Волшебство без прикрас

Глава 109

Война между Империей и Союзом длилась больше тридцати лет. За это время к смерти все привыкли настолько, что перестали заморачиваться с погребением павших товарищей. Закопали, погрустили и в бой. Некогда скорбеть – война.

Несмотря на это, я приказал организовать торжественные похороны для павших при взятии города солдат. Контек и Глонцоф, как и другие герои, заслуживали нормальной церемонии.

Их было пятьдесят шесть. Никаких братских могил. Каждому герою, гроб обитый красным бархатом, отдельную яму и могильную плиту из камня. Для этого я велел задействовать всех пленных и столько горожан, сколько потребуется.

Среди погибших оказался Кройчек, тот неприятный тип, который был на побегушках у Борлиса, тогда, я ему чуть заточку в шею не вогнал. После того, как мы с Бором выяснили отношения, я хотел «слить» Кройчека, но здоровяк поручился за него…

Сутки спустя все было готово.

На рассвете, мы собрались за городом, чтобы проститься с героями.

Моросил мелкий дождик. Оркестр местной филармонии играл траурную музыку.

Я вышел к солдатам, чтобы произнести прощальную речь:

– Господа! Мы собрались, чтобы проводить в последний путь наших братьев и сестер по оружию. Сегодня их пятьдесят шесть. Я не знал каждого из них, но это не умоляет их подвига перед Союзом! Вчера, мы взяли город, этот треклятый Кливонвилль, а завтра мы возьмем и Петтинвилль – сердце империи!

По стройным рядам собравшихся пронесся дружный рев.

Я дал отмашку. Оркестр опять заиграл и гробы стали опускать в могилы.

Я, Хэл, Менчич, водитель и двое охранников, на машине возвращались в штаб. За нами следовала еще одна машина с охраной. Хэлкерт считала, что много охраны не бывает.

– Есть известия от Анкарта?

– Да, приказ, соединиться с 6-ой армией и продолжить наступление, – ответил Хэл.

– Жаль, – вздохнул я. Приказ означал, что я должен был поступить под командование генерала Ойва. Он руководил 6-ой. Похоже, моему восхождению пришел конец, даже взятие Кливонвилля не помогло…

И, тут, моё внимание привлекло лицо, старое, сморщенное и до боли знакомое.

– Тормози! – велел я, открывая дверь машины.