В тени монастыря (СИ)

Глава 2. Дороги мощеные и железные

Как и всегда в северных краях, зима тянулась долго, едва ли не половину года – и северяне давно смирились с таким положением вещей, а некоторые – даже полюбили долгую зиму. Но все-таки они предпочитали наслаждаться белизной искрящегося снега и изысканностью узоров на стеклах из теплых домов, не высовывая на улицу носа без нужды: слишком уж долго и хлопотно натягивать на себя теплые носки, свитер, сапоги, шарф, тулуп… И все это для того, чтобы бежать, проклиная все на свете, по трескучему морозу, и стараться скорее добраться до пункта назначения, будь он не ладен. Впрочем, всегда можно было утешиться тем, что в Тролльем Краю, например, зима и вовсе не заканчивалась, а лето больше походило на скоротечную оттепель.

Ярин, впрочем, всех этих прелестей не распробовал – ему не приходилось надолго выходить из дома, за исключением одного раза: тогда Орейлия вручила ему топор и отправила в Железный лес за небольшой праздничной елью для Йоля, праздничного дня, а точнее, ночи – самой темной ночи года. Прогулка тогда продлилась пару часов: найти подходящее дерево было несложно, а вот срубить – другое дело. Лес не зря назывался Железным, и деревья в нем росли крепкие, неподатливые, а острые иголки на добытой ели отливали металлическим блеском. Но усилия стоили того: они украсили деревце множеством маленьких, блестящих шариков, и устроили пир на весь мир до поздней ночи – не хуже, чем в старые добрые времена, как сказала Орейлия. В Йоль было принято есть до отвала – по примете, чем больше яств на столе, тем больше будет достаток в доме.

Для Ярина время бежало быстро: его время буквально съедали книги. Парень, как выяснилось, любил читать – не единожды он, сев еще засветло в кресло и открыв какую-нибудь новую книгу, вдруг, оторвавшись от чтения, обнаруживал, что за окнами уже давным-давно царит ночь, а в доме – тишина. Чтение было особенно интересно и увлекательно еще и потому, что все для него было в новинку: и легенды о былых временах, и карты, и, в особенности, магические трактаты. Преуспел Ярин и в практике. Вместе со своей наставницей он разобрал и заново собрал чуть ли не все имеющиеся в ее доме колдовские штучки, а некоторые из них даже вернул к жизни. Для этого ему даже не потребовались заклинания – только отвертка, проволочная щетка для чистки ржавчины и масленка. Так Ярин починил на ладан дышащую сокодавилку, найденную в чулане – Орейлия отдала ее парню без опасений или сожаления, ведь соки из яблок и моркови ей давно надоели, а больше у нее в огороде ничего не росло. Однако, все обошлось: парень отнесся к заданию со всей возможной серьезностью и собранностью, как к первому испытанию, первому приключению на дороге к настоящему волшебству. Да и потом, ему, в отличие от Орейлия, густые и вкусные домашние соки очень нравились. После сокодавилки настала очередь машинки без названия, предназначенной для взбивания яиц и замешивания теста – и с ее помощью они выпекли несколько пышных, воздушных, таящих во рту тортов. Затем подошла очередь и самоходного плуга, одного из самых сложных приспособлений в хозяйстве Орейлии, которое требовалось подготовить к приближающейся весенней пашне.

К этому моменту Ярин уже не спотыкался на заклинаниях и не выговаривал варги по слогам – нет, нескольких месяцев хватило ему для того, чтобы достичь в магии огня и пара мастерства весьма и весьма высокого. Немногие, по утверждению Орейлии, могли бы потягаться с ним – тем более в его возрасте! Ярин не просто понимал, как та или иная машина устроена внутри – он мог в детальнейшей иллюзии воспроизвести каждый узел, каждую деталь механизма, и даже все устройство целиком. Учеба давалась ему легко: он будто бы не столько узнавал о тех или иных магических трюках, сколько вспоминал о них. Владел ли он раньше колдовством так хорошо? Может быть. А может, и нет. Этого он так и не вспомнил.

Некоторые колдовские искусства открывались ему с боем. Алхимия, например. Именно эта наука объясняла те силы, что приводили в движение каждую машину. Их сердцем был каменный огонь – темно-бордовый, почти черный камень, тяжелый и всегда чуточку теплый на ощупь, он добывался в местах, где земля некогда раскололась, и жар из нее вышел на поверхность. Сила, заключенная в каменном огне, освобождалась в соединениях с металлами: она нагревала медь, охлаждала свинец и заставляла олово светится голубовато-белым светом. На железо каменный огонь не оказывал никакого эффекта – слишком уж простой металл, замечали алхимики, – а взаимодействие с золотом и серебром было описано в трактатах столь туманно, что Ярин был почти убежден: авторы и сами ничего об этом не знали. Впрочем, столь ценные металлы Орейлия в своих машинах не использовала. Не было у нее нужды и в свинце, поскольку для хранения припасов прекрасно подходил погреб, в течение всего года холодный, как склеп, благодаря земле, насквозь промерзающей за зиму. Вот медь – другое дело. Раскаленная каменным огнем, она превращала воду в пар, который приводил в движение турбины, поршни и бесчисленные зубчатые колеса. Оставалось только понять, как расположить и соединить друг с другом все эти детали, чтобы получить нужный результат.

Когда Ярин впервые разобрался со всеми этими секретами, он почувствовал себя несколько одураченным:

– И это – магия? – спрашивал он у Орейлии.

– А что тебе еще надо? – недоуменно отвечала она. – Вон горшочек, скажешь ему – кашу свари, он и сварит. Только рычаг не забудь опустить, да ключ в часах повернуть. Вон плуг, который сам землю пашет. Вон прачечная бочка, сунул в нее грязную рубаху – вытащил чистую. Все, как в сказках!

Так прошла зима, и вскоре набравшее силу солнце растопило белые шапки на деревьях и украсило крышу прозрачными переливающимися сосульками. Растаяли сугробы, и вновь встал вопрос о том, как именно Ярин попал к Орейлии: сейчас, наконец-то, у него появилась возможность дойти до Сталки, и выяснить хоть что-нибудь. Может быть, даже найти свою семью. Но Ярин медлил, все время откладывая эту затею. Во-первых, по сырой от растаявшего снега земле идти лишь немногим проще, чем по сугробам, а во-вторых… Поиски истины скоро прекратили интересовать его. Он не знал, с чего начать, и был совершенно не уверен, что хочет начинать. Ради семьи? Он никого не помнил, и потому не испытывал никакой тяги к этим лишь условно существующим людям без лиц, имен и голосов. К тому же за это время Орейлия стала ему если не матерью, то тетей – из тех, которых дети порой любят больше, чем матерей – и другой семьи он не искал.

Весна началась и закончилась, дни сменялись ночами, и в одну из таких ночей, светлую от полной луны, Ярин безмятежным сном спал в успевшей стать ему родной кровати. Снилась, как и всегда, какая-то чепуха: он гонялся по темному, дремучему лесу за разбегающимися от него врассыпную рыжими всполохами, разбрасывающими зеленые искры. Из кустов доносился легкий, звонкий девичий смех. Он почувствовал чье-то дыхание за своей спиной, белая веснушчатая рука легла на его плечо… и решительно встряхнула. Потом еще и еще раз.

– Ярин, вставай! Просыпайся!

– Что, что…?

– Тебе надо уходить! Скорее! Прямо сейчас!

Ярин разлепил веки и увидел Орейлию, которая, подобно приведению в своей белой ночной рубашке, металась по комнате и скидывала в сумку его одежду – вернее, подаренную ему старую одежду Алехея.

– Что случилось? Куда уходить? – пытался спросонья понять происходящее Ярин.

В ответ он услышал только восклицания «скорее» и «прямо сейчас». Ярин поднялся с постели, натянул штаны, подошел к Орейлии и, взяв ее за руку, твердо спросил:

– Орейлия, что происходит?

Она отдернула руку:

– Ярин, ты должен уйти.

– Но почему?

– Потому что я так сказала! – выкрикнула женщина срывающимся голосом.

– Ты же на себя не похожа! Орейлия! Что произошло? На самом деле?

Орейлия рухнула в кресло. Ее трясло мелкой дрожью, широко раскрытые глаза были полны ужаса.

– Ко мне… Ко мне ночью явилась мать. Вся белая, будто из лунного света сотканная, и глаза такие жуткие… Она приказала мне прогнать тебя, как можно скорее. Я не хотела, пыталась уговорить ее, и тогда она вспыхнула, как факел и… – силы оставили женщину, и она заплакала.

Ошарашенный Ярин стоял, не зная, что делать.

– Но это же был просто… – начал Ярин, но сразу же замолчал. Учитывая историю этого особняка, у Орейлии, разумеется, было особенное отношение к являющимся во сне прародительницам. Помолчав, он сказал:

– Хорошо, я уйду.

– Ты… ты уйдешь? Прости меня, я не хотела тебя выгонять, но она…

– Я уйду, обещаю тебе.

Орейлия продолжала плакать. Ярин сходил в ванную и принес ей ковш холодной воды и полотенце. Умывшись, она вытерла лицо, и, кажется, немного успокоилась.

– Ты знаешь, куда я могу отправится? – спросил Ярин через какое-то время.

– Куда? В Назимку, конечно, – отозвалась Орейлия, – в Академию. Лето только началось, они как раз учеников набирают. Я все равно собиралась послать тебя туда рано или поздно. У тебя большие способности, незачем тебе тут прозябать… Конечно, я думала, что это произойдет через год-два, но… – в глазах женщины мелькнул ужас, когда она вновь вспомнила о своем сне. Орейлия потрясла головой, – хорошо, конечно, отправишься утром, после завтрака. Что бы ни должно было произойти, вряд ли это случится завтра утром. Иначе матушка бы явилась ко мне заранее, – усмехнулась Орейлия, и, казалось, на этот раз она к ней окончательно вернулся ее острый, слегка язвительный ум, – она была весьма пунктуальна, знаешь ли.

Успокоившись, Орейлия ушла в свою комнату. Ярин так и не смог как следует поспать в эту ночь: всю ночь ему снились древние старухи в белых ночных рубашках, то и дело вспыхивающие, будто маслом облитые, и выгонявшие его в лес угрозами о страшных карах, и каждый раз он просыпался от испуга. Уходить ему не хотелось, тем более вот так, ни с того ни с сего, но, с другой стороны, он хорошо понимал, что не сможет так же, как Орейлия, прожить всю жизнь в лесной избушке. В мире было столько интересного, и узнавать обо всем из книг полувековой давности было как-то неправильно. Тем не менее, он не любил спешить, особенно из-за являющихся во сне призраков. Поэтому утром, когда Ярин, умывшись и одевшись, заходил в зал для завтрака, он еще надеялся, что Орейлия передумает. Эти надежды рассеялись, когда он увидел перед столом собранный ему в дорогу рюкзак.

Завтрак прошел почти без слов. Ярин достаточно разбирался в картах, чтобы понимать, куда ему нужно идти – по ручью до Сталки, а оттуда поездом на Назимку. Ярин поинтересовался, как Орейлия справится без него с хозяйством, но та только привычно отмахнулась от него:

– Как, как… Жила же я до твоего появления, и еще проживу – это лето точно, а там – посмотрим. Когда совсем состарюсь, Алехей перевезет меня к себе. Отправь, кстати, письма по дороге.

Ярин взял конверты – первый предназначался Алехею с факультета Чародейства Латальградского университета, а второй – некоему Дорну из Сталки, мужику, который прошлые годы помогал Орейлии по хозяйству за магарыч. Парень одел рюкзак и обнял добрую женщину на прощанье. В ее глазах выступили слезы – она привязалась к мальчику, который, пусть и на одну зиму, заменял ей внука. Много лет она убеждала себя в том, что вполне довольна своей уединенной жизнью – и, в самом деле, так оно и было! – но, оказывается, ей все-таки не хватало кого-нибудь, кому можно приготовить завтрак, рассказать сказку или поделиться опытом.

Однако пришла пора прощаться – с волей предков шутить опасно. Орейлия протянула парню кожаный кошель:

– На, возьми. Здесь семьдесят золотых, этого должно хватить тебе на пару месяцев, может, и больше, если будешь экономным.

Ярин развязал кошель и вытащил из него пару монет – очень уж ему хотелось посмотреть на золотые деньги. Но никакого золота в кошеле не оказалось. Обычные железные монеты, на которых был отчеканен профиль какого-то деда с острой бородой и вьющимися, спадающими на плечи кудрями. Внезапно смутившись, Ярин забормотал что-то вроде «не надо, ну зачем же», но Орейлия решительно, как и всегда, пресекла то, что показалось ей глупостью:

– Не бойся, это не последние деньги. В лесу в них все равно нет особой надобности, а тебе надо и до города добраться, и поселиться, и поесть. Академия заботится о своих учениках, но тебе все равно нужно сначала поступить туда. Да и потом – ты заработал эти деньги. Ты славно помогал мне все это время.

– Но я же жил у вас, и вы меня кормили…

– А это я уже вычла. Ладно, долгие проводы – лишние слезы. Счастливого тебе пути, Ярин.

Попрощавшись, парень развернулся и решительно зашагал в лес, навстречу неведомому. Он не оборачивался, но если бы обернулся, то увидел, что Орейлия не смотрела ему вслед. Что сделано, то сделано, и незачем попусту бередить душу.

Летний Железный лес был совсем не похож на тот, что Ярин видел зимой. Земля оделась в зелень, тут и там украшенную россыпью мелких цветов, и деревья, ранее мрачные и щетинищиеся иголками, тоже будто оттаяли и приняли участие в празднике роста и жизни. Яркое утреннее солнце, чистый и свежий лесной воздух, пение птиц – все это делало бы прогулку донельзя приятной, если бы не одно «но». Это была прогулка в неизвестность. Не то что бы Ярин был испуган или обескуражен – что плохого его могло ожидать в самом обыкновенном городе? – но все-таки у него не получалось во всей полноте насладится красотой раннего северного лета.

Дорога отняла у парня часа полтора, и, наконец, парень вышел из леса и продолжил свой путь вдоль кромки поля, простиравшегося до самого горизонта. Пройдя чуть дальше, он с некоторым удивлением увидел стоявший где-то посередине поля трактор, больше всего напоминающий небольшой деревянный сарайчик на колесах. Неказистый, покосившийся, тронутый ржавчиной и гнилью, он был явно не слишком удобен в использовании. Сейчас из трактора клубами валил пар, и вокруг него суетились несколько человек, которые то и дело ударяли его кулаками по бокам, пинали по колесу и крыли матом, пытаясь, видимо, добиться от него повиновения теми же известными способами, что всегда работали с ослами, быками и другой скотиной. Трактор, однако, отказывался сотрудничать. Может, помочь им? – подумал парень, и уже свернул было на ведущую к незадачливым крестьянам тропинку, как какая-то бабенка, заметив его, истошно заголосила:

– Ты кто такой? Че пришел? У нас ничего нет! Мы тебе ничего не дадим! Ну-ка давай, проходи мимо!

Огорченный таким приемом, Ярин пожал плечами, развернулся и пошел дальше, оставив грубиянов разбираться со своей проблемой самостоятельно. Вскоре на горизонте показались первые дома, и уже через десять минут Ярин был в Сталке. Ноги гудели – все-таки он шел без малого три часа. Улицы в городке лишь немного уступали лесу по степени бездорожья: они были даже не покрыты грязью, нет – они были сделаны из грязи, чавкающей под яриновыми подошвами. Все здесь было каким-то неудобным и необжитым: и маленькие облупившиеся одноэтажные деревянные дома, и покосившиеся заборчики, через прорехи в которых виднелись убогие неряшливые огородики. Казалось, что племя кочевников, спасаясь от внезапно свалившейся на них зимы, наспех выстроило это поселение с твердым намереньем покинуть Сталку при первой возможности. А потом по какой-то причине раздумало, и с тех пор остепенившиеся варвары так и жили в этих временных шалашах, не обживая их, впрочем, окончательно – мало ли, вдруг опять дорога позовет. Сами аборигены Ярину тоже попались: вблизи он хорошо разглядел их опухшие лица с глазами-щелками, которые проливали свет на еще одну причину царившей вокруг разрухи – обитатели Сталки были слишком заняты алкогольными возлияниями, чтобы благоустраивать свой городок.

Ярин быстро нашел старый город, то есть ту его часть, что была выстроена во времена, когда в Сталке еще правила семья Орейлии. Он машинально отметил, что здесь улицы были уже вымощены булыжниками, а дома выстроены из камня, и выглядели вполне себе основательно – хотя многие из них не мешало бы покрасить и подремонтировать. Наконец, он дошел до самого центра – маленькой площади с несколькими высокими, каменными строениями, заметными чуть ли не с самой окраины.

Одно из них Ярин узнал – Орейлия часто рассказывала про этот приземистый трехэтажный дом с кирпичными стенами, небольшими квадратными окнами и покатой черепичной крышей, который когда-то принадлежал ее семье. Теперь здесь располагалась городская ратуша. Ярин полюбовался элегантной простотой здания: строгие, прямые черты, ничего лишнего, минимум украшений. Вокзал, выстроенный в том же классическом стиле, располагался на другой стороне площади.

Ярин вошел в здание, огляделся в поисках кассы, и, обнаружив ее, попросил билет до Назимки, отсчитал нужное количество монет и протянул кассирше. Парень смотрел на то, как она выписывает ему билет, внезапно в его душе шевельнулась надежда, и он произнес, прочистив вмиг сжавшееся горло:

– Э-э-э… Простите пожалуйста, но… В Сталке никто не пропадал?

Кассирша непонимающе уставилась на него.

– Я просто подумал, вдруг вы знаете… Может быть, в городе пропал кто-нибудь? – Ярин чувствовал, как его уши наливаются краской.

Ответ был резким, небрежным, грубым:

– Нет, никто не пропадал. С чего бы? Отправление через два с четвертью часа!

Женщина захлопнула окошко кассы, и Ярин почувствовал себя идиотом. Да уж, приставать ко всем встреченным с вопросом «не теряли ли вы меня?» было довольно странно, а никаких других решений ему в голову не приходило.

Он присел на жесткую деревянную скамейку в углу и задумался. Сталка не пробудила в нем никаких воспоминаний – и, признаться честно, теперь, увидев ее неряшливые улицы и покосившиеся дома, он был даже рад этому. Ярину совершенно не хотелось оставаться в этом убогом поселении, проводить свою жизнь, ковыряясь лопатой в земле и пить, постепенно превращаясь в одно из этих жутких существ, неприкаянно бродящих вокруг. О, как он понимал теперь Орейлию, отказавшуюся возвращаться сюда: можно только догадываться о том, какую боль причинял ей облик своих бывших владений, доведенных до подобного скотского состояния.

Ярин с удивлением понял, что его интересует не столько его прошлое – о нем он в принципе мог составить представление по увиденному в Сталке – сколько тайна собственного исчезновения и перемещения в хлев Орейлии. Это совсем не походило на простую попойку Сталкинского паренька. Ярин ничего не имел против загадок. Когда речь шла о волшебстве, он с легкостью мог потратить несколько часов на то, чтобы придумать изящное решение этюдов, иногда предлагаемых Орейлией, вроде подбора формы детали так, чтобы заработал иллюзорный механизм. Но то были загадки совсем другой природы, а здесь… Здесь он просто не знал, за что браться, с чего начать. Решения просто не приходили к нему в голову. Может быть, лучше было в это просто не влезать? Ведь, в конце концов, у этой ситуации были и положительные стороны. Какая бы нить не связывала его со Сталкой, Ярин был от нее теперь освобожден, и свобода эта пришла без разлук, драм и необходимости делать картинно-мучительный выбор. Неожиданно он взглянул на потерю памяти как на величайший подарок, а на загадочное перемещение к Орейлии – как на выпавший ему шанс на новую жизнь, и он был полон решимости воспользоваться этой возможностью.

Эта мысль вдохновила Ярина, и он ухватился за нее. Свобода строить свою жизнь, свобода выбирать ее дороги… Он огляделся по сторонам, увидев вокзал в новом свете. Наверняка он не раз был здесь, но теперь, утратив воспоминания, он мог исследовать его вновь! И не только вокзал, но и Назимку, да что там – весь мир! Его охватило радостное любопытство, предвкушение предстоящего путешествия – путешествия из всегда унылого «здесь» в непременно загадочное и манящее «там» – и он отправился в вокзальный буфет. Ведь есть какое-то особое удовольствие в том, чтобы выпить перед отъездом последнюю – последнюю только в этом городке! – чашку чая, сжевать последнюю булочку, и уехать далеко-далеко, в новый мир, в невиданный ранее город к новым булочкам, другим, но, конечно же, ничуть не менее вкусным. Да, романтика всегда присуща привокзальным забегаловкам, только вот… Только вот в буфете Сталкинского вокзала ее не было. Зато здесь были грязные столы, ложки и вилки, покрытые белесым жирным налетом, увядшие бутерброды и толстуха-буфетчица, весь облик который недвусмысленно говорил «эй, чё надо?» вместо «может быть, чайку на дорожку?». Ярину хватило одного взгляда на все это великолепие, чтобы понять – нет, здесь он перекусывать не будет. Хорошо, что Орейлия собрала еды ему в дорогу.

Рядом с буфетом располагалась книжная лавка. Ярин сверился с висящим на стене расписанием, убедился, что путь ему предстоит не близкий, и решил, что книга в дорогу придется кстати. Пожалуй, что-нибудь приключенческое или историческое – хотя порой он с трудом отличал первое от второго. Однако, вокзальная лавка не предполагала столь богатого выбора. Не то чтобы в ней было мало книг – нет, ими были заполнены все полки – но, сколько бы Ярин ни листал страницы, у него не возникало и тени желания что-нибудь купить, хотя книги и стоили сущие гроши. Здесь были многотомные записи скучнейших речей о том, как наилучшим образом обустроить Империю, поэтические сборники, воспевающие зной южных земель и красоту снежных пустошей севера, правила игры в мудреную настольную игру – и ничего интересного… В итоге, под недовольным взглядом потревоженной старушки-продавщицы – ишь, ходють, выбирают тут, и какая им разница, книга – она и есть книга – Ярин купил книжку, называвшуюся «Про жизнь совсем хорошую», которая, если верить оглавлению, рассказывала об Империи Братских Народов, ее географии, истории, людях. Это будет кстати: Орейлия мало знала о делах в мире после своего изгнания, да и не особенно этим интересовалась, но, очевидно, за сорок с лишним лет страна успела основательно измениться.

Покинув книжную лавку, Ярин взглянул на старинные башенные часы. Времени оставалось еще много, больше полутора часов. Естественным выходом была бы прогулка, но Ярин уже понимал, что не увидит здесь ни парков, ни памятников, ни удивительных своей красотой зданий. Через некоторое время он, однако, вспомнил об одном интересном месте – селяне наверняка не подумали бы о нем как о достопримечательности, но парню оно казалось важным. Ярин решил осмотреть ту самую злосчастную мельницу, достижение чародейской мысли и одновременно причину изгнания этих самых чародеев в лесные чащи. Обнаружить ее было нетрудно – Ярин знал, что она должна быть недалеко от дома, ныне ставшего ратушей, а уж найти реку было и вовсе делом пустячным.

Минут через двадцать Ярин стоял перед мельницей – или, точнее, перед тем, что от нее осталось. Тяжелое, каменное здание с небольшими оконцами и толстыми стенами было полностью заброшенным. Не осталось ни водяного колеса, ни внутренних механизмов – только мертвое угловатое строение, стены которого заросли мхом, а основание – сорными травами. Да уж, основательно они возненавидели эту мельницу, – подумал парень.

– Ты, милок, не стоял бы здесь лучше. Нехорошее тут место, проклятое!

Парень обернулся и увидел сгорбленную, древнюю бабку. Завернутая в грязный, слишком теплый для летней погоды плащ, она неодобрительно глядела на парня острым взглядом белесых глаз и жевала губами. Старуха сделала несколько шагов к парню, опираясь на неструганную суковатую клюку.

– А что с этим местом не так? – спросил старуху Ярин.

– Видишь эту громадину? Это ведьмина мельница. Их целая семья здесь жила, бесопоклонников, скряг проклятущих!

– Бесопоклонников?

– Все как есть тебе расскажу, бесопоклонников и чернокнижников! – затараторила бабка, сразу вцепившись в слушателя, словно хищник в добычу, – я, когда их семейку выселяли, совсем молодухой была, но кое-что еще помню. У них в подвале целый алтарь устроен был, и идолов там столько стояло, что целую поленницу дров из них потом наломали. И каждому они песни пели. Одному для богатства, другому для здоровья, третьему для счастья, четвертому для успешного колдовства… Разве ж приличному человеку столько всего нужно? Скромнее жить надо!

Ярин издал звук, который, как он понадеялся, старуха примет за согласие. Та, между тем, продолжала:

– И через колдовскую силу тех идолов, весь город они в своих лапищах зажали. И шахты у них, и железная дорога, и паровозы! А ведьма их еще и мельницу выстроила, чтоб, значит, совсем наша жизнь непроглядной стала, чтоб и за хлеб колдунам растреклятым платить! Мы-то все понять не могли – ну как у них все получается? А потом батюшка к нам приехал из самой столицы и растолковал – так мы сразу все и поняли. Они, выходит, бесам поклонялись, только именовали их по-другому, джинны, что ли? Но суть-то одна! Везде бесовщина, только в Церкви простому человеку спасенье. А ведьма, пока в Академии училась, сделку с нечистой силой заключила! Так нам батюшка и говорил. Одни беды от всех этих академий. Черти ей нашептали эту мельницу построить. Каждое полнолуние повозка к мельнице подъезжала, на козлах – всадник весь в черном, посмотришь на него, и мороз до костей пробирает. А в повозке той – кости! Ведьма те кости в муку молола и в хлеб добавляла! Вот как батюшка рассказывал!

– Может, врал батюшка? – не выдержал Ярин. Что за бред! Его было тяжело даже слушать, не говоря уж о том, чтобы поверить.

– Да ты что же? – ужаснулась старуха, – как можно? Ему какой резон врать-то? И все складно получается: колдунья и на зерне экономила, и нас колдовскими чарами опутывала. Да ты посмотри на эту громадину – разве можно ее без нечистой силы построить? Тут каждый угол ей пропитан. Когда чернокнижников прогнали, наши-то, городские, сами по первости муку молоть начали.

– Вот прямо так, после костей? – поднял брови Ярин.

– А что поделать, кушать-то хотелось. Но все равно затея гиблая оказалась – черные силы даже Церковь вывести не смогла. Мы батюшку-то позвали из Храма, так он три дня вокруг ходил да злые силы отгонял. Да все не в прок. Как-то раз, хоп – встала мельница. Ишка, мельник, полез посмотреть, что там и как, а жернова его ка-ак втянут! Сгинул человек. Потом следующий мельник, Мареш, на праздник принял чуток на грудь, и – оп! – поскользнулся на ровном месте и шею себе свернул. Проклято место! Решили сжечь да разломать.. что могли – сожгли, а вот разломать не получилось. Так и стоит, анафема эдакая.

Ну конечно, Орейлия строила на совесть, – улыбнувшись про себя, подумал Ярин.

– А ты, внучек, откуда будешь? Не припомню я тебя, и видок у тебя какой-то… не нашенский! – отвлеклась от своих воспоминаний старуха, оглядывая его своим колючим взглядом с головы до ног. Глаза ее вдруг сузились, – и чёй-то ты в лесу делал, вон, листочки у тебя на штанах, ась?

– Да я, бабушка, к тетушке приезжал, сейчас обратно поеду, бежать мне нужно, а то поезд мой уедет, – встрепенулся Ярин, притворно улыбаясь и отряхивая брюки, – доброго здоровьица вам, – и быстро пошел обратно на вокзал, провожаемый насупленным и подозрительным взглядом бабки.

Басни старой карги про чернокнижие отняли довольно много времени, поэтому на вокзал Ярин возвращался быстрым шагом. До отправления поезда оставалось всего минут десять, и Ярин намеревался было посетить в туалет, но на подходах его довольно грубо оттолкнул усатый мужик средних лет в форме железных дорог и с увесистым чемоданом в руках. Вместе с вытянутым белобрысым хмырем, бросившим скрипучим голосом «прочь с дороги, деревенщина», они ввалились в уборную и немедленно заперлись изнутри. Раздраженный хамством, Ярин, нахмурившись, вернулся в зал, уселся на лавочку и принялся смотреть по сторонам, периодически косясь в сторону уборной.

На скамейке напротив женщина бинтовала разбитую коленку своей внучке. Влюбленная парочка, одетая явно не по-деревенски, смеясь и перешептываясь, склонились над книгой. Полная женщина в форме, с золотистыми волосами и ярко накрашенная, торопясь, подошла к кассам и спросила о чем-то кассиршу. Ярин прислушался.

– Пропал… Нужно немедленно найти!.. Нет, без него никак!.. важно… Задержать поезд! – возбужденно говорила она.

– Я ведь только что с ним разговаривала! Часу не прошло! – всплеснула руками кассирша. Она принялась требовательно, хищно шарить взглядом по залу. Их глаза встретились, и в надежда встрепенулась в Ярине, словно последний всполох догорающего костра. Он подошел к кассе.

– Простите, вы… вы не меня ищете?

Золотоволосая дорожная работница презрительно фыркнула:

– Да кому ты нужен!

– Просто, вы сказали, пропал, и я…

– Мастер Арух пропал, вокзальный чародей-механик! – ответила женщина срывающимся голосом. Кажется, она не вполне владела собой.

– Лаудра, да не переживай ты так, никто не куда не пропал, он просто!..

– Он должен был преступить к ремонту немедленно. Сам начальник вокзала приказал ему!

– Я видел тут мужика в форме, он минут пять назад заперся в туалете. Вместе еще с кем-то… Может, он? – пришел на помощь Ярин.

Лаудра рысью кинулась к туалету и забарабанила в дверь.

– Занято! – раздалось оттуда.

– Это его голос! Арух! Немедленно открой! – не своим голосом завизжала женщина, – приказ начальника вокзала!

Человек за дверью хмыкнул и перестал отвечать. Пнув дверь несколько раз, толстушка, объятая гневом, куда-то убежала. Вокруг двери собралась толпа.

– Что случилось? – спросила кассирша у подошедшего коллеги.

– Машинист говорит, что в машине стуки какие-то, и давление падает. Арух пошел, посмотрел, и к себе в кабинет вернулся. Ну, Тым сын Лихуков тоже к нему пошел, узнать, не надо ли, может, чего… А тот, ты представляешь, сидит и чаи с каким-то хмырем гоняет!

– Ну?

– Да! Начальник ему и говорит: ты что это расселся? А тот ему: клапан сломался, менять нужно, а в наличии нет.

– Как так – в наличии нет?

– Тым сын Лихуков тоже спрашивает, а Арух ему в ответ: я, говорит, два месяца назад вам говорил, что завезти надо, а то беда будет, и заявку по всей форме составил. А на складе до сих пор ни сном, ни духом. Без детали этой сделать ничего нельзя, а дрезину в Бологое он уже отправил. Ну начальник тут не выдержал, и говорит: в какое-растакое Бологое? Поезд через десять минут отойти должен! Сделай как-нибудь, чтоб до Назимки доехало, пусть там отдуваются. А Арух ему: как-нибудь не умею, без нового клапана паровоз чудо, что вообще до Сталки дотянул. Ну, Тым сын Лихуков и рассердился. Он же у нас такой, за дело-то переживает! Иди, говорит, к растакому паровозу, и чтоб отправил согласно расписанию. Ну, Ахук и пошел. И хмырь вместе с ним. Выходит, так и дошли до поезда…

– Что ж он, думает в уборной отсидеться?

К дверям сквозь толпу пробиралась Лаудра. Стало ясно – отсидеться и впрямь не получится: женщина сжимала в руках увесистую кувалду.

– Приказ начальника вокзала! – выкрикнула она и нанесла первый удар по двери.

В ней немедленно образовалась щель, из которой на Ярина повеяло воздухом настолько дурным, что его чуть не стошнило.

– Черт побери, что же там случилось? – выдохнул он.

– Ты о чем? – спросил его сосед по очереди.

– Разве ты не чувствуешь? Запах!

Сосед втянул носом воздух:

– Что-то ты выдумываешь. Все в полном порядке!

Дверь меж тем пала.

– Здесь никого нет! – зычно выкрикнула Лаудра, – кто соврал, что он здесь?

Женщина угрожающе двинулась вперед, стискивая в руках кувалду.

– Вы же сами слышали голос! Он был здесь! Да и дверь изнутри заперта была! – Ярин отступил на несколько шагов.

– Неважно! Сейчас его здесь нет!

– Но куда же он девался? – выкрикнул кто-то. Вопрос был не из простых. Окошко в туалете располагалось под самым потолком, и к тому же было столь мало, что вряд ли довольно механик, бывший мужчиной довольно грузным, мог туда протиснуться. Кроме окна и находящейся на небольшом возвышении дыры в полу, в туалете ничего не было.

– С бесами он знался, вот они его и утащили, – со знанием дела воскликнула какая-то старуха.

– А может быть… – нерешительно сказал кто-то, осторожно заглядывая в дыру. Ярина замутило.

– Багор! – вскричала Лаудра, – именем начальника вокзала!

Через пятнадцать минут золотоволосая женщина, перемазанная нечистотами, держа в руках багор так, словно это было боевое копье, вышла в зал и, тяжело дыша, заявила о том, что механика обнаружено не было, и поезд придется задержать до тех пор, пока дрезина не привезет из Бологого необходимые детали и не съездит еще раз – за механиком. Пассажиры зашумели.

– Как так, паровоз сломался? – негодовал сидящий неподалеку пожилой мужчина в вытянутых на коленках темно-синих штанах и мятой майке, из-под воротника которой выбивались седые волосы, больше напоминавшие мех, – дуралеи безрукие, простой паровоз починить не могут! – добавил он так, будто всю жизнь только и делал, что чинил паровозы.

– Поедем скоро, поедем, – успокаивала его сидящая рядом жена, сухонькая женщина в немарком сарафане и повязанным на голову платке. – В первый раз, что ли?

Видимо, это и впрямь было не в первый раз, потому что пассажиры, пороптав минут десять о расписании, опозданиях, своих правах и безответственности работников железной дороги, затихли. Никого из них, казалось, не заинтересовал факт довольно странного исчезновения механика вместе с неизвестным типом – впрочем, в его существование, кажется, так никто и не поверил. Впрочем, наверняка у всего этого было приемлемое объяснение – люк в полу, например. Не желая далее разбираться в загадках вокзального сортира, Ярин открыл купленную ранее книжку.

Она начиналась с повествования об Эдеме, золотом веке людей, когда они жили, не зная колдовства, проводя время в простых, естественных занятиях: возделывании полей, уходе за скотом, выпекании хлеба… Пахота без чародейства? На быках, что ли? И это – золотой век? Да, соглашалась книга, это было время упорного труда. Зато простая, неспешная жизнь не менялась веками, люди не знали роскоши, излишеств, искушений и изнеженности – а потому не было раздоров, бахвальства и войн. Долго длился золотой век, и продлился бы вечность, если бы не армии Владыки, пришедшие с Запада.

На первый взгляд, Владычество улучшило жизнь простых людей. Оно принесло лекарства, победившие смертельные еще недавно болезни, и механизмы, облегчившие ремесло ткача, кузнеца и пахаря. Но вместе с ними пришла роскошь, заставившая людей отвернуться от тяжелого праведного труда и тянуться к излишествам, сражаться за них. Хуже того, с Владыкой пришло неравенство: обнаружившие в себе колдовские способности возвысились над другими, использовали чары для обогащения и власти. Простые же люди, лишенные талантов, влачили жалкое существование – может быть, их жизнь и стала удобнее, чем в Золотом веке, но в сравнении с разгульным, роскошным бытом чародеев она казалась нищей, нестерпимой. И возопили люди, и взмолились они о справедливости.

Ответом их молитвам стало рождение Латаля, великого пророка, чей портрет был приведен тут же: суховатый мужчина, уже в годах, с буйной шевелюрой кудрявых волос, острыми ушами и остроконечной бородой. Вот, оказывается, кто был отчеканен на монетах. Латаля с детства посещали видения, и с их помощью он сделал несколько важнейших открытий, первым из которых стало утверждение бесовской природы волшебства. Латалю открылись времена, что были до тех пор известны лишь из мифов и легенд. Но легенды лгали, а Латаль увидел в своих видениях правду: черти и бесы властвовали над миром до Золотого Века, повелевая материей и стихиями – пока не сгинули, уничтоженные собственными пороками и кознями.

Сгинули бесы, однако, не полностью – они оставили после себя черные, колдовские книги, с помощью которых люди научились пользоваться волшебством. Им не удалось повелевать Сегаем в той же полноте, что и бесам – в устах обычного человека заклинания лишь призывали иллюзии того, что могло бы быть. Но и этого оказалось достаточно, чтобы развратить колдунов и заразить их мысли порчей. Одержимые бесами, поклоняющиеся им колдуны разрушили Золотой век, и вернутся в него уже не было никакой возможности: несмотря на бездуховность и темное происхождение, водопровод, поезда и отопление были слишком удобными. Латаль предложил построить новый Эдем, изгнав если не темные силы в целом, то хотя бы неравенство, бесопоклонников и Владыку. В Новом Эдеме чародеи, по мысли Латаля, должны были отречься от своих покровителей-бесов, встать в один ряд с обычными людьми, отказаться от излишеств и роскоши – тогда, по мысли отца Латаля, уйдет бедность и настанет изобилие, при котором каждый сможет взять все, что хочет.

Латаль основал Церковь Равенства, став ее Отцом, и его идеи привлекли множество последователей. Поначалу церковные проповеди посещали лишь самые угнетенные и обездоленные, но со временем к ним прислушались и ремесленники, и знать, и военные. Но Владыка с тысячами верных ему колдунов по-прежнему стоял на его пути, и тогда отец Латаль, собрав всю свою прозорливость и проникнувших повсюду сторонников, совершил невозможное – убил Владыку, разрушил вековое рабство и положил начало новой эре в истории Сегая.

Ярин читал, время шло, и часа через полтора из будочки под потолком вокзала зычно объявили посадку. Ярин, вместе с обрадованно загомонившей толпой, прошел на платформу и увидел на пути похожий на здоровенную цистерну ревущий паровоз, за которым стояло пять вагонов, деревянных, но на железной тележке. Ярин невольно залюбовался чудовищем. Бездуховные или нет, но поезда были, пожалуй, самым впечатляющим достижением волшебства огня и пара, и величественностью уступали лишь пароходам, взглянуть на которые у парня не было шанса – в этой части Сегая не было ни морей, ни судоходных рек. Ярин хорошо представлял себе внутреннее устройство паровозов, которое было, если забыть о масштабе, таким же, как и во многих машинах Орейлии: раскаленная каменным огнем и медью вода приводила в движение поршни, которые, в свою очередь, вращали колеса. Но, рассматривая все это вместе, он не мог не заметить печати волшебства и мудрости на каждой детали, от рессор до паровозного гудка. Поезда стали одним из триумфов чародейства, преобразивших мир: во времена того, что книга упорно называла «Золотым веком», Сегай был исполинским континентом, покрытый дикими чащами непроходимых лесов, степными пустошами и коварными болотами. Путь из одного конца материка в другой превращался для одних ищущих приключений путешественников в дело всей жизни, а для других – в подвиг, эту жизнь уносивший. Те времена закончились меньше ста лет назад: опутанный сетью железных дорог, Сегай стал сравнительно небольшой, уютной и почти безопасной местностью, пересечь которую можно было за две-три недели.

Другие пассажиры, надо полагать, весьма удивились бы, если бы узнали о мыслях парня: им не было дела ни до внутреннего устройства поездов, ни до их истории, да и до бездуховности дела не было. Возит же! Даже если бы они смогли вникнуть в волшебство, что таилось внутри паровоза, они бы восприняли как должное, что поколения чародеев создавали все это специально для их перевозки. Магия не вызывала в них почтения, и Ярин сразу заприметил заплеванный тамбур поезда, треснувшие от ударов стекла, и матерные надписи, испещрявшие скамейки.

Парень расположился на свободном сидении напротив молодого эльфа, крутившего в руках то в одну, то в другую сторону кубик, сделанный из костяшек разных цветов, от белого до темно-коричневого, почти черного. Эльф был чуть выше Ярина, с худым лицом, его тело, руки, ноги, и даже пальцы казались какими-то тонкими, вытянутыми. Такими же вытянутыми и слегка заостренными были его уши – надежный отличительный признак эльфийского народа, как объяснила ему Орейлия. Светлые волосы парня были необычно длинны, они доходили парню до шеи, и были перевязаны пестрой лентой, удерживающей убранные за уши пряди на месте. Вдобавок, в волосы было воткнуто ярко-красное перо какой-то птицы. Прическа показалась Ярину довольно экстравагантной: ни в деревне, ни на вокзале, ни в вагоне поезда мужчины не носили длинных волос, предпочитая короткие стрижки, и уж в любом случае обходились без перьев. Эльф посмотрел на Ярина почему-то с испугом, который сменился недоверием после приветливой улыбки. Нервный он какой-то, – подумал Ярин и вновь открыл купленную книжку.

После казни Отца Латаля Церковь возглавил Тарешьяк, самый обычный выходец из далекого горного селения. Он повел за собой воспрявших духом людей, сбросивших оковы рабства, очистил восточные земли от скверны Владычества, и на месте былой мировой окраины раскинулась Империя Братских Народов: самая большая страна на Сегае, протянувшаяся от западного Щачина до Тамищей на востоке, от отстроенных заново холодных северных Ледов до Джирбина, жители которого могли прожить всю жизнь и ни разу не увидеть снега. Но война на этом не закончилась – недобитые последователи Владыки при поддержке с запада, куда Церкви так и не удалось распространить свое влияние, принялись чинить молодой Империи козни: наводить засухи, мор и эпидемии, а потом, отчаявшись, собрали воедино все свои колдовские силы и призвали из глубин преисподней бесов во плоти, развязав самую кровавую войну в истории Сегая. На протяжении трех десятков страниц книга описывала жестокость бесов и их сподвижников, перечисляя ужасные пытки, которым подвергались служители Церкви и ее прихожане. Ярина слегка замутило, и он перелистнул вперед, на ту часть, где Империя все же победила, пусть и тяжелой ценой.

Принявший трон Галык за прошедшую с тех пор треть века сделал Империю такой, какой она была сейчас: богатой, процветающей, самой свободной и самой справедливой страной на свете. Здесь не было богатых и бедных, рабов и господ, и все были равны, вне зависимости от своей народности и происхождения. Величайшим счастьем было жить в этом государстве, которое неуклонно, с каждым днем, приближалось к воплощению прекрасных снов Латаля о чудесном Эдеме.

Ярин читал, изредка отрываясь от книжки и поглядывая в окна. Ничего особо интересного там не было: леса, луга, опять леса, горы… Изредка попадались маленькие деревеньки с такими же, как и в Сталке, грязными улицами и убогими домами. Вдруг за окном промелькнули одинаковые, невысокие и серые, цеха какого-то завода, и поезд остановился в небольшом городке.

Из тамбура послышались голоса, топот, и в вагон с шумом ввалилась молодая компания. Один из вошедших, судя по всему, был троллем, высоким, с рыхлым колыхающимся животом. Кожа его имела характерный для болотных троллей зеленовато-оливковый оттенок, а черты лица казались слегка раздутыми: немного выпученные глаза, толстые губы, широкий нос. Двое его приятелей были гоблинами, невысокими, и поджарыми. Выражение их вытянутых, сероватых лиц с тусклыми и блеклыми глазами произвело на Ярина весьма неприятное впечатление: они были статичны, малоподвижны и грубы, будто сделаны из папье-маше.

Сидевший напротив Ярина эльф задрожал и посмотрел на вразвалку подошедшую троицу с выражением привычного ужаса – так ребенок смотрит на врача, который изо дня в день ставит ему уколы. Испуг его был не напрасным: один из гоблинов, который был мельче и наглее своих товарищей, ни с того ни с сего ударил эльфа по рукам, выбив из них костяной кубик, затем сорвал его с места, дернув за руки, и пинком швырнул вдоль прохода, сопроводив эти действия словами:

– Пшел отсюда, гнида длинноухая! Перья отрастил, полетать хочешь?

Ошеломленный внезапным нападением Ярин не успел никак отреагировать – его хватило лишь на то, чтобы поднять игрушку с пола. Люди и в деревне, и на вокзале, и в поезде до сих пор производили впечатление пусть не слишком приветливых и трезвых, но по крайней мере спокойных, и такая вспышка пещерной дикости казалось совершенно внезапной. Соседи Ярина по вагону уперли глаза в окна, быстро изобразив на лице великий интерес к пейзажам столь мастерски, что можно было с уверенность сказать – это им приходится делать не впервые. Сидевший же неподалеку седоволосый мужчина и вовсе одобрительно крякнул: «Так их, а то поотращивали патлы!». Эльф меж тем покорно потрусил по коридору, направившись в другой вагон, и троица вновь повернулась к Ярину. Он подобрался на скамейке, приготовившись к неприятностям.

Шпана уселась напротив парня, и мелкий гоблин сказал:

– Слышь, тебя как звать?

Ярин решил проигнорировать его слова.

– Че молчишь, глухой, да? А я Лершик. Будем знакомы, глухой. Че читаешь, умный сильно?

Ярин поднялся с места, намереваясь уйти в другой вагон самостоятельно, пока его не выпнули, как эльфа.

– Куда пошел, сука? Мы еще не закончили! – Лершик схватил Ярина за руку, задерживая его.

От прикосновения грязной руки Ярина передернуло. Страх, гадливость, презрение – все те чувства, которые колыхались внутри него с момента появления троицы в вагоне – вскипели, наполняя Ярина пеной ярости, вытесняя разум. Лед, Удар, – успело прошептать его сознание. Всплывшие в голове варги будто придали ярости форму. Свободной рукой Ярин ударил по плечу Лершика, и… почувствовал прошедший через его тело, от темени по позвоночнику к кулаку, разряд силы – острой, обжигающе холодной. Не таким уж и сильным был удар, но Лершик отдернул руку, отшатнулся назад и вскрикнул. Его рука болталась плетью, и было видно, что двигать ей он больше не может.

На несколько мгновений воцарилась тишина. Потом тролль, выпучив глаза и раздув ноздри, поднялся на ноги:

– Ах ты су…

Еще разряд – и кулак Ярина угодил троллю между глаз. Тот не успел даже завопить: он кулем осел на скамейку и потерял сознание. Сидевший у окна гоблин нерешительно бегал глазами, глядя то на одного своего товарища, то на другого. Дружная команда распалась: у тролля тонкой струйкой текла слюна изо рта, а Лершик растирал и дергал свою руку. Оставшийся целым гоблин забормотал:

– Эээ, братишечка, ну ты чего, мы ж просто пошутили… Ха-ха, шуток не понимаешь?.. – гоблин выдавил из себя пару смешков.

Вид залебезившего перед лицом опасности гоблина был столь тошнотворен, что Ярин сквозь зубы выругался. Сила оставляла его: нужно было либо добивать, либо сваливать. Люди уже начали недовольно оборачиваться, ворча что-то вроде «устроил тут побоище, ишь, спортсмен», поэтому Ярин быстро проследовал в соседний вагон.

Там он вернул эльфу его игрушку и устало плюхнулся на скамейку, закрыв глаза. Ярость и страх отступили, он чувствовал себя каким-то… опустошенным. Что это было? Он смаковал послевкусие потока, что только что бежал по его венам – ледяного, колючего, но вместе с тем столь притягательного и сладкого, что его прохождение причиняло наслаждение почти экстатической силы. Что это была за сила? Орейлия никогда не рассказывала ни о чем подобном. Впрочем, конечно же, добрая женщина не могла знать всего. Она была мастерицей огня и пара, но, например, мало что смыслила в целительстве и алхимии, поэтому…

Внезапно Ярина прошиб холодный пот.

«Слова не могут коснуться реальности».

«В устах обычного человека заклинания призывают лишь илллюзии того, что могло бы быть».

«Бесы повелевали материей и стихиями».

«С бесами он знался, вот и утащили его».

Ярин понял, что он в очень, очень большой беде.

Она выбежала наружу, и солнце ослепило ее – после дней, проведенных почти в полной темноте, нескольких минут в тусклом коридоре оказалось недостаточно, чтобы подготовить ее глаза. Она прищурилась так сильно, что мир превратился для нее в узкую полоску, и, глядя себе под ноги, побежала прочь, уворачиваясь от попадающихся на пути пустых ящиков и куч мусора. Рванув на себя чуть ли не на ощупь найденную калитку в заборе – хорошо, хоть она была не заперта! – девушка ступила на каменную мостовую. Город, – сказала она себе, – Не лес, не деревня – город!

Она пробежала еще пару минут, и только потом поняла, что за ней никто не гонится – в утренней тишине не раздавалось ни шагов, ни дыхания, ни проклятий. Девушка с опаской оглянулась назад, но глаза лишь подтвердили правоту ушей. Все спокойно. Она остановилась отдышаться, и посмотрела по сторонам. На улице никого не было: ни спешащих по своим делам прохожих, ни играющих детей. Впрочем, «улица» было бы слишком громким словом для узенького, слепого переулка. Слишком уж здесь глухо. Гнались за ней или нет, но она пока не чувствовала себя в безопасности.

Она побежала в неверном направлении: теперь, чтобы выбраться из тупика, ей пришлось развернуться и снова пройти мимо злополучного дома. Быстрым шагом, срывающимся на бег в мгновения, когда ей чудился какой-то шорох, она проследовала мимо своего недавнего узилища и вышла на улицу побольше, тоже мощеную черными и темно-серыми камнями неправильной формы и разных оттенков, отполированными временем почти до блеска.

Мостовые молчаливо свидетельствовали о том, что она оказалась в очень старом городе, но когда она привыкла к свету и подняла глаза, она заметила, что дома вокруг древними не кажутся. Ведь, как в мостовой не найти двух одинаковых формой и цветом камней, так и дома в старых городах не похожи друг на друга – их строили разные люди в разные эпохи в соответствии со своими, подчас весьма сомнительными, представления о красоте и уюте. Здесь все было не так. Здания были возведены словно по одному эскизу, под копирку, с одинаковыми окнами, одинаковыми крышами, и даже выкрашены все они были одними и теми же цветами: серые стены, белые наличники окон, коричневые двери. Глаз скользил вдоль рядов окон, ни за что не зацепляясь, не примечая ничего интересного – у нее не возникло даже намека на узнавание. Конечно же, она была здесь раньше, ведь не могла же она внезапно оказаться в подвале совершенно незнакомого, чужого города! Но ее голова по-прежнему играла с ней в странные игры: она легко смогла рассудить, что мостовая старая, а дома – не очень, но это был голос разума, не памяти.

Она обернулась и внимательно изучила место своего заточения, силясь вспомнить, узнать хоть что-нибудь: украшенные незамысловатыми рисунками и надписями «Платье», «Продукты» и «Все для дома» окна, неприметную, составленную из темно-зеленых букв вывеску «Универсальный магазин»… Тщетно. С тем же успехом она могла бы попытаться пройти сквозь каменную стену. У нее попросту ничего не получалось, сколько бы она ни таращилась на здание. Неприятное, однако, место. Внешне это был, конечно, такой же дом, как и все остальные на этой улице, ничего примечательного, кроме вывески, но внутри… Впрочем, если не знать об этом, то заподозрить что-то неладное было решительно невозможно. Странным все-таки это было поступком, держать ее в подвале магазина, да и вообще в городе – ведь ее могли бы услышать посетители, или найти работники, да мало ли… Еще и без всякого присмотра. Впрочем, стоит ли искать логику в действиях маньяка? В любом случае, уж она ему показала! Ее до сих пор переполняла гордость за себя и ощущение триумфа от победы.

Она вышла на бульвар с ровными рядами аккуратно обстриженных деревьев, которые уже сбросили листву. Нужно идти в центр – сообразила она. Окраин в городе много, а центр – один, и уж его-то она наверняка узнает. Впрочем, через некоторое время она поняла, что это было скорее попыткой успокоить себя, чем убежденностью. Чем больше она смотрела по сторонам, тем более незнакомым, чужим и странным выглядел этот город, и постепенно, в сражении между собственными пытливый умом и упрямой памятью, она сообразила, почему.

Здесь не было ни ярких вывесок магазинов, ни цветастых плакатов с приглашением зайти в кафе – одним словом, ничего, притягивающего к себе внимание. Все вывески, которые она видела, были такими же, как на «Универсальном магазине»: тусклые и скучные, они никак не побуждали посетить соответствующее заведение – нет, они просто сообщали, что в данном магазине можно купить «Хлеб» или «Молочные продукты». Единственными яркими пятнами в окружающей ее серости были непонятные знаки, похожие то ли на заваливающуюся назад букву Г с лишней перекладиной, то ли на букву А, переупражнявшуюся в балете. Странный символ, начертанный яркой серебряной краской на черных или серых флагах, висел повсюду: над дверьми, на углах крыш, и даже на некоторых балконах.

Другой странностью было непривычно малое количество магазинов на таком широком бульваре. Кафе, рестораны или парикмахерские же не попадалось ей вовсе. Дорога, деревья, дома – и больше ничего лишнего. В том числе и прохожих.

Нет, конечно, город не был пустым, и люди ей попадались, но девушка была уверена, что в середине дня, – а именно на это время суток указывало стоящее на небе солнце, прохожих на улицах должно быть существенно больше. Ей же встречалось не больше человека на квартал. И они тоже казались ей странными, главным образом потому, что на их фоне она чувствовала себя чуть ли не великаншей. Даже мужчины приходились ей, в основном, по подбородок, а женщины не дотягивались и до него. Она на всех смотрела сверху вниз, и остро чувствовала новизну подобного положения дел. А уж их одежда… все встречные были одеты почти одинаково: широкие серые, серо-синие или коричневые брюки на мужчинах и юбки ниже коленей на женщинах, бесформенные, мышиного цвета пальто, и либо серый пуховый платок, либо шерстяная шапочка на голове. Различались лишь детали. А как выглядит она сама? Она настолько увлеклась разглядыванием окрестностей и попытками найти хоть что-то привычное и знакомое, что совсем позабыла об этом!

Ответ ей дало окно первого этажа, мимо которого она проходила в этот момент. Мягкие, темно-зеленые шерстяные штаны плотно обтягивали стройные ноги, и были заправлены в невысокие кожаные сапожки. Штаны, хоть и были зелеными, а не черными или темно-серыми, все же не так выделяли ее на улице, как рыжая с белым меховая жилетка, превращающая ее в лису, гуляющую по городу, населенному хорьками. Впрочем, на ней жилетка смотрелась вполне уместно: у нее были огненно-рыжие волосы, густые, длинные, слегка вьющиеся, но, к сожалению, не очень чистые – голову в подвале было не помыть. Удивительно, но в темноте подвала, действуя наощупь, она ухитрилась подобрать идеально подходящую ей одежду! Впрочем, возможно, с нее эту одежду и сняли? Вряд ли она попала в подвал уже голой!

Она прищурилась, чтобы рассмотреть свое лицо. Все-таки окно – неважная замена зеркалу, и ей не удалось рассмотреть себя так подробно, как ей бы хотелось. Приятный, не слишком вытянутый и не слишком круглый, овал лица, аккуратный, не выдающийся вперед маленький нос, большие глаза… Она осталась в целом довольной увиденным, но все-таки пожалела, что у этого хмыря не нашлось косметики.

Несколько раз она пыталась выяснить у прохожих дорогу до центра, и каждый раз поражалась их невежливости и неприветливости. Встреченные люди смотрели на нее с подозрением, недоверием и неприязнью: может быть, это было связано с ее ярким костюмом, но, судя по вертикальным морщинам на переносице и опущенным книзу уголкам рта, это было их обычное выражение лица. Прохожие были словно погружены в глубочайшие и приносящие боль и страдания размышления о высоких и трагических материях, и отрывались от этого занятия весьма неохотно, в лучшем случае неопределенно взмахивая рукой и буркая что-то вроде: «туда иди». Вразумительного ответа она смогла добиться лишь с восьмой попытки от парня, который, как и она сама, выглядел белой вороной в своей темно-бордовой кожаной куртке и с широкой красной лентой вокруг головы, поддерживающей густые и длинные, почти до плеч, слегка вьющиеся волосы, в которые зачем-то было воткнуто небольшое белое перышко над ухом. Он сперва уточнил, не на Площадь ли Восстания она идет – она решила, что лучше всего согласиться – и парень, непонятно с чего став намного доброжелательнее, принялся подробно объяснять дорогу. В течение пары минут он перечислял все ждущие ее улицы и повороты, но затем, увидев, что она мало что понимает, сказал, рассмеявшись:

– Забудь. Видишь во-он тот шпиль? Просто иди туда.

Шпиль, увенчанный все тем же странным знаком в виде буквы «Г», возвышался над крышами домов и, действительно, был отлично виден – хотя до него явно было неблизко. Попрощавшись с парнем, она свернула с бульвара, прошла пару кварталов по улице, снова повернула… Шпиль или не шпиль, но в этом городе было легко затеряться: дома были все также похожи друг на друга, и очень скоро она бы не смогла с уверенностью сказать, что не пришла в то же самое место, где уже была. Единственное, что ей оставалось, это двигаться в одном направлении, по возможности никуда не сворачивая – тогда она неизбежно, рано или поздно, окажется на новом месте. Так и получилось: выйдя на очередную улицу, она обнаружила, что с другой ее стороны все дома разом сменили окраску со светло-серого цвета на грязно-желтый – как будто маляры именно здесь приступили к работе с новой гигантской партией краски.

Не единожды уже на своем пути она упиралась в высокие сплошные бетонные заборы, простирающиеся в обе стороны на добрую сотню шагов, так что было совершенно непонятно, как их лучше обходить. Несколько раз улица, по которой она уверенно шла к цели, неожиданно и круто поворачивала чуть ли не в противоположном направлении, или оборачивалась глухим тупиком. Чертов лабиринт, – уже не раз и не два думала она, упираясь в парадное очередного дома или в крыльцо дворца. Да-да, в этом городе домов-близнецов были и дворцы: с толстыми колоннами и облепленными барельефами фасадами, украшенные статуями по краю крыши и шпилями в ее центре, и точно такого же серого, будто пыльного, цвета, как и дома. И названия их, написанные, как правило, над центральным входом, были странными: не дворец того или иного лорда или леди, а дворец Дружбы Народов, дворец Крестьянства, дворец Молодежи… Для девушки так и осталось загадкой, зачем крестьянству или молодежи нужен аж собственный дворец, или каким образом во дворце может поселиться Дружба Народов.

Чем ближе она подходила к центру, тем шире становились улицы, и по ним, кроме пешеходов, уже изредка проезжали запряженные лошадьми фургоны. Добравшись до особенно широкого проспекта, она обнаружила рельсы, по которым время от времени неспешно ползли дребезжащие вагончики с людьми, тянущиеся за паровозами, ревущими и периодически выбрасывающими клубы пара. Может быть, прокатиться на этой… штуке? Она не знала, сколько времени шла, но уже устала. Поездка бы ей не повредила – только вот в какую сторону надо ехать?

Невдалеке она увидела полного мужчину, одетого в темно-синий форменный костюм с красными лампасами на брюках, и внушительный медный шлем, возвышавшийся на голове. Наверное, это… как его? Стражник? Но у него можно спросить дорогу, это точно. Она, правда, чуть было не передумала, когда подошла поближе и увидела его лицо: одутловатое и немолодое, с длинными обвисшими седеющими усами, оно было… зеленым? Сначала ей показалось, что это просто грязь, но цвет лежал на лице равномерно, без пятен, распространялся и на шею, и на кисти рук. Это не было цветом травы или огурцов, и, если бы речь шла о доме или одежде, она бы, пожалуй, даже не назвала этот цвет зеленым, но на коже эта примесь оттенка болотной тины смотрелась именно так. Может быть, он нездоров?

Тем не менее, девушка храбро подошла к зеленоватому стражнику:

– Простите, пожалуйста, как мне проехать до Площади Восстания?

Шлемоносец вздрогнул и настороженно посмотрел на нее своими маленькими поросячьими глазками:

– На Площадь Восстания? – он придирчиво оглядел ее наряд, – а вы кто такая будете? Предъявите-ка вашу сумочку, нет ли у вас чего-нибудь запрещенного?

Ну зачем я к нему подошла, – пронеслось у нее в голове, когда стражник заграбастал ее сумку и принялся копаться в содержимом, шевеля толстыми губами, из которых время от времени вырывалось укоризненное «так-так-так».

– Та-а-ак, гражданочка… Это что у вас такое? – он помахал у нее перед носом палкой копченой колбасы.

– Это колбаса, – ничего лучше ей придумать не удалось.

– Знаю, что колбаса, – нахмурившись, словно слегка рассердившись, откликнулся стражник, – это запрещенная колбаса!

Девушка удивилась. Запрещенная колбаса?

– Ну что мне с вами делать? Носите запрещенные продукты, идете на Площадь Восстания… Вообще-то, я должен сдать вас Инквизиторам, чтобы они с вами разобрались. Вам этого наверняка не хочется, не так ли? Эххх, – стражник посверлил ее своими маленькими глазками, в которых блестела жадность, – что ж делать-то с вами? Нравитесь вы мне, нравитесь, эх, ничего не могу с собой поделать. Вот если бы вы как-нибудь доказали мне, что вы мой друг…

Стражник выжидающе посмотрел на девушку несколько мгновений и продолжил:

– А вы знаете, что у моего шлема сегодня день рождения? Вот если бы вы угостили его чем-нибудь вкусненьким, например, этим куском сыра и баночкой шпрот… Мы бы, конечно, тут же подружились! Друг моего шлема – мой друг.

Он снова настойчиво посмотрел на девушку, и в этот раз она сообразила:

– Конечно же, дорогой шлем, с днем рождения! Угощайся!

Вздохнувший с некоторым даже облегчением стражник добыл из сумки колбасу, сыр и банку шпротов, и, отсалютовав ей скороговоркой «Служу Империи», посоветовал ей «проходить, не задерживать».

Даже дорогу не сказал, боров жирный, – зло подумала она. Больше всего бесила не утрата сухого пайка – не так уж он был ей и нужен, ведь в кармане ее жилетки был припрятан кошелек с монетами, и голодной она в любом случае не останется, – а унижение от ее бессилия и от всей ситуации в целом, которая, по сути, была самым обыкновенным разбоем. С той только разницей, что ей угрожали не ножом, а Инквизицией.

Разозленная встречей с позеленевшим от наглости чиновным разбойником, она пошла быстрее – и уже через час или около того увидела не только шпиль, но и крышу очередного дворца, из которого он выходил. Оглянувшись по сторонам, она только сейчас обратила внимание, что улицы и дома сменили свой облик, и теперь своим разнообразием и возрастом соответствовали, наконец, мостовой. Когда от шпиля ее отделял всего лишь один ряд домов, до нее донеслись обрывки веселой музыки – видимо, тоже оттуда, с Площади Восстания. Уже недалеко, – подумала девушка, сама до конца не понимая, до чего, собственно, недалеко. В ней скопилось столько раздражения и злости – на себя за некстати отказавшую память, на стражника, на весь этот скучный, однообразный и уже успевший ей опостылеть город – и она так устала, что растеряла все цели и надежды, связанные с пунктом назначения, и у нее осталась единственная мысль: «идти, идти, туда, туда». Куда именно, и что ее там ждет – было уже неважно.

К счастью, «там» ничего страшного не оказалось – просто площадь, в сотню-другую шагов шириной. Она вышла на одну из двух прямых сторон этой площади, где расположились магазин, школа и пара жилых домов. Другую сторону занимал дворец, самый большой из увиденных ею ранее. Он выделялся именно величиной, но не роскошью или великолепием – все эти дворцы были одинаковыми, серыми, устремленными ввысь зданиями, выстроенными, казалось, специально для того, чтобы прохожие могли почувствовать себя маленькими и незначительными по сравнению с ними. Все отличие заключалось в размерах – как дворцов, так и ощущения ничтожности у проходивших мимо, – количеством висящих на стен барельефов, и высотами шпилей.

Площадь Восстания, по всей видимости, была задумана прямоугольной, но в итоге от нее как будто отрезали по ломаной линии кусок. Этот неровный край был огорожен каменным забором высотой по шею, из-за которого торчали крыши домов, столь не похожие на те, что она видела раньше – крытые вместо ржавого кровельного железа нарядной черепицей, ярко-оранжевой или бордово-коричневой, с печными трубами или коваными флюгерами на коньках. Рябь черепицы уходила вдаль и вверх, в гору, и на самой ее вершине, вдалеке, средь зеленого леса, стоял небольшой белый замок с остроконечными башнями, выкрашенными в белый и зеленые цвета. Какая красота! И зачем ее огородили? Казалось, что эта вторая половина там, за забором, высосала из города всю радость, все краски, оставив по эту сторону лишь обесцвеченные коробки.

Впрочем, немножко радости все-таки еще оставалось и на этой половине: на площади играла музыка и стоял гомон, в воздухе витал запах жаренного жареной картошки. Здесь находилось, наверное, пара сотен человек, в основном, молодых и пестро, разноцветно одетых. Они будто бы встали здесь лагерем – в центре толпы были установлены палатки, девушки возились вокруг чего-то, напоминавшие полевые кухни, но без печных труб и чада. По периметру собравшиеся разбивались в кучки по интересам: где-то играли музыку и пели песни, где-то – оживленно, с криками и резкой жестикуляцией, спорили, сидевшие тут и там одиночки рисовали или читали книжки, а несколько бродивших вокруг лагеря зазывал пытались пристроить прохожим ленточки, значки и открытки. Вот где все веселые, – подумала девушка, – наверное, у них здесь какой-то праздник или ярмарка.

– Эй, красавица! – услышала она оклик сзади.

– Ты в порядке? – Ярин услышал робкий голос и почувствовал, как кто-то треплет его по плечу.

Повернув голову и открыв глаза, он увидел спасенного эльфа, который смотрел на него с тревогой и благодарностью.

– Спасибо, – слабо улыбнувшись, сказал эльф.

– Пожалуйста, – попытался улыбнуться Ярин в ответ.

– Меня Лорель зовут, – принялся трещать подросток, – я в Латуне учусь, домой вот на каникулы приехал… И напоролся… А ты тоже из, – эльф оглядел одежду Ярина, задержал взгляд на его коротких, выше лодыжек брюках, и поправился, – тоже в Назимку едешь?

– Да, в Назимку. Я в Академию поступаю.

– Неплохое место. Ты знаешь город? Я могу тебе показать, где Академия, если хочешь.

Ярин кивнул. У него не было карты города, и провожатый ему бы совсем не помешал. Постепенно завязался разговор, и испуг Ярина отступил. Он просто перенервничал. Да, слова не могли коснуться реальности, но Ярин ведь и не разговаривал, а дрался. Может быть, существовали какие-то специальные приемы… И он знал о них когда-то, забыл, и теперь снова вспомнил… А ощущение силы и попросту придумал. Но, черт побери, как же притягательно оно все-таки было!

Поезд, меж тем, подъехал к Назимке. За окном проносились улицы, дома и люди, мелькавшие столь быстро, что их невозможно было разобрать. Вот поезд пролетел через крепостную стену и, наконец, остановился на главной станции самого большого города на севере Империи.

Парни вышли из поезда, пересекли здание вокзала и остановились на расположенной рядом площади.

– Ну что ж, Академия там, – Лорель указал рукой вдоль проспекта, уходившего вдаль, – ты уже решил, где остановишься?

Ярин осмотрелся по сторонам. Назимка – большой город, и наверняка неподалеку от вокзала найдется гостиница… И точно: буквально в пяти минутах ходьбы высилось величественное четырехэтажное здание, крыша которого была украшена ярко-красными буквами «Отель Жемчужина».

– Да вон гостиница, там, наверное, и остановлюсь.

– Э-э-э, ты уверен? – спросил Лорель.

– А что, дорогая гостиница? – засомневался Ярин.

– Нет, дело не в этом, просто… знаешь, недалеко от моего дома есть одно место, «Крестьянский приют» называется. Моя мать там счетоводом работает, так что можно будет найти тебе место. Может быть, пойдешь туда?

– А далеко до этой гостиницы?

– Полчаса где-то, наверное. Она уже за стеной.

Ярин поразмыслил. Зачем ему переться на окраину, если отель – вот он, в двух шагах и от вокзала, и от Академии? Наверное, хлюпик боится возвращаться домой один, со своей-то гривой и перьями, – мелькнула мысль у Ярина. Почему-то он был уверен, что чем дальше от центра, тем меньше понимания встретит у прохожих необычный внешний вид Лореля.

– Я все-таки думаю, что остановлюсь в этом отеле, тем более, раз ты говоришь, что он недорогой. Спасибо за предложение, пока, – натянуто улыбнулся Ярин, пожал эльфу руку и решительно двинулся в сторону гостиницы.

С усилием открыв тяжелые деревянные двери, украшенные замысловатой резьбой, Ярин проследовал в роскошно обставленный холл. С высокого потолка свисали люстры, разбрызгивающие вокруг всполохи света, окна наполовину скрывали массивные бордовые шторы, перетянутые золочеными шнурами с кистями, на стенах висели картины, изображавшие мирные сцены отдыха в лесу или рыбной ловли, дубовая стойка и стоящая на ней хрустальная ваза с фруктами. Проницательный взгляд Ярина, впрочем, сразу приметил, что яблоки, груши и апельсины были сделаны из дерева, ваза – из стекла, а дуб на поверку оказался крашенной фанерой. Фальшь сочилась из всех углов этого картонного ампира.

За стойкой стояла величественная распорядительница гостиницы – представительная женщина средних лет, одетая в платье, сшитое, казалось, из той же ткани, что и шторы. Цвет был, по крайней мере, точно таким же. Шея ее была украшена бусами из неровного жемчуга, а уши – крупными серьгами из малахитовых камней размером с ноготь большого пальца. На ровно покрытом пудрой лице лежал нарисованный румянец, и надменное, снисходительное выражение – тоже будто нарисованное. Наиболее любопытной деталью ее облика Ярину показалась прическа с буклями, башней поднимающаяся на высоту чуть ли не еще одной головы, выглядевшая словно склеенной: ни один волосок не шевелился, вместо этого вся конструкция колыхалась, как единое целое.

– Здравствуйте, – вежливо улыбнулся Ярин.

– Что вам угодно, молодой человек? – ледяным тоном ответствовала распорядительница.

– Я хочу снять у вас номер.

– Номер? – бровь женщины поползла вверх, когда она как следует рассмотрела деревенский наряд Ярина, – а у вас есть направление?

– Какое направление?

– Ну какое, обычное направление. Вы прибыли в Церковь по какому-то делу? – имелась в виду, конечно, Церковь Равенства.

– Нет.

– А кто вас тогда отправил в нашу гостиницу? – спросила женщина слегка раздраженным тоном.

– Никто не отправлял… Я вышел из поезда, смотрю – гостиница. Взял и зашел, – удивленно ответил Ярин.

Из глубин холла раздался смешок. Секунду распорядительница выглядела пораженной:

– Как это – взял и зашел? Это же гостиница! Впрочем, – оправилась она, и лицо ее вновь обрело непоколебимо-каменные черты, – неважно. Мест нет, молодой человек.

– Но зачем тогда вы спрашивали меня про направления?

– Мест нет!

– Слушайте, я не нищий, у меня есть деньги, я могу заплатить за номер, вот, смотрите…

– Уберите свои деньги, – резко сказала женщина, замотав головой. Букли на прическе заколыхались, как змеи, – говорю же вам, мест нет! Нету!

Ярин растерянно вышел из гостиницы. Вот тебе и равенство… Что, если он бедновато одет и приехал из деревни, то ему и в отеле не поселиться? Или дело в чем-то еще? Лорель сидел на перилах лестницы и болтал ногами.

– Я ведь говорил тебе, – мягко сказал он. – Странный ты. Думал, вот так легко можно взять и поселится в гостиницу?

– Думал, что да, – растерянно признался Ярин.

– Странный ты, – повторил эльф, – ну что, пойдем в Крестьянский Приют? Можешь, конечно, попытаться в других гостиницах, но вряд ли ты чего-нибудь добьешься.

– Нет, спасибо, я тебе верю, – ответил Ярин. Теперь уж точно верю. Интересный здесь, однако, город.

Они шли по проспекту Латаля, по улицам имперской застройки, куда более красивой, чем в Сталке – здесь царили воодушевляющие, возносящиеся вверх формы, с подчеркнутыми вертикальными линиями, башнями и колоннами то тут, то там. Людей на улицах было немного – все были заняты работой во благо Империи. Лорель и Ярин прошли через вокзальную площадь, мимо городской ратуши и главной резиденции Ордена, и остановились перед зданием Академии Чародейства, которое одним своим видом внушало почтение к магическим искусствам. Фасад украшали барельефы бородатых старцев – прославленных волшебников чудотворцев, некогда работавших в Академии.

– Зайдем посмотреть? – попросил Ярин.

Лорель кивнул. Они вошли в приемный зал Академии, полюбовались высокими потолками, вездесущей лепниной и картинами, изображавшими будни волшебников, и, между делом, нашли записку, объявляющую, что следующее испытание для претендентов состоится через два дня. Будущим чародеям следовало подготовить этюд, отражающий уровень их мастерства и изобретательности. Повезло, – подумал Ярин, – всего два дня, и я начну учиться волшебству по-настоящему. Этюд его не совершенно не пугал – Орейлия не раз и не два повторяла, что у него большие способности, и он уже знает гораздо больше, чем студент, проучившийся в Академии один-два года. За два дня он наверняка что-нибудь придумает.

Покинув стены Академии, парни двинулись прочь из старого города, и уже через пятнадцать минут дошли до крепостной стены. Некогда Назимка заканчивалась прямо здесь, но теперь стена лишь отделяла центр города от новостроек и ремесленных цехов. Подобные стены считались с Империи пережитком старины, и были снесены в большинстве городов, однако закаленные Тролльими войнами северяне рассудили, что хорошая, прочная стена лишней в хозяйстве не будет.

– А зачем тебе это перо? – задал Ярин давно мучивший его вопрос, – ведь проблем у тебя от него, наверняка, выше крыши?

– Нет… В Латуне не было. А сейчас, наверное, придется снять. Может, и постричься, – поморщился эльф, – Это символ, – серьезно и даже немного грустно добавил он, – символ того, что мы против.

– Против чего?

Лорель замялся:

– Долго объяснять… Поживешь в Назимке – еще поймешь, наверное. Против всего этого.

– Но почему именно перо?

Лорель поколебался, но в конце концов решился:

– Ладно, ты, кажется, хороший парень. Только это секрет, понимаешь? Не рассказывай кому попало, не то можешь угодить в крупные неприятности. В общем… Это не я придумал, просто слух такой в Латальграде ходит. Что не так давно в Щачине явилась легендарная джана Амалькирия, дева-воительница, верхом на своем крылатом льве. Она разрушила главный храм Церкви Равенства, изгнала имперские силы из города и освободила людей. Но власти скрывают, конечно же… Так вот, Амалькирия сказала, что это не конец, что она вернется, но освободит лишь тех, кто носит перо в волосах в знак преданности дженам. Так говорят, по крайней мере, – торопливо начал оправдываться Лорель, поймав удивленный взгляд Ярина, – но ведь если это неправда, то большой беды от перышка все равно не будет, а если правда…

По его интонации Ярин понял, что эльфу очень хочется, чтобы нелепая басня все-таки оказалась правдой. Летающее божество, однако, казалось Ярину… маловероятным, по меньшей мере. Только птицы могли летать, все это знали. Никак не львы. Но, может быть, это была какая-то хитрая Иллюзия? Или, что более вероятно, миф, производная сплетни, основанной на слухе.

Миновав Солнечные Врата, парни вышли из Старого города, и вступили в кварталы, выстроенные уже при императоре Галыке. Ровные, одинаковые ряды светло-серых каменных коробок, изредка разбавленные площадью или парком, немедленно вселили в Ярина уныние. От зданий исходила какая-то обреченность – казалось, что каждый их обитатель был обмерян, взвешен, и по результатам этих манипуляций снабжен клетью в одной из этих коробок, причем размеры и форма его обиталища были высчитаны и обоснованы со счетоводческой скрупулезностью, дабы обеспечить надлежащую экономию строительных материалов. Высчитаны раз и навсегда, и обжалованию не подлежат.

В одной из этих коробок находился Крестьянский Приют, о чем сообщала небольшая деревянная табличка на стене. На двери красовался кусочек серого картона с корявой надписью «Мест нет» от руки. Прочитав объявление, Ярин вопросительно посмотрел на Лореля, но тот сделал уверенный жест рукой – все отлично, мол, прорвемся.

В холле «Приюта» парней встретила распорядительница-троллиха, которая с первого взгляда казалась бедной родственницей своей товарки из «Жемчужины»: того же кроя платье, но из материала подешевле, те же бусы с жемчугом помельче, и даже точно такая же прическа с буклями, возвышающаяся, правда, не на голову, а лишь на ладонь. А вот лицо ее было еще строже и надменнее. Распорядительница уже готовилась произнести неумолимое «Что вам угодно, молодой человек?», как заметила Лореля. Сквозь штукатурку пудры начали проступать человеческие эмоции.

– Здравствуйте, тетя Лиша, – по-свойски обратился Лорель к троллихе.

– Привет-привет, Лорик, – откликнулась та с улыбкой. – Кого это ты к нам привел?

– Это Ярин, мой друг, мы в поезде познакомились, – рассказывать о том, что его побили хулиганы, Лорелю явно не хотелось, – приехал поступать в Академию, а где жить, не знает. Не пустите его на недельку?

– Сейчас посмотрим, – подмигнула Лиша и достала из-под стойки книгу учета постояльцев, – так, что тут у нас… На недельку, говоришь? Есть хорошая комната на втором этаже – всего пять соседей. Приличные люди, делегацией на съезд механизаторов прибыли.

Ярин поднялся на второй этаж и отпер дверь в свое новое жилище. И это гостиница? – поразился он. Действительно, то, куда он пришел, было скорее не номером, а загоном для сна. В вытянутой комнате вдоль длинной стены стояли узкие кровати, разделенные обшарпанными и покосившимися тумбочками. Больше в комнате не было ничего – только место, чтобы один человек мог дойти до своей кровати. Двое в этом пространстве разойтись бы уже не сумели. Впрочем, к чему крестьянскому человеку эти пустые церемонии? Строем зашли, строем легли, строем заснули.

Тем не менее, Ярин поблагодарил поднявшегося вместе с ним Лореля. С чувством выполненного дружеского долга эльф ушел, и Ярин стал обживать свой уголок комнаты, которая нравилась ему все меньше и меньше. Простыни были серыми и сыроватыми, кровать – продавленной, а из тумбочки, которую он открыл, чтобы положить свои вещи, прыснули тараканы. Не удалось Ярину и помыться с дороги: душ был один на весь этаж, и не работал – его включали лишь на пару часов вечером и утром, а мытье в остальное время считалось нерациональным расходом воды. Тем не менее, Ярин немного освежился, протерев смоченным в рукомойнике полотенцем торс. Он вернулся в комнату и провалился в сон – длинный день, наполненный ожиданием, путешествиями и странными приключениями, к которым он оказался совершенно не готов: полгода обучения магии никак не помогли ему ни приблизится к загадке пропавшего механика, ни объяснить собственную необычную, непонятно откуда взявшуюся и, что куда хуже – непонятно куда ушедшую силу.

Проснулся он уже ночью: его соседи, приличные люди, прибывшие делегацией на съезд механизаторов, пьяными, не разбирая дороги, ввалились в комнату, распространяя крепчайшее амбре перегара, лука и кислого запаха, который остался неопознанным. К счастью, на сегодня их вечер был закончен: не раздеваясь, они бревнами рухнули в свои кровати, немедленно начав зверски храпеть. Спать в таких условиях было невозможно, да уже и не очень-то хотелось. Ярин открыл окно, вышел из комнаты и помылся в заработавшем наконец душе, поужинал в столовой котлетами из прокрученных жил и переваренной перловкой, запил ужин жидким желтым чаем, после чего просидел пару часов, придумывая этюд для Академии. Когда парень вернулся комнату, в ней было свежо и относительно тихо. Ночи в Северных Землях выдавались прохладными даже в начале лета, и сейчас был как раз такой случай. Ветры очистили комнату от кисло-спиртовых испарений, заставив постояльцев инстинктивно, во сне, закутаться в одеяла, и тем самым предотвратили дальнейшее распространение ароматов. Ярин закрыл окно, не раздеваясь, лег на жесткий матрац и через некоторое время уснул.