Вариант Юг

Дон. Февраль 1918 года.

Положение дел в Екатеринославе, куда по служебной надобности ездил революционный матрос и молодой сотрудник ВЧК Василий Котов, для большевиков было неплохим. Просто местные коммунисты и поддерживающие их эсеры, после состоявшегося в этом губернском городе съезда, не получили того, на что рассчитывали, то есть, полной власти. Поэтому в итоге они растерялись и начали просить помощь из Петрограда.

Однако ничего особенного в Екатеринославе не происходило. Безумный водоворот революции кружил и бросал людей, словно щепки на штормовых волнах. И осмотревшись в городе, Котов составил на имя Феликса Эдмундовича Дзержинского докладную записку, в которой описал все, что он видел, без прикрас и нагнетания тревоги.

В Екатеринославе, как и в большинстве городов канувшей в бездну императорской России, правили сразу несколько групп самого разного политического толка, которые держали за собой определенные районы города. Первая такая группа, сторонники Керенского и Временного правительства, в основном чиновники, которые все еще сидели в присутственных местах. Вторая, некий Секретариат, поддерживающий Центральную Раду и самостийное украинское правительство. Третья, непосредственно большевики и примкнувшие к ним социалисты, во главе с товарищами Гринбаумом, Квирингом, Гопнером и Эпштейном, отстаивающие интересы Совета Народных Комиссаров, и опиравшиеся на находящихся в городе солдат бывших гвардейских полков: Преображенского, Павловского и Семеновского. Четвертая, это едущие по железной дороге демобилизованные солдаты и дезертиры. Причем каждый военизированный эшелон, считай, что своя республика с собственными взглядами на все происходящее вокруг. Ну и пятая группа, анархисты, постоянно примыкающие к самым разным течениям и движениям, но в большинстве, ориентирующиеся на некоего Нестора Махно из Гуляй-Поля.

Такие вот дела. Все шло своим чередом, и Котов, выполнив первое свое задание, отправился обратно на Дон, туда, где его ждала Наталья Каманина, и находились братушки-черноморцы. Добрался он быстро и уже четвертого февраля, вместе с 3-м Курляндским Латышским стрелковым полком товарища Калниньша и Латышским конным отрядом товарища Яниса Кршьяна, оказался на недавно освобожденной от белых станции Зверево. Здесь он увидел бронепоезд с матросами из 1-го Черноморского революционного отряда, и незамедлительно отправился к нему.

Василия узнали, среди черноморцев он личностью был известной. Однако, по какой-то причине, хмурые братишки только здоровались с ним, ничего о делах отряда не рассказывали, отводили в сторону глаза и направляли его к Алексею Мокроусову. Котов этому факту значения не придал. Он торопился к любимой, поэтому списал все происходящее на то, что моряки устали от боев. И предвкушая встречу с подругой и товарищами, он радостно ввалился в штабной вагон.

- Здорово, братишки! - оглядывая накуренный салон и, сразу же отмечая, что Натальи здесь нет, воскликнул чекист.

- Василий? - поднял на него взгляд, расположившийся за столом у окна насупившийся, словно сыч, Мокроусов. - Здравствуй. Проходи. Садись.

Котов скинул у входа вещмешок и по-приятельски кивнул знакомым морякам, с которыми сошелся во время боев под Томаровкой. После чего он присел напротив командира, поправил кобуру с «кольтом», скинул бескозырку, которую для форсу носил даже зимой, улыбнулся и, вопросительно приподняв подбородок, спросил Мокроусова:

- Чего такой хмурый, Алексей? Случилось чего?

Мокроусов согласно мотнул чернявой головой, в которой была видна седина, и ответил:

- Случилось, Василий, - он помедлил, втянул голову в плечи и сказал: - Беляки твою Наталью убили.

Молодой чекист резко дернул головой. Улыбка все еще была на его губах и, понизив голос до полушепота, он произнес:

- Ты так не шути, командир, не надо. Это жестокая шутка и она мне не нравится.

- Это не шутка. Наталья Каманина, представитель ВЧК при 1-ом Черноморском революционном отряде погибла.

Голос Мокроусова был сух и официален. Тем самым он словно отделял себя от беды Котова и сообщал ему о смерти любимой девушки не как добрый знакомый и боевой товарищ, а как командир. Василий это понял сразу, и хотя сердце его разрывалось от тоски и осознания того, что он потерял кусочек самого себя, моряк смог сдержаться, не заплакал и не сорвался в крик, а только скрипнул зубами и крепко стиснул кулаки. После чего минуту он молчал, а затем собрался с духом и задал Мокроусову следующий вопрос:

- Когда она погибла?

- Три дня назад. На этой самой станции, - командир кивнул в сторону узкого окошка, за которым виднелось полуразрушенное здание местного вокзала.

- Кто это сделал, и как она погибла?

- Здесь местные контрики засели из отряда Чернецова. Был здесь такой казачок неугомонный, которого недавно под Каменской убили. Бойцы в его отряде так, с бору по сосенки, студентики недоучившиеся, офицерики и прочая старорежимная мразь. Но дерутся хорошо. Они на станции закрепились, а сколько их мы не знали. Основные силы отряда отстали, а одним авангардом беляков атаковать я не решался. И тогда Наталья предложила в разведку сходить, а с нею двое наших вызвались. Я разрешил, и вечером, одевшись как местные, они вошли на станцию. Беляков сосчитали и назад возвращались. Но каким-то образом их разглядели. А может быть кто-то из станционных выдал.

Матрос замялся, и Василий его поторопил:

- И что дальше?

- Схватили наших разведчиков. И может быть, отпустили бы. Но Наталья стала стрелять и одного чернецовца наповал свалила. В общем, ты ее знаешь, она баба резкая... Была... А потом всех наших к стенке прислонили.

Котов почувствовал - Мокроусов что-то недоговаривает и, вперив в него свой помутневший от горя взгляд, произнес:

- Что еще? Говори Алексей, я выдержу.

- Ладно, - Мокроусов прихлопнул раскрытой ладонью по столу, - не я скажу, от других узнаешь. Перед расстрелом Наталью насиловали. Жестоко. Не меньше десяти человек. Так говорят местные жители, да и потом, когда ее тело нашли, все доказательства были видны.

- А-а-гх! - снова заскрипев зубами, простонал Котов. - Ненавижу тварей! Не-на-ви-жу! Сволочи! Да как же это так?! За что?! Почему?!

Василий опустил голову, а командир севастопольцев встал, обошел стол, положил ему на плечо правую ладонь и сказал:

- Мы ее и братков наших на местном кладбище схоронили, а потом всем отрядом поклялись, что отомстим за нее. Ты, Василий, сходи на могилки, посиди, попрощайся с Наталье, и назад возвращайся. Через три часа выступаем на Ростов, так что не опаздывай.

- Хорошо.

Котов встал, покинул штабной вагон, вышел из бронепоезда и вместе с парой матросов, которые раньше были при Каманиной добровольными помощниками ВЧК в отряде, отправился на кладбище. Там он два часа сидел на могиле своей любимой, вспоминал ее и молча пил с матросами ледяную водку. Алкоголь не брал его, и он глотал сорокаградусную жидкость, словно обычную воду. Забытье не приходило и в голове старшего рулевого с эсминца «Гаджибей», а ныне члена Всероссийской Чрезвычайной Комиссии, все было четко и ясно. И хотя пока он не мог смириться с тем, что Наташи Каманиной больше нет, почему-то, Василий знал, что за ее гибель и глумление белогвардейских сволочей над его любовью, ответят сотни людей. И ему казалось, что в этот момент любимая всегда незримо будет с ним рядом. Что это было, моряк не знал. Бред? Возможно. Но тогда он себе вопросы не задавал, поскольку находился не в себе.

- Василий, - прерывая размышления и воспоминания чекиста, сказал один из матросов, который услышал, как на станции прогудел паровозный гудок, собирающий матросов к вокзалу, - пора, пойдем.

- Да, пора, - отворачиваясь от застывшего на морозе небольшого земляного холмика без креста, согласился с ним Котов.

Несмотря на две выпитых без всякой закуски бутылки водки, с виду, по-прежнему трезвый, он направился к станции. Ноги несли его легко, и он ступал по скользкой оледеневшей дорожке твердо. Однако подобный эффект, видимо, вызванный стрессом, продолжался лишь до той поры, пока он не вернулся в бронепоезд. Здесь в тепле его моментально разморило. И упав на место, где раньше спала Наталья, он уловил исходящий от подушки знакомый запах волос, уткнулся в нее лицом и, под перестук железных колес, провалился в сонное забытье.

Чекиста никто не тревожил, и он проснулся сам. Бронепоезд стоял, вокруг было тихо и сумрачно. Матросы спали, а значит, сейчас ночь, и только где-то за броней был слышен какой-то шум. Котов встал, проверил, на месте ли его оружие и мандат. Вспомнил минувший день и встряхнул головой, постарался прогнать дурные мысли и подальше спрятать душевную боль. После чего, осторожно ступая между спящими, он прошел по проходу и выбрался на свежий воздух.

Он был прав, стояла глубокая ночь. Бронированный монстр моряков и несколько эшелонов с красногвардейцами находились на какой-то маленькой станции. Вдоль бронепоезда ходили вооруженные винтовками матросы в шинелях, и Котов окликнул одного из них, лицо которого показалось ему знакомым:

- Братишка, где мы?

- Каменоломни какие-то.

Что за Каменоломни и далеко ли они от Ростова, к которому рвалась «Социалистическая армия» товарища Сиверса, в составе которой был 1-й Черноморский революционный отряд, Котов спрашивать не стал. Он оглядел пустынный и слабоосвещенный полустанок, недалекую темную водокачку, на которой возились два человека и, достав папиросы, закурил. Матрос, с которым он разговаривал, взял у него одну, бросил взгляд ему за спину и отошел в сторону. Котов оглянулся и увидел Мокроусова, который спрыгнул из бронированного вагона на землю и спросил чекиста:

- Как ты, Василий?

- Ничего. Терпимо.

- Это хорошо, что ты в норме. Работы предстоит много, и про тебя уже спрашивали.

- Кто?

- Чекисты из штаба Сиверса. Завтра у них сбор. Будет постановка задачи по уничтожению контры в Ростове, когда мы в него войдем. Так что с утра пересядешь в бронепоезд командарма. Он позади нас идет, и через пару часов прибудет.

- Ясно.

Котов повернулся к бронепоезду, но неожиданно его внимание привлекло движение на водокачке. Люди, которые там возились, вели себе необычно. На верхушку они вытаскивали что-то тяжелое, и устанавливали свой груз на площадке. Присмотревшись повнимательней, Василий увидел, что это пулемет на треножнике, и его направляют прямо на теплушки с красногвардейцами и морской пехотой, которые стояли на соседних железнодорожных путях. Это было странно и, несмотря на то, что в голове у матроса была только погибшая любимая, а душа разрывалась на части от печали и тоски, он сообразил – дело не чисто. И спустя мгновение его подозрения были подтверждены тенями, которые скользили над рельсами как раз на границе тусклого света и ночной тьмы.

- Алексей, - расстегивая клапан кобуры с «кольтом», обратился чекист к Мокроусову, - пулеметчиков на водокачку ты посадил?

- Нет, - ответил командир моряков.

- Значит, к нам гости. Беляки.

- Где?!

Только Мокроусов это сказал, как над станцией разнесся характерный звук пулеметных очередей, и водокачка осветилась огоньками выстрелов. Вражеские пулеметчики, понимая, что бронепоезд им не повредить, занялись живой силой большевистских войск. Губительный свинец, посылаемый ими в красногвардейцев, прошелся по деревянным утепленным вагонам, которые были набиты спящими людьми: матросами, рабочими, солдатами, латышами, интернационалистами и прочими революционерами. И тут же одинокий пулемет поддержали сухие щелчки винтовочных выстрелов, а затем последовали взрывы ручных гранат. Военный моряк, который брал у Котова папироску, вскинув руки, упал на холодные рельсы. А чекист и Мокроусов, не дожидаясь, когда невидимый стрелок возьмет их на мушку, шмыгнули внутрь бронепоезда.

Вражеский пулемет строчил без остановки. Одну ленту высадил и тут же, практически без перерыва, пошла вторая. Необходимо действовать, отбить беляков, и моряки не зевали. Командир черноморцев начал отдавать приказы, а Котов рванулся к ближайшей пулеметной башне. Расчет уже был на месте, моряки ждали четких указаний, и Василий, приникнув к смотровой щели, осмотрелся и взял командование на себя:

- Цель водокачка! Сбить вражеский пулемет!

Башня наполнилась грохотом. Огненные плети тяжелого пулемета из бронепоезда потянулись к вышке с большой бочкой наверху. Горячие гильзы потоком посыпались в специальный мешок, а небольшое пространство металлического укрытия наполнилось едким пороховым дымом. Очередь! Еще одна! И третья все же достала проклятых старорежимников. Пулемет белогвардейцев заткнулся, и с вышки наземь полетели два тела. Одновременно с этим началось отступление вражеской пехоты, которая обстреляла эшелоны, закидала пару теплушек гранатами, подожгла несколько строений и исчезла в оврагах за Каменоломнями.

Проводив беляков несколькими очередями, башенный пулемет бронепоезда замолчал. Зато бахнуло носовое орудие и где-то в полях вспыхнуло, а затем практически сразу погасло световое облачко одиночного взрыва.

По внутренней связи бронепоезда пошли команды Мокроусова прекратить стрельбу. Но это не касалось пехоты, которая высыпала из эшелонов, рассредоточилась вдоль железнодорожного полотна, почем зря жгла патроны и вела интенсивный огонь в темноту. Впрочем, в том, что противник сделал свое черное дело и отступил, красные командиры разобрались быстро. Огонь прекратился. За станцию выдвинулись боевые дозоры, и Котов опять оказался на перроне. Рядом с ним возникли бывшие с ним на кладбище в Зверево товарищи, и с пистолетом в руке он побежал к водокачке. Ему был нужен хотя бы один живой враг, который мог рассказать, кто осмелился напасть на матросов и действовал так нагло.

Котову повезло. Под водокачкой лежали два человека, расчет вражеского пулемета. Один был искромсан пулями и уже не дышал, а вот другой пока еще жил. Подволакивая ногу и прижимая к груди пробитый бок, он пытался уползти в темноту, но сделать этого не сумел. Матросы налетели на него и отобрали у оглушенного падением с водокачки беляка пистолет. После чего, по команде Котова, они подхватили его под руки и поволокли на станцию. И здесь без всяких переходов, в небольшом грязном станционном зале, в который сквозь выбитые окна проникали отблески огня от горящего угольного склада, он начал допрос.

На золотопогонника, щуплого и похожего на птенчика юношу в рваной шинели с погонами прапорщика, обрушился град ударов. Опытные матросы били его по искалеченной ноге и подраненному боку. Все делалось быстро, и чекист, не давая пленнику опомниться, задавал ему вопросы, на которые тот не мог не ответить:

- Кто ты?! Имя?! Фамилия?! Звание?! Отряд?!

Младший офицер выл от боли, мало что соображал и отвечал сквозь стоны:

- Прапорщик Иван Завьялов... Офицерская полурота Чернецовского отряда...

- Сколько вас было!? - услышав про чернецовцев, радостно оскалившись, прокричал Котов.

- Много...

Новые удары, не настолько сильные чтобы человек провалился в спасительное забытье, но достаточные, для того чтобы разговорить его, посыпались на партизана, и Завьялов промычал:

- Двадцать пять человек... Арьергард отряда...

- Кто командовал!?

- Есаул Лазарев.

- Четыре дня назад ты был в Зверево!?

- Да.

- Разведчиков наших расстреливал!?

Завьялов замолчал, поднял на Котова глаза и, конечно же, заметил, с какой лютой ненавистью смотрит на него матрос. Затем он моргнул и, видимо, решив одним махом избавиться от мучений, которые его ожидали, чтобы спровоцировать чекиста на необдуманные действия, в запале, выдохнул:

- Было такое. Расстреливал. И не только. Шлюху вашу первый под себя подмял. Понял!? А она ничего, хороша была. Сначала сопротивлялась, тварь. А потом даже стонала от удовольствия...

От таких злых слов в глазах Василия потемнело. «Кольт» сам собой оказался в его руке. Черное дуло уставилось в лоб прапорщика и выплеснуло из себя огонь. Завьялов, во лбу которого появилась дырка, дернулся всем телом и замер, а матрос продолжал стрелять в него до тех пор, пока в барабане не закончились патроны.

Братишки Василию ничего не сказали. Они просто отошли в сторону от тела в прострелянной шинели, которая пропитывалась кровью, а затем вышли из помещения. Чекист последовал за ними и, прохаживаясь по перрону, узнал, что потери среди красногвардейцев и матросов весьма велики. Погибло сорок бойцов революции и столько же ранено, а помимо этого партизаны сожгли все запасы угля, которые были в Каменоломнях. Что же касается чернецовцев, они потеряли всего двух офицеров. И пока партизаны, эти белогвардейские недобитки, драпали к Дону, матросы тушили пожары. Они заливали огонь водой и не в первый уже раз клялись поквитаться с ненавистными чернецовцами, которые уходя, уже в балках за станцией, громко и на показ, чтобы их услышали, распевали «Журавля».

«Сволочи! - понемногу успокаиваясь, думал в этот момент Василий Котов. - Твари золотопогонные! Ну, ничего, скоро мы придем в Ростов, и там вы за все ответите. А потом мы и Новочеркасск возьмем. Только дайте срок, и будет вам всем амба. И вам, и женам вашим, и детям. Всем амба!»