Вариант Юг

Новочеркасск. Январь 1918 года.

В столицу Войска Донского мы добрались без особых приключений. Конечно, если не считать таковым, что в двадцати верстах от родной станицы нас с Яковом догнал неугомонный Мишка, которой решил, что дома он сидеть не может, а должен побороться за правду и свободу. При этом какую правду, и какую свободу, его не волновало. Он усвоил, что большевики зло и хотят отобрать у казаков земли, а как, почему и отчего, парень не задумывался. Отсылать младшего Черноморца домой бесполезно. Он упрямец, такой же, как и мы. И даже если его прогнать, Мишка все равно поступит, как решил и отправится в Новочеркасск. Поэтому дальнейший путь мы продолжили втроем.

Спустя несколько дней, обходя станицы и железнодорожные станции, оказались на окраинах Новочеркасска. Нас остановил казачий дозор и, узнав о цели нашего визита, без всякой проверки и сопровождения, пропустил в город. Нам с Яковом это говорило о многом. В первую очередь о том, что охрана донской столицы находится на очень низком уровне. Мы проехались по городу, у патрульных, трех пластунов и прихрамывающего пожилого урядника, узнали, где сейчас находится ставка атамана Каледина, и прямиком направились в Войсковой штаб.

В резиденции Войскового атамана нас, разумеется, никто не ждал. Но, по крайней мере, здесь был некий порядок, стоял караул и присутствовал дежурный офицер, который сообщил, что Алексея Максимовича нет, и он может вызвать его адъютанта. В тот момент нам было без разницы кого увидеть. И, дождавшись атаманского адъютанта, средних лет есаула, мы передали ему письмо, которое так стремился доставить по назначению штабс-капитан Артемьев, назвали свои фамилии, и вышли на улицу.

Поручение стариков было выполнено, и перед нами вставали два вопроса. Первый - что делать дальше? А второй - где остановиться на постой? Со вторым разобрались быстро, поскольку на Ямской улице проживал один из давних торговых компаньонов нашей семьи, средней руки купец Зуев.

Вскоре мы были сыты, обогреты и сидели за щедрым столом. Хозяина дома, Ерофея Николаевича, в Новочеркасске не оказалось. Купец находился в Таганроге на собрании акционеров и учредителей Таганрогского Металлургического Сообщества, и гостей встретила его дочь Анна, бездетная тридцатилетняя вдова с пышными формами и длинной русой косой. Нас с Мишкой она не знала и видела впервые. А вот Якова, который пятнадцать лет назад, по юности, считался ее женихом, видимо, до сих пор забыть не могла. Поэтому, как только его увидела, залилась румянцем. Старший брат, кстати сказать, тоже несколько засмущался. Видать, этим двоим, было что вспомнить.

Впрочем, все это лирика. По неизвестным мне причинам, свадьба не состоялась. Но хорошие человеческие отношения между нашими семьями остались. Так что встретили нас как родных и близких Зуевым людей.

Анна Ерофеевна была с нами недолго. Приветила, определила на постой, одарила Якова многообещающим взглядом и удалилась. Мы остались за столом, пили чаек и вели разговор о том, что будем делать дальше.

Яков сразу определился. Надо пару дней походить по Новочеркасску, присмотреться к происходящим событиям, разузнать новости и возвращаться домой. У меня все немного по-другому. Поскольку хотелось задержаться на более долгий срок, съездить в Ростов и передать письмо Артемьева его жене. А затем я собирался навестить штаб Добровольческой армии и пообщаться с командирами партизанских отрядов, которые уже сейчас дерутся против большевиков. Про Мишку разговора нет. Он сидел и помалкивал. Но, судя по всему, в любой момент был готов нас покинуть и записаться в первую боевую добровольческую часть, производившую набор личного состава. Это ничего, молодо-зелено. Пока мы за ним приглядим, а дальше видно будет. Глядишь, посмотрит младший на все творящиеся вокруг несуразности и охладеет на время к военной службе. А нет, значит на то Воля Божья, и чему суждено случиться, того не миновать.

Следующим днем, Яков снова направился в Войсковой штаб. А мы с Мишкой верхами двинулись в Ростов и уже к вечеру были возле доходного трехэтажного дома на Большой Садовой. Я сверился с адресом, все правильно, именно здесь на втором этаже в трехкомнатной квартире проживала семья штабс-капитана Артемьева. Мишка остался присматривать за лошадьми, а я поднялся наверх, и уже через минуту стоял возле нужной двери, которая оказалась не заперта. Это странно, тем более что в городе неспокойно.

Вытащив из-за пазухи верный «браунинг» и, осторожно ступая, я прошел в квартиру. В прихожей тишина, а вот дальше, в гостиной, кто-то разговаривал.

Приблизившись к двери, я прислушался. Беседовали двое, мужчина и женщина. Мужчина на чем-то настаивал, вроде бы просил о чем-то и настойчиво уговаривал даму. А она отвечала краткими междометиями, и явно к нему не благосклонна. Приоткрываю дверь, и звук пошел более четко.

- Лиза надо бежать из Ростова пока не поздно, - говорил мужчина. - Бросьте все, примите мое предложение руки и сердца, и уже завтра мы отправимся к морю. Нас доставят в Одессу, а там я продам драгоценности, и мы уедем из этой проклятой страны, куда вы только захотите.

- Нет, Супрановский, я жена офицера, - отвечала женщина. - Разговор окончен, и решение я не изменю.

- Ладно, вы не хотите подумать о себе и собственном благополучии. Но подумайте о ребенке, и спасите хотя бы его. Поверьте, когда я говорю об ужасах революции, то знаю, о чем веду речь. Мне довелось побывать в Петербурге, Тамбове и Саратове. Большевики вас не пощадят, и причина проста - вы не такая, как они. Спасайтесь, Лиза.

- Нет.

В общем, ситуация была ясна и я услышал все, что хотел. Надо вмешаться и, спрятав пистолет, я постучал в уже приоткрытую дверь.

- Кто там!? - испуганный вскрик мужчины.

- Войдите, - вслед за мужским, спокойный и мягкий голосок хозяйки.

Я вошел в небогато и без всяких изысков обставленную гостиную. Здесь двое, те, кто разговаривал, и более никого не наблюдалось. Ближе к двери, чуть подавшись всем телом вперед, с небольшого потертого диванчика на меня смотрел седовласый пожилой господин с маленькими и блеклыми глазками-пуговками. На нем дорогой темно-синий костюм, из бокового кармашка выглядывала толстая золотая цепочка от часов, а на руках несколько перстней. Весь такой благополучный, но безвкусный гражданин. По виду, недавно разбогатевший мелкий чиновник. Второй человек, находившейся в комнате и стоявший у окна, насколько я понимаю, госпожа Артемьева, красивая и статная шатенка в простом сером платье.

- Позвольте представиться, - в сторону женщины легкий и учтивый кивок, - подъесаул Черноморец. Здесь проживает госпожа Артемьева?

- Да, это я, - ответила хозяйка квартиры.

- Как вы сюда попали? - седовласый расслабился, вальяжно откинулся на спинку диванчика и принял самый непринужденный вид.

- Дверь была открыта, - на мужчину ноль внимания, ответ адресован Артемьевой. - У меня известия от вашего мужа.

- Что с ним?! Где он?!

- С господином штабс-капитаном все хорошо. Он на Кубани, жив, здоров и выполняет важное задание генерала Алексеева. Даст Бог, вскоре вернется к вам и ребенку. Кстати, почему у вас дверь открыта?

- Наверное, горничная забыла закрыть, - сказала Артемьева, и покосилась на Супрановского.

Видимо, дверь была открыта специально. Ну и ладно, не моя забота.

Хозяйка предложила чаю и я не отказался. Скинул верхнюю одежду и, сверкая золотыми погонами на черкеске, никого не стесняясь, присел к столу, на котором вскорости появилось малиновое варенье и горячий чай. Хотел, было, и Мишку со двора позвать. Но лошадей оставить не с кем, так что решил не торопиться.

Мы с Лизаветой Алексеевной пили чай и вели почти светскую беседу, а ее гость Супрановский, видя это, злился и нервничал. Он хотел что-то сказать и постоянно порывался это сделать, но не решается. Так пролетело несколько томительных минут, а затем он не выдержал, встал, раскланялся и покинул квартиру Артемьевых.

После его ухода в комнате как будто дышать стало легче, и хозяйка рассказала, почему оставила входную дверь открытой. Оказывается, горничная ушла на рынок, а Лизавета Алексеевна боялась остаться с неприятным гостем один на один. Этот, как я правильно угадал, бывший мелкий чиновник Московской железной дороги, ранее был вхож в дом Артемьевых. Потом куда-то пропал, а здесь в Ростове неожиданно всплыл и воспылал к замужней женщине страстью. Получил от ворот поворот, но не унимался, и каждый день напрашивался в гости.

Что я мог посоветовать красивой и одинокой жене офицера? Самое простое и действенное - обратиться к сослуживцам ее мужа из частей Добровольческой армии. Боевые-то офицеры знают, как с подобными гражданами обходиться. Случайная встреча у гостиницы или в питейном заведении, слово за слово, кулаком по столу. После чего выход на улицу и небольшая воспитательная беседа с нанесением легких побоев в районе лица и печени.

Артемьева моим словам прислушалась, пообещала поступить по моему совету и вскоре мы распрощались. Проснулся ребенок, и Лизавета Алексеевна направилась к нему. А значит, мне пора удалиться. И покидая квартиру, я по доброму позавидовал штабс-капитану. Повезло ему с женой. Красивая, умная и верная. Дай им Бог счастья!

На улице уже ночь, и спускался мороз. Мы с Мишкой переночевали на постоялом дворе, а с утра вновь отправились в Новочеркасск и опять-таки к вечеру находились в доме Зуева.

Пока мы отсутствовали, появился сам хозяин, Ерофей Николаевич, дородный и веселый купец, который с недавних пор решил перепрофилироваться в промышленники. Еще в прошлом веке, году эдак в 1896-м, группа бельгийцев и французов учредила Таганрогское Металлургическое Сообщество и построила в этом приморском городке завод. От прежнего правительства иностранцы получили множество льгот, завод был построен менее чем за год и работа закипела. Пошла выплавка чугуна из керченской руды, а вот прибыли не было. По крайней мере, в казну мало что попадало, и ответ был один - кризис, господа, производство падает и становится нерентабельным. Однако, несмотря на все жалобы иностранцев, годовой оборот предприятия перед революцией перевалил за десять миллионов рублей, и это только официально. Странная ситуация, завод не выгоден, но он работает.

После Октябрьского переворота и прихода к власти большевиков предприятие встало, поскольку перестало поступать сырье, и надежды на возобновление работы не было. Революция, однако. Бельгийцы всполошились и вспомнили, что несколько лет назад донские купцы и промышленники предлагали им выкупить это производство. Они поворошили свои архивы, навели справки и вышли на Зуева, который был не самым богатым покупателем, но являлся зачинателем всего дела по приобретению завода. Ерофей Николаевич долго не ломался, пробежался по старым товарищам, оформил акционерное общество, выкупил за полцены акции иностранцев, а после этого быстренько стал главой и собственником предприятия. Что он собирался с ним делать и как планировал возобновить производство, купец нам не говорил. Но, наверняка, что-то имел в голове, поскольку глупцом никогда не слыл и в настроении был самом, что ни есть, наилучшем.

Купец строил планы, говорил о том, что вскоре их акционерное общество возьмет под свой контроль не только Таганрогский металлургический комбинат, но и многое другое. Например, Машиностроительные и Котельные Заводы «Альберта, Нева, Вильде и ко», Голубовско-Богодуховское Горнопромышленное Товарищество и металлообрабатывающие заводы в Ростове. Он считал, что после этого его жизнь наладится и станет похожа на сказочный сон, а я, поддакивая ему, прикидывал, куда купец побежит после того, как к городу подойдут красные. Черт знает, что вокруг творится. А человек, надо сказать, битый жизнью и продуманный, все еще вчерашним днем живет.

За эти пару дней, общаясь в дороге с офицерами, казаками, служащими, чиновниками и беженцами из России, я смог представить себе картину происходящих на Дону событий в полном объеме. Да и Яков не зря по штабам ходил, многое смог узнать, и только дополнил то, что узнал я, конкретной информацией.

Итак, большевики подтягивают к границам Дона свои отряды и вскоре перейдут в решительное наступление. Командует ими некий Антонов-Овсеенко и, как говорят, казаков он ненавидит лютой ненавистью. Его силы следующие: отряд Берзина - четыре батареи и 1800 штыков, «Северный летучий отряд» Сиверса - более полусотни орудий, две сотни сабель и 1300 штыков, отряд Ховрина - 300 штыков, отряд Соловьева - 300 штыков, батарея орудий и остатки 17-го армейского корпуса. Кроме того из Москвы идет отряд Саблина - одна артбатарея и около двух тысяч пехоты. Да еще недавно слух прошел, что вскоре в наши края выдвинется пять латышских полков. Из всех этих войск, направляющихся к Дону, постоянно бегут дезертиры. Однако в количестве они не убывают, так как сразу пополняются местными отрядами Красной Гвардии и одураченными казаками из строевых полков, которые искренне считают, что надо скинуть атамана Каледина с его правительством и добровольцев выгнать, а потом все само собой наладится.

Против всей этой силы дерутся малочисленные, но чрезвычайно боевитые партизанские отряды самой разной численности и состава. Как правило, в каждом от тридцати до сотни вооруженных винтовками и пистолетами бойцов. Партизанские отряды возглавляются казачьими офицерами. А под началом у них семинаристы, юнкера, учащаяся молодежь, студенты и такие же, как и они, вчерашние офицеры-одиночки императорской армии. Имена храбрецов были на слуху, и я старался их запомнить: войсковые старшины Гнилорыбов и Семилетов, кубанский сотник Греков по прозвищу Белый Дьявол, подъесаулы Лазарев и Попов, есаулы Боков, Бобров, Яковлев, Власов и Слюсарев, хорунжий Назаров, полковники Краснянский и Хорошилов. Герои - все они являлись самыми настоящими героями. Однако был среди них один, который выделялся особо, и чья счастливая звезда стремительно взмывала ввысь. Конечно же, это есаул Василий Михайлович Чернецов, про которого на Дону уже легенды ходят. Очень мне его увидеть хотелось. Но он был за пределами Новочеркасска, где-то в районе станицы Каменской.

Кроме партизан были еще и добровольцы, как мы с Яковом подсчитали, тысяча бойцов. В командирах у них генералы Алексеев, Деникин, Марков, Эрдели, Лукомский и, конечно же, недавно появившийся на Дону «быховский сиделец» Лавр Георгиевич Корнилов, который прибыл в сопровождении верных ему текинцев. Польза от добровольцев есть, и только благодаря их помощи удалось отбить декабрьский натиск красных на Ростов. Однако корниловцев мало и цели добровольцев от целей казачества отличаются очень сильно. Каждый в свою сторону тянет и из-за этого постоянно происходит великое множество мелких неурядиц. Всего полтора-два месяца добровольцы здесь, а конфликты белогвардейцев с казаками и Донским правительством уже имеются, и их немало.

Кстати, насчет правительства. Та еще беда, и наша Кубанская Рада на фоне местной власти, выглядит очень и очень неплохо. На Дону есть Войсковой атаман, но он только символ и ничего не решает. Рядом с ним его правая рука, выборный помощник, и он тоже никто. Имеется четырнадцать министров и все они непрофессионалы, поскольку портфели им достаются совершенно случайно и чуть ли не по жребию. Никто и ни за что не отвечает. Все ходят, улыбаются, митингуют, заседают и рассуждают о свободе.

Как итог, дела стоят на одном месте и что-либо сделать весьма проблематично. Да что там, проблематично, невозможно - вот самое правильное слово. И неудивительно, что большевики наступают по всем фронтам. Ведь подобное творится не только здесь, но и повсеместно по России. Хочешь или нет, а сейчас стране нужен волевой и не боящийся крови лидер. На крайний случай, какой-то символ или знамя. Таким было мое мнение, а правильное оно или нет, только время показать и сможет.

Из раздумий меня вывел легкий толчок в плечо. Это наш гостеприимный хозяин Ерофей Николаевич, заметил, что мыслями я где-то далеко от его хлебосольного стола:

- Э-э-э, да ты меня совсем и не слушаешь, Костя.

- Извиняйте, Ерофей Николаевич, что-то устал, - я осмотрелся и увидел, что за столом мы вдвоем.

- Тогда отдыхай, Костя.

- Да, пойду, пожалуй. Завтра домой отправляемся, а путь по зиме не самый легкий.

Однако на следующий день я отправился не в сторону родной станицы, а совсем в другое место, и путь мой лежал не на юг, как я предполагал, а на север, и случилось это вот как...

Со двора купеческого дома мы выехали около полудня и решили сначала заехать в штаб Добровольческой армии, который находился в двухэтажном кирпичном здании бывшего Второго лазарета по адресу Барочная 36. Там у Якова знакомец по службе нашелся, и он просил передать на Кубань несколько писем, а брат обещал перед отъездом его навестить.

Так вот, подъезжаем мы к штабу и вызываем поручика Белогорского. Он выходит, передает брату стопку запечатанных пакетов и к нам подходит патруль. Все честь по чести. Старший представляется и спрашивает, не офицеры ли мы. Да, офицеры, ответили мы с Яковом. Тогда будьте добры, пока не покидать город, а навестите Офицерское Собрание, ибо там, с обращением ко всему русскому и казачьему офицерству этим вечером выступит Войсковой атаман Алексей Максимович Каледин. Раз так просят, да еще и важное выступление самого атамана намечается, подождем.

В общем, вернулись мы к Зуева, а вечером посетили Офицерское Собрание города Новочеркасска. Народа было не продохнуть, от семисот до девятисот человек в зал набилось, не меньше и почти все офицеры. Я попытался разузнать, о чем пойдет речь, но никто и ничего толком не знал. Одни говорили, что их пригласили для постановки на учет. Другие, что выступит Каледин. А третьи утверждали, что будет раздача денег, которые еще Российская империя своему офицерству за службу задолжала.

Потолкались в помещении с полчаса и, наконец, появились те, ради кого мы сюда пришли. На невысокую сцену вышел крупный мужчина в мундире, генерал от кавалерии и атаман Всевеликого Войска Донского Алексей Максимович Каледин. Негромко и без пафоса, он рассказал о сложившейся вокруг Дона обстановке и о том, что большевики вот-вот перейдут в наступление.

Почти все, о чем говорил атаман, я знал, кроме двух новостей. Первая заключалась в том, что первого января большевистский Совнарком принял специальное постановление о борьбе против «калединщины», в связи с чем против донского казачества были брошены два кубанских полка, все еще находящиеся в России, 2-й Кавказский и 2-й Хоперский. Понимаю казаков, домой хочется, а через красных не пройдешь. В этом отношении я мог быть спокоен, поскольку догадывался, что будет дальше. Казаки выгрузятся в Царицыне и конным строем на ридну Кубань подадутся. Кстати сказать, так оно позже и случилось.

Вторая новость гораздо серьезней. Каледин повел речь о местных казачьих полках из 5-й и 8-й Донских дивизий, которые завтра, десятого января, собираются в станице Каменской на съезд фронтового трудового казачества и крестьянства. В этой среде множество революционных агитаторов и представителей «Северного летучего отряда». И атаман сказал, что рядовые казаки этих двух дивизий, скорее всего, пойдут за горлопанами и выступят против законной власти. Поэтому, как глава Донского правительства, он запретил проведение этого съезда. Однако его запрету никто не внял, и теперь он приказывает разогнать мятежников силами партизанских соединений.

После Каледина на сцене появился «Донской Баян» Митрофан Петрович Богаевский, который не менее получаса говорил про опасность большевизма и про то, что все присутствующие, как один, должны грудью защитить правительство. В его речи было много красивых и правильных фраз, слов про свободу, демократию, равенство и Учредительное Собрание. Это понятно. Ведь он был хорошим и умелым оратором, умел проводить правильные аналогии и использовать красочные метафоры. Но вот в чем дело, лично меня, впрочем, как и подавляющее большинство собравшихся в Офицерском Собрании людей, его слова оставили равнодушным настолько, что когда он ушел, я не мог вспомнить, о чем он собственно говорил. Остался какой-то осадок, но и только.

Мне думалось, что на этом все и закончится. Однако после Богаевского на сцену вышел еще один человек. Мой ровесник, от двадцати пяти до тридцати лет, среднего роста, коренастый, лицо чуть смугловатое и округлое, щеки румяные, волосы русые, подстрижен коротко. Одет несколько необычно. Казацкие шаровары, заправленные в сапоги, а на теле перетянутая ремнями кожаная тужурка. Почти все присутствующие резко оживились, зашумели, и по залу пронеслось только одно слово: «Чернецов!»

Вот так я впервые увидел Василия Чернецова. Кое-что про него уже знал, все же слухов о нем много гуляло и в местных газетах лихого партизана регулярно поминают.

Есаулу Чернецову двадцать семь лет, и он родился в станице Калитвенской. Закончил Новочеркасское юнкерское училище, и был выпущен хорунжим в 9-й Донской полк. Перед Великой Войной произведен в сотники и награжден Станиславом 3-й степени (за что непонятно, по слухам, за участие в какой-то тайной операции). На войне Чернецов отличался лихостью и храбростью, был награжден многими орденами и Георгиевским оружием. Осенью 1915-го назначен командиром партизанской сотни. Неоднократно был ранен и в связи с ранениями отправлен на родину. Здесь принял под командование 39-ю особую сотню. Потом революция и от своей станицы он был избран представителем на Большой Войсковой Круг. С тех пор этот казачий офицер постоянно в движении, шахтеров усмиряет, мародеров вылавливает или эшелоны с красногвардейцами разоружает. А на данный момент он командует одним из самых крупных и результативных партизанских отрядов.

Чернецов приподнял руку. В зале наступила тишина и он начал говорить. В его речи не было столько красивости, как у Богаевского, и не было такой внушительности как у Каледина. Он говорил резко и яростно, брал не доводами, а пламенностью слов и верой в то, что говорил. Его слова зажигали в людях что-то, что заставляло их чувствовать свою необходимость обществу, и в эту минуту среди всей той большой массы офицеров, которые собрались на зов Каледина, равнодушных не было. Есаул призвал офицеров записываться в его отряд, который через два дня начнет наступление на большевиков, а закончил свою речь такими словами:

- Когда меня будут убивать большевики, я хотя бы буду знать - за что. А вот когда начнут расстреливать вас - вы этого знать не будете, и погибнете зря, без всякой пользы и ничего не достигнув. Кому дорога свобода и честь офицерская, становись на запись в отряд!

Чернецов указал на стол, который вытащили к сцене два юнкера и за который присели два писаря. После чего он спустился вниз, подошел к ним и, следуя его примеру, словно телки за маткой, к столу потянулись офицеры. Один. Два. Пять. И вот из желающих повоевать под началом прославленного есаула уже целая очередь выстроилась.

Я посмотрел на Якова, который стоял от меня по правую руку. Старший брат нахмурился, как если бы думу тяжкую думал, и отрицательно покачал головой. Нет, так нет. Я посмотрел налево и увидел, что отсутствует Мишка. Приподнялся на цыпочках, и через головы офицеров, спешащих стать на запись, заметил курчавую голову младшего, который склонился над столом и что-то подписывал.

«Сорванец, - подумал я, - сейчас задам тебе жару».

Протискиваясь через толпу, я пробрался в голову живой очереди, начал оглядываться, выискивать младшего брата, и тут мой взгляд столкнулся с голубыми и пронзительными глазами Чернецова, все так же стоящего возле писарчуков.

- Желаете вступить в отряд, подъесаул? - спокойным и ровным тоном спросил он.

В секунду у меня в голове промелькнула сотня мыслей, одна сменяла другую, и в этот самый момент я изменил свою судьбу. Один черт против красных воевать собирался, а раз так, наверное, все равно где начинать, то ли здесь на Дону, то ли через пару недель дома, на Кубани.

Выдержав взгляд знаменитого партизана, я ответил коротко:

- Да, желаю. Где подписаться?