Вороньи сказы. Книга первая

Как девушка Весна Князю Омутов сердце отдала

Поселилась я у Василёны и Лета. Мальчишки их давненько уж дома не жили, все в княжьей дружине, а единственная дочь по большой любви с бродячим лютым ушла. Вот так и вышло, что места в избе много, а всё пустое. Хорошие они люди оказались, а меня приняли, как доченьку родную, от платы отказывались, я уж еле умолила чуточку лунек с меня взять.

Дни зимние долгие. Я бы, наверно, на стену полезла, если б не Василёна. Хоть и думала, что наученья с меня хватит пока, а скоро захотелось ну хоть чего-нибудь, хоть крупицу. Котов зарисовала, шерсти с них начесала, когти собрала. За снегом ходила – высматривала на полотне белом, может, хоть домового какого следы. К далёкому вою прислушивалась, пыталась угадать – лешка или волк.

Дед Лет из дерева стругал ложки да миски, а баба Василёна вышивала. Ну а когда руки заняты, языку так и охота поплясать. И оказалось, что Василёна интересное всякое знает, да ненашенское. Родом она была с деревеньки на границе с Пристепским княжеством. Рассказала, что не смогла больше там жить, пошла лучшей доли искать, вот Лета и нашла. А всё из-за истории, что с нею в детстве приключилась. Такой сказ баяла, что кошмары мои ещё жутче стали. Может, Наведар веселился, а, может, виною то, что я Князя Омутов разозлила, камень для подношений его разломав. Зато про Князя самого я много чего сызнала, записываю вот.

(Далее словами Василёны).

Деревенька моя – от городов далеко, на самой границе, с болотом большим рядом. Цеховые лютые не очень-то расторопятся, если что, да и бродячие редко бывают, а нечисти много. Кому её выводить? Вот и повелось издревле у всех деревень, что на границе болот, Князю Омутов подарочки носить, подношения. Задобрить его, чтоб и нечисть поумерил, и руда болотная чтоб богаче шла. Больше всего Князь, конечно, оружие любит, да из хорошей стали – рийнской ковки или захольской. Но такое, понятно, покупать надобно, вокруг руда только болотная. Зато меча хорошего до зимы хватало Князя задобрить – и руда шла, и нечисти поменьше было. А есть ещё, что Князь любит – это кровь человечья. И ею частенько платили-то. Страшно, конечно, перед Светлом стыдно. А ведь повылазят из болота пыри, болотницы да кикиморы – с ними чашей крови не расплатишься, всё высосут. Вот и носили кровь. В болотах идол его стоял. Большой камень такой, чёрный, гладкий. Лицо мужское на нём высечено, а руки – лодочкой, для подношений. Вот в ладони в эти миски с кровью ставили, а то просто лили в них. Громко про то не говорили. Но делали все.

У сестры у моей горе случилось. Жениха её болото прибрало. Пырь, может, утащил или сам оступился, трясина съела – не знаю. Но пропал на болоте. Любила она его сильно. Рыдала денно и нощно. Её уж и успокаивали, и ругали – толку нет, пропадать стала девка. На глазах тухнуть лучинкой. Думали – с горя, а правды не знали. Я вот знала, только малая была, побоялась сразу рассказывать, сестрица меня шибко напугала.

Приболела я тогда, болотница меня покусала. У неё зубки маленькие, остренькие, кожу сразу прокалывают, а на зубах яд. Я ягоды собирала, не заметила её. А она шурх – кусь, в руку вцепилась, кровь пьёт. Насилу её скинула, но она, видать, напилась, побежала прочь. От яда этого плохо очень. Я сначала лежнем лежала, но потом оправилась. Уж и по дому работала, и всё, а рука ныла очень. И ныла несколько неделек. Так, что ночью я просыпалась, уснуть не могла. Вот и заметила, что сестрица моя, её Весной звали, по ночам из дома уходит. Решила я за нею проследить, думала, может жениха нового нашла. А оказалось, она к идолу ходит, и каждую ночь кровь ему носит свою. То-то, думаю, чего это она то ножом обрежется, то на косу наткнётся, как блажная, ей-Светл.

Нальёт крови в ладони идолу, на колени упадёт – и плачет, молит, чтобы Князь ей обратно жениха отдал. Но это уж и не самое страшное. А страшнее, что гляжу – шевелится идол, и ладони ко рту тянет, и пьёт кровь. А после рядышком с нею поднимается из болота жених её – нав навом! Бледный, мокрый, губы синие. А она к нему на шею, целует прямо, обнимает, слова любовные шепчет.

Ну я и пикнула. Весна меня за подглядыванием поймала. И обещала, что меня Князю отдаст, если скажу кому. И чтоб не ходила за нею больше. Я никому не сказала, но всё равно ходила. Тянуло меня что-то, самой страшно, ноги трясутся, слёзы по щекам, а иду. Никак мне взгляда не отвернуть от нава этого было. Спрячусь меж кочек за деревьями и гляжу как с ним милуется. Нав её тоже говорит нежные слова, только совсем голосом другим, ледяным таким, не как у живого был. Сестра совсем плоха стала, бледная как морока. Столько крови давала. Вот однажды и пришёл за нею сам Князь Омутов. Шагнул к ней прямо из идола – высоченный мужчина, статный, чёрная кольчуга на нём и плащ, на голове – венец княжий, только кован будто из шипов переплетённых, на поясе меч в ножнах красивых, борода с волосами чёрные, и глаза – как будто воды из омута в них налили по ночи. А в груди – дыра, а в дыре этой сердце бьётся, светится светом лунным и светом кровавым.

– Ты, – говорит, – краса, помрёшь скоро, коли так каждую ночь приходить будешь.

Голос у него глухой, так и стелется над болотом, будто сама топь говорит. Я замерла вся, дышать забыла, а сестра будто и не испугалась, вскинулась:

– Ну так отпусти его, княже! Цену назови! Хочешь – жизнь отдам!

– Жизнь не нужно. Сердце своё отдай, любви полное, поношу его недельку, любви испробую – и верну. И жениха твоего верну. Даю тебе твёрдое слово.

– Согласна! – кричит.

Князь к ней шагнул, руку протянул, прямо в грудь опустил – и достал сердце сестры моей. Другою рукой своё вынул – и в грудь ей вложил. А её сердечко к себе приладил в дыру.

– Это чтобы ты не померла без сердца-то. Потом обратно поменяемся. Через неделю приходи за женихом.

И исчез Князь, обратно в идол шагнув.

А сестра моя так жениха домой и не привела. Угрюмая стала, злая. К колдуну на поклон даже пошли, чтоб помог разобраться, что с нею, да не успел колдун. Как срок недельный вышел, взяла моя сестра ночью топор наш из доброго железа, не местного, и пошла на болото. Я уж готова была за нею следить. Пришла она к идолу, а там Князь ждёт, а с ним жених её. Руки к ней протянул, бледный, мокрый, зовёт её по имени. А сестра размахнулась топором и снесла жениху голову с плеч. На Князя замахнулась – тот топор поймал одной рукою, другой её поймал за поясок, смеётся, зубы белые скалит. Не зубы даже, клыки волчьи. От смеха его вода по болоту рябью идёт. И вдруг смотрит прямо туда, где я в кустах сижу.

– Что, краса, а у тебя желание какое будет? – говорит.

Тут уж я не выдержала – побежала, что сил есть, Светлу молясь, колёсиком себя осеняя три да по три раза. В деревне подняла всех. С утра пошли на болото, а там ни сестры, ни Князя, ни нава безголового, только топор у идола лежит и поясок Веснин.

Так сестру я больше и не видела, только говорят люди, слыхали, как кто-то на болотах бранится женским голосом да плачет иногда. Это я думаю, Весна с Князем ругается.