В тени монастыря (СИ)

Глава 4. Меч, Посох и Глаголь

Она обернулась. Неторопливым шагом приближался высокий, на полголовы выше ее, парень. По здешним меркам, он мог бы быть настоящим великаном, если бы не был столь строен, даже худ – великан таким быть не мог. Одежда парня тоже не походила на уже примелькавшиеся ей серые и коричневые робы. Строгие черные брюки со стрелкой еще укладывались в принятую здесь моду, хотя и были узковаты, но бордовый свитер с вязаными косами был уже чересчур экстравагантным. Среди скроенных словно по одному лекалу домов и людей, все, выбивающееся из шаблона, выглядело так привлекательно! Парень, между тем, продекламировал хорошо поставленным голосом:

– Позволишь ли ты мне отнять у тебя несколько минут и рассказать тебе одну трагичную и печальную, но увлекательную историю?

Она машинально кивнула. Однако, а он красив! Открытое, доброе лицо с голубыми глазами, широко распахнутыми и немного наивными, прямой аристократический нос, и отливающие платиной длинные волосы, с вставленным в них белым лебяжьим пером. Опять перо. Это тоже не соответствовало моде, никто в городе их не носил – но здесь, на площади, перья были практически у каждого. Парень, тем временем, не обращая внимания на ее пристальный изучающий взгляд, рассказывал какую-то тарабарщину про маленького мальчика, рассердившего епископа своими рисунками, и попавшего за это в заточение. Она мало что поняла из этого рассказа – слишком уж она увлеклась разглядыванием – и целиком уловила только последнюю фразу:

– Не хочешь ли присоединится к нашей веселой компании?

Почему бы и нет? Это было отличным решением ее проблем с ночлегом и ужином. Выйдя на площадь, она сразу поняла, что усилия, потраченные на путь к ней, следовало бы потратить на поиски гостиницы – просто так, по пути, ей почему-то ни одной не попалось, даже в центре. До сих пор она надеялась, что, пробившись через лабиринт незнакомых улиц и другие мелкие неприятности, и оказавшись в центре города, она сможет рассчитывать на какое-то чудо: например, на внезапно вернувшуюся память. Чуда не произошло, и она осознала, что не вполне понимает, что делать дальше. Обращаться за помощью к угрюмым прохожим и тем более стражникам ей решительно не хотелось, а здесь… Компания казалась как минимум приятной: молодые, веселые и даже совсем не пьяные, люди на площади выгодно отличались от всех, кого она ранее видела на улицах города. Может быть, она даже сможет попросить у них помощи? Только осторожнее, – подумала она, – не то тебя опять в подвал посадят, на этот раз – точно в сумасшедшем доме. Или тем зеленолицым в шлемах сдадут. Быстро оценив таким образом предложение парня, девушка ответила:

– Конечно, с удовольствием!

– Отлично, – слегка удивленно, как ей показалось, откликнулся парень, – Пойдем. Я Иан, кстати. А тебя как зовут?

К этому вопросу она успела приготовиться во время своего долгого пути сюда – ведь рано или поздно на него все равно пришлось бы отвечать, и выглядеть при этом странно совсем не хотелось. С именами в ее голове творилась настоящая катастрофа – на ум не приходило ни одного, и поэтому пришлось довольствоваться теми, что она уже услышала. Фыркой ей быть не хотелось, так что…

– Я Алия, – улыбнулась она парню столь уверенно и непринужденно, как будто уже лет двадцать была Алией.

– Ты здешняя?

– Нет, я буквально сегодня приехала, на отдых. Пошла в центр погулять, а тут…

– Да уж, тут у нас весело, – закончил за нее Иан, – эту поездку ты наверняка запомнишь!

Хоть что-то я запомню, – подумала девушка.

– А откуда ты приехала?

– А… Издалека, – махнула она рукой, – тебе неинтересно.

Так, болтая – хотя болтал, в основном, Иан, а девушка лишь с поразившем ее саму искусством уворачивалась от вопросов – они прошли в лагерь. В самой его середине располагалось несколько столов, накрытых для походного обеда: хлеб, сыр, вареные яйца и чай. Едой занимался Киршт, невысокий и крепко сбитый, чье мрачное лицо с широкими сросшимися бровями, толстым носом и угрюмо опущенными вниз уголками губ, казалось, никогда не улыбалось. У него в волосах тоже было перо – вороновое, судя по его черному цвету. Алия взяла себе один из кусочков картона, которые здесь использовались вместо тарелок, и положила себе всего понемногу. На мгновение задумавшись, девушка решила, что просто так есть будет неприлично, и отдала Киршту свою добычу из подвала, уцелевшую после общения с медношлемным стражником: несколько мандаринов, вареную колбасу, какие-то консервы…

– А почему тут все с перьями? – спросила она у Иана, когда они двинулись к компании сидящих в кружке молодых людей.

– Это наш знак. Мы – как свободные, веселые и яркие птицы на затянутом тучами небосводе, – витиевато ответил Иан.

– И Киршт тоже? – удивилась Алия, оглянувшись на хмурого парня.

– Киршт та еще птица, не сомневайся, – неопределенно сказал Иан, – проходи, садись, устраивайся поудобнее.

Они присоединились к сидящим на ковриках и рюкзаках людям – преимущественно, молодым парням, что Алию очень обрадовало: с парнями ей всегда было интереснее. Всегда, хм… Как она могла знать, что было всегда, если ничего не помнила? Впрочем, в очередной раз задумываться об этих загадках у нее не было желания – Алия жадно накинулась на еду и только сейчас поняла, как сильно проголодалась, ведь с того момента, когда она ела последний раз, прошло не меньше половины дня. Утолив голод, Алия решила выяснить, что, все-таки, происходит на площади, и спросила:

– А что вы все здесь делаете? Это праздник, да? Вы уличные актеры, которые рассказывают прохожим истории?

Ее соседи удивленно уставились на девушку, и расхохотались. Не смеялся лишь Иан, который слегка обиженно надул губы. Взглянув на него, Алия попыталась исправить положение, сбивчиво добавив:

– Прости, я невнимательно тебя слушала. Я только приехала, это такой большой город, здесь все для меня так ново!

– Да уж, молодые девушки не часто слушают, что Иан им рассказывает, – рассмеялся Гедеон, парень чуть пониже Иана, веселый и холеный, с золотистыми волосами до плеч, завивающимися в подчеркнуто неряшливые кудри, и зелеными глазами, чье лицо почти никогда не покидала улыбка. Иан покраснел. Как он смешно краснеет! Сначала его уши мгновенно стали чуть ли не бордовыми, а затем и лицо медленно залилось нежно-розовой краской. Гедеон, между тем, продолжал:

– Вообще-то, у нас здесь вовсе не ярмарка, а народное восстание! На площади Восстания! – и, довольный каламбуром, пусть и произнесенным явно не в первый раз, засмеялся.

– Восстание? – удивилась Алия, – вот это? – она указала на людей, сидящих кружком неподалеку, и увлеченно поющих под гитару.

– Самое большое за четверть века, не сомневайся! – ответил Гедеон, – мы, народ, протестуем против несправедливости системы!

– Расскажи мне, пожалуйста, с самого начала. Я издалека, и даже не слышала ни о чем таком, – Алия старательно изображала из себя деревенскую дурочку.

– Сейчас я все объясню, – попробовал было вмешаться Иан, но Гедеон сказал:

– Нет уж, ты упустил свой шанс. Сейчас моя очередь. С чего бы начать? Наш город, как ты успела понять – особенный: город искусств, культуры и свободы. Других таких городов по всей Империи не сыскать, и легко могло бы не быть ни одного – чистая удача, что здесь все обернулось таким образом. Во-первых, у нас еще со старых времен заседает не просто собор, а городская Ассамблея, составленная из людей уважаемых и в меру строптивых. Во-вторых, последние восемь лет над Щачинской Церковью начальствовал епископ Иеремей, человек в вере хоть и твердый, но скромный и тихий: веру он проповедовал, а не насаждал, и в храмы свои предпочитал приводить людей убеждением, а не силой. Но три месяца назад то ли удача нас оставила, то ли кто-то решил, что хватит с нас вольнодумства – и Иеремея сменил новый епископ, Ариан, из самого Латальграда, истовый и дремучий. Он полжизни служил Инквизитором, а вторую половину воспитывал молодежь себе на смену. Едва приехав в город и оглянувшись по сторонам, он сразу же пришел от здешних порядков в ужас: ересь, с которой он так долго боролся в Латальграде, была тут просто повсюду. Он торжественно пообещал привести наш город, как он выразился, «в порядок».

– Вернее, в то плачевное состояние, в котором находились все остальные имперские города, – проворчал Киршт, подсевший к ним с большой железной кружкой обжигающего чая и бутерброда с колбасой, которую принесла Алии.

– За первый месяц Ариан объявил ересью и запретил анекдоты, стихи с плохой рифмой и картины, нарисованные не слишком старательно. В скором времени в список добавили еду и одежду, которые были произведены за пределами Империи – ведь они могли быть испорчены, случайно или, чего хуже, нарочно, чтобы подкосить здоровье горожан, – продолжал Гедеон, – через некоторое время Ариан с удивлением обнаружил, что горожане по-прежнему погружены в ересь. Более того, после всех эдиктов их греховность, как ни странно, скорее выросла: они и не думали воздерживаться от запрещенных вещей, и вместо этого крыли епископа матом. Мы, щачинцы, такие! – Алия заметила, как на мгновение сморщилось лицо Киршта.

– Помолившись, вспомнив о тех испытаниях, через которые прошла Церковь в былые времена для победы над своими врагами, и смирившись со своей ношей, Ариан решил действовать настойчивее. Он учредил при Щачинской Церкви тайный орден Искателей, и его адепты принялись доносить епископу обо всех услышанных греховных разговорах и обо всех увиденных еретических вещах. Они исподволь проверяли благонравность своих знакомых, сидели на почте, вскрывая чужие письма, и копались в мусоре, чтобы обнаружить там остатки запрещенной иностранной колбасы.

– Неужели сажали в тюрьмы за кусок колбасы? – удивилась Алия.

– Глупости, конечно же, нет. В первый раз вызывали на разговор к Инквизитору, и во второй раз тоже… Могли на работе премию снять, или из Академии исключить, а если человек известный – то и в храме на проповеди ославить, или даже епитемью наложить.

– Этим, кстати, Ариан в первую очередь воспользовался, – ввернул Киршт, – наложил на членов Ассамблеи, самых языкастых, обет молчания. Заседания тут же стали гораздо тише, а члены Ассамблеи – гораздо злее.

– А еще могли в Монастырь отправить, на лечение от ереси и одержимости, – вставил Иан, – вот, собственно, это…

– Да погоди ты, дай по порядку рассказать, – отмахнулся от него Гарин, – покончив с книгами, картинами и колбасой, Ариан вдруг озаботился нравственностью молодежи. Город, по его словам, прогнил насквозь, и причину этого нужно было искать в воспитании подрастающего поколения. Поинтересовавшись, чем занимаются молодые люди в свободное время, Ариан вновь ужаснулся. Оказывается, вместо спортивной подготовки к защите Родины и штудирования трудов отца Латаля, – Гедеон сыпал все новыми и новыми неизвестными ей именами, но Алии ничего не оставалось, как понимающе кивать, – молодежь режется в Меч и Посох!

– Меч и Посох? – недоуменно переспросила Алия.

– Да, Меч и Посох. Ты играешь? Ах да, ты же не отсюда. Это очень интересно! Игру придумали там, – Гедеон указал большим пальцем за спину, имея в виду, по всей вероятности, странный забор, – и суть ее вот в чем. У каждого противника есть фишки, которые обозначают армии, заклинания, все в таком духе. Первые наборы завезли контрабандой из Западного Щачина, а потом мы начали рисовать свои, вот примерно такие. Смотри, – сказал Гедеон, протянув Алии пригоршню деревянных кружков.

Алия посмотрела на одну из протянутых ей фишек. На ней каллиграфическими буквами со старомодными вензелями было выведено слово «Император», и несколько цифр, соответствующих его «атаке» и «защите». Перевернув деревяшку, девушка обнаружила картинку, выполненную штампом и черной тушью: это было лицо грузного, старого мужчины с отвисшими щеками и огромными мохнатыми бровями. Рисунок как рисунок, хорошая, тонкая работа, без клякс и подтеков… Алия провела по фишке пальцем, смахивая непонятно откуда севшую на глаз Императора мушку. Мушка осталась на месте.

Рядом с ней появилась еще одна. Что за… Алия вгляделась в рисунок. Никаких мушек на нем только что не было. Их родила игра штрихов. Посмотрев на рисунок еще несколько секунд, она обнаружила червей, ползающих по шее императора, а тени на его щеках стали походить на трупные пятна, стремительно распространяющиеся по лицу. Испугавшись, она зажмурилась, потом открыла глаза и посмотрела на рисунок снова – наваждение исчезло. Император, старый, но вроде бы живой, смотрел на нее. Вдруг, на глазу его появилась мушка…

– Классно, правда? Это один из наших местных художников нарисовал, его фишки самые интересные. Все старались или выиграть их, или обменять на другие, или даже купить за деньги, – губы Гедеона искривились в неодобрении, и стало очевидным, что в этой игре купля-продажа фишек не приветствуется, – так что они быстро распространились по городу, и тут как раз попались заинтересовавшемуся жизнью молодежи Ариану.

Вторая фишка в руках девушки как раз изображала епископа: изможденного человека с кругами под глазами, настолько худого, что его кожа казалась туго натянутой на выступы черепных костей. Епископ держал в руках уже знакомый Алии символ, похожий на букву «Г», и, прикоснувшись к нему лбом, молился с закрытыми глазами и склоненной головой. Казалось, молитва требует от него чуть ли не физических усилий: его брови нахмурились, рот искривился… Девушка вглядывалась в рисунок, пока он не начал рябить в ее глазах – и внезапно увидела его совсем по-другому. Как она могла не замечать этого раньше? Стало очевидным: епископ не молится. Он пытается вытащить знак из своей головы.

– Но какое отношение все это имеет к восстанию? – спросила Алия.

– Самое прямое! – ответил Гедеон, а Иан закрыл глаза ладонью, – видишь ли, на следующий день в местной газете напечатали письмо девочки, которая попросила епископа запретить «Меч и Посох». Некая шестиклассница посетовала, что оказались забытыми добрые и развивающие салочки, прятки и классики, и вместо них все ее одноклассники постоянно играют в эту бессмысленную и жестокую игру про колдовство, а ведь оно разлагает юное поколение и подтачивают духовные основы Империи безверием и цинизмом. Вот именно этими самыми словами и написала, представляешь? Девочка решительно потребовала от епископа запретить эту отвратительную игру, и Ариан тут же послушался – издал эдикт, запрещающий Меч и Посох. И вот мы, возмущённые горожане, вышли…

– Это восстание из-за настольной игры? – переспросила Алия, спрашивая себя, точно ли в сумасшедшем доме будет хуже, чем в этой компании.

– Да нет же! – потерял терпение Киршт, – это у Гедеона все вокруг Меча и Посоха крутится. Нам просто надоело, что невесть откуда объявившийся епископ указывает нам, что есть, что слушать, и уж на последнем месте – во что играть. Он не просто запретил эту дурацкую игру – тем же самым эдиктом он разрешил городской страже, вместе с Искателями, проверять сумки и карманы горожан, если те выглядят подозрительно, и конфисковывать у них ересь. Обосновал это тем, что фишки, в отличие от книг и картин, маленькие, и их много, а потому для защиты нравственности нужно предпринимать решительные меры. Стража рьяно взялась за дело, и город тут же вспомнил, что за три года пребывания епископа в Щачине ересью успело стать практически все. К счастью, и стража, и многие Искатели сами неравнодушны к ереси, поэтому обычно дело заканчивалось тем, что сумки возвращались к владельцам изрядно облегченными.

Алия вновь увлеченно кивнула, на сей раз и впрямь поняв, о чем идет речь.

– И, кроме того, – продолжил Киршт, – епископ запретил не Меч и Посох. Епископ запретил изображения любых государственных чиновников на круглых предметах.

Хмурый парень сделал паузу и приглашающе посмотрел на Алию, словно ожидая реакции, но девушка молчала.

– Не понимаешь? – спросил Киршт. – Ну подумай же!

Алия подумала. Ничего в голову не приходило. Киршт запустил руку в карман и достал оттуда пригоршню мелочи.

– А теперь?

Алия покрутила в руках монетку. На одной его стороне красовалась единица и подпись «один золотой». На другой стороне был отпечатан тот же грузный старик, которого Алия уже видела на первой фишке. Император.

– Киршт считает, что тем самым епископ объявил деньги ересью и разрешил их конфисковывать, – сказал Гедеон, – но, конечно, он не имел это в виду, это просто недоработка…

– Ага, удобная недоработка! – проворчал Киршт, – арестовывай кого хочешь! Чистая случайность, конечно.

– И ведь действительно стали арестовывать! – ввернулся Иан, давно порывающийся что-то сказать, – автор этих рисунков… Я знал его, ну, то есть, я почти уверен, что это он. Раслав. Это я учил его рисованию. Он пропал, как только Ариан начал всю эту историю! Он не появлялся дома, его не видел никто из его друзей – словно в воздухе растворился. Я уверен, что это дело рук Ариана, и что Раслав заточен в Монастыре – ребенок, в сущности! Без всякого суда!

– Да, возможно, – кивнул Киршт, – как и другие перешедшие епископу дорогу. Несколько человек из Ассамблеи – те, кто отказался молчать – были отправлены в монастырь для перевоспитания. Правда, тогда суд все же состоялся…

– Фантазируешь ты. Где члены Ассамблеи и где Раслав? – фыркнул Гедеон, – зачем он Ариану?

– А зачем вообще он делает то, что делает? – ответил вопросом Иан, – как бы то ни было, после всего этого – похищений, обысков – наше терпение лопнуло, и мы вчера вышли на улицу.

– Но чем в точности вы тут занимаетесь? Я имею в виду, народное восстание… Вы копите силы для захвата Монастыря? – Алия в самом деле пыталась понять, что здесь происходит.

Иан рассмеялся:

– Ну что ты! У нас мирный протест. Мы хотим донести наше мнение до наместника Бернда. Он назначен на этот пост Императором, и, хоть он и не может напрямую назначать епископом, но к его мнению в столице прислушаются… Когда он услышит нас – он решит все проблемы.

Алия нашла среди фишек и портрет Наместника: степенного пожилого человека с залихвацкими усами, в указывающем на военное происхождение мундире с неразборчивыми орденами на груди, и точно в таком же, как у стражников, шлеме. Бернд смотрел на нее через монокль с некоторым оттенком пренебрежения и высокомерия, как бы говоря: «я – Наместник Щачина и генерал Гвардии, а ты кто такая?» В этот раз ей почти не пришлось ждать, пока картинка изменится: глаза Наместника почти сразу же начали стекленеть, и скоро стали дикими и безумными, а в уголках его рта появилась пена. Несколько секунд Наместник смотрел на нее взглядом душевнобольного, который вскоре угас, словно Бернд окончательно утратил рассудок. Все дело в его глазах, – решила она, – в них можно увидеть и то, и другое, и третье.

– Это несправедливый рисунок, – Иан заметил, что Алия разглядывает наместника, – он не… не такой. Бернд строг, но справедлив, и уже много лет мудро и умело управляет Щачином, не прогибаясь под Церковь и не вступая в бесконечные пререкания в Ассамблее. Люди любят его. Неделю назад мы написали ему петицию, зная, что Бернд не допустит беззакония в своем городе, когда о нем узнает. Обращение подписало несколько сотен человек! Но в управе его потеряли на следующий день после приема!

– У Ариана есть люди повсюду, – объяснил Гедеон, и Алия снова заметила, как скривился рот Киршта.

– Мы решили обратиться к Бернду более непосредственным образом, и встали под окнами его дворца. Пару дней назад. Уж не знаю, что там, за стенами, происходит, но пока мы получили от него известий. Но, уверен, скоро что-нибудь да изменится.

– А почему бы городской страже просто вас не разогнать? – спросила Алия.

Ненадолго повисло молчание.

– Кто-то должен отдать приказ, – начал Иан, – Бернд не хочет. Ариан не командует стражей. Вчера он выступил перед Ассамблеей с требованием применить силу, но, поскольку мы не нарушили никаких законов, то Ассамблея ему отказала. Не без злорадства, надо полагать.

– Да и потом, не так-то просто справится с народным гневом, – добавил Гедеон.

– Стража и Гвардия уже однажды справились с народным гневом, – фыркнул Киршт, – и тебе это известно. Просто Бернд не хочет идти навстречу Ариану. Епископ слишком часто совал нос в его дела, и Бернд любит его не больше нашего. Да и, в конце концов, как ты правильно заметила, – с легким злорадством продолжил хмурый парень, – восстание действительно от площадной ярмарки отличается только численностью, причем в меньшую сторону. Но, конечно, соглядатаи Императора уже отправили донесения, так что, думаю, что-то решится через дней через пять, когда из Латальграда прибудет приказ.

– Отчего так долго? – удивилась Алия.

– Ну как, поездом от Щачина до Латальграда примерно два дня добираться, а еще ведь нужно решение принять…

– Решение принять – это понятно, но разве приказ нельзя доставить как-нибудь по-другому?

– Как это – по-другому? – удивился Иан.

– Ну, например… э-э-э… – Алия с удивлением обнаружила, что не может вспомнить нужного слова, – по… э-э-э…

– По…?

– Ну да, с помощью… штуки! Какой-нибудь штуки? – Алия искательно посмотрела на собеседников и внезапно к ней ясно и остро, подобно вспышке молнии, пришло осознание – она мелет чушь. Нужные слова в ее голове отсутствовало также, как искомые штуки – в городской жизни, и даже не слова это было, а всего лишь фантазии, мимолетное эхо ее уже почти истаявших снов. Тут же она выпалила:

– Ну не знаю, я-то думала, в больших городах почту как-то по особому возят!

Кажется, это подействовало. Гедеон рассмеялся над деревенской дурочкой, которая только-только выбралась из глуши, впервые увидела город, вот и мелет вздор. Губы Киршта презрительно искривились: несомненно, в его голову пришли те же мысли, только выразил он их по-другому.

– Ну да, большой город, – задумчиво промолвил Иан, – но почта здесь работает точно также. Чуть быстрее, потому что почтовый поезд напрямую ходит, но ненамного. Конечно, Бернд регулярно отправляет в столицу отчеты, и также регулярно получает приказы, и не реже, чем раз в два-три месяца появляется на аудиенции у Императора – но, к счастью, городом все-таки управляет он, а не письма. Наверное, даже и к лучшему, что нет никакой… штуки, чтобы доставлять письма быстрее. Тогда бы Бернд гораздо сильнее прислушивался к чиновникам Латальграда, а не к городской Ассамблее, и такой свободы в Щачине бы не было… – Алия, уважительно приоткрыв род и изредка кивая головой, пропускала эти рассуждения мимо ушей, и думала о том, как едва не выдала себя.