Военный инженер Ермака. Книга 4

Глава 7

… Но под утро я все-таки заснул. Морозное утро выдалось тихим. Меня разбудил Савва — он стоял надо мной и, приложив палец к губам, легко тронул за плечо. В полумраке я увидел, что остальные казаки уже поднимаются, стараясь не шуметь. Собаки, привязанные неподалёку, тихонько лаяли и взвизгивали. Остяцкие погонщики привычными жестами успокаивали их.

— Что случилось? — спросил я.

— Ничего, — хмыкнул Савва. — Просто лучше не шуметь.

Я хотел сказать, что если нужна тишина, то это надо как-то объяснить собакам, но промолчал.

— Не соврал отшельник, — произнес Савва. — Эх, не соврал.

Я сел и отряхнул снег с шубы. Вокруг едва тлеющего костра собирались казаки. Айне сидела чуть в стороне, закутанная в меха. Остяки начали кормить собак.

— Ты о чем? — спросил я, хотя и так все было понятно.

Савва окинул взглядом весь обоз.

— Правильно он говорил про засаду. Сидят кучумовцы, ждут нас.

— А ты откуда знаешь?

Савва развел руками.

— Пока все спали, я Митьку с Гришкой отправил посмотреть. Близко они не подходили, но увидали татар. Сидят как раз там, где говорил отшельник. Костры потихоньку жгут, греются. Иначе зимой тут невозможно. Думали, что спрятались хорошо. Может, так и было бы, но когда знаешь, что там в лесу кто-то есть, то его легче найти. Так и случилось.

— Мог бы и сказать, что разведку посылаешь, — проворчал я.

Хотел сказать, что я главный в этом походе, но промолчал. Не надо Савву обижать. Он решил, что лучше разбирается в таких вещах.

— А зачем? — сделал недоуменное лицо Болдырев. — Это ж понятно было сразу, что нужно разведать. Теперь надо думать, что делать дальше. Нас вполовину меньше, чем татар. Два десятка казаков и восемь остяков.

Остяки, услышав это, посмотрели друг на друга и заговорили между собой на своём языке. Старший из них, Ненкк, затем повернулся к нам:

— Плохо. Мы с ханом Кучумом не воюем. Наш народ старается держать мир со всеми. Мы шли, чтобы спасти наших братьев, а не убивать татар. Если мы их убьем, война будет. Наши старшие запрещают нам воевать с Кучумом.

— А выбор есть? — разозлился Савва. — Думаешь, татары будут разбираться, кто остяк, кто русский? Всех порубят, если попадём в засаду.

К сожалению, подумал я, выбор как раз-таки был. Остяки могли запросто сказать, что они дальше не пойдут. А вы, русские, хотите двигайте на своих двоих спасать родичей Айне, либо мы вас подбросим обратно до Кашлыка.

Как-то так.

Айне тихо заговорила, не вставая:

— Мой род гибнет от голода и болезней. Если мы не пройдём, все умрут. Духи говорят — идти нужно.

Остяки зашептались дальше. Было видно, что им не хочется ввязываться в бой с людьми Кучума, но бросить нас — значит, поругаться с Ермаком. К тому же, мы могли вернуться а Кашлык, а потом снова отправиться к роду Айне уже своим ходом. Пусть на лошадях и не так удобно, как на собачьих упряжках, но казаки — люди упорные, и они дойдут. А потом весть о трусости остяков разнеся по белу свету.

— Хорошо, мы пойдем, — сказал в конце концов Ненк. — Но, если победим, заберем свои стрелы из тел татар. Никто не должен знать, что мы дрались с Кучумом. И вы должны поклясться, что будете молчать об этом.

— Хорошо, клянемся, — вздохнул Савва. — Не хотите воевать с нами по-настоящему против Кучума — не надо. Хотя как бы не пришлось вам потом об этом пожалеть.

Потом он вздохнул снова, почесал бороду и заговорил, сообщив свой план:

— Сделаем так. Мы, двадцать казаков, пойдём лесом в обход — тихо, скрытно. Вы — по реке, как будто ничего не знаете. Собачьи упряжки пусть идут привычным ходом.

— И что, прямо в засаду? — переспросил я, хотя понимал, о чем идет речь.

— Не прямо. Когда подойдёте на расстояние полёта стрелы, но будете ещё безопасности, подайте сигнал: каркните два раза вороной. Мы услышим и поймём, что вы готовы. В ответ мы трижды каркнём и ударим в спину. Главное — точно рассчитать время, чтобы мы успели обойти и приготовиться. А как начнется, двигайтесь вперед и встречайте татар, если кто побежит на реку, стрелами.

Я оглядел остяков. У них были составные луки, охотничьи ножи. Стрелять они умеют не хуже татар. Правда, их всего восемь. Плюс я со своим арбалетом-многозарядником и Айне. Итого десять. Не так много против полусотни кучумовцев.

— Справитесь? — спросил Савва Ненка.

Тот кивнул:

— Справимся. Только постарайтесь, чтобы не все пятьдесят на нас ринулись.

Казаки рассмеялись — напряжение немного спало.

— По рукам, — сказал Савва и встал. — Собирайтесь, сейчас проедем несколько верст и разделимся. Вы — ждите; дайте нам время пройти лесом. По льду вы на собаках быстрее доберётесь, чем мы по сугробам.

Савва отозвал меня в сторону.

— Максим, пригляди за остяками. Они согласились, но у них плохо на душе. Не дрогнули бы в последний момент.

— Не дрогнут, — ответил я. — Им деваться некуда.

— То-то и оно. Ладно, с Богом.

Мы, как и говорили, проехали несколько верст, затем казаки выстроились в цепочку и ушли в лес, утопая в снегу. Белые полушубки сливались с покровом, и вскоре отряд скрылся между деревьями. Мы остались: восемь остяков, я и Айне на нартах, окружённые собаками.

Ненк подошёл ко мне:

— Русский, как воевать будем?

Я не совсем понял его вопрос, но ответил:

— Изо всех сил. Если мы их не победим, они нас убьют.

— Смотри, эти татары — не простые воины. Кучум в такую засаду отправит лучших.

— Мы все равно победим, — заверил я его, хотя уверенности, что все пойдет как надо, не было никакой.

Удовлетворенный моим ответом, он ушел.

— Сегодня прольется кровь, — сказала Айне, проверяя лук и колчан со стрелами.

— Все будет хорошо, — ответил я, пытаясь звучать увереннее, чем чувствовал.

Она кивнула и закрыла глаза; шепот на её языке был похож то ли на молитву, то ли на заклинание.

Прошло около трех часов. Солнце поднялось, осветив замёрзшую реку; лёд слепил глаза. Остяки закончили сборы, и Ненк дал знак к выходу.

— Помните, — сказал я им, — едем как обычно, будто ничего не знаем. Но держите оружие наготове. Появятся татары — стреляем.

Они спокойно кивнули. Несмотря на нежелание воевать с людьми Кучума, остяки были опытными воинами.

Упряжки тронулись. Собаки бежали ровно, их дыхание белыми туманами висело в морозном воздухе. Полозья нарт скрипели. Я шёл рядом с передней упряжкой, всматриваясь в перспективу поворота реки — там нас и ждали.

Ненк возглавлял караван, управляя собаками короткими командами. На лицах всех появлялось напряжение, но со стороны мы выглядели как обычные сопровождающие обоза, не подозревающие о том, что скоро предстоит бой.

Река делала плавный изгиб вправо; лес подступал к берегу — идеальное место для засады. До него оставалось около двух верст. Савва с казаками уже должны были быть на позициях.

— Ненк, — тихо сказал я, — скоро. Будь готов.

Он кивнул. Лук и стрелы лежали за его спиной.

Ещё полверсты. Лес справа стал гуще — как раз для засады. Одна из собак взвыла и прижала уши; животные чуйкой улавливали опасность.

— Близко, — прошептал Ненк.

Ну что, пора подавать сигнал? Это должен был сделать один из остяков. Они с детства умеют подражать крикам птиц и зверей.

— Приготовились, — тих сказал я.

Мы немного сбавили ход.

— Давай, — сказал я остяку, и тот дважды громко прокричал вороной.

Мы готовы. А что там Савва, на месте?

Да! Трижды раздался ответный вороний крик.

Мы продолжили путь, и тут я услышал, как засвистели арбалетные болты. Залп.

И сразу вслед за ним — татарские крики боли, ярости и страха.

Сверху, с крутого берега, покатились звуки схватки. Самого боя не было видно — деревья и обрыв закрывали всё, но слышалось отчётливо: лязг железа, русская и татарская речь, удары.

— Ждем, — сказал я остякам, уже натянувшим тетивы. — Внимательнее.

Айне стояла рядом.

В бою мы пока не участвовали, но были в пределах досягаемости татарских стрел.

Татары перекрикивались на своём — пытались сопротивляться, но внезапность удара сделала своё дело. Скорее всего, большинство из них уже мертвы. Кучумовцы прижаты к обрыву. Лес здесь реже, за деревьями особо не спрячешься, к тому же внезапность позволила каждому казаку выстрелить не один раз. Вероятно, татары даже бросались в атаку, но этим только усугубили свою ситуацию — тяжелые арбалетные болты добраться до рукопашной не позволили.

…Первый татарин сорвался с обрыва, спрыгнул на лёд, пошатнулся и побежал. За ним — второй, третий. Они рванули вниз, решив так избежать неминуемой смерти.

— Стреляй! — крикнул я.

Ненк выпустил стрелу первым: она врезалась в спину бегущему, тот рухнул и по инерции проскользил по льду.

Я вскинул арбалет, нажал спуск. Болт свистнул и ударил следующего в плечо, развернув его. Тот осел и несколько стрел остяков его добили.

С обрыва посыпались новые фигуры. Некоторые, приземлившись, поднимались с трудом — высота была большая, под три метра. Остяки засыпали их стрелами.

Сверху шум начал стихать. Татарские крики редели, а потом и вовсе прекратились.

Похоже, все закончено.

Собаки тянули привязи, скулёж резал уши — запах крови их не пугал, не то приводил в возбуждённое состояние. Остяки удерживали упряжки.

Я оглядел лёд. На нем лежал десяток татар. Кровь расползалась по белизне. Уже никто не шевелился.

Наверху показался Савва.

— Эй! Как вы? — спросил он.

— Порядок! — ответил я. — С дюжину тех, что к нам лезли, положили!

— Ладно! Мы с остальными разобрались! Ждите, спустимся!

Остяки пошли собирать свои стрелы. Как мы и договорились, все должно быть списано на нас — нам-то терять нечего, у нас война официальная.

— Смотрите, один не такой, как все, — сказал спустившийся на лед Савва.

Четверо казаков принесли тело татарина.

Его одежда была шита золотой нитью, на поясе дорогая сабля, на голове — соболья шапка с серебряной вставкой. Арбалетный болт пробил ему шею. Похоже, он погиб одним из первых и даже не успел схватиться за оружие.

— Мурза, не иначе, — присвистнул Савва. — Знатная птица нам попалась.

Он присел, вгляделся в лицо. Достаточно молодой; чёрная борода аккуратно подстрижена, черты властные, надменные даже в смерти. Из-за пазухи Савва вынул кожаный кошель, свёрток с письмом по-татарски, перстень с печатью.

— Может, из ближних к Кучуму? — предположил я.

— Похоже, — Савва повертел перстень. — Камень дорогой. Такие воины не носят.

Иван Чёрный вытащил саблю из ножен:

— Смотрите, какая сталь.

— Теперь она в его руках уже никого не погубит, — сказал я.

Савва поднялся:

— Ладно, с мёртвых спроса нет. Забираем ценное — и в путь. Кто знает, когда Кучуму станет обо всем известно и что он будет делать.

Тела обобрали быстро: сабли, отличные татарские луки, колчаны, стрелы и прочее.

— А с трупами как? — спросил я.

— Оставим, — отрезал Савва. — Земля мерзлая, копать яму уже не выйдет. Волк уберёт. Вон они какие тут ходят.

Трофеи уложили на нарты. Собаки нервно нюхали кровь, но остяки быстро их уняли короткими командами.

— Сколько до стойбища твоего народа? — спросил Савва у Айне.

— Если поспешить и не останавливаться — к вечеру придем. Лишь бы мои не подумали, что к ним враги идут.

— Верно, — кивнул Савва. — Ну, как-нибудь осторожно подойдем. Глупо будет получить стрелу от них.

Караван тронулся. За спиной остались окровавленный лёд и чёрные точки воронья, уже кружившего над местом боя. Путь шёл вверх по реке. Лёд был крепкий, собаки тянули ровно. Мы спешили. Хотелось добраться до темноты.

Солнце клонилось, мороз крепчал; на бородах и усах прихватился иней. Айне укуталась в мех, одни глаза видны.

Не пойму я ее. Так сильно переживает, что ли за своих. Раньше холода не боялась. Или все-таки еще не до конца отошла от своего одинокого перехода к нам.

Часа через три Айне кивнула.

— За поворотом наши юрты. Дым чуете?

И правда, ветер принёс слабый запах. Мы остановились на пологой поляне у берега.

— Останавливаемся, — распорядился Савва. — И пойдем к ним небольшой группой, чтоб не переполошились.

Ждать долго точно не придется, поэтому костры решили не разжигать.

Я, Айне, Савва, пара казаков и Ненк двинулись к стойбищу.

В сумерках между чумами плясали огни. По мере приближения слышались выкрики, стоны, ритмичный стук.

— Опять… — вздохнула Айне.

— Осторожнее, — сказал Савва.

Но что значит — «осторожнее»? Вытащить оружие и им встречать обезумевших людей? Для того и прибыли сюда — всех убить⁈

Из чума вышел человек — дёргаясь, словно марионетка на невидимых нитях. За ним другой, третий. Они двигались синхронно, пугающе одинаково.

А потом размышлять стало совсем некогда Из-за крайнего чума выскочил мужчина. Лицо искажено до неузнаваемости, глаза закатились, изо рта текла пена. В руке блеснул нож. Он нёсся прямо на нас, издавая нечленораздельные крики. В его движениях была страшная, нечеловеческая ловкость обезумевшего.