В мире будущего

Глава XXIV

Осмотр мастерских. - Фотографирование книг. - Единство материи. - Что такое электричество? - Роль его в жизни будущего. - Заботы об устройстве. - Разлука

На другой день, после утреннего завтрака, Николай Атос предложил своим гостям принять участие в обычных занятиях семьи. Предложение это пришлось всем как нельзя более по сердцу: помимо того, что таким образом пришельцам из далекого прошлого представлялась возможность ближе сойтись с людьми нового времени, они легче могли ознакомиться с теми условиями, при которых создался тот строй жизни, который при первом, даже поверхностном знакомстве поразил их своим резким отличием от всего, что когда-либо они видели и знали сами.

- Мы пройдем сначала в мастерские, - предупредил Атос.

Мастерские помещались в длинном здании, которое видел

Яблонский уже ранее из окна своей комнаты.

Жители девятнадцатого столетия были уверены, что им придется увидеть нечто такое, что по своей грандиозности и смелости далеко превосходило все приспособления, до которых только достигла техника их времени.

Но при первом взгляде на внутренность мастерских они были сильно разочарованы: ничего, поражающего взор. Не слышно было фохота гигантских машин, не видно множества громадных колес, которые приводили бы в движение сложные механизмы, бывшие столь обычными в конце девятнадцатого века и казавшиеся чудом искусства.

Длинная светлая зала заключала в себе всего лишь десятка два-три однообразных, небольших металлических ящиков, между которыми не было натянуто ни приводных ремней, ни зубчатых передач. Кой-где около этих ящиков были уже люди, по-видимому готовившиеся приступить к работе.

- Мы посмотрим сначала, - сказал Атос, - на процесс книгопечатания…

- Скорее книгофотографирования, - заметил Яблонский.

- Разве это открытие или, лучше сказать, усовершенствование было уже известно в ваше время? - удивился Атос.

- В наше время фотография, как нам казалось, достигла замечательной степени развития. Тем не менее книги мы не фотографировали. Об этом я узнал только вчера.

- Ну, в таком случае вы увидите нечто интересное.

Подойдя к одному из ящиков, за которым чем-то был занят его сын Павел, Атос спросил:

- Ты уже кончил свою книгу и хочешь ее печатать?

Вместо ответа юноша подал своему отцу толстый сверток, вроде старинных книжных свитков. Немного развернув его, Яблонский увидел, что он был уже покрыт рядами печатных букв.

- Но это уже отпечатанная книга! - воскликнул он.

- Написанная, - поправил его Атос. - Рукопись воспроизведена на пишущей машине. Эта рукопись и представляет собой оригинал, с которого, в любом количестве, могут быть воспроизведены фотографические копии.

- Во всяком случае, - заметил Яблонский, - мне кажется, что процесс фотографирования очень медлен.

- Чем?

- В наше, по крайней мере, время, - пояснил ученый, - мы получали световое изображение на стекле, покрытом светочувствительным слоем. Изображение это закреплялось химическим путем, затем на полученный таким образом рисунок накладывалась бумага - тоже светочувствительная, - и на ней воспроизводилась копия, печаталась при помощи солнечного света… Таким образом с одного негатива, мы могли получить за один раз только один позитив, то есть один оттиск.

- О! - воскликнул Атос. - Теперь дело много упростилось. Здесь, - он открыл при этих словах одно из отделений ящика и показал его внутренность, - помещается светочувствительная бумага - вы видите, что она в свертках укреплена на вращающихся шпильках; таких свертков можно поставить один за другим до пятидесяти в этом маленьком аппарате. Теперь, - при этих словах Атос указал на первое отделение ящика, - мы поместим перед камер-обскурой, заключающейся здесь, наш оригинал, - он укрепляется на такой же шпильке, как и свертки внутри аппарата; шпильки приводятся в равномерное движение, все сразу, при помощи часового механизма. При помощи зеркал световые лучи передаются от одного свертка внутри аппарата к другому. Лишь только оригинал начинает развертываться, как на всех пятидесяти свитках получается изображение. Развертывающаяся бумага проходит через одну камеру, в которой находится закрепляющая изображение ванна, и другую, в которой бумага становится совершенно прозрачной. Наконец, проходя через это отделение, - он указал на правую половину ящика, - свитки складываются в формат книги.

- Но позвольте, - вставил Яблонский, - хотя вы и отыскали способ получать изображения непосредственно на бумаге, но вы получаете негатив, то есть обратное изображение. Как же вы его читаете?

- С задней стороны: бумага совершенно прозрачная. Но есть и другой способ - переставить, когда воспроизводят оригинал, шрифт пишущей машины. Тогда оригинал будет иметь обратное изображение, которое в фотографии будет прямым. Но вот сейчас Павел приступит к работе.

Пока Яблонский объяснял сэру Муррею и мистеру Лекомбу, не понимавшим русской речи, устройство аппарата, Атос помог своему сыну и через несколько минут из бокового отделения ящика появился первый экземпляр книги.

Только сэр Муррей нашел в ней недостаток - и тот, по его мнению, заключался лишь в том, что не было соблюдено должной экономии в бумаге: действительно, листы были напечатаны лишь с одной стороны.

- Еще один вопрос, - поинтересовалась Вера Михайловна: - у вас есть аппараты, которые воспроизводили бы сразу не пятьдесят экземпляров, а тысячу и более?

- Нет. Зачем он нам?

- Но если книга требуется в большом количестве экземпляров?

- Так всякий, для кого она нужна, может сфотографировать ее в одну минуту. Конечно, мы всегда готовы оказать помощь. Но в общем, конечно, цель человеческих стремлений сводится к тому, чтобы не было нуждающихся в помощи, чтоб каждый был вполне самостоятелен и независим. В этом и заключается наивозможное упрощение условий человеческой жизни и взаимных отношений. Но человек не нуждается в помощи только тогда, когда он стоит во всеоружии знания. Наука привела нас в своем постепенном развитии к достижению этой желанной, отрадной простоты…

Невольно людям девятнадцатого века вспомнилось при этих словах их время, когда люди, в своем стремлении к упрощению жизненных условий, доходили до отрицания науки!..

- Теперь, - продолжал Николай Атос, - мы перейдем к осмотру различных машин, служащих для производства необходимейших предметов обихода, тканей и тому подобного. Но прежде я должен дать вам несколько разъяснений. Насколько нам известно, в ваше время не признавалось единства материи?

- Оно предполагалось, - отвечал Ябдонский, - угадывалось, но тем не менее нам приходилось иметь дело лишь с различными, простейшими формами материи - элементами, как мы их называли. Различные соединения элементов образовывали более сложные формы. Яснее сказать, мы не могли привести элементы в состояние первичной, простейшей материи…

- Мы этого достигли, - с некоторой гордостью сказал Атос, - ваши химические элементы, с которыми мы хорошо знакомы, не могли быть приведены в однородное состояние до тех пор, пока человечеству было известно только три состояния тел - твердое, жидкое и газообразное…

- Виноват, - перебил Яблонский, - в наше время уже были попытки привести материю и в четвертое состояние - лучистое.

- Знаю, - продолжал Атос, - мы теперь называем его отраженным. Но для приведения элементов в однородный вид, к состоянию первичной материи, необходимо было нарушить строение молекул, уничтожить связь их между собой, освободить атомы - то есть те единицы, из которых состоит простейшая материя, из которых группируются молекулы, характеризующие то или другое тело. Так как, по современному нам учению, атомы группируются в молекулы благодаря наполняющему промежутки между атомами электричеству или, точнее сказать, эфирообразной электрической материи, то и для возвращения свободы атомам, для приведения их в состояние первичной материи, необходимо уничтожить эту связь, растворить цемент, скрепляющий атомы. Этого мы достигаем путем погружения сложного тела в электрическую материю, - тогда молекулы распадаются на первичные атомы, и мы получаем однородную, безразличную материю…

- Теория, которая показалась бы фантастичной в наше время, - сказал Яблонский. - Но прежде чем перейти к дальнейшему, мне хотелось бы спросить вас: что вы называете электрической материей?

- Электрическая материя представляет собой соединение тончайших атомов простейшей материи. Сливаясь вместе, с более грубыми они и составляют в общем то, что мы называем первичной материей. Но тончайшие атомы постоянно стремятся перейти в более грубые, сделаться однородными и безразличными друг от друга. Этот переход одних атомов в другие и обусловливает постоянное движение в материи, то есть то, что в ваше время называлось присущей материи силой. Пока во Вселенной существуют неуравновешенные атомы первичной материи, до тех пор возможен переход движения из одной формы в другую, возможно преобразование энергии. Когда относительная разность атомов уничтожится, то материя придет в состояние абсолютного покоя. Мы можем отделить эти тончайшие атомы, то есть собрать из пространства электрическую материю и воспользоваться движением ее атомов для превращения его в тот или другой род энергии. Всякое тело, погруженное в электрическую материю, теряет связь своих молекул, атомы его освобождаются - и от нас зависит сочетать их в молекулы той или другой системы для образования нового тела. К сожалению, до сих пор мы умеем сочетать атомы первичной материи только в молекулы нескольких определенных систем. Теперь в общем вам будет понятно, если я скажу, что мы из железа можем приготовить золото и обратно, из неорганического соединения, в некоторых случаях, образовать органическое. Сейчас вы увидите в действии аппараты, производящие ткань, ту самую, которая надета на вас и на мне.

- Мне кажется странным, - заметила Самойлова, - что в этой ткани нельзя заметить следов соединения нитей…

- И немудрено, - засмеялся Атос, - ведь эта отлита…

- Как?!..

- Совершенно так же, как отливается металл, бумажная масса и тому подобное. Растворенные волокна крапивы, хлопка отливаются в форму бесконечного листа, - ют ванна для растворения.

Атос подошел к одному из аппаратов, состоявшему из двух соединенных между собой металлических ящиков, и поднял крышку одного из них. В ящике оказалась густая масса, в которой находился укрепленный на оси цилиндр.

- Этот цилиндр, - пояснял Атос, - при каждом обороте захватывает необходимое количество массы для наполнения формы, находящейся между этими двумя аппаратами. Лист протягивается в следующий аппарат, прокалывается для сообщения ему воздухопроводимости, вальцуется, гладится и, наконец, наматывается на катушку уже в виде ткани. Желающие при этом могут пропускать его чрез красящую ванну. Процесс, как видите, вовсе несложен.

- Но чем, - полюбопытствовал Яблонский, - приводятся в движение все эти машины?

- Той же электрической материей. Солнце источает в пространство массу тончайших атомов, составляющих эту материю. Кажется, и в ваше время уже догадывались о том, что солнце, находящееся в самом остром фазисе работ уравновешивания атомов, источает первичную материю?

- Да. Мы называли материю в таком состоянии гелием-фебием.

- Итак, собирая эту электрическую материю, мы приобретаем в движении ее атомов необходимый запас энергии. Но, господа, теперь позвольте мне на время вас оставить - до завтрака. В мое отсутствие вы можете продолжать осмотр мастерских, если хотите, или пройти в библиотеку, или отправиться на прогулку - все, что хотите.

- Только одно слово, - остановил его Яблонский. - Вчера мы были свидетелями поразительного явления: мы видели людей, летающих по воздуху без всяких видимых приспособлений.

- На этот вопрос, - ответил Атос, - я могу ответить вам только в самых общих чертах. Вы уже знаете, что мы вводим электрическую материю в организм и в виде пищи и с помощью ванн. Организм, путем упражнения во многих поколениях, развивает в себе способность возбуждать и направлять электрические токи, то есть волны атомов, находящихся в непрестанном движении и развивающих постоянную энергию. Эта энергия уничтожает притяжение земли, а возбуждаемые и направляемые, по воле человека, токи несут его с неизмеримой быстротой в пространстве. Вам, к сожалению, долго не придется развить в себе этой способности, но зато к услугам вашим всегда есть удобное средство передвижения в виде воздушных лодок, подобных тем, которые были в ваше время.

Окончив это пояснение, Атос удалился. В течение нескольких часов Яблонский и его товарищи осматривали мастерские и на каждом шагу поражались простотой и несложностью процессов, служивших для воспроизведения всего необходимого для человеческой жизни. Им казалось, и с некоторой достоверностью, что достаточно весьма непродолжительного срока, чтобы вполне привыкнуть и освоиться с условиями новой жизни и быть в состоянии так же, как и все, производить для себя все необходимое.

Мысль эта подействовала на них ободряющим образом. Несмотря на всю особенность и необычайность условий, в силу которых они были поставлены в полную зависимость от других, и несмотря на то, что никто не давал им почувствовать этой зависимости, все же было тяжело принимать помощь от тех, кто считал первым достоинством и первым благом для человека возможность жить без посторонней помощи.

Жизнь, предшествовавшая тысячелетнему сну, казалась теперь людям, перенесенным в новые условия, каким-то туманным сном, неясными грозами давно минувшего прошлого. К воспоминаниям об этом прошлом не примешивалось жгучего чувства утраты, тоски по дорогим и близким людям - подобно тому, как не вызывает слез мысль об утрате жившего за несколько сот лет до нас какого-либо предка. Трудно было сказать, в силу чего совершился этот странный психологический процесс: еще двое суток тому назад, когда они только что возвратились к жизни, известие об утрате дорогого человека вызвало бы слезы на глазах каждого из них. Узнав, что люди, с которыми еще, как казалось им, только вчера они были связаны самыми тесными узами, исчезли с лица земли уже много столетий тому назад, они испытали не скорбь потери, но впечатление мимолетного ужаса одиночества.

Теперь и это чувство уступило место захватывающему интересу новой жизни. Тем не менее, мистер Лекомб уже порывался скорее увидеть свою прекрасную Францию, а сдержанный, хладнокровный сэр Муррей не раз обращался с расспросами об Англии и, видимо, был обрадован, узнав, что он может достигнуть до своего обособленного отечества в течение нескольких часов.

Что касается до Яблонского и Веры, то все мечты их сводились к предстоящей им совместной жизни. Они были в своем отечестве, свободном и великом, лицом к лицу с поразительными, необъятными результатами тысячелетней деятельности могучего народа.

Перед этим великим стушевывалось все, когда-то бывшее, прежнее, вся предшествовавшая жизнь казалась чем-то сказочным в сравнении с реальностью настоящего.

Но наряду с этим именно грандиозность всего нового действовала отчасти подавляющим образом: хотелось хоть на минуту перейти в другую, более близкую среду, не чувствовать и не сознавать громадной разности между собой и окружающей жизнью.

Но это было невозможно. Оставалось только работать над собой, переделать себя сообразно с новыми условиями и слиться с жизнью новых людей.

Действительно, эта работа не была не только невозможной, но даже и не особенно трудной. Сложность и запутанность в отношениях людей между собой, неустойчивость их миросозерцания представляет собой только результаты неустойчивости мысли, является характерным признаком недостаточности положительных знаний.

Таким же запутанным является и всякий научный вопрос, раз имеется мало данных для его разрешения. Но если решение научных вопросов может быть иногда отложено на неопределенное время, то вопросы жизни не терпят промедления: человечеству всегда приходилось решать их так или иначе. Именно вследствие неотложности в решении таких вопросов, в зависимости от которых стояла самая жизнь, но для ответа на которые не было данных, - именно вследствие этого и являлась та подавляющая сложность отношений человека к другим и к мировой жизни, мучительное искание устойчивого миросозерцания путем отвлеченного, туманного и запутанного философствования. Иногда для измученного, утомленного ума казалось, что наука вносит только лишние осложнения в человеческое миросозерцание, и он так же легкомысленно отвергал науку, как легкомысленно пытался вопросы веры ставить в зависимость от своего скудного знания и детского разумения. И вот, привыкшим вечно разбираться в непроходимом лабиринте неразрешенных и, казалось, крайне сложных вопросов, людям девятнадцатого века пришлось воочию убедиться, что все, их мучившее, было только результатом незнания.

Та же самая наука, которая отвлекла человека от непосредственного общения с природой, поставила ему на каждом шагу множество препятствий к разрешению таких вопросов, к которым прежде он относился или совершенно объективно, или признавал их за факт, не требующий разрешения, - которая в своих практических применениях внесла массу осложнений в самую обстановку его жизни, - та же самая наука привела его снова к первобытной простоте и к непосредственной близости к природе.

Но какая разница между бывшим и настоящим!

Когда-то человек стоял в непосредственной близости к природе, но вместе с тем и в совершенной зависимости от нее. Борьба с ней, борьба с себе подобными за право существования делала его несчастнейшим из созданий. Измученный организм уродовался, правильность его отправлений нарушалась, и, наконец, человек становился в борьбу с ним, в борьбу с самим собой.

Чем дальше отклонялся он от непосредственного физического труда и общения с природой, тем более и более поглощались его силы в борьбе с уродливыми проявлениями своего организма, Тогда первая стадия его развития стала казаться ему заманчивой и привлекательной: на полдороге он истратил свои силы, и самая цель, к которой он шел, скрылась из его глаз… Он готов был остановиться. Но, к счастью и благу его, этого не случилось. Теперь снова он был близок к природе, снова были для него просты и ясны вопросы мировой жизни, но уже потому, что все процессы ее были для него очевидны, сделались истиной.

Такими же должны были сделаться и заброшенные в даль веков люди девятнадцатого века.

Первый день, проведенный ими в семье Атоса, заставил их вдаться во все эти сравнения и прийти к необходимому заключению. Уже перед вечером, после обеда, в тесном кругу старших из семьи Атоса они рассказывали про свои впечатления и невольно перешли к планам на будущее.

- Мне кажется, - сказал Николай Атос, - это будущее чрезвычайно просто. Освоившись с новыми условиями жизни, приобретя необходимые знания и навык и, наконец, укрепившись физически, вы, Павел Михайлович, женитесь, как уже решено…

- Но средства к жизни? Что я могу делать?

- Это вопрос, который имел некоторое и даже, пожалуй, важное значение в ваше время. Теперь он решительно не имеет смысла. Говоря, что вы должны приобрести известные знания от нас, я вместе с тем подразумеваю, что вы научитесь так же сами все делать для себя, как мы. До сих пор вы успели осмотреть только наши мастерские, служащие для производства необходимых предметов. Что касается до земледелия, то это вопрос наиболее легкий - способы обработки земли почти тождественны с вашими. Главное в том, чтоб вы вполне освоились с современным состоянием науки, с ее сущностью. Мои сыновья, которые сами учатся, помогут вам…

- Но ведь есть же у вас определенные профессии?

- Нет.

- Есть врачи, учителя?

- Каждый из нас врач. Болезней почти не существует, что же касается медицины, как специальной отрасли, - она не существует тоже. Вы забываете, что наука объединилась, свелась к самым общим законам. Вы, в ваше время, должны были лечить ненормальные явления в организме. Такие явления были бесконечны, бесчисленны. Для устранения каждого ненормального, болезненного процесса должны были существовать специальные приемы. Приемы эти основывались на грубом опыте - короче сказать, в ваше время были не врачи, а знахари. Иначе и быть не могло: сущность физиологических процессов была вам недоступна, вы могли действовать только ощупью. Мы лечим не болезненный процесс, но восстановляем, обновляем организм…

Население земного шара простирается теперь до четырех миллиардов человек против миллиарда восьмисот миллионов вашего времени. Но теперь земледелие дает несколько иные результаты. Во-первых, у нас нет скота, для пастбищ которого нужны громадные пространства. Во-вторых, как вы полагаете, сколько десятин должны обрабатывать мы, чтобы с избытком покрыть все наши потребности? Нас в семье около трехсот человек.

- Единственное, что я могу сказать, - меньше, чем в наше время. Тогда, при плодосменной системе, когда часть земли ежегодно должна была пустовать, вам потребовалось бы десятин триста…

- Ну, у нас всей земли пятнадцать десятин. Шесть из них заняты постройками, а девять дают нам в избытке все необходимое. Но мы надеемся со временем вовсе не нуждаться в земле: вопрос о химическом питании стоит теперь на очереди. Таким образом, как только вы овладеете необходимым навыком и сведениями, вам стоит только приступить к устройству собственного жилища. Какую местность вы думаете избрать для поселения?

Яблонский вопросительно взглянул на Веру.

- Решите сами этот вопрос! - отвечала молодая девушка, слегка покраснев.

- Нам бы хотелось, - сказал Павел Михайлович, - остаться вблизи вас. Но, по правде сказать, меня пугает продолжительность ночи в этих широтах и суровость зимы.

- О! - воскликнул Атос. - Ночь у нас наступает здесь по произволу, а зима немногим суровее лета!

- Но искусственное освещение…

- Кто говорит вам об искусственном освещении?

- Неужели же вы изменили наклонение земной оси?

- Вовсе нет. Мы освещаем и согреваем материк Северного полюса, разлагая, поляризуя солнечные лучи. Для преломления лучей у нас существует целая горная хрустальная цепь… Под более южными широтами действительно зимняя ночь отличается своей суровостью и продолжительностью - под семьдесят восьмой - восьмидесятой параллелями. Я полагал, что вам, как бывшим уже на материке Северного полюса, известна была причина относительной умеренности его климата.

- К сожалению, кратковременность нашего пребывания на земле помешала нам решить этот вопрос. Может быть, он был решен нашими товарищами. Мы же могли в то время только констатировать самый факт.

- Причина умеренности климата материка Северного полюса, - пояснил Атос, - заключалась именно в преломлении солнечных лучей горными цепями. Ночь здесь не была так продолжительна, как можно было предположить теоретически. Мы только довершили начатое природой, доведя поляризацию солнечных лучей до крайних пределов. Здешний климат не может быть назван тропическим, но он постоянен - зимы не бывает, и температура в среднем равна пятнадцати градусам по Реомюру.

- Тогда, - воскликнул Яблонский, - мне было бы чрезвычайно приятно поселиться здесь!

- И отлично. Через несколько дней мы выберем место, а там вы можете вскоре приступить к постройкам. Но как думаете поступить вы, господа? - обратился он к сэру Муррею и мистеру Лекомбу.

- Я хочу видеть Францию! - горячо произнес мистер Лекомб.

- Мое место в Англии! - с твердостью сказал сэр Муррей.

- Франция ничем не отличается от России, - заметил Атос. - Что касается до возвращения в Англию, то едва ли вы будете приняты там дружелюбно.

- Почему?

- Мы были поражены, когда узнали, что вы англичанин, - и то время, когда мы еще не могли догадаться, откуда вы явились. Удивление наше было вполне понятно: англичане ненавидят цивилизованные страны, они ведут торговлю с Австралией и островитянами, но никогда не бывают у нас. Жизнь их совершенно замкнута. Если бы кто из нас очутился в Англии, он ежеминутно подвергался бы большой опасности. Достаточно будет узнать англичанам, что вы приехали из России, - и положение ваше станет очень незавидным.

- Если Англия, - сказал сэр Муррей, - по каким-либо причинам не вступает в сношения с Россией и, как вы их называете, цивилизованными странами, мой долг повиноваться решению большинства. Но в данном случае оправданием мне послужит вся история наших необычайных приключений…

- Им никто не поверит! - с живостью прервал Атос. - Вы станете в самое фальшивое положение!

- Может быть. Но как бы то ни было, я должен возвратиться в отечество.

- Тогда вам понадобятся деньги. В нецивилизованных странах до сих пор золото имеет цену…

- Я думал, - воскликнул Яблонский, - что золото теперь производится искусственно!

- Вы и не ошиблись. Золото относится к разряду тех тел, которые мы можем получать непосредственно из первичной материи. Но этими знаниями не обладают, к сожалению, нецивилизованные народы.

- Разве вы скрываете от них свои открытия?

- Мы ни из чего не делаем тайны. Но все наши открытия стоят в тесной связи с наукой. Но именно наша-то наука ими и отвергается. Вспомните Китай вашего времени - вы сами о нем уже упоминали. Англичане и другие равные им по цивилизации народы - китайцы нашего времени. Нужно еще много лет, чтобы они восприняли нашу культуру. Многие из нас до сих пор неуклонно стремятся к тому, чтобы внести свет в их жизнь, это - миссионеры науки. Деятельность их в высшей степени опасна и неблагодарна: большинство из них гибнет, другие даже не успевают проникнуть в те страны, куда хотят внести знание и счастье. То же было и в ваше время, когда люди шли для проповедания Божественного откровения. Мало того, мы должны постоянно опасаться нападения со стороны этих народов…

- Разве подобное нападение грозило бы вам опасностью?

- Конечно: мы принуждены были бы истребить нападавших на нас. Это было бы величайшим несчастьем.

Сэр Муррей с напряженным вниманием слушал разъяснения Атоса. Когда же тот спросил его, не переменит ли он своего решения, англичанин отвечал:

- То, что вы мне сообщили, еще более укрепило меня в мысли возвратиться по возможности скорее на родину. Овладев благами, данными вам наукой, я должен попытаться сделать их достоянием моего народа. В этом должна заключаться главнейшая цель моей жизни. Какой срок считаете вы достаточным для того, чтобы я, с моими скудными познаниями, оставшимися в наследство от прошлого, сделался способным выполнить свою миссию?

- Менее чем в полгода.

- Что касается меня, - вступился мистер Лекомб, - то я полагаю, что и у себя на родине я приобрету все то, что мог бы приобрести от вас?

- Конечно.

- Тогда ничто, кажется, не задерживает меня здесь…

- В какую местность вы думаете направиться?

- В Париж.

- Но Париж простирается от берегов Средиземного моря до Рейна.

- Это сплошной город! - воскликнул Лекомб.

- Такой же, какой вы видите здесь: дома разделяются полями, лесами и садами, но тянутся непрерывно.

- Рейн - граница Франции?

- Я уже говорил вам, что между Россией и Францией нет определенной границы, - население Парижа состоит из русских и французов так же, как и население Москвы. Народы эти слились в одно.

- Тем не менее я желал бы побывать на месте старого Парижа.

- Нет ничего легче. Один из моих сыновей доставит вас туда в несколько часов.

- Когда же я могу отправиться?

- Когда угодно.

Мистер Лекомб задумался. Очевидно, он хотел сказать «сейчас», но какая-то мысль внезапно его остановила.

- Скажите, - обратился он к Яблонскому, - когда состоится ваша свадьба?

- Я думаю, через полгода или даже больше.

- Почему это? - улыбаясь, заметила жена Атоса.

- Но ранее этого времени я, если можно так выразиться, еще не встану на ноги.

- Так что же? Именно в течение этого первого периода - самого трудного, вам и нужна близость любимого человека. Как думаете об этом вы? - спросила она Веру.

- Мне кажется, мы ждали уже долго! - краснея, отвечала молодая девушка.

- Даже слишком долго! - раздалось общее восклицание.

- Ну, - сказал, смеясь, Атос, - тогда будем считать вопрос решенным.

- В таком случае, - решил Лекомб, - я остаюсь до их свадьбы.

- Которая состоится после завтра! - решительным тоном произнесла жена Атоса.

- Где? - поинтересовался Яблонский.

- В Москве. Завтра все равно нам надо быть там. Пятнадцатое июля ежегодно празднуется в память крещения Руси. Пятнадцатого же и состоится ваша свадьба. Для приготовления к отъезду достаточно нескольких часов.

- Но неужели, - воскликнул мистер Лекомб, - вся ваша семья отправится в эту поездку?

- Да. Почти все. Вас пугает многочисленность?

- Вы угадали. Вам придется законтрактовать целую гостиницу…

- Вы забываете, что гостиниц у нас нет…

- Так где же вы остановитесь?

- У родных.

- Что сказали бы в наше время, если бы неожиданно явились в гости родственники в числе трехсот человек?

- Мы являемся не неожиданно. Кстати, не хотите ли теперь же взглянуть на Москву, то есть на Московский Кремль, который охраняется, как святыня?

- Каким образом?

- Через телефот - изобретение, имевшее свое начало в ваши дни.

- Я предпочел бы увидеть его в натуре, - отвечал Яблонский.

Но мистер Лекомб и сэр Муррей пожелали воспользоваться предложением.

Вслед за одним из хозяев они отправились в комнату, где помещался аппарат.

В их отсутствие разговор естественно перешел на тему о семье.

- В ваши дни, - говорил Атос, - семейное счастье было необычайной редкостью. Это и вполне понятно. Помимо борьбы за существование, которая уродовала людей, была еще скрытая, а иногда и явная борьба между мужем и женой. Источник этой борьбы крылся, конечно, в вопросе о полноправности женщин. Обостренность этой борьбы привела к нелепым требованиям со стороны женщин: им непременно хотелось делать именно то, что делают мужчины. На мужей же привыкли смотреть, как на рабочую силу. Присоедините к этому необходимую рознь между родителями и детьми, и вы получите ужасную, безотрадную картину! Впрочем, все это должно быть вам известно лучше, чем кому-либо из нас…

- Но скажите, - спросила Вера Михайловна, - разве в ваше время нет несчастных браков?

- Есть, но это исключение, а не общее правило. Несчастный брак в наши дни является результатом новой привязанности со стороны мужа или жены. В общем, конечно, и в наше время так же ревнуют, любят и ненавидят, как и в ваше. По главная разница заключается в том, что у нас все эти проявления не уродливы - как не уродлив и самый наш организм.

- Скажите, существуют ли у вас какие-либо развлечения, театры - что-нибудь подобное?

- Существуют. Мы любим музыку. Наши любители не уступят вашим профессиональным актерам.

- Вы говорите про оперу. А драма?

- Ну, этого у нас нет.

- Почему?

- На том же основании, на котором у нас нет карт. Всякая игра требует иллюзии. К иллюзии способны только дети или человечество в детском возрасте. Мы не испытаем никакой иллюзии, если перед нами будет развертываться на сцене картина человеческой борьбы и страданий. Во всем этом мы будем чувствовать грубую фальшь, а актеров, которые будут вымучивать у себя из груди чувства, которых нет, - мы назовем жалкими людьми. В ваш век говорили, что театр поучает. Не знаю, на-сколько это верно было в применении к вашему времени, но для нас театр не может служить школой. Мне кажется, и в ваше время дорожили театром потому, главным образом, что чересчур привыкли к условной лжи и потому еще, что болезненный, расстроенный организм требовал уродливых, раздражающих впечатлений. В Риме, в эпоху императоров, на сцене, в одной трагедии, актер в конце концов распинался. Распятие происходило на самом деле. Много ли разницы между этим и всевозможными искусственными страданиями? Мне кажется, очень мало. Ведь искусственно выраженное страдание произведет на меня впечатление только тогда, если моя иллюзия будет полна, то есть если я буду к нему относиться как к действительному. Но кстати, мы заговорили о развлечениях. Не можете ли вы нас познакомить хотя бы с игрой в карты? Мы знаем название некоторых карточных игр, но совершенно незнакомы ни с самым процессом игры, ни даже с наружным видом карт.

- Это лучше всего может объяснить вам сэр Муррей. Он, кажется, был любителем этой игры.

С этими словами Яблонский передал подошедшему вместе с Лекомбом англичанину просьбу Атоса.

К его удивлению, Муррей, не отвечая ни слова, вышел из залы.

- Держу пари, - вскричал Лекомб, - он пошел за картами!

- Пари! - удивился Атос. - Вот тоже слово, смысл которого нам не вполне понятен. Скажите, это, вероятно, был какой-нибудь судебный обряд?

- Совсем нет! Неужели вы не знаете? Это очень просто! Вот, например, я говорю, что сэр Муррей пошел за картами. Я догадываюсь об этом потому, что он страстный любитель играть в пикет. Хотя нам и ни пришлось с ним сразиться во время нашего пребывания в недрах земли, но карты он захватил. Положим, вы скажете, что он пошел не за картами…

- Зачем же я скажу, когда я не знаю?

- Но вы можете предполагать…

- И предполагать не могу.

- Ну, не можете в данном случае, но в другом можете! - начал горячиться Лекомб.

- Допустим.

- Ну, мы и заключаем с вами условие, по которому тот, кто окажется неправ, платит другому известную сумму…

- За что?

- Да за то, что спорил!..

- Да какой же в этом смысл?

- Положим, смысла нет…

Общий хохот встретил это заключение. Рассмеялся и сам мистер Лекомб.

В это время к столу подошел сэр Муррей и торжественно положил на него колоду карт.

Привычным жестом он раскинул ее по столу, как бы приглашая партнеров вынуть.

Всеобщее внимание было сосредоточено.

- Знаете ли вы, господа, что это такое? - серьезным тоном произнес англичанин, показывая одну из карт.

Последовал отрицательный ответ.

- Это, господа, семерка пик! Это - валет треф! Туз бубен!

Сэр Муррей одну за другой вынимал и показывал карты.

- Позвольте! - перебил его Атос. - Мы ровно ничего не понимаем.

- Вы знаете, что такое пики, трефы, бубны, черви?

- Не имеем никакого понятия!

- Это, господа, масти!

- Масти?!

- Да.

Сэр Муррей начал подробное объяснение.

Изложив общую теорию карт, он приступил к объяснению игры в пикет.

Для большей наглядности карты были сданы, мистер Лекомб занял место партнера, и первый еще раз в доме Атоса раздались возгласы:

- Четырнадцать королей! Пять и пятнадцать! Капот!

Гомерический хохот присутствующих сопровождал игру.

От души смеялись и сами игроки.

- И вы, господа, находили в этом удовольствие? - пересиливая смех, спросил Атос.

- И даже большое! - подтвердил сэр Муррей. - И не только находили, но, вероятно, еще и будем находить. Что вы хотите - привычка.

- Пики! Трефы! - повторил Атос, снова от души рассмеявшись.

- Но позвольте, - продолжал он, успокоившись, - одно за другое. Мы познакомим вас с нашими развлечениями. Первое место среди них, как я уже говорил, занимает музыка. Мы устроим концерт.

Через несколько минут возвышение, находившееся посреди залы, было раздвинуто и образовало из себя довольно обширную площадку.

Ящики, обратившие на себя внимание Яблонского еще при первом взгляде, были раскрыты. Под ними оказались клавиатуры, совершенно схожие с клавишами обыкновенного рояля.

- Особенность нашего фортепиано, - пояснил Атос, - заключается в том, что струны натянуты вверху залы и проходят по всей ее длине. Ударяя по клавише, вы замыкаете ток, и удар механически передается на струну. Кроме того, по произволу можно усиливать и уменьшать силу звука. В сущности, вся разница заключается только в размерах. Другой из этих инструментов тоже должен быть вам знаком - это гармониум. Но и в нем есть некоторые особенности: так, меха приводятся в движение механически, трубы также помещены вверху. Наконец, третий инструмент - музыкальный фонограф. В его воспроизведении вы услышите лучших из наших исполнителей.

Во время этого объяснения на эстраде были кончены все приготовления.

Через секунду первые звуки густой волной пронеслись по зале.

Атос ошибался, считая свой инструмент схожим с фортепиано: ни один рояль не мог издать таких мощных, совершенно оригинальных звуков. По силе они превосходили самый многочисленный оркестр, хотя и не были так разнообразны. То замирая, то разрастаясь в могучие аккорды, они наполняли всю залу, несясь сверху и снова улетая в пространство.

Но вот к звукам рояля прибавились новые: где-то в отдалении запел стройный многочисленный хор. Мало-помалу он, казалось, приближался, становился слышнее и, наконец, заглушил собой рояль, перешедший на аккомпанемент.

Внезапно звенящая, чистая нота выделилась из общего хора. Сочный, сильный сопрано начал арию. На этот раз звуки неслись с самой эстрады и уже вверху сливались с общими волнами.

Такого голоса людям девятнадцатого века никогда еще не приходилось слышать.

Был ли он искусственно усилен каким-нибудь образом? Едва ли. Слова долетали ясно, самое пение полно было выражения и чувства. В мелодичных, радостных звуках высказывалась надежда скорого свидания, счастье первой любви…

Всем знакомые, вечно юные звуки!..

На этот призыв, как далекое эхо, ответил мужественный, сильный баритон. Сопрано вторило ему радостной мелодией. Сильнее и торжественнее становилась песня, и, наконец, оба голоса слились в общем гимне любви!

Первый номер был кончен.

- Я ожидала большего! - вполголоса проговорила Вера, наклоняясь к Яблонскому.

- Чего же еще? Какие звуки!

- В них мало чувства!

- Страдания, может быть?

- Да. Потому они и не произвели на меня особенного впечатления.

Начался второй номер. На этот раз был исполнен отрывок из оперы. Насколько можно было догадаться, главным действующим лицом был какой-то рыцарь, разлученный с избранницей своего сердца. Музыка полна была чудной мелодии, но как-то чересчур сильна и торжественна. После этого номера гостей засыпали вопросами о произведенном впечатлении.

Вера Михайловна откровенно высказала свое мнение.

Действительно, с ней нельзя было не согласиться: в музыке будущего было много силы, она напоминала что-то героическое, мало доступное чувству обыкновенных людей. В ее гармонии слышалась только ликующая песнь торжества…

- Давно ли написана эта опера? - поинтересовался Яблонский.

- Это одно из новейших произведений. Но сюжет оперы относится к вашему времени - девятнадцатому и двадцатому столетиям…

- Как! Насколько я понял, в опере выведен благородный рыцарь, добивающийся любви своей дамы?

- Да.

- И это было в конце девятнадцатого века?

- Да.

- Но об рыцарях мы имели такое же понятие, как и вы. У нас были рыцари наживы, зеленого поля, железнодорожные короли, но ради дам в наше время уже не сражались. Да и любовь-то покупалась больше за деньги. Вы идеализировали наш век!

- Но ведь, вашему веку относится этот романс:

- Да, романс написан в наш век, но содержание его взято из давно минувшего… Повторяю вам, мы жили в то время, когда в жизни уже не было поэзии…

В это время Яблонский заметил, что его невеста с оживлением возражала на какие-то убеждения, раздававшиеся со всех сторон.

Лишь только он подошел, как она обратилась к его защите.

- Помогите, Павел Михайлович! Я имела неосторожность сказать, что много занималась музыкой и в особенности пением. Теперь меня убеждают показать свое искусство и познакомить с музыкой нашего времени…

- Так что же?

- Но разве может мой голос идти в сравнение с тем, что мы слышали?

- Так вы сыграйте!

- Настаивают, чтоб я пела. Кроме того, я же совсем незнакома с инструментом, на котором играли…

- О, - раздалось сразу несколько голосов, - это тот же рояль!

- Ну, чтоб вам не было страшно, - сказал Яблонский, - и я приму участие. Я тоже занимался музыкой.

- Если вы начнете - я согласна.

- Идет!

Это решение было принято с единодушным удовольствием. Яблонский взошел на эстраду и поместился за инструментом, представлявшим обыкновенную клавиатуру. Нескольких слов было достаточно, чтоб пояснить ему назначение и управление педалями.

Вера Михайловна, поместившаяся среди слушателей, ажитировалась гораздо более своего жениха: ей казалось, что их пение должно показаться жалкой пародией после того, что они слышали.

Но вот раздались первые аккорды дивного инструмента. Молодая девушка замерла от ожидания.

Через секунду по зале пронеслись первые слова:

Теперь она вздохнула свободно: имела ли зала какие-либо особенные акустические свойства, или на самом деле Яблонский обладал необычайным голосом, но первые звуки сильно и отчетливо прозвучали в громадной комнате.

Молодая девушка жадно ловила каждый звук. Знакомые, дорогие слова! С какой силой воскресили они перед ней давно прошедшее!

Последняя нота замерла в воздухе…

Она чувствовала, что эти слова обращены к ней. Сердце ее сжалось. Дорогие образы выплыли из мрака прошедшего. Скорбь о невозвратно утерянном родном и близком наполняла ее душу…

Точно в тоске последнего рыдания оборвалась и замолкла песня.

Еще минута - и молодая девушка готова была разрыдаться. Но вот раздались радостные слова:

Новая волна ощущений нахлынула на нее и захватила. Как хорошо! Звуки растут и крепнут, чудные слова романса проходят в душу, и вместе с ними вливается новое бодрящее чувство…

…Прозвучал последний аккорд…

Вера Михайловна оглянулась на слушателей: их лица поразили ее - первый раз увидела она в спокойных, правильных чертах выражение скорби, волнение чувства.

Первую минуту по окончании романса все как будто замерли, не сразу пришли в себя от полученного впечатления.

Но затем раздался гром аплодисментов.

Яблонский сошел с эстрады и вмешался в толпу слушателей.

- Знаком ли, господа, вам этот романс? - спросил он.

- Да, - отвечали ему, - но только как стихотворение. В музыкальном исполнении он нам неизвестен.

- Понравился ли он вам? - обратился Яблонский к одной из молодых женщин, на которую, как ему показалось, музыка произвела особенно сильное впечатление.

- Понравился - не могу сказать, - отвечала та, - это будет не то слово. Он поразил меня. Никогда еще в жизни мне не приходилось испытывать такого жгучего, скорбного чувства, как слушав ваше пение!..

- Ну, в этом романсе вовсе не так много скорби…

- Для вас - может быть. Но неужели жизнь в ваше время была действительно так полна страданий?

- Из чего вы это заключаете?

- Музыка, слова, а главное, то выражение, которое вы сумели придать этим словам, - все это возможно только в том случае, если страдание было в ваше время общим уделом, если все вы были близко знакомы с ним.

- Да, страдание в той или иной форме действительно было уделом нашего времени. Наша литература, музыка, поэзия - все раскрывает грустную повесть человеческих страданий. За последние годы, сохранившиеся в моей памяти, во всемирной литературе не появилось, кажется, ни одного произведения, дававшего бы положительные идеалы, указывавшего на возможность счастия…

- Но почему это?

- Да потому, что не могли даже представить себе, в чем счастье!

- А религия? Евангелие?

- Были забыты. Даже смысл евангельского учения у нас искажался ради теорий, созданных на почве невежества и бессильных попыток больного ума. Если Евангелие им противоречило - они без церемонии искажали его ради соглашения со своей теорией.

- Разве не было людей, которые бы правильно понимали евангельское учение?

- Были. Но для того, чтоб следовать евангельскому учению во всей его чистоте и целости, нужна вера и глубокое чувство. А этого-то именно и недоставало многим из нас!

- Павел Михайлович! - окликнула Яблонского Вера. - Настала моя очередь!

- Ну что же? Не бойтесь! В этой зале голос приобретает необычайную силу и звучность!

- Будьте со мной! - шепнула девушка, направляясь к эстраде.

Яблонский последовал за ней.

Слушатели, уже поддавшиеся обаянию новой для них музыки, с нетерпением ожидали продолжения.

- Бодритесь! Как вам не стыдно! - проговорил Яблонский, становясь за стулом молодой девушки.

Несмотря на ободрение, голос ее на первых нотах дрожал. Но скоро она оправилась: чувство взяло верх над понятной робостью и, как бы отвечая Яблонскому, она запела романс:

На этот раз впечатление было еще сильнее. Своим пением девушка сумела выразить все то, что волновало ее и наполняло ее душу. Сама взволнованная больше других, она уклонилась от повторения и, сделав знак Яблонскому, незаметно удалилась из залы.

Молодые люди, пройдя коридором, спустились в сад.

Здесь, оставшись вдвоем друг с другом, среди царившей вокруг их невозмутимой тишины, потрясенные невольно нахлынувшим воспоминанием о покинутом мире, они яснее, чем когда-либо, сознали всю необходимость взаимной поддержки.

Обняв молодую девушку, Яблонский долго ходил с ней по уединенным аллеям, впервые еще со всей силой молодого чувства уверяя ее в своей любви и пробуждая в ней веру в раскрывавшееся пред ними счастливое будущее…