В тени монастыря (СИ)

Глава 12. О целебных свойствах яиц

– Это какая-то ерунда, – решительно воскликнул Тух, едва Ярин закончил свой рассказ о неудавшемся визите к Орейлии.

Парень пришел в цех, чтобы по предложению Тарпа обмозговать с мужиками пропажу своей учительницы. И, на самом деле, не только ее – эта история перекликалась с загадочным бегством механика Сталкинского вокзала, да и с его собственной историей со внезапным и необъяснимым появлением в хлеву Орейлии имела что-то общее: пропажи, потери, появления… И, более того, Ярину казалось, будто и это не все – он как будто краем уха слышал еще о нескольких людях, которые куда-то запропастились. В Империи пропадали люди, пропадали бесследно, средь бела дня! Такое просто не могло остаться незамеченным.

– Почему ерунда? – лениво протянул Вадай, потягивая пивко, – разве ты не слышал про эту историю в Щачине? Ну, прошлой зимой? Там тоже вроде бы какой-то малец пропал, а потом оказалось, что его в Монастырь упекли за нечестивые рисунки.

– Ты все перепутал, – поморщился Тух, – там не малец, там целая секта нечестивцев была подпольная. И никуда они не пропадали, их определили в Монастырь решением суда. Ты что, газет не читаешь?

– Не читаю, и впрямь. Бумага все стерпит, я предпочитаю слушать, что люди говорят. А чем, кстати, все закончилось?

– Да ничем. Сектантов раскрыли, направили в Монастырь и, видимо, вылечили. А потом там, кажется, наводнение случилось…

– Чума свиней, – подсказал Вадай.

– Да, верно, и с тех пор…

– Что за Монастырь? – прервал их Ярин.

– Их Церковь открывает, для перевоспитания грешников, – ответил Тух, – тех, кто больше всего упорствует в своем грехе, кому ни проповеди, ни соборы не помогают.

– Вроде моего соседа? Его уже столько на соборе песочили, а он все пьет и пьет, и песни орет каждую ночь, – встрепенулся Ярин. Едва вернувшись из Сталки, он вновь стал слушателем застенного концерта в трех действиях и почти без антрактов. Гоблинская семейка за стеной становилась все громче и громче день ото дня, так что парню были интересны любые потенциально полезные меры воспитания.

– Да ну, это разве грех? Это так, ерунда, выпил человек, с кем не бывает, – возразил Тух, и Тарп поддерживающе закивал головой, – нет, я имел в виду еретиков, тех, кто хулу на церковь возводит, или на Императора. При Тарешьяке таких казнили, но Император Галык милостив, поэтому повелел их исправлять молитвой, постом и работой до тех пор, пока они не вернуться в лоно церкви и не возлюбят ее всем сердцем.

– Но это неважно, – сказал Тарп, глядя на вытянувшееся лицо Ярина, – твоя тетка ведь ничего такого не делала, правда? Да и потом, кто о ней знать-то мог. Разве ты вообще кому-то про нее рассказывал?

– Только вам с Илкой, Эжану…

И Феодиму. Черт побери! Ярин обругал себя за болтливость. Мало того, что он провалил собеседование в Академию, так еще и Орейлию подставил!

– Ну вот видишь, – Тарп не заметил того, как внезапно замолчал Ярин, – беспокоится не о чем. К тому же в Сталке никакого Монастыря нет, только храм деревенский, а за тридевять земель ради нее одной никто не поедет.

– Точно. Не бери в голову. Просто сын увез его домой, – ободряюще добавил Вадай.

– Как бы это проверить? – с надеждой спросил Ярин, – может быть, можно как-то поискать ее в Монастыре?

– Не выйдет, – покачал головой Тух, – туда и раньше-то посторонних не пускали, а зимой еще и вооруженную охрану зачем-то приставили.

– Да и незачем, – добавил Вадай, – попробуй лучше вспомнить, из какого города сын твоей тетки. Напиши ему письмо, да и дело с концом. Вот увидишь, он просто пригласил ее домой погостить, в настоящий город, чтобы она в глуши не мучилась. Или, может, дети у него появились, вот нянька и понадобилась.

Этим же вечером Ярин отправил Алехею письмо – вроде он верно припомнил его адрес, Латальградский университет, кафедра чародейства. Парень написал Алехею письмо, в котором коротко рассказал о себе, и об исчезновении Орейлии. Это несколько облегчило груз на его душе, хотя и не успокоило парня полностью – он всю ночь проворочался без сна. Успокаивающие слова Вадая помогали лишь частично – Ярин то вновь начинал ругать себя за неуместные откровения на экзамене в Академию, то мучительно и безрезультатно пытался решить загадки домика в Железном лесу – исчезнувший сундук, отодвинутый шкаф, оставленные вещи… А ведь Орейлия предчувствовала что-то недоброе еще тогда, весной, когда отправила его в Назимку! От всех этих мыслей, или оттого, что в поезде на обратном пути парня продуло, после полуночи у него вдобавок разболелось ухо, да так, что к утру Ярин уже не мог думать ни о чем другом.

– Что-то ты неважно выглядишь, внучек, – с ходу заметила бабка Калыта в необъятном цветастом халате по моде тролльих земель – выросшие зажатыми между хмурым свинцовым небом и землей, покрытой снегом до трех четвертей года, тролли любили все пестрое, яркое. Калыта проснулась первой на этаже, и обнаружила Ярина на общей кухне с красными глазами и стаканом чая в руке.

– Ухо болит, – пожаловался Ярин.

– Есть один хороший рецепт народный. Свари яйцо, заверни в полотенце, да и приложи к уху.

Ярин послушался, сварил яйцо, но только он приложил его к уху, как в дверном проеме нарисовалась другая старуха, Жирка, маленькая и сухонькая степная гоблинша с плотно сжатыми губами и глазками-щелочками.

– Ты чой-то тут такое делаешь? – поинтересовалась она.

Ярин объяснил.

– Слушай поменьше эту полоумную, – сказала Жирка, – у нее от настоек и грибов уже последние мозги усохли.

– Это у меня-то усохли? – комнатушка Калыты находилась на другом конце коридора, но каким-то неведомым образом она узнала, что говорят о ней, и тут же вернулась.

– У тебя, у тебя. Ума сходи наберись! А ты, мальчик, дуй к лекарю, в церковную больницу. Она тут, недалеко, минут сорок идти.

– Или к матушке Алтемье сходи, – добавила вошедшая Милана, – она в соседнем дворе живет. Мы с дочкой у нее в прошлом году были.

На нее возмущенно уставились и Калыта, и Жирка.

– Да ведь она же ведьма! С бесами знается, – заявила Жирка.

– И дерет три шкуры, без штанов останешься, – добавила Калыта.

– Церковная больница! Народные рецепты! – заорали старухи одновременно, и Милана предпочла ретироваться с кухни.

Ярин последовал ее примеру. За спиной Жирка и Калыта продолжали браниться, и от этого у него заболело уже не только ухо, но и голова. Яйцо не помогало, и Ярин решил отправиться в церковную больницу.

Ярин прошел несколько кварталов, и остановился перед величественным трехэтажным каменным особняком старой застройки, оставшимся еще со времен Владычества. Когда-то здесь жили непростые люди – об этом свидетельствовала и каменная ограда вокруг небольшого садика перед домом, и мощеные камнем дорожки. Правда, прекрасные некогда цветники уже давно превратились в грязноватые пожухлые газоны, витражные окна заменили простыми, мутноватыми стеклами, а на месте фонтана красовался традиционный – и, надо сказать, весьма уродливый – гипсовый лик отца Латаля. Теперь здесь располагалась церковная лечебница: после Освободительной войны немало таких домов по всей стране осталось без хозяев, и Церковь нашла им достойное применение, открыв десятки больниц и школ для бедняков.

Открыв тяжелые деревянные двери, на которых под облупившейся краской еще виднелись полустертые временем резные узоры, Ярин незамедлительно обнаружил очередь за направлениями к лекарям, заполнявшую почти весь холл, и покорно встал в ее конец. Прошли первые пять минут, затем вторые… Время тянулось медленно, ухо то тихонько ныло, то начинало резко, пронизывающе болеть. Чтобы хоть как-то отвлечься, Ярин принялся рассматривать окружающих.

Очередь выглядела на удивление бодро и весело. Недалеко от Ярина стояли бабушки, пожилые троллихи и гоблинши, и внимательно слушали рассказ своей товарки о том, какая удача ей улыбнулась вчера – она нашла баклажаны на два гроша за фунт дешевле, чем обычно. «Жаль только, далеко», – сокрушалась рассказчица, – «битых два часа тележку волокла». Тележка, кстати, была тут же, при ней, холщовая в зеленую клетку с черными, массивными железными колесами и такой же ручкой. Престарелые пациенты мужского пола также образовали клуб по интересам, только обсуждали они не цены на овощи, а международное положение. От них Ярин узнал, что Саракенская знать продалась Альянсу, затеяла антинародный мятеж и осадила город, но Миджалелю пока удавалось удерживать его.

Из толпы резко выделялся неразговорчивый мужчина лет тридцати пяти – бледный, с покрытой испариной лбом и темными кругами под глазами, он стоял в стороне с закрытыми глазами, оперевшись на стену. Этот человек и впрямь выглядел неважно, но стоял как все и не жаловался, дисциплинированно пропуская вперед ветеранов Великой Войны, которые здесь, как и в большинстве других учреждений Империи, имели право внеочередного прохода. Тем же правом пользовались люди, которых врачи приводили с собой: они и вовсе оставались в стороне от очереди, а лекарь заходил за стойки регистрации и добывал все необходимые талоны сам. Не за вульгарную двадцатку, конечно – такого просто не могло случиться в Империи! За ответную небольшую услугу, дружескую взаимопомощь: доступ в закрытую секцию магазина, добытые со склада меховые сапоги Врхского производства, хорошую оценку лекарскому сынульке… Блат был деньгами намного более ценными, чем золотые, и его счастливые обладатели образовывали крепкое и дружное сообщество, невидимо растворенное среди менее успешных горожан.

Ярин не принадлежал к этому тайному ордену, и поэтому выстоял очередь до конца, прямо за энергичным стариканом, который, кажется, проторчал у окошка дольше всех. Сначала беспокойный пациент потребовал талончик к глазнику. Напрасно он тряс перед регистраторшей каким-то удостоверением в красной обложке – талончики закончились. Тогда дедуля спросил, каких врачей еще не разобрали, и после десятиминутных колебаний остановил свой выбор на сердечнике, предпочтя его доброй дюжине других специалистов. Ярина поразило, как настолько больной человек, нуждающийся во внимании чуть ли не всего госпиталя сразу, вообще смог прийти сюда, не говоря уж о выстаивании в очереди.

Наконец, Ярин добрался до заветного окошка, в котором сидела Велка, одна из четырёх регистраторш госпиталя. К этому времени его голова просто раскалывалась, но он нашел в себе силы вежливо промолвить:

– Здравствуйте. Мне к ушнику, пожалуйста.

Велка недовольно уставилась на него своими карими, почти бордовыми, гоблинскими глазами:

– А что с вами такое?

– У меня болит ухо, – ответил Ярин.

– Простудил его, что ли? Так пойди дома яйцом погрей, нечего нас от работы отвлекать!

– У меня очень сильно болит, мне нужен врач.

– Ничего, поболит и перестанет. Видишь, вас здесь сколько! Другим тоже ушник нужен, а ты не выглядишь больным.

В этот момент боль усилилась, и Ярин не успел подумать о том, какого черта дура в регистратуре ставит ему диагноз. Он смог лишь сказать:

– Пожалуйста, мне очень больно, я прошу вас, – боль вновь усилилась, и на глазах показались слезы, – запишите меня к доктору.

– Не знаю, не знаю, что я могу для вас сделать… Ладно, так и быть, держите!

Регистраторша протянула Ярину талон. Разумеется, он у нее был, и даже не был последним. Талонов было в целом достаточно, и они должны были распределяться между пациентами в зависимости от тяжести их состояния и положения в живой очереди. К несчастью, на пути справедливого распределения находилась Велка, которая раздавала их по своему собственному разумению. О, это преображало скучную профессию регистратора! Когда люди действительно больны, они готовы на что угодно, лишь бы выздороветь. Некоторые ее товарки предпочитали конвертировать эту готовность в золотые или шоколадки, а Велка предпочитала небольшие порции чужого унижения. Ярин не знал этого, но именно случайно навернувшиеся на глаза слезы послужили пропуском к врачу.

Парень поднялся на второй этаж и снова попал в очередь. Перед нужным ему кабинетом сидело несколько старушенций различных народностей. Одна из них, толстая, как и все тролли, воинственная бабка с раскрашенным лицом и нежно-фиолетовыми волосами, ткнула в Ярина пальцем.

– К ушнику? – грозно спросила она.

– Да, – командирские интонации в голосе бабки были столь сильны, что не возникло даже и мысли спросить, кто, собственно, она такая.

– Эх, ты! – презрительно прогремела старуха. – Такой молодой, а туда же! Вот мы в твое время…

– Понимаете, я вчера слишком много просидел на улице, и вот… – невесть с чего стал оправдываться Ярин.

– … в окопах сидели, с врагом воевали, и не хныкали! Не то что нынешнее поколение, тьфу! – не слушала его бабка, – ну заболело ухо, делов-то! Яйцом погрел, и вперед!

Ярин уже несколько оправился от контузии боевым баском, и в очередной раз поразился, сколько же в здешних больных энергии.

– А кто здесь…

– За ней будешь! – ткнула пальцем бабища в одну из своих соседок, седоволосую троллиху. Та вскинулась:

– Как это за мной? Вот она же последней пришла!

– Какое за тобой? – отозвалась сухая, сморщенная гоблинша с недобрыми глазами, сжимая в руках деревянную палку с увесистым набалдашником, – я тут с самого утра сижу, отходила ненадолго, когда ты пришла, было дело, но…

– Ага, щас, куда ты там уходила, не было тебя?

– Я занимала!

– За кем ты занимала?

К дискуссии стали подключаться соседки, каждая из которых свидетельствовала в пользу той или иной стороны. Страсти накалялись:

– Без очереди прет!

– Да я ветеран!

– А я инвалид!

– Мы тут все ветераны! Я на Назимчанском заводе, от зари до зари…

– А я на Староместском фронте!

– Ну-ка живо в очередь, гадина! Ишь, паскуда, пролезть думает!

– Чтоб ты издохла!

– Да ты сама сдохнешь, пойду, за твой упокой помолюсь!

– Ах ты…

Старухи повскакивали с мест, и гоблинша, ветеран Староместского фронта, уже перехватила поудобнее клюку, как вдруг… Зачинщица скандала сползла на пол. Глаза ее закатились, ее тело начала бить мелкая дрожь.

– Ой, бабоньки, что делается… Что ж это с ней… умирает, кажется. Доктора! – раздавалось с разных сторон. Прибежавший лекарь протолкался через плотное кольцо сочувствующих старухиных задниц, расстегнул пострадавшей воротник, протер лоб, начал измерять пульс… Внезапно больной стало лучше, она открыла глаза, и затуманенным, слабым взором обвела окружающих.

– О-о, что со мной, о-о… я умираю… – глаза Эрхи внезапно выхватили из толпы обидчицу. – Это все она! – возопила троллиха, указывая на обидчицу пальцем, – это она довела меня до такого состояния! Доктор, я вас умоляю – разберитесь с ней, она симулянтка!

Лекарь уже помог Эрхе подняться, и повел ее по коридору в свой кабинет. А бабка-то сорвала главный приз! – подумалось Ярину. Действительно, не только она попала на прием без очереди, но с ошеломительным преимуществом выиграла схватку, сорвав больничный аналог оглушительных оваций – неотложную медицинскую помощь.

Где-то через полтора часа до Ярина дошла очередь, и он вошел в кабинет, в котором за столом сидела молодая, чуть постарше его, девушка с изможденным и злым лицом. Она даже не взглянула на парня, быстро водя пером по бумаге. Ярин сел, подождал пару минуток – лекарша как раз дописала до конца листа, привычным движением встряхнула его, чтобы просушить чернила, убрала в стопку и тут же положила перед собой новый, чистый.

– Имясколькополныхлетместоработыадрес? – еле слышно буркнула она.

– Чего-чего?

– Сколько полный лет, говорю, – повысила голос женщина, – место работы? Адрес?

– Вообще-то у меня ухо болит, и я уже три часа…

– Это сейчас неважно.

Ярин подчинился, и еще в течение десяти минут врачиха быстро записывала биографию парня, которую он придумывал прямо по ходу дела – чтобы наговорить лишнего, как тогда в Академии. Наконец, оторвавшись от бумаг, девушка повернулась к Ярину, и, недолго думая, ткнула пальцем его в ухо.

– Ай!

– Ясно! Надо было яйцом греть! А сейчас уже поздно. Только операция!

Врачиха взяла бумажку поменьше и снова принялась писать – на сей раз направление, которое и вручила Ярину, объяснив, что ему нужно пройти в подвал.

Полный нехороших предчувствий, парень дошел до холла и спустился по лестнице на цокольный этаж. Ожидания не обманули – место и впрямь выглядело место очень неприглядным: облупившиеся зеленые стены, холодный каменный пол, носящийся в воздухе слабый запах спирта. Но это было еще не так плохо, как атмосфера безнадежного ужаса. Здесь никто не обсуждал последних новостей и даже не ругался – люди, выстроившись вдоль стен, вжавшись в них, покорно и тихо ожидали своей очереди. Ярин прошел мимо двери зубного врача – рядом с дверью был вывешен красочный плакат, улыбающийся до ушей белоснежный зайчонок в докторской шапочке, который подбадривал будущих пациентов. Из-за двери, однако, доносились приглушенные вопли, а очередь перед этим кабинетом была особенно испуганной. Через пару дверей Ярин наткнулся на кабинет, в который его отправили.

Очереди в него не было, и, сунувшись внутрь, парень увидел здоровенного санитара тролля, привязывающего к стулу маленькую девочку. Малышка застыла от страха, и полными слез глазами смотрела на стоявшую рядом мать. Та через силу улыбалась, подбадривая свою дочь, мол, все хорошо, больно не будет, и пытаясь развеселить ее куклой. В этой время из-за ширмы показался лекарь в белом колпаке, лицо которого скрывала марлевая повязка. В его руке был зажат блестящий стальной скальпель. Лекарь приблизился к девочке и засунул инструмент ей в горло. Девочка завизжала от страха, затем – от боли: хирург вырезал ей воспаленные миндалины.

Ярин отвернулся. Империи были нужны здоровые граждане для работы на заводах и фабриках, так что все могли получить бесплатную медицинскую помощь и восстановить трудоспособность. Ощущения же пациента считались делом вторичным. Считалось, что в миндалины не чувствуют боли, но пациентам, видимо, забывали об этом сказать, отчего те и вопили во все горло. Но как, как человек, профессией и смыслом жизни которого было облегчение чужих страданий, мог делать подобное? Глаза лекаря были столь холодны… Словно и не девочка перед ним сидела, а бумажная врачебная карта, из которой нужно было просто вычеркнуть болезнь, чтобы вписать новое слово: «здорова». А слезы… Высохнут.

От увиденного у Ярина даже перестало болеть ухо. Неудивительно, что бабка Калыта лечилась народными средствами! Как все-таки хорошо, что Милана успела посоветовать парню запасной вариант.

Матушка Алтемья была дома. Едва Ярин постучал, она распахнула дверь, и быстро втащила его в прихожую, как-то виновато оглянувшись по сторонам. Взглянув на бледное, измученное лицо парня, Алтемья без лишних слов провела его в оборудованный для приема пациентов зал и усадила Ярина в удобное, мягкое кресло.

– Ухо? – сочувственно спросила она. Ярин кивнул.

Целительница ничего не сказала о лечении яйцами, и парень счел это добрым знаком. Вместо этого она подошла к стоявшему рядом стеллажу, и добыла из него темный стеклянный пузырек и пипетку. Осторожно наклонив голову Ярина на бок, она капнула лекарством в ухо – и как только она узнала, какое из них болит? Ярин почувствовал прохладную волну, разлившуюся внутри его головы, которая смыла, унесла боль. Впервые с утра он вздохнул с облегчением.

Теперь ничто не мешало ему оглядеться по сторонам. Матушка Алтемья уже разменяла пятый десяток, и была одета в белоснежный белый халат поверх домашней одежды. Ее светлые, наполовину поседевшие волосы пострижены в модное каре, а лицо украшал чуть заметный, умелый макияж, делавший ее моложе лет на десять. Она подкатила к креслу свой стул и поинтересовалась, давно ли Ярин болен.

– Сегодня ночью началось, – промямлил он парень, – скажите, может быть, можно без операции? Какой-нибудь микстурой, или мазью…

– Операции? – нахмурилась Алтемья. Она пробормотала заклинание, вызвав светящийся шарик. Шарик был необычного, яркого, бело-голубого света, и, к тому же, светил он не во все стороны, а лишь в одну. Алтемья посветила в его ухо, затем в нос, оттянула пальцем нижнее веко, попросила его показать язык, и, в конце концов, уверенно сказала:

– Кто ж тебе такое сказал, про операцию-то? Я уж думала и впрямь что серьезное, а тут… Воспаление, конечно, но не большое, ты молодой, крепкий, да и пришел сразу… Не стал, как другие, неделю ждать неизвестно чего да яйцом греть. За два дня все пройдет, не сомневайся!

– Да? – обрадовался Ярин, – а точно получится? В церковной лечебнице сказали, что нужно резать…

– Ой, глупости, глупости, мальчик. Им бы только резать. Сейчас я сделаю тебе зелье… И, кстати, за прием и снадобья с тебя сорок золотых будет.

Ярин обрадованно кивнул. Сорок золотых не были мелочью – на эту сумму он мог бы жить примерно неделю, а то и две, если экономить. Но они казались вполне умеренной платой за то, чтобы больше никогда не возвращаться в подвал церковной клиники. Получив деньги, матушка Алтемья подошла к стоящему в углу зала столу с алхимическими приспособлениями: были здесь и весы, и ступка, и маленькая жаровня, и странные стеклянные банки – пузатые и конические, с прямыми и спирально завитыми горлышками. Она принялась за работу, и у Ярина было достаточно времени для того, чтобы осмотреться по сторонам.

Квартира Алтемьи была уютной, светлой, дружелюбной: веселые пейзажи на стенах, изображающие багрово-оранжевый осенний лес или безмятежно текущую среди гор реку, стоящие тут и там цветы в вазах, витающий в воздухе аромат трав и свежей выпечки… Теперь, когда ухо перестало болеть, Ярин легко мог бы подумать, что пришел в гости к любимой бабушке, а не к лекарю, и забыть о своем недуге; интерьеры церковной лечебницы, напротив, кричали о страданиях.

Вдоль стен стояли стеллажи, полки которых ломились от фляжек, коробков и баночек со всевозможными травами, цветками, зернами и порошками. Несколько шкафов были заняты книгами, от новеньких до потрепанных и ветхих, по корешкам которых змеились плавные, перетекающие друг в друга буквы, которые Ярин не смог прочитать ни прочитать, ни даже опознать – наверное, это было эльфийское наречие. Гномью письменность он худо-бедно научился разбирать у Орейлии.

Насмотревшись по сторонам, парень принялся наблюдать за работой Алтемьи. Она как раз налила в стоявшую на столе колбу немного жидкости из большой бутыли у стола – запах безошибочно указал Ярину на спирт – добавила немного из одного флакончика, немного из другого, щепотку из третьего, зажгла горелку, чтобы подогреть снадобье… Вдруг раздался стук в дверь. Громкий, требовательный.

Матушка Алтемья вздрогнула, но, нахмурившись, продолжила работать. Через минуту стук раздался снова, еще громче, чем в прошлый раз. Целительница вздохнула и погасила спиртовку. Бодрость и жизнерадостность будто разом оставили женщину. Он взглянула на Ярина, в котором парню почудилась какая-то затравленность, шепотом извинилась и пошла в прихожую.

Едва она открыла дверь, как Ярин услышал сразу нескольких голосов – резких, визгливых:

– Что это ты от нас заперлась?

– Мне плохо! Я сегодня картошки на рынке купила, два мешка, так как занесла – так сразу голова тяжелая и мушки перед глазами снуют…

– А у меня внук болен! Ничего не ест, весь бледный, аж синий! Я ему борща наварила, котлет нажарила, а он ушел во двор и уже час там играет, домой не идет, от всего нос воротит.

– А у меня…

– Хватит! – раздраженно перебила Алтемья, – я сейчас занята.

– У тебя пациент! Я все видела!

– Мы в своем праве! Собор постановил…

– Я очень хорошо помню, что постановил собор, – с чувством ответила Алтемья, – наизусть. «После каждого пришлого я бесплатно принимаю одного местного», не так ли? После. Я еще не закончила.

– Сколько ждать можно, ты тут уже полчаса возишься!

– А сколько я с тобой должна возиться? – резко спросила Алтемья.

– Сколько потребуется!

– Вот я и с ним работаю, сколько требуется, – ответила матушка, и в ее голосе явственно проступила злость.

– Он молодой! Симулирует, поди-кось. А я инвалид, и у меня голова, может, тяжелая, и кружится, а перед глазами…

– Отойдите от двери. Через полчаса одна из вас может вернуться, я ее приму, – последовала пауза, – я не сниму цепочку, пока вы не выйдете и не пройдет полчаса. И дверь не открою, – снова пауза, – будем стоять весь день? У меня много времени. Вот так. Спасибо.

– Смотри, Алтемья! Терпение человеческое не бесконечно. Ты всяких симулянтов принимаешь, а народ-то страдает! Как бы беды не вышло!

Высказавшись, делегация безнадежно больных ушла. Матушка Алтемья вернулась в зал, бледная, вся словно уменьшившаяся в размерах. Ярин заметил, как тряслись ее руки, когда она чиркала спичками, чтобы вновь зажечь спиртовку.

– Чтоб они провалились вместе со своим собором… проклятые побирушки! – бормотала Алтемья.

– Разве собор дома может заставить вас работать бесплатно? – удивился Ярин, – у меня дома даже горьких пьяниц урезонить не могут. Хотя это даже не дом, а общежитие… могли бы и вовсе выставить. Жалеют.

– Конечно, жалеют, – откликнулась Алтемья, – он же пьяница, наверняка человек нездоровый и небогатый, как же его не пожалеть? А я – ведьма проклятая, да еще и при деньгах… Меня не жалеть, на мне пахать надо! А все так безобидно начиналось… Раньше-то я ходила по вызовам сама, только лекарства дома готовила. Здесь и не знал никто о том, чем я занимаюсь: утром ушла, вечером вернулась, работаю, как все. Но возраст уже не тот, чтобы весь день по городу бегать. Решила дома принимать. Собор тут же заинтересовался, отчего это у меня тут двор проходной, пришлось объяснить.

– А через три недели у племянника Акиры, соседки по площадке, лихорадка приключилась, страшная. Лекари из госпиталя только руками развели да уехали. Водкой, говорят, протирайте всю ночь, пока температура не спадет! Не могла же я дать ребенку умереть, приготовила снадобье, выходила. Через неделю с Акирой ангина приключилась, пришла она, лекарство взяла, а платить отказалась – не по-соседски это, дескать. Ты мне помогла, я тебе помогу когда-нибудь, говорит. Потом со второго этажа еще одна приперлась, потом – из соседнего дома. Сначала они хотя бы стеснялись, но сейчас уже не просят, а требуют помощи. И не платят! Я отказалась их лечить, так они собор созвали, и перед ним выступили: люди, говорят, в нашем районе в основном больные, старые и немощные – даром что картошку мешками по лестницам таскают! – и им необходим хороший лекарь, до госпиталя церковного далеко, а тут очень удачно я подвернулась. Подавляющим большинством на соборе постановили, что я должна прислушаться к нуждам страждущих и лечить всех бесплатно. В тот же день очередь возникла во всю лестницу и на улице до угла дома! У меня вмиг закончились все средства от головной боли и расстроенных желудков, да еще и, можешь себе представить, флягу со спиртом утащили! И купить не на что, ведь не платят же! Но тут собор изволил проявить милость: разрешили мне моих пациентов принимать. Акира теперь почти что на работу устроилась, целыми днями перед дверью торчит, как придет кто – приводит записавшихся в очередь. Хочешь побыстрее – приноси Акире шоколадку. И ведь что удивительно, ей они платят без всяких колебаний!

– И что вы делать будете? – тихонько спросил Ярин, чувствуя ужас. Это было рабством чистой воды, и установлено оно было большинством голосов – голосов тех, кто это рабство, якобы, недавно сбросил!

– Не знаю. Просто не знаю. Это какой-то кошмар. Раньше я всегда пациентов с радостью ждала. Это не просто работа, это мое призвание. А сейчас… я как рабыня у них, подай, принеси… Вот твое лекарство, – горько закончила Алтемья, – через пару дней все должно пройти. Не поможет – приходи снова.