ГЛАВА III

Несмотря на ясно выраженное желание кавалера Лакруа, Шмит тотчас, как только представилась возможность, урвался в Эйсенбург, чтобы удовлетворить любопытство нетерпеливо ожидавших его деревенских жителей,

По обыкновению, он прежде всего направился к священнику. Весть о том, что пришел дворецкий из замка, мигом облетела деревню, и через несколько минут в маленьком зале и около дома священника уже толпились любопытные. Сам достопочтенный пастор, несмотря на всю свою обычную сдержанность, казался взволнованным. Он беспокойно ерзал на своем широком кожаном кресле, поправлял свои очки, перекладывал с места на место табакерку и платок и каждую секунду перевертывал зачем-то листы толстой, обшитой в пергамент, лежавшей перед ним старинной книги - той самой книги, в которой он показывал Шмиту изображение креста, принадлежавшего Корнелиусу Фан дер Вальку.

Старый дворецкий стоял перед ним и последовательно излагал, не опуская ни малейшей подробности, историю появления новых гостей в замке. Его слушали, не прерывая, и только сам священник изредка приговаривал:

- Так, так… - как будто заранее зная, что именно должен еще сообщить ему рассказчик.

Набравшиеся в комнату любопытные в такт кивали головами при каждом поддакивании священника, переглядывались между собою, как бы желая прочесть на лицах друг друга впечатление, производимое рассказом.

- Итак, - закончил Шмит, - вы видите, достопочтенный отец, что с прибытием нового хозяина замка дело нисколько не выяснилось, хотя, как уже я говорил, он, по-видимому, весьма знатный господин… я даже назвал его светлостью…

- Если б возможно было, - перебил священник, - каким-нибудь образом узнать его имя…

- Да я знаю его! - воскликнул дворецкий, опять приходя в ужас от своей непростительной рассеянности.

- Знаете! - вскричал в свою очередь священник, вскакивая с места и поднимая кверху руки, как бы призывая этим небо в свидетели того, что он сам неповинен в этом преступлении. - Знаете и столько времени молчите!.. О, Шмит!..

Все присутствовавшие с негодованием и упреком обратили свои взоры на старика. По комнате прошел глухой ропот.

- Я полагал… я хотел… - пробормотал дворецкий, - изложить последовательно.

- Последовательно… Да говорите же, говорите теперь!..

- Его светлость зовут… то есть его светлость не зовут… то есть виноват - его светлость не его светлость, а просто кавалер Лакруа!..

При этом имени священник, видимо едва сдерживавший раздражение, вызванное в нем путаной речью Шмита, в бессилии упал в свое кресло.

- О, - вскричал он, - я предчувствовал это!.. Моя книга говорит правду!..

С этими словами он снова положил руку на лежавший перед ним фолиант.

- Его преподобию известен кавалер Лакруа?.. - в изумлении вскричал дворецкий.

Все остальные при этих словах придвинулись к столу, пораженные только что происшедшей сценой и с нетерпением ожидая ее развязки.

Вместо ответа священник с лихорадочной поспешностью перевернул несколько листов своей книги и молча подвинул ее к Шмиту, указывая на гравированный портрет, занимавший всю страницу.

Любопытные плотной толпой вслед за дворецким придвинулись к столу.

- Он!.. - вскричал Шмит, в каком-то самому ему непонятном ужасе откидываясь назад. - Он!..

На портрете был изображен кавалер Лакруа; строгие, красивые черты его лица врезались с первого взгляда в памяти дворецкого, и он узнал их сразу. На портрете кавалер Лакруа был изображен в том же черном бархатном супервесте, в котором видел его сегодня Шмит, голову его прикрывала та же шляпа с пером, и только крест той же оригинальной формы, как и у Корнелиуса Фан дер Валька, висевший на груди на золотой цепи, да крестообразная рукоять меча, видневшаяся у пояса, составляли разницу портрета от оригинала.

Прошла минута мертвого молчания. Священник отирал платком крупные капли пота, покрывшие его лоб; все находившиеся в комнате обитатели Эйсенбурга с любопытством и некоторым страхом рассматривали портрет. Тем не менее никто из них не догадывался, почему этот портрет произвел такое потрясающее действие на патера - даже сам дворецкий начал приходить в себя. Действительно, что удивительного в том, что портрет кавалера Лакруа, человека, по всей вероятности, знатного и знаменитого, был помещен в какой-то книге?..

Чем более думал об этом Шмит, тем проще и объяснимее казалась ему вся эта так было поразившая его с первого раза история.

Но тут внезапно пришедшая догадка заставила старого дворецкого вздрогнуть от страха и радости: ему хорошо было известно, что знатные царствующие особы иногда скрывают, в силу политических соображений, свой высокий сан под чужим именем. Не скрывалась ли под именем кавалера Лакруа какая-либо владетельная особа?.. Тогда понятным явится присутствие ее портрета в книге и волнение патера, когда тот убедился в тождественности обитателя Эйсенбургского замка с лицом, изображенном на портрете?..

Понятным является и то, что эта особа отвергла титул «светлости»: старому дворецкому следовало бы назвать ее «высочеством», если… если не еще больше… Но при этой мысли последние волосы зашевелились на голове Шмита, и он дрожащим голосом произнес, не смея взглянуть на священника:

- Его преподобию известно имя особы, удостоившей наш замок своим посещением?..

- Оно известно мне, - с некоторым недоумением отвечал священник, - настолько же, насколько вам и всем, здесь присутствующим…

- Осмелюсь спросить - кто же это?..

- Да ведь вы сами назвали его, Шмит, кавалером Лакруа!.. Или я ослышался?..

- Нет, - пробормотал дворецкий, - но я думал… я полагал…

- Что вы думали?

- Что под именем кавалера Лакруа скрывается другое лицо…

Священник задумался.

- Этого, - ответил он наконец, - не могу сказать вам ни я, ни кто-либо другой, кроме разве господина Корнелиуса Фан дер Валька. По крайней мере, здесь на портрете изображено лицо, известное единственно под именем кавалера Лакруа.

Дворецкий пришел в окончательное недоумение при этом объяснении.

Что же тогда так могло взволновать почтенного отца Венедикта?

- Вероятно, - решился он заметить, - кавалер Лакруа по своей знатности и заслугам настолько известен, что его портреты помещают в книгах - вот и все…

- Вот и все! - с нескрываемым раздражением перебил его отец Венедикт, хватая книгу и открывая ее заглавный лист. - Смотрите! - с этими словами он ткнул пальцем в дату, на которой значилось:


Aппо МDСХ


- Видите?

Дворецкий поспешно полез в карман, достал очки в серебряной оправе и, надев их, прочел вслух, с некоторой запинкой:

- Aппо тillesiто sехсеntеsiто dесiто.

Прочтя по-латыни эти латинские цифры, он остановился и в полном недоумении посмотрел на патера.

- Переведите! - сказал тот.

- Это значит, - перевел дворецкий, - что книга издана в тысяча шестьсот десятом году…

- И что, - перебил его священник, - в ней помещен портрет того самого кавалера Лакруа, который гостит теперь в нашем Эйсенбургском замке!.. Поняли?..

Только теперь луч света промелькнул в сознании старого слуги герцогского дома; как не догадался он об этом раньше! Ведь помнил же он странную речь, произнесенную Корнелиусом Фан дер Вальком перед портретом рыцаря Вальтера, и видел, как кавалер Лакруа приветствовал этот портрет поклоном!.. Ему должна была быть ясна таинственная связь, соединявшая этих двух лиц с предком герцогского дома. Они знали его, знали лично! Им известен был и самый Эйсенбургский замок с первых лет своего существования! Иначе каким же образом мог бы Корнелиус Фан дер Вальк знать расположение комнат в замке и, мало того, сразу найти и открыть никому не известное, по всей вероятности более двухсот лет тому назад заложенное и забытое подземелье?

Но тогда - кто же эти люди?..

Они жили много веков тому назад, и - кто знает - может быть, они живут тысячелетия!..

Кто же они?.. Конечно, не простые люди!..

Холодный пот пробил при этой мысли старика Шмита. Он едва мог передохнуть от волнения.

То же волнение охватило всех присутствовавших в скромной зале священника. Рассказы про Корнелиуса Фан дер Валька, служившие до сих пор темой для нескончаемых толков в Эйсенбурге, волновали воображение мирных деревенских обывателей. Личность Корнелиуса вырастала до легендарных рассказов, и возбужденная фантазия придавала каждому его поступку, каждому слову особый, таинственный, мистический смысл.

Но с другой стороны, каждый из передававших эти фантастические рассказы в глубине души сознавал, что действительность далека от легенды и что все необъяснимое, происходившее на глазах обитателей Эйсенбурга, в один прекрасный день может объясниться самым естественным образом, благодаря какой-ни-будь простой случайности.

Таким образом, главную роль играло сильно затронутое любопытство, и как бы сильно ни возбуждалось под его влиянием пылкое воображение, всякий прекрасно сознавал, что все легендарные предположения, которые он сам охотно поддерживал, не имеют за собой твердой почвы.

Теперь, внезапно, в течение одной минуты, дело оказалось поставленным совершенно иначе: перед глазами всех был факт, и факт необъяснимый. Приходилось допустить, что речь шла о сверхъестественном явлении и что лица, облеченные народной фантазией в сумрак таинственности, на самом деле олицетворяют собой сверхъестественное, непостижимое и страшное для человеческого сознания…

И они, эти загадочные существа, были здесь, в полумиле от селения!

Дыхание спиралось и захватывало дух при одной этой мысли!

Глаза всех были прикованы к портрету этого выходца с того света, в то время как отец Венедикт дрожащим, прерывающимся голосом повествовал о предании, рассказанном в лежавшем перед ним фолианте.

- В далекие времена, - говорил он, - когда крестоносцы освободили Иерусалим, часть их направилась от святого града вглубь страны для покорения отдельных сарацинских княжеств. Вскоре крестоносцы разделились на несколько отдельных отрядов, и каждый из них избрал себе своего вождя. Один из этих отрядов пропал без вести. Долгое время полагали, что он истреблен сарацинами, но спустя тридцать лет один монах, по имени Бонифаций, попал в плен к только что основавшейся секте ассасинов, живших в горах Ливана. В лице их начальника - так называемого Старца горы - он узнал кавалера Лакруа - предводителя пропавшего без вести тридцать лет тому назад отряда крестоносцев…

Священник умолк.

Всеобщее волнение при этих словах сменилось внезапным спокойствием, под которым скрывался панический ужас, охвативший присутствовавших.

Каждому из них хотелось услышать, что еще поведает предание, сообщаемое отцом Венедиктом, и вместе с тем каждый боялся слушать, ожидая, что сейчас придется узнать нечто такое, что может заставить похолодеть от ужаса.

Но наступившая тишина была так тягостна, что сам отец Венедикт поспешил ее прервать.

- Это было, - продолжал он, - в тысяча сто двадцать пятом году. С тех пор, в течение многих лет, Старец горы наводил своими злодействами и своей таинственностью ужас не только на сарацин, но и на защитников святого Гроба Господня. Немногие из тех, кому в разные времена случалось выйти живыми из его рук, описывали его одинаковым образом, называя молодым человеком, хотя с того времени, как видел его отец Бонифаций, прошли не десятки, но целые сотни лет. Но что страннее всего - каждое из этих описаний, принадлежавших различным людям, было как нельзя более похоже одно на другое, и все они до малейшей подробности передавали портрет кавалера Лакруа - таким, каким вы видите его здесь, на страницах этой книги, каким видел его Шмит и каким, может быть, всем нам придется увидеть его воочию!..

При этом более чем вероятном предположении взоры всех невольно обратились ко входным дверям, как будто в них сейчас должен им появиться таинственный обитатель Эйсенбургского замка.

Но двери оставались по-прежнему закрытыми, и ничто не нарушало безмолвия, наступившего вслед за словами священника. Однако среди этого безмолвия каждый слышал биение своего сердца и холодел при мысли о страшном соседстве.

- Монах Ансельм - продолжал отец Венедикт, - книга которого лежит передо мной, передает все сказания о Старце горы. Он утверждает, что впоследствии Старец горы основал общество рыцарей во имя святого Креста, что немногие члены этого братства обладают чудодейственной силой, благодаря которой организм их не стареет, и что они существовали и в его дни, то есть в начале семнадцатого столетия. Он даже, как вы видели, воспроизвел портрет гроссмейстера этого ордена - кавалера Лакруа… Он утверждал, что братья этого ордена будут жить вечно, до второго пришествия, что в этом их казнь за ведомые им лишь одним прегрешения - казнь, подобная той, которая постигла некоего человека, отказавшегося возложить на плечи свои крест, предназначенный для распятия Богочеловека!.. Он также, по преданию, осужден жить на земле вечно, во искупление своего неверия!..

Священник умолк.

Его последние слова, в которых проглядывал скрытый мистический смысл, как нельзя более подходили к настроению присутствовавших. Жители Эйсенбурга, хотя и не отличались особым образованием, но все принадлежали к числу добрых католиков, и каждому из них хорошо были известны все апокрифы и не признаваемые церковью сказания. Хорошо была им известна и легенда о Вечном жиде, во все время существования мира осужденного блуждать по земле, не зная покоя, вечно идти вперед, не имея цели, вечно тщетно искать смерти без всякой надежды ее найти! В воображении каждого из них с детских лет была жива его легендарная высокая, изможденная фигура, на которую самые страдания положили печать величавости! Он шел, нескончаемые века неся на себе крест нравственных страданий, возложенный на него за то, что некогда он отказался возложить на несколько мгновений на свои плечи крест, ставший орудием искупления!

И теперь почти среди них поселился другой человек, также осужденный за свои таинственные, мало понятные людям преступления нести тяжесть подавляющего ум наказания. И если его неведомые преступления внушали ужас, то величие его страданий невольно возбуждало не только сочувствие, но и близкое к благоговению удивление.

Его фигура не была похожа на фигуру Вечного жида, какой создавало ее воображение, но внутренний образ их обоих был одинаков. Туманная отвлеченная легенда воплощалась в факт перед пораженными недоумением простодушными деревенскими обывателями.

Но вот внезапно окно комнаты, выходившее к замку, осветилось багровым светом. Точно гигантский сноп пламени вырвался откуда-то, прорезал ночную тьму, отразился от нависших туч и кровавым мерцающим заревом осветил и залу и группу встревоженных людей, толпившихся около стола.

Невольным движением все двинулись было к окну, но тотчас остановились, точно отброшенные какой-то невидимой силой. Там, в багровом блеске этого зарева, им чудилась таинственная безмолвная фигура обитателя Эйсенбургского замка…

Ни одного восклицания, ни одного звука не раздалось в первые минуты, но взоры всех были прикованы к этому единственному окну, через которое виден был замок, - окну, горевшему багровым румянцем, вспыхивавшим и переливавшимся кровавыми отблесками.

Казалось, что вот-вот в этой кровавой раме покажется кто-то - неведомый и страшный, чье появление всех поразит ужасом и лишит сознания…

Но никто не являлся: лишь красноватый свет мерцал, переливался и озарял комнату. Зато мертвую тишину, царившую в комнате, вдруг прорезал гудящий, заунывный звук… Точно чей-то могучий, но подавленный, зарытый в глубине голос молил о помощи. Это был живой звук, стонущий, молящий о спасении, но вместе с тем потрясающий, от которого содрогались и самые стены ветхого домика, вмещавшего в себя чуть ли уже не пятое поколение приходских кюре - и трепетали даже самые листы лежавшей на столе таинственной книги…

- Пресвятая Богородица, моли за нас!

- смущенным голосом прошептал священник, поднимаясь с кресла и направляясь к выходу.

Дворецкий Шмит и другие один за другим, крестясь и повторяя про себя слова молитвы, потянулись за ним.

Когда все вышли в сад и обогнули дом, глазам их представилось поразительное, никогда не виданное зрелище: за оврагом, отделявшим деревню, чернела громада замка. Высоко над ним миллионами искр горел и рассыпался огненный сноп. Кровавые блики отражались на низко нависших тучах, освещая багровым заревом деревья парка и ближние дома деревни, между тем как самый замок оставался окутанным непроницаемой темнотой, и только два окна восточного фасада, как два громадных глаза, горели и переливались дрожащим синевато-белым светом.

В тишине ночи рев разносился далеко по окрестности, то замирая, то усиливаясь… К этому реву примешивалось громкое пыхтенье, страшные, то редкие, то учащенные вздохи, от которых содрогалась земля. Как будто там, в подземельях замка, заперт чудовищный великан, на грудь которого навалилась вся древняя каменная громада и сама потрясается от его тяжелых вздохов… Вот он сделает еще одно страшное усилие - и земля поколеблется, стены рассыплются мелкими осколками, и он встанет во весь свой громадный, гигантский рост и полной грудью, освобожденной от давящей тяжести, вдохнет ароматный воздух теплой ночи…

Рев и гул прекратились, и теперь еще отчетливее и еще страшнее слышались тяжелые вздохи. Они учащались - великан задыхался…

Все население деревни высыпало на улицу и инстинктивно столпилось около садика священника. В группе перепуганных людей слышались тихие возгласы, и губы каждого шептали слова молитвы.

Но отец Венедикт уже пришел в себя: он с любопытством присматривался к снопу искр, вылетавшему из высокой трубы, и прислушивался к тяжелым, потрясающим вздохам.

- Святая Мадонна!.. Я не пойду в замок, но там осталась моя старуха!.. - раздался дрожащий голос дворецкого.

- Успокойтесь, Шмит, - обратился к нему священник. - Насколько я понимаю, во всем этом нет ничего ужасного - все объясняется очень просто…

- Но кто же дышит так страшно там в глубине подземелья?.. - раздался дрожащий, недоверчивый голос одной из женщин. - Не Тюрингенского ли великана погребли они заживо?..

- О суеверные! - воскликнул патер. - Сколько труда потратил я, стараясь рассеять ваши предрассудки! И все вы верите в существование злых оборотней! Это дышит не человек, а машина, они поставили паровую машину - такую же, какая стоит уже в Саксонских копях!

Но слова священника мало успокоили толпу; хотя добродушные поселяне слышали, будто где-то в горах работает вновь изобретенная чудная машина, которая не нуждается в силе человека, но они не доверяли этим слухам. Во всяком случае, по их мнению, такую машину непременно должен приводить в действие нечистый дух - не сама же собой она работает?..

Взоры всех по-прежнему были прикованы к замку, и напряженный слух жадно ловил частые, могучие вздохи.

- Но, ваше преподобие, - осмелился заметить дворецкий, - если это действительно стонет и дышит та машина, то что это за свет горит в окнах?.. Не восковые же это свечи?..

- Это… - начал было священник и не кончил.

Передний фасад замка мгновенно осветился, лучи ослепительного, синевато-белого света широкими снопами полились из слухового окна верхнего этажа и залили серебристым лунным сияньем парк и часть ограды, прорезывая широкую белую дорогу в окружающей тьме. А задняя половина замка и вся прилегавшая местность по-прежнему тонула в непроглядном мраке… Широкий расходящийся сноп света прорезывал длинную полосу, выделявшуюся на темном фоне. Холодные, точно ледяные, но ослепительно светлые лучи напоминали лунное сияние, но они не дрожали и не переливались, от них не падало полутеней и прихотливых переливов лунного света…

Прошла секунда - и весь синевато-бледный столб света повернулся и залил своим мертвым сиянием и ограду садика, и самый садик, и дом священника… Лица освещенных им людей приняли мертвенный оттенок; еще одна секунда - и они на самом деле пали бы от ужаса, но свет, мгновенно пробежав, исчез, и все погрузилось в прежний непроницаемый мрак, и только сноп искр, вылетавший из высокой трубы, по-прежнему отражался багровыми бликами на низко нависших тучах, и те же тяжелые вздохи заключенного в подземелье чудовища потрясали окрестность. Но вот и они мало-помалу затихли, а вместе с ними исчезла и багровая заря.

Было ли все виденное обманом чувств или действительным фактом? Если бы не черневшая громада замка с темным силуэтом трубы, то, пожалуй, обитатели Эйсенбурга могли бы считать себя жертвой дьявольского наваждения. Но там, в замке, они знали, действительно поселились неведомые пришлецы и чудным образом дали знать о своем появлении.

- Все в воле Божьей, - дрожащим голосом проговорил отец Венедикт, - и да не смущается сердце ваше! А вы, Шмит, должны возвратиться в замок, ибо на то воля нашего августейшего господина. Кроме того, помните, что до сих пор мы были свидетелями только необъяснимого, а не сверхъестественного!..

Загрузка...