулся её Тёмн, и переменилась колдунья ликом, шерстью покрылась, когти у неё выросли, и лицо волчьей мордою страшной стало. Так вот Тёмн Светла дважды провёл: и невест себе заполучил, и оборотней. А Светл и сделать ничего не может – сама колдунья согласилась на такое. Это первая часть.

– Да, – говорю. – Слыхала похожее. Её люди стали бояться, Лютью звать. Охотники, ещё обычные, стали ловить, да заодно волков всех перебили.

– Не, волков потом перебили, когда ещё страшнее случилось. Там про любовь как раз… Вот, слушай: ушла колдунья-волчица в дремучий лес, чтобы никого не тронуть. Поняла она, что жажда её – жажда крови. Стала с волками жить, вместе с ними охотилась, да не унять жажду животной кровью было. Ни думать не могла толком, ни тем более тайны познавать. Тогда выбрала она самого дурного человека на свете, по смерти которого никто слезинки не проронит – и съела. А оказалось, что по нему гореватели сразу нашлись, лишь увидели тварь лютую с глазами горящими да представили, что она так каждого съест. Вот тогда и вызвался первый охотник на Лють лесную. Был он и стрелком хорошим, и клинком владел, следы читал лучше всех. Испросил у Светла благословения, у колдуна золотой меч и стрелы справил – и на охоту пошёл. Это, кстати, с тех пор люди золото стали пользовать не только для защиты, но для охоты…

– И что, скажешь, что влюбился он в неё? – я аж фыркнула, такой неправдою мне показалось, что человек в волка влюбится.

– Вот и скажу! – Фёргсвард не растерялся. – Потому всё, что следил он за нею долго, подобраться всё пытался, нагляделся и как она человеком обращается, тайны собирает, как волкам запрещает на людей кидаться, как другую нечисть изничтожает, как плачет ночами и Тёмна клянёт, а раз в луну берёт дань кровавую – худшего человека, убийцу. Тогда решил он к ней выйти и поговорить, как никто не делал. Попервой она, конечно, думала, что на бой он пришёл – сцепились с Охотником, но тот уговорил Лють, что не со злом теперь, когда всю жизнь её нелёгкую видел. Предложил он попробовать расколдовать Лють, у Светла ли испросить, у колдунов ли выведать, а пока, мол, будет её сам защищать. И стали они вместе искать спасения. Узнали друг друга, да зародилась меж ними любовь.

– Она его убила? – спрашиваю, и сердечко замирает.

– Уговорил он её людей не трогать, даже худших убийц. Она согласилась. Но от жажды не сдержалась – ему в шею впилась. Явился Тёмн тогда полюбоваться, что сделал, и придумал тут же, как ещё хуже сотворить. «Хочешь, исправлю всё? Сделаю, чтобы благословение твоё мёртвых подымало…» А она на всё уж согласна была, не было ей ближе Охотника никого. Застал её Тёмн в самый чёрный миг. Поднялся тогда Охотник сам волком, да такое горе его обуяло, такой гнев, что бросился прочь бежать. В ярости на людей стал бросаться, а кого кусал – те волками поднимались. Вот тут уже люди волков старых и перебили, думая, что от всех от них Тёмного проклятье идёт. Остались только волки-оборотни.

– Фёргсвард, а что с Лютью и Охотником стало? Я слыхала, что запряг их Тёмн в повозку, и ездит на них, на первых двух волках. Так оно?

– Ты так спрашиваешь, будто я у них гостил, – улыбается, а чую, что нерадостно ему. – Я все эти истории из цеха знаю. И вроде бы да, запряг. За то, что Лють нагнала Охотника и разум ему вернула, уговорила людей не кусать. Да уж поздно было, искусал он многих, а они – ещё больших. Так оборотни и расплодились по земле.

–Первая и Второй, – киваю. – Главные у Тёмна слуги. Несладко им, верно. Уж, думаю, не от сердца ему служат волки эти…

– И я так думаю.

Помолчали немного, а у меня всё вопрос свербит, да только как такой задашь, больнее стрелы ударить может. Подумала я, а правда ли то, что волк, кого любит, того губит. Но так и не спросила, а потом только утвердилась, что и правда, и хорошо, что не спросила…