Военный инженер Ермака. Книга 4

Глава 25

Я проснулся от холода, пробиравшегося сквозь щели в бревенчатой стене. Даша спала. Одевшись и захватив оружие, я вышел на улицу.

Утренний туман медленно полз над Иртышом, растворяясь в бледном свете зари. Кашлык просыпался — слышались голоса часовых, где-то заржала лошадь, звякнуло железо. Я поднялся по скрипучей лестнице на крепостную стену.

На стене уже стояло много людей, среди них виднелся Ермак и почти все сотники. Я подошел к ним, и то, что увидел, заставило меня выругаться сквозь зубы.

За ночь пейзаж изменился кардинально. На расстоянии примерно двухсот метров от стен, почти по всему периметру города, вырос земляной вал. В утренней дымке я различал правильные очертания бреш-парапета — земляного укрепления, насыпанного с использованием фашин и габионов. Плетеные корзины, набитые землей, торчали из вала через равные промежутки. Все было сделано грамотно, по всем правилам фортификационной науки. Слишком грамотно для кочевников, которые еще вчера полагались только на скорость конницы и меткость лучников.

— Это тот самый русский инженер-предатель их научил, — сказал я Ермаку, не в силах скрыть профессиональное восхищение пополам с тревогой. Работа была выполнена качественно. Он явно знал толк в осадном деле.

Атаман медленно повернул ко мне голову. Морщины на его лице казались глубже обычного, а в глазах читалась усталость человека, повидавшего слишком много войн.

— Похоже на то, — согласился он, снова переводя взгляд на вражеские укрепления. — Раньше татары так не делали. Видать, теперь хотят атаковать по уму, а не только напором да криками.

Я достал из-за пазухи подзорную трубу.

— Стреляли по строителям? — спросил я, наводя трубу на вал.

Мог бы и не спрашивать.

В нескольких местах из земли торчали стрелы и арбалетные болты.

— Стреляли, — мрачно пожал плечами Мещеряк. Он стоял, облокотившись на стену, и его взгляд был направлен куда-то за горизонт.

— Потом прекратили. В кого-то вроде попали, слышали крики, но ночью только стрелы зря расходовать. Они ж под прикрытием темноты работали, хитро. Вот подойдут ближе, тогда и начнем всерьез. Из пушек, конечно, можно было бы картечью полить, да где взять порох? Его беречь надо для более важных целей.

Продолжая разглядывать вражеские позиции в трубу, я заметил движение вдалеке. За валом, метрах в пятистах от стен, кипела работа. Татары валили лес — я видел, как падали огромные сосны, слышал отдаленный треск ломающихся веток. Но что именно они строили, разобрать было невозможно. Места работ закрывали большие деревянные щиты, наспех сколоченные из досок и поставленные так, чтобы полностью скрыть происходящее от наших глаз.

— Осадные машины делают, — проговорил я вполголоса, опуская трубу. — Тот, кто их учит, знает свое дело.

— Каждую ночь будут приближаться, — продолжил я, больше для себя, чем для остальных. — Метров на двадцать-тридцать за раз. Через неделю будут прямо под стенами. Чем ближе — тем им опаснее работать, но и бросок до стен будет короче.

Солнце поднималось выше, разгоняя туман. День обещал быть ясным, что означало хорошую видимость для лучников с обеих сторон. Где-то вдалеке раздался протяжный звук рога — татары подавали какие-то сигналы.

Я еще раз поднес трубу к глазам, разглядывая детали вражеских укреплений. Профессиональная часть моего сознания отмечала грамотное расположение габионов, правильный угол насыпи, продуманную систему подходов. Кто бы ни руководил этими работами, он был мастером своего дела. И это делало ситуацию еще более мрачной.

— Все очень невесело, — пробормотал я, опуская трубу.

Ермак повернулся ко мне, и в его взгляде мелькнуло что-то похожее на усмешку.

— Когда у нас было весело, Максим? — спросил он. — Невесело давно, но живы пока. Бог даст, и из этого выкрутимся.

Я хотел было ответить, что против правильной осады одной верой не устоишь, но промолчал.

Ветер усилился, принося с собой запах дыма от костров вражеского лагеря и еле уловимый аромат свежеспиленного дерева. Где-то там, за щитами, неизвестный мне соотечественник из будущего или настоящего учил воинов Кучума европейской военной науке.

…День прошел в тягостном ожидании. Ни одного обстрела, ничего. Будто у стен Кашлыка расположился мирный лагерь туристов, решивших передохнуть после долгого перехода. Я несколько раз поднимался на стену, вглядывался в подзорную трубу, но татары занимались обычными лагерными делами — готовили еду, чинили снаряжение, ухаживали за лошадьми. Не уверен, что за весь день они выпустили в нашу сторону хоть одну стрелу.

Возможно, это и был их план — часть психологического воздействия. И надо признать, действовало отменно. К вечеру люди ходили мрачные, переговаривались вполголоса, вздрагивали от любого резкого звука. Весь городок словно застыл в ожидании чего-то плохого. Даже очень плохого. Погода вторила настроению — небо затянули низкие серые тучи, накрапывал мелкий холодный дождь, превращавший землю под ногами в скользкую грязь.

Ночью я почти не спал, прислушиваясь к звукам за стенами. Но если татары и работали, то делали это тихо и далеко. Только под утро донеслись приглушенные расстоянием удары топоров и скрип телег.

На следующее утро я поднялся на стену еще до рассвета. Ермак уже был там, неподвижный как статуя, вглядывался в предрассветную мглу. Постепенно туман начал рассеиваться, и я приготовился увидеть новую линию укреплений метрах в ста пятидесяти — там уже достаточно светло даже ночью, чтобы наши стрелки могли вести прицельный огонь.

Но татары преподнесли сюрприз. Вместо приближения они построили новую линию дальше — метрах в четырехстах от стен. Земляная насыпь тянулась полукругом, охватывая город, но в двух местах она превращалась в настоящие земляные холмы. Широкие, массивные, они поднимались на высоту в три человеческих роста и запросто могли скрыть все, что находилось за ними.

— Там будут метательные машины, — сказал я Ермаку, опуская трубу. В горле пересохло — я понимал, что это означает.

— Они прячут их от наших пушек за этими холмами.

Атаман повернулся ко мне.

— Будут бросать камни по Кашлыку? — спросил он после паузы.

— Да. И не только камни, — ответил я. — Зажигательные бомбы, трупы животных для распространения заразы, да все, что угодно.

Мещеряк, подошедший к нам, сплюнул через стену.

— Научил их предатель. Раньше только в открытую шли, саблями махали да стрелами осыпали. А теперь вон как — по-хитрому.

Весь день я наблюдал, как вдалеке продолжается строительство. Стук топоров не смолкал ни на минуту. Деревянные щиты по-прежнему скрывали места работ, но по количеству сваленного леса можно было судить о масштабах происходящего. Они готовили что-то серьезное.

На третью ночь я едва задремал, когда меня разбудили крики. Выскочив на стену, увидел казаков, ведущих огонь из арбалетов. В темноте двигались тени — татары строили новый вал, теперь уже ближе, метрах в ста семидесяти. Стрелы свистели в воздухе, иногда раздавались крики раненых, но работа не прекращалась.

В свете редких вспышек я видел, как татары прикрываются большими переносными щитами, сплетенными из ивовых прутьев и обтянутыми сырыми кожами. Габионы — корзины с землей — быстро выстраивались в линию, создавая прикрытие для работающих. Несмотря на темноту и наш огонь, к утру новая линия укреплений была готова. Потери враг понес, это было видно по темным пятнам на земле, но задачу свою выполнил.

— Учатся, сволочи, — проговорил стоявший рядом казак Иван Кольцо. — Еще пару ночей, и под самыми стенами окажутся.

Он оказался прав. На следующую ночь появилась третья линия — в ста тридцати метрах. Тут уже наши стрелки работали вовсю. Крики раненых то и дело прорезали темноту, но татары упорно продолжали работу. Меня поразила их организованность — раненых сразу оттаскивали назад, на их место вставали новые. Корзины с землей передавались по цепочке, насыпь росла на глазах.

На пятую ночь они были уже в ста метрах. Потери при строительстве этой линии были серьезные — наши стрелки в упор расстреливали работающих, хотя в темноте это было делать непросто. Но когда рассвело, там стоял новый вал. Такое впечатление, что татары за эти дни научились не просто копать — они освоили все премудрости осадного дела. Работали слаженно, быстро, каждый знал свое место.

Параллельно с приближением линий укреплений татары расширяли те самые земляные холмы. Каждую ночь они становились шире и выше, создавая идеальное прикрытие от наших пушек. Я прикидывал возможность обстрела — ни под каким углом наша артиллерия не могла достать то, что скоро спрячется за этими насыпями. А по земле стрелять толка нет.

И вот в эту, пятую ночь, я увидел то, чего боялся. К земляным холмам потащили огромные конструкции. Ночь была темная, хоть глаз выколи, но в подзорную трубу кое-что разглядеть удалось. Требушеты. Два гигантских требушета, размеры которых поражали воображение. Я и не представлял, что они могут быть такими огромными. Балка-рычаг была длиной метров в пятнадцать, не меньше. Противовес — вероятно, короб с камнями — весил несколько тонн.

— Вот это да, — выдохнул я, опуская трубу. Руки слегка дрожали — не от страха, от понимания того, какая мощь скрывается в этих машинах.

— Что там? — спросил подошедший Ермак.

— Требушеты установили. Метательные машины. Большие. Очень большие.

— Почему не стреляют?

Я пожал плечами. Действительно, почему? Может, ждали рассвета, чтобы лучше целиться? Или еще не закончили установку и настройку? Эти машины требовали тонкой регулировки, иначе снаряды будут лететь куда попало.

День прошел в тревожном ожидании. Требушеты молчали, словно два спящих дракона. Люди нервничали, то и дело поглядывали в их сторону. Некоторые предлагали сделать вылазку, уничтожить машины, пока они не начали работу. Но Ермак был, разумеется, против — слишком много врагов между нами и требушетами, потеряем людей а такой авантюре.

Следующая ночь принесла новое испытание. Я проснулся от запаха гари и треска горящего дерева. Выскочив на стену, увидел, как полыхают рогатины — заостренные колья, вкопанные перед городской стеной. Но горели они не так, как во время предыдущего штурма, когда татары забрасывали их хворостом, неся при этом огромные потери.

Нет, теперь все было иначе. В свете пламени я видел, как группы легковооруженных воинов — ялангучи, или, как их называли наши казаки, «бросовые воины» — подбегали к рогатинам с горшками и бурдюками под прикрытием больших деревянных щитов. Работали они быстро, слаженно, по отработанной схеме. Подбежал, вылил содержимое горшка на колья, отскочил назад. Следующий бросал охапку хвороста, третий поджигал.

Запах подсказал мне, что используют они живицу — смолистую жидкость из хвойных деревьев, смешанную, судя по характеру горения, с животным жиром. Адская смесь, которая горит жарко и долго, а потушить ее водой почти невозможно.

— Стрелять! — кричал Мещеряк. — Всем стрелять!

Стрелы косили ялангучи. Они падали, корчась в предсмертных муках, но на их место тут же вставали новые. Жизнь «бросовой пехоты» не стоила ничего в глазах их командиров. Главное — выполнить задачу.

Мы заранее пропитывали колья рогатин зольным раствором и даже обмазывали глиной, но против такого жара это помогало слабо. Может, минут на двадцать-тридцать замедлило горение, не больше. Когда внизу разводят настоящий костер с использованием смолы, никакая пропитка не спасет.

Я стоял на стене, наблюдая, как ряд за рядом наши рогатины превращаются в пылающие факелы. Огонь поднимался на высоту в несколько метров, искры летели во все стороны.

Всю ночь рогатины полыхали. Треск горящего дерева, запах дыма и горелого мяса — некоторые из ялангучи сгорели прямо на кольях, не успев отбежать — создавали картину, достойную преисподней. К утру от мощных заостренных бревен, которые должны были останавливать врагов, остались лишь обугленные остовы. Кое-где торчали тоненькие почерневшие прутики — тронь пальцем, рассыплются в прах.

Теперь перед стеной оставался только ров, но учитывая, как ловко татары научились управляться с габионами, серьезной преградой он не станет. Пара сотен корзин с землей — и ров превратится в удобную дорогу прямо к нашим стенам.

Я повернулся и увидел Ермака. Атаман выглядел постаревшим за эти несколько дней.

— Худо дело, Максим, — сказал он просто.

— Худо, — согласился я. — Тот, кто командует татарами, знает свое дело отменно.

Мы постояли молча, глядя на дымящиеся остатки рогатин. Где-то вдалеке, за земляными валами, готовились к решающему штурму тысячи воинов Кучума. А у нас оставалось меньше четырехсот человек, и стены города не были рассчитаны на правильную осаду.

Солнце поднималось над Иртышом, окрашивая воды реки в кровавый цвет. Плохая примета, подумал я.

Холодная сибирская ночь опустилась на землю, окутав черным покрывалом осажденный Кашлык. Войско хана Кучума расположилось полукольцом вокруг захваченной Ермаком столицы, костры татарских воинов мерцали в темноте подобно злым глазам хищного зверя, готового к прыжку. За несколько дней до этого воины-ялангучи под покровом ночи насыпали высокий земляной холм, который теперь скрывал от глаз защитников города страшное оружие осаждающих — огромный требушет.

У подножия холма, в неверном свете факелов, трое мужчин стояли около этого сооружения. Хан Кучум, закутанный в соболью шубу, внимательно наблюдал за работой инженера, который методично укладывал в огромный глиняный горшок, наполненный смесью смолы и жира куски просмоленных веревок и лоскуты ветхой ткани. Рядом стоял мурза Карачи, правая рука хана.

Горшок, размером чуть ли не с половину человеческого роста, покоился в плетеной корзине, обложенной сухим хворостом. Смола в нем источала едкий запах, от которого слезились глаза. Алексей работал сосредоточенно, его бледное лицо блестело от пота, несмотря на ночную прохладу. Борода инженера, некогда аккуратно подстриженная по европейской моде, теперь отросла и спуталась, придавая ему вид безумца.

— Для чего ты это делаешь? — спросил Кучум, указывая перстнем на тряпки и веревки, которые русский продолжал запихивать в смоляную массу.

Алексей выпрямился, вытирая руки о кожаный фартук, испачканный смолой и сажей. В его глазах мелькнуло что-то похожее на гордость мастера, демонстрирующего свое искусство.

— Они разлетятся подальше и подожгут больше, — ответил инженер. — Когда горшок разобьется, горящие куски ткани и веревок разнесет во все стороны. Каждый из них станет новым очагом пожара.

Кучум кивнул, но его взгляд остановился на корзине с хворостом.

— А корзина зачем? — в голосе хана сквозило любопытство.

— Когда требушет выстрелит, горшок не должен расколоться из-за того, что его толкнет очень большая сила, — объяснял Алексей. — Корзина и хворост смягчат удар при запуске. Иначе вся смесь выльется здесь же, у наших ног.

Вокруг, на безопасном расстоянии от требушета, рядами стояли горшки поменьше — сотни глиняных сосудов, каждый размером с человеческую голову, с прикрепленными к ним просмоленными фитилями. Эти снаряды предназначались для воинов, которые должны были подойти к стенам Кашлыка вплотную и забросать их огнем.

Алексей окинул взглядом свою работу и на его губах появилась довольная улыбка.

— В эту ночь Ермака ждет огненный смерч, — произнес он, и в его голосе звучало злорадное удовлетворение. — Требушеты будут безостановочно кидать большие огненные бомбы внутрь города, а воины побегут вперед и подожгут стены. Кашлык запылает целиком.

Инженер повернулся к хану, и при свете факелов было видно, как блестят его глаза — не то от безумия, не то по каким-то другим причинам.

— Вероятно, сегодня ночью все уже кончится, — продолжал Алексей, его голос становился все более воодушевленным. — Они наверняка готовились, использовали глину и что-то еще, обмазывали крыши и стены, готовили воду и песок. Но от такого это не поможет. На месте Кашлыка сегодня ночью будет огромный костер. Я видел, как горели русские города от татарского огня. Теперь татарский город сгорит от огня, который приготовил русский. Как это странно, не находите, великий хан?

Кучум промолчал и сжал губы. Ему не нравилась болтливость этого русского и эти слова тоже очень не понравились, но результаты его работы обещали быть впечатляющими.

Мурза Карачи сделал шаг вперед.

— Наше войско готово атаковать, — произнес он, обращаясь к хану. — Как только увидим, что разрушения серьезны, идем на штурм. Воины ждут только сигнала.

— Да, — коротко кивнул Кучум, его взгляд был устремлен на темные стены Кашлыка, где мерцали редкие огни караульных.

Из темноты показалась колонна воинов. Это были ялангучи — «низшее воинство» Кучума, набранное из беднейших родов. Их одежда была ветхой, многие не имели даже простейших доспехов, лишь войлочные халаты да меховые шапки. Оружие их составляли простые сабли, а многие довольствовались лишь дубинами да ножами. Но в эту ночь им предстояло стать острием атаки, первыми, кто примет на себя удар защитников крепости.

Каждый воин подходил к рядам малых горшков и брал один из них. Фитили пока оставались неподожженными — их следовало подпалить в последний момент, перед самым броском. Лица татар были непроницаемы, но в глазах многих читался страх.

Кучум знал, что многие из этих людей не увидят рассвета. Ялангучи специально использовали для таких атак — они были расходным материалом войны, пушечным мясом, как сказали бы в более поздние времена. Они же строили в предыдущие ночи земляные холмы и брустверы под стенами Кашлыка, работая под стрелами защитников города. Десятки их уже полегли в сырой сибирской земле, но на их место всегда находились новые.

Многие из них в эту ночь погибнут, думал Кучум, наблюдая за подготовкой, но такова их судьба. Так было всегда — простые воины умирали, чтобы знатные могли войти в покоренный город. Хан не испытывал к ним ни жалости, ни презрения — лишь холодный расчет военачальника, привыкшего платить жизнями за победу.

Тем временем воины-артиллеристы начали готовить требушет к выстрелу. Огромная деревянная конструкция скрипела и стонала, когда татары вращали ворот, натягивая метательный рычаг. Массивный противовес медленно поднимался вверх, готовый в нужный момент обрушиться вниз и швырнуть смертоносный груз через стены города.

Огромный горшок с зажигательной смесью закрыли и осторожно поместили в корзину метательного устройства. Несколько воинов придерживали его, чтобы драгоценный груз не опрокинулся раньше времени. Алексей лично проверил крепления, удостоверился, что корзина с хворостом надежно защищает глиняный сосуд.

Один из татарских воинов подошел с горящим факелом. Пламя колыхалось на ветру, отбрасывая пляшущие тени на лица собравшихся. Воин замер, ожидая приказа. Вся огромная военная машина замерла в ожидании.

Татарин поднес факел к длинному фитилю, примотанному к горшку. Просмоленная веревка вспыхнула, огонек побежал по ней, будто пожирая.

Алексей отступил на безопасное расстояние, его глаза не отрывались от своего творения. Он поднял руку, готовясь отдать приказ. Момент, которого он ждал долгие недели, наконец настал.

— Пускай! — крикнул инженер по-татарски, и его голос прорезал ночную тишину.

Воины отпустили удерживающую веревку. Массивный противовес с грохотом рухнул вниз, длинный рычаг требушета взметнулся вверх с такой силой, что вся конструкция содрогнулась и заскрипела. Огромный горшок, словно выпущенный из рук исполина, взлетел в черное небо.

В темноте ночи огонек горящего фитиля прочертил дугу, устремляясь к стенам Кашлыка. Все взгляды — и хана Кучума, и мурзы Карачи, и русского предателя, и тысяч татарских воинов — следили за этой падающей звездой, несущей смерть и разрушение спящему городу.

Книга завершена!

Следующий том — https://author.today/reader/499828