Военный инженер Ермака. Книга 4

Глава 22

…Вот и растаял снег. Лето, похоже, будет ранним, земля быстро подсыхала. Остаток зимы после всех приключений прошел спокойно, ничего особенного не случилось. Это даже казалось странным: будто сама судьба дала нам передышку, чтобы перевести дух. Но все понимали — покой временный. Весна в Сибири означает не только пробуждение природы, но и начало новых войн. Как только степь и дороги подсохнут, татары обязательно пойдут. Терпеть унижение, случившееся на прошлом штурме города они, разумеется, не могли. Значит, будут искать реванш, и в этот раз постараются действовать умнее. В лоб они уже не сунутся, как раньше, когда их горячность и желание победить «по старинке» сыграли против них. Скорее всего, попробуют что-то еще. Возьмут на вооружение военные хитрости. Вопрос, какие.

А у нас почти не было пороха. Это наша самая большая беда. Без него пушки и пищали превращались в груду железа. Зато у нас много арбалетов, самых разных. От простых скорострельных, которые натягивались рычагом «козьей ногой», до тяжёлых с воротами — зубчатыми механизмами. Даже полиболы мы сделали — тяжёлые, громоздкие, но способные метать болты один за другим.

Хватит ли этого? Не знаю!

Были ещё наши «снайперки» — первые в мире нарезные винтовки. Конечно, это не армейское производство двадцатого века, каждая винтовка была штучной, и каждая со своими капризами. Но они стреляли дальше и точнее всего, что было в округе. Поставить на вышку опытного стрелка с такой винтовкой — и враг будет потрясен. Но и это не панацея. Сотню воинов не остановит один меткий выстрел.

Лето было обещано стать горячим. И я не знаю, доживу ли до осени. Но одно понимаю точно: без боя мы не сдадимся.

Забыл сказать, но зимой случилось одно радостное событие, которое стоит упомянуть особо. Наш сотник Черкас Александров, самый молодой из командиров у Ермака, и шаманка Айне сошлись вместе. Я бы назвал это свадьбой, но никакой свадьбы, разумеется, не произошло. Черкас — христианин, воспитанный в казачьих традициях, а Айне — шаманка, да ещё и уважаемая в своём роде. Сочетание этих миров в одном обряде выглядело бы нелепо и, пожалуй, даже опасно — слишком разные у них вера и обычаи. Но всё равно все понимали: они стали мужем и женой, даже если без венчания и без шаманских песнопений.

Я наблюдал, как это происходило. Сначала — долгие взгляды, будто украдкой. Потом разговоры на улице, совместные уходы из городка в зимний лес. А потом они все-таки решились сделать еще один шаг — просто стали жить вместе в одной избе. Никто этому не удивился, наоборот, многие будто облегчённо вздохнули: мол, так оно и должно быть.

Для меня же это оказалось неожиданным облегчением. Скажу честно: раньше Даша смотрела на Айне мрачно, как на соперницу. Хоть я и клялся, что между мной и шаманкой ничего нет, ревность жгла её сердце. Я видел, как она украдкой следила за шаманкой, как стискивала губы, если та приближалась ко мне. Это тяготило и её, и меня, но объяснения помогали мало — ревность ведь редко слушает разум.

И вот теперь всё переменилось. Когда стало ясно, что Черкас и Айне — пара, Даша словно сбросила с плеч тяжёлый груз. Исчез её мрачный взгляд, исчезла та холодная отчуждённость, которой она раньше встречала шаманку. Я впервые за долгое время увидел в её глазах спокойствие. А однажды даже услышал от неё тихое: «Ну и ладно. Пусть будут счастливы». Для меня это было больше, чем просто слова. Я будто сам задышал свободнее.

Черкас, надо сказать, преобразился. Этот парень раньше казался порывистым, даже горячим — казак молодой, кровь бурлит, всё ему нипочём, хотя Ермак и доверил ему сверхважную миссию похода к Строгановым и в Москву. Но рядом с Айне он словно обрел зрелость. Стал рассудительнее, мягче с подчинёнными, меньше спорил с сотниками постарше. Видно было, что любовь и забота о женщине дают ему новую силу. Даже Ермак однажды об этом сказал.

Айне тоже изменилась. До этого многие относились к ней настороженно — всё-таки шаманка, чужая, да ещё и женщина, которая сама себе хозяйка. Но когда она пошла за Черкасом, поселилась с ним, её стали принимать иначе. Она перестала быть только шаманкой, которая общается с духами. Теперь она стала «казачьей женой», хотя и особенной. Казаки начали доверять ей больше, а некоторые даже стали с ней советоваться.

Весенние степи расстилались до самого горизонта, покрытые молодой травой, которая колыхалась под порывами теплого ветра. У извилистой реки, где берега поросли тальником и редкими березами, раскинулся огромный военный стан. Сотни юрт, покрытых войлоком и кожей, образовывали неровные круги вокруг центрального пространства. Дым от бесчисленных костров поднимался к небу, смешиваясь с криками женщин, окликавших детей, и гортанными голосами мужчин, отдававших команды. Воздух был насыщен запахами кожи, конского пота, дыма и готовящейся пищи.

Коновязи тянулись длинными рядами вдоль края лагеря, где паслись тысячи лошадей — гордость и богатство степняков. Никто не смел прикоснуться к чужому коню — это было священным правом каждого воина. Животные фыркали и ржали, чувствуя приближение похода, их гладкие бока лоснились на весеннем солнце.

По всему стану кипела работа. Воины разных народов — смуглые татары в остроконечных шапках, бухарцы в пестрых халатах, широкоскулые ногайцы, башкиры с заплетенными косами — сидели группами у своих юрт. Они точили сабли, проверяли тетивы луков, латали кожаные доспехи. Воины чинили сбрую, старательно проверяя каждый ремень и пряжку. Звон металла и скрип кожи сливались в единый гул подготовки к войне.

Постепенно этот хаотичный шум начал стихать. Со всех концов лагеря к центральной площади перед ханской юртой стекались всадники. Они выстраивались в длинные ряды, каждый отряд под началом своего мурзы. Командиры, облаченные в лучшие доспехи, подводили своих людей, выкрикивая резкие команды. Воины занимали места согласно своему положению и происхождению — знатные мурзы впереди, простые воины позади.

Над головами собравшихся поднимались боевые знамена — конские хвосты на длинных древках, развевавшиеся на ветру, и пестрые флаги с родовыми знаками. Каждое знамя представляло отдельный род или племя, собравшееся под властью хана. Гул тысяч голосов постепенно затихал, превращаясь в напряженное ожидание.

Полог ханской юрты, самой большой и богато украшенной в стане, отодвинулся. Из темного проема показался хан Кучум. Он был облачен в богатый кафтан из тяжелого шелка, расшитый золотыми нитями. Поверх кафтана блестела кольчуга тонкой работы, на поясе висела изогнутая сабля в ножнах, украшенных драгоценными камнями. Седеющая борода хана была аккуратно подстрижена, а в темных глазах читалась непреклонная воля.

Кучум медленно подошел к своему коню — великолепному аргамаку масти вороного крыла. Конюхи держали животное под уздцы, пока хан взбирался в седло. Движения его были размеренными и исполненными достоинства, несмотря на преклонный возраст. Усевшись в седле, он направил коня к небольшому пригорку, откуда его было видно всему войску.

Рядом с ханом выехали его ближайшие военачальники. Мурза Карачи держался по правую руку от хана. Его обычно улыбающееся лицо сейчас выглядело жестким и непроницаемым. Другие знатные мурзы выстроились полукругом, создавая живую стену вокруг своего повелителя.

Войско замерло в абсолютной тишине. Тысячи глаз были устремлены на фигуру хана, возвышавшуюся на пригорке. Даже кони, казалось, притихли, чувствуя торжественность момента.

Из рядов духовенства выступил мулла в белой чалме и длинном халате. Старец медленно поднялся на пригорок, остановился перед ханом и воздел руки к небу. Его дребезжащий, но громкий голос начал возглашать молитву на арабском языке. Слова Корана разносились над степью, и многие воины склонили головы в благоговении.

Мулла читал аяты о джихаде, о защите веры, о том, что павшие в священной войне попадут прямо в рай. Его голос то поднимался до крика, то опускался до шепота, создавая особый ритм, завораживающий слушателей. Когда он закончил, тысячи глоток подхватили священный клич:

— Аллах акбар!

Возглас прокатился по степи как гром, заставив птиц взлететь с ближайших деревьев.

Кучум слушал молитву с закрытыми глазами, его губы беззвучно повторяли священные слова. Лицо хана было строгим и спокойным. Окружающие должны были видеть в нем глубокую веру и непоколебимую решимость.

Но едва мулла отступил в сторону, как вперед вышла группа башкирских и ногайских воинов. Они вели за собой белого барана, украшенного пестрыми лентами. Следом шел старый шаман — кам — в одежде, увешанной амулетами и медными бляшками. В руках он держал большой бубен, обтянутый кожей.

Шаман начал бить в бубен, создавая гулкий, монотонный ритм. К нему присоединились молодые воины, запевшие древнюю песню на языке предков. Их голоса сливались в странную, завывающую мелодию, которая, казалось, пришла из глубины веков.

Барана подвели к центру круга. Один из воинов достал острый нож и быстрым движением перерезал животному горло. Темная кровь хлынула на землю, впитываясь в весеннюю почву. Шаман продолжал бить в бубен все громче, его помощники собрали кровь в деревянную чашу и начали обрызгивать ею оружие воинов.

В большой костер полетели пучки ароматных степных трав и куски смолы. Густой, пахучий дым поднялся вверх, окутывая собравшихся. Воины подставляли этому дыму свои щиты, копья и сабли, веря, что он придаст оружию особую силу. Молодые бойцы благоговейно кланялись дыму, старшие мурзы стояли с невозмутимыми лицами, делая вид, что все идет согласно древнему обычаю.

Кучум наблюдал за происходящим с плохо скрываемым отвращением. Его губы едва заметно кривились, а в глазах мелькало раздражение. Правоверный мусульманин, он испытывал глубокое отторжение к языческим обрядам.

Но политическая мудрость заставляла его терпеть эти пережитки прошлого. Многие из его воинов, особенно башкиры и часть ногайцев, все еще держались старых верований или причудливо смешивали ислам с древними культами. Потерять их поддержку перед походом означало ослабить войско.

Мулла, стоявший неподалеку, покачал головой и отвел взгляд. Его лицо тоже выражало неодобрение, но и он тоже понимал необходимость компромисса. Хан не дал знака прерывать ритуал, и духовенство молча терпело это кощунство.

Наконец, когда языческий обряд был завершен, Кучум поднял свой ханский жезл — символ власти, украшенный золотом и серебром. Этот жест мгновенно прервал гул бубна и пение. Все взгляды вновь обратились к хану.

Кучум заговорил. Его голос, глубокий и властный, разносился далеко по степи. Он говорил на тюркском языке, понятном большинству собравшихся, иногда вставляя арабские слова из Корана.

— Воины правоверные и все, кто встал под мои знамена! — начал хан.

— Сегодня мы выступаем в поход не ради добычи и не ради славы. Мы идем исполнить свой долг перед Всевышним! Кашлык, наша столица, захвачена неверными. Русские оскверняют землю, которая должна принадлежать нам!

Он сделал паузу, обводя взглядом море лиц, обращенных к нему.

— Каждый из вас знает, что значит честь воина. Честь не позволяет нам сидеть сложа руки, когда враг топчет нашу землю. Честь требует, чтобы мы встали на защиту веры и рода!

Голос хана становился все громче и увереннее.

— Я не обещаю вам легкой победы. Враг силен и хитер. Но помните — победа приходит только по воле Аллаха! Если Всевышний пожелает, мы вернем Кашлык и изгоним русских из Сибири. Если же нам суждено пасть — то падем с честью, и врата рая откроются перед нами!

Кучум поднял саблю над головой, и клинок засверкал на солнце.

— Каждый, кто пойдет со мной, должен быть готов к испытаниям. Но знайте — правда на нашей стороне, и Аллах не оставит правоверных!

Ответ войска был оглушительным. Тысячи воинов закричали, забили оружием о щиты, создавая грохот, от которого задрожала земля. Крики «Аллах акбар!» смешивались с древними боевыми кличами разных племен. Кто-то выкрикивал имя хана, кто-то — названия своих родов. Этот шум слился в единый рев, выражавший готовность идти в бой.

Кучум опустил саблю и дал знак рукой. Это был сигнал к началу движения. Первыми двинулись разведчики — легкая конница, которая должна была идти впереди основных сил на расстоянии полудня пути. За ними потянулись сотни всадников, выстраиваясь в походные колонны.

Войско представляло собой пеструю картину. Татарские мурзы в богатых доспехах ехали во главе своих отрядов. Бухарцы держались отдельной группой. Ногайские всадники на своих выносливых степных конях растянулись длинной цепью. Башкирские лучники, славившиеся меткостью, были на флангах.

В хвосте колонны двигался обоз — сотни повозок и вьючных животных, груженных провиантом, запасным оружием и всем необходимым для долгого похода.

Кучум занял место во главе войска, окруженный своей личной гвардией. Хан сидел в седле прямо, несмотря на усталость, которую приносили годы. Его лицо было суровым и сосредоточенным.

Глядя на бескрайние степи, раскинувшиеся перед ним, Кучум размышлял о предстоящем походе. Его войско было многочисленным, но разнородным. Татары-мусульмане с презрением смотрели на языческие обряды башкир. Ногайцы держались особняком, подчиняясь больше своим биям, чем ханским приказам. Бухарцы думали в первую очередь о торговых путях и добыче.

Удержать эту разношерстную массу в единстве было непростой задачей. Кучум знал, что только он, его авторитет и власть, скрепляют это войско. Стоит ему показать слабость, и вся эта сила рассыплется, как песок. Но пока что воины были полны решимости, объединенные общей целью — разбить русских.

Гул тысяч копыт нарастал, поднимая облака пыли. Степь словно ожила от движения огромной массы людей и лошадей. Птицы тревожно кружили в небе, звери прятались в норы, чувствуя приближение грозной силы.

Солнце поднималось все выше, освещая уходящие вдаль ряды всадников. Копья и знамена покачивались в такт движению, создавая иллюзию волнующегося моря. Весенний ветер трепал конские гривы и полы халатов, принося запахи цветущей степи.

Кучум ехал молча, погруженный в свои мысли. Перед его внутренним взором вставал Кашлык — город, который он потерял, город, который должен вернуть. Он думал о Ермаке, дерзком атамане, осмелившемся бросить вызов его власти. Этот выскочка с горсткой казаков сделал то, что казалось невероятным — выбил его из собственной столицы, а затем еще и отразил прошлогодний штурм, нанеся огромные потери при помощи страшного огненного оружия.

Но весна приносила надежду. Войско было собрано, союзники — пусть и ненадежные — обещали поддержку. Впереди ждали трудности, но Кучум был решителен. Он поклялся себе и Аллаху, что не остановится, пока не вернет утраченное. Теперь Ермак не сможет его удивить ничем. А он приготовил для русских много сюрпризов.

Позади остался опустевший лагерь с догорающими кострами и примятой травой. Впереди лежал долгий путь к Кашлыку, полный неизвестности и испытаний. Но войско двигалось вперед, ведомое волей своего хана и надеждой на победу.