Уйын Полоза. Книга первая

Глава 22 Земляничный рай

То, что они задумали, было чистейшей воды авантюрой, но мозговой штурм двух людей, по поиску решения проблемы ни к чему не привел. Идеи рождались как снежинки в пургу, но тут же отметались в сторону под напором убийственных доводов в своей несостоятельности. Когда Максим предложил свою утопическую идею, то Угрюм лишь скривился, обозвав его придурком и самоубийцей, но все же задумался.

О произошедшем ночью, по негласному, обоюдному согласию не разговаривали. Угрюм вернулся к костру злой, и молча сел доедать остывшую уху, а Максим не стал его расспрашивать, ему и так было понятно, что там произошло. Ночь не спали, понуро рассматривая огонь, и обсуждать дальнейшие планы начали только под утро.

После получасового скукоживания в морщины лба и чесания затылка, и еще нескольких абсурдных предложений Угрюм сказал, что в идее Художника что-то есть, и предложил все же ее обсудить. В итоге бурного разговора друзья отправились в путь, слабо представляя, что из всего этого получиться, ведь все их планы строились на порой абсурдных догадках.

Мир вечной осени встретил их обычным для этой местности нудным, холодным дождем, и серым, спаявшим небо и землю в одно целое туманом. Шагнув сюда, они остановились у края невидимого перехода. Было над чем подумать.

— Не имею ни малейшего представления, где тут может быть болото. Я всегда проскакивал эту локацию по самой кромке, быстро, и пытаясь не отсвечивать, а теперь надо лезть куда-то в самую середину этой плесени, да и еще и искать самому встречи с опасной тварью. — Угрюм всматривался в туман, пытаясь рассмотреть там хоть что-то.

— Вода всегда бежит вниз, и скапливается в ямах и ложбинах зарастая илом и мхом, превращаясь в нужную нам консистенцию, именуемую болотом. Думаю, надо просто идти вниз по склону, и в итоге мы что-нибудь да найдем. — Вздохнул Художник. — Другого выбора у нас все равно нет.

— Тут кругом одно болото. Даже в воздухе жабы квакают. — Угрюм недовольно сморщился. — Пока мы найдем то, что нам надо, найдут нас, и жить нам, максимум останется, три дня, а то, что ты считаешь выходом, окажется пустышкой.

— Чего ты ныть начал раньше времени? Можно подумать, что у нас есть другое решение, да и вообще, это твоя идея ввязаться в квест. Захотел справедливости? Захотел наказать уродов? Вот и получай проблемы. Она, эта самая справедливость, не никогда не даётся легко, за нее повоевать приходиться. — Огрызнулся Максим.

— Не ною я. — Вздохнул друг. — Не хочется просто подохнуть, покрывшись язвами.

— Тут еще бабушка надвое сказала. Идея-то с лекарством неплохая. — Хлопнул Максим по жесткому плечу друга и улыбнулся. — Не дрейфь братан, прорвемся.

— Братан, это вообще-то мое обращение. Не присваивай святое. Хотя тебе… Так и быть разрешаю. — Хохотнул Угрюм. — Ладно, уболтал языкастый, будем думать, что ты прав. Пошли искать твое сраное болото, и надеяться на авось.

Одежда промокла мгновенно. Морось, перемешиваясь с потом заливала глаза, стекала за шиворот ознобом приклеивая рубахи к спинам. Ноги хлюпали как изнутри, так и снаружи, скользя по прелой листве. Спуск становился все круче, а туман все плотнее. Видимость упала практически до нуля, и друг друга они видели теперь в образе расплывшихся теней, хотя передвигались на расстоянии метра друг от друга.

Угрюм, шедший первым, внезапно вскрикнул и пропал из видимости. Только отборный мат указал на то, что он все еще здесь и жив.

— Не видно ни зги. Кругом камни. — Ругался откуда-то снизу его голос. — Ты там поосторожнее, не упади. Я тут едва ноги не переломал. Здесь ручей, по ложбине, и камни как пики. Вода ледяная. Аккуратнее спускайся, лучше на корточках. Обещаю никому не расскажу, что ты на четырех костях ползал. — Он невесело рассмеялся.

— Плевал я на чье-то мнение. — Максим опустился на колени, и только после этого увидел край обрыва. — В сторону отойди, а то на шею тебе сяду. — Он свесил ноги зацепившись руками за край, думая спрыгнуть вниз, но тут же оперся сапогами о землю. — Да тут же не высоко. Чего орал-то? Паникер.

— На тебя бы я посмотрел, когда опора под ногами внезапно пропала, и ты в молоко полетел. — Огрызнулся друг. — Давай шустрее, вниз сползай.

— Тут я уже. — Художник увидел сидящего и потирающего ушибленную голень Угрюма и подошел. — Не поломался? Кости целы?

— Не дождешься. Лучше себе под ноги внимательней смотри. — Он поднялся. — Куда дальше?

— Вниз, по ручью и пойдем. Куда-нибудь он да впадает. Будем надеяться, что это нужное нам болото. Если же нет, то вернемся, поищем место истока, может там повезет. — Задумался Максим. — Лишь бы нас мяскяй за это время не прихватил. Рано нам еще с ним видиться.

— Этот может. — Угрюм развернулся и пошел вниз по склону. — Не отставай, потеряешься. — Раздался из тумана его ехидный смешок.

Внизу болота не оказалось. Ручей обрывался, словно аккуратно обрезанный ножом. Местность впереди, сколько не присматривайся, все та же, все тот же дождь и туман, а вот ручья там уже нет.

— Другая локация начинается. — Остановился Угрюм. — Там я еще не бывал. — Как-то не сподобился до твоего появления по миру мяскяя погулять, и сюда добраться. Надобности не было такой. Проблемный ты мужик, Художник. И чего я с тобой увязался. Правил бы себе спокойно в Сытухе. — Он обернулся. — Что дальше -то? Возвращаемся?

— Может глянем, что там? — Максим подошел ближе. Странное желание изведать то, что скрывает новый мир, обожгло любопытством душу.

— Стоит ли? — Задумался Угрюм. — Нам и тут дел не в проворот, не хватало еще куда-нибудь вляпаться, с твоим-то везением. Любопытство кошку сгубило.

— Чего страшного. Шагнем, оглядимся и назад. — Не сдавался Художник. — Может там что толковое найдётся.

— Черт с тобой. Пошли. Может и правда клад отыщем. — Шагнул, и исчез Угрюм.

— Вот что за человек. Решения принимает мгновенно, и тут же исполняет. Попробуй понять, что задумал, а потом еще и догнать. — Буркнул пустому воздуху Гвоздев, и пошел следом за другом.

Такого он никак не ожидал увидеть.

— Ты знаешь, что такое кайф, братан?.. Нет, ты не знаешь, что такое кайф. Кайф это, вот это все. — Угрюм лежал в траве, раскинув руки и ноги, щурясь солнечному свету, на зеленой, бархатной лужайке, на берегу искрящегося ручья, на опушке осиновой рощи. Лениво срывал землянику, буквально засыпавшую все вокруг и закидывая ее в рот, блаженно жевал, и улыбался. — Таких ягод, с момента попадания сюда не ел, не было их отчего-то там, где я бывал до этого. Да что врать, и дома-то не часто в лес за вкусняшками ходил, все больше в камуфляже, на заданиях, а тут… — Он закинул в рот очередную красную бусину. — А тут как в детстве очутился. Мы с дедом частенько на вырубки бегали, то за земляникой, то за малиной. — Он поднял голову, и посмотрел на Гвоздева. — Ты чего братан застыл, словно какую знаменитость звездатую увидел? Присоединяйся, отдохни от бесконечного дождя и тумана. Слегка обсохнем, и назад двинем, тухнуть в плесени, и искать твое болото.

— Ты знаешь, где мы? — Максим едва вошел в новую локацию, как тут же почувствовал себя некомфортно, словно наблюдает за ним кто-то из леса, пялится злобно в спину, целится ненавистью. Не смотря на умиротворенную реальность, и балдеющего в траве бывалого друга, явно не чувствовавшего угрозы, Художнику было не по себе. Слишком уж все тут неестественно прекрасно, как на картинке, как в детской книжке комиксов. В реальной жизни так не бывает. Чего-то не хватало в этой летней идиллии.

— Не знаю. Не был тут никогда, и даже не слышал. Дорога сюда видимо одна и через локацию Ахтамака проходит, вот и не ходят сюда люди. Ты чего всполошился-то? Или правда, что увидел? — Угрюм сел, и огляделся. — Вроде ничего тут необычного нет.

— Не по себе что-то. Неестественно тут. Чего-то не хватает. — Художник оглянулся. — Тихо как в могиле. Птиц не слышно… Да что птиц, мухи и те не жужжат, пчел нет, и мошки… — Он прислушался. — Так не бывает.

— А ведь ты прав. — Угрюм тут же стал серьезен и поднялся. — Пойдем-ка отсюда лучше братан. Неправильное тут место.

Он не успел договорить так как маленький шип воткнулся ему в шею, мгновенно лишив сознания, и свалив тряпичной куклой в траву. Максим не успел среагировать, и даже вздрогнуть, так как второй такой же шип воткнулся и ему в кожу погасив сознание.

***

— Покушал землянички, придурок. Забыл, где нахожусь, детство вспомнил, дедушку… Болван.

Первое что услышал Максим, когда сознание толчками начало к нему возвращаться, был нудящий бубнеж друга. Страшно хотелось пить, глаза слиплись, и отказывались открываться. Он висел на вытянутых руках, прикованных кандалами, к толстой цепи свисающей из темного свода приличного размера бревенчатой камеры, по всей видимости пыточной, с одним малюсеньким пыльным окном, под самым потолком с ржавой решеткой, а рядом сопел и раскачивался, пытаясь дотянуться до места крепления цепи, Угрюм. Но все это Художник смог рассмотреть, только с третьей попытки сумев открыть слипшиеся ресницами глаза,.

— С добрым утром, братан! Как спалось после землянички? Как сны? Кошмары на полной желудок не снились? — Рассмеялся невесело Угрюм. — Я тут уже минут двадцать зарядку делаю. Присоединяйся, может у тебя получиться.

— Где мы? — Гвоздев не узнал собственного голоса, на столько жажда иссушила горло.

— Что, тоже с похмелья мучаешься? Думаю, рассольчиком тут не угостят. Не гостеприимные хозяева нам достались. Напоить напоили, а с утра стопку поднести забыли. — Он застонал, вывернув руки в попытке зацепиться за цепь. — Суки, слезу удавлю.

— Хватит хохмить. — Максим даже не попытался освободиться, понимая, что это бессмысленно. — Можешь серьезно ответить: «Есть мысли, кто нас тут приковал, к кому мы в лапы угодили»?

— Понятия не имею, говорил же, что первый раз в этой локации. Землянички поел, тебя дурака послушал, встал, и вот уже тут вишу, а ты рядом слюни пускаешь. — Стрельнул ненавистью в глазах Угрюм. В общем полные непонятки, и вряд ли мне хозяева этого отеля понравятся. Я уже их ненавижу.

— Остается только ждать. Пить хочется, сил нет. — Вздохнул Художник. — Надеюсь перед смертью попить дадут.

— Догонят и еще раз дадут. — Рыкнул друг. — Слезу, убью.

Ждали не менее трех часов, и когда сознание от жажды начало гаснуть, скрипнула наконец дверь, и в пыточную вошли два человека в белых рясах, и надвинутых на глаза капюшонах черных плащей.

— Чего-то мы, по-моему, перестарались с испытанием жаждой наших гостей брат Пуркоп, как бы не померли они. — Один из них подошел к Гвоздеву, и приподняв капюшон, посмотрел вполне человеческими карими глазами.

Лицо тридцатилетнего мужчины с черной ухоженной, коротко стриженной бородой, раскосые умные глаза, обычный, вздернутый в упрямстве нос, ни намека на то, что это нелюдь. С виду обычный игрок.

— Исчадия дождя сложно убить, а жажда не даст им рассеять заразу по нашей великой Либертии. — Второй остановился около извивающегося Угрюма. — Посмотри, сколько еще в этой особи силы.

Угрюм перестал дергаться, и попытался плюнуть в стоящего около него гостя, но пересохший рот, не дал этого сделать, чем развеселил гостя.

— Я бы все-таки напоил немного исчадий дождя. — Первый гость подошел к стоящему в углу ведру с водой, и намочив лежащую около него тряпку, накинув ее на швабру, поднес к губам Гвоздева. — Пей злыдень, и молись во славу Полоза великого, несравненной щедрости его.

Максим вцепился зубами, жадно глотая грязную воду, высасывая ее из половой тряпки. Странный монах засмеялся, наблюдая за его действиями.

— Хватит, твой друг ждет своей очереди. — Он вырвал у Максима из зубов грязную поилку, и вновь намочив ее, пошел к Угрюму, а к Художнику подошел другой монах.

— Кто вы, и сколько заразы с собой принесли в телах? — Заговорил он казенным голосом, и достав из-под полы блокнот и карандаш, приготовился записывать.

— Мы люди, и ничего не приносили, мы лишь на несколько минут зашли обсохнуть, и отдохнуть. — Вместе с водой, к Гвоздеву вернулась и возможность разговаривать.

— Вся сволочь, которая приходит из мира дождя в нашу благословленную Либертию, нагло врет, о своей непричастности к козням мертвого колдуна. Ты не исключение. Если не хочешь мучаться, и умереть быстро, то расскажи все, без утайки. Во-первых, кто такие: «Люди», во-вторых, сколько заразы в ваших телах.

— Не строй из себя идиота. Про людей он не слышал… Мне нечего вам рассказывать. — Зло ответил Максим. — Ни на мне, ни на друге моем, нет никакой вины. Мы мирные путешественники.

— Посмотрим, кто из вас окажется разговорчивее к завтрашнему утру. — Монах отошел от Гвоздева, и подошел к Угрюму. — Тебе то же нечего мне рассказать? — Тот молча плюнул ему в лицо. — Глупо. — Монах вытер белым платочком слюну. — Приглашу, пожалуй, Добряка, пусть разговорит вас. — Он улыбнулся. — Пойдем брат Варсава, наши гости неразговорчивы, и для дальнейшего общения требуется основательная подготовка.

Странные монахи ушли.

— По-моему, нам сейчас будет больно. — Нахмурился Угрюм. — Что-то мне погоняло: «Добряк», совсем не нравиться. Сдалась мне эта земляника. Сразу валить отсюда надо было. — Он отвернулся, и замолчал.

Максиму нечего на это было ответить. Что тут скажешь? Знать бы, как говориться, где упадешь, так соломки подстелил бы, а еще лучше не пошел бы туда, где грохнешься. Ну да что сделано, то сделано, назад хода нет. Осталось ждать и надеяться на лучшее, которое вряд ли наступит. Он вздохнул, и промолчал.

Добряк оказался тем еще садистом, с доброй улыбкой веселого дедушки. Работу свою он знал великолепно.

В таком же облачении, как и предыдущие гости, только вышитым на плаще изображением красной, приготовившейся к прыжку змеи. Низкорослый, кареглазый крепыш, с черной бородой, и длинным загнутым вниз кончиком носа, в первую очередь, кривым и тупым ножом, сделал надрезы в подмышках друзей, и обильно посыпал их солью.

— Это для разминки. — Улыбнулся он зашипевшим от боли жертвам. — Пальчики чуть позже отрезать будем, когда их переломаем, и ноготочки повыдергиваем, ну а на закуску огонек под ножками разведем, но это уже опосля, когда кожицу, да мясцо с них сострогаем, да муравьишек косточками покормим, специально для таких целей редчайшую диковину держу.

— Тебя я первым удавлю. — Простонал Угрюм.

— Как это звучит пошло. — Засмеялся садист. — Я слышу эти добрые слова постоянно, ты не придумал ничего нового. У нас в стране свобода слова, и ты можешь говорить все, что тебе хочется, особенно здесь. — Он подошел к Максиму. — Ну а ты? Не хочешь мне ничего сказать?

— Нет. — Художник еле сдерживался, чтобы не закричать от боли.

— Жаль. Тогда придется еще немного вас подсолить. Муравьишки не любят недосол. — Он еще раз полоснул по коже узников ножом. — Повисите чуток, подумайте и отдохните, а я подожду, и приготовлю инструмент, для дальнейшего разговора.

Он развязал принесенный с собой мешок, и начал выкладывать из него на пол, ровными рядами, всевозможные клещи, пилы, и клинья, заботливо протирая их тряпочкой, весело поясняя предназначение каждой. Но Максим его не слушал, панически перебирая в уме возможные варианты действий, для спасения, но не находил.

— Может вам надо посоветоваться, а я мешаю? — Задумчиво посмотрел на пленников Добряк.

— Ты мешаешь уже тем, что на свет родился. — Рыкнул на него, скрипнув зубами Угрюм.

— Смешно. — Рассмеялся садист. — Так и быть, я оставлю вас вдвоем, посовещайтесь немного, а что бы думалось получше, еще немного подсолю. — Он оставил на коже каждого еще по одному надрезу, и хохоча, посыпав обильно солью, вышел довольный из пыточной.

— Уроды. — Простонал Угрюм. — И знаешь братан, что самое противное? Я даже не знаю, что им сказать, кроме как обматерить. Первый раз в таком положении. Такая безнадега, что выть хочется.

— Надо как-то выкручиваться. — Максим еле сдерживал себя, чтобы не заорать от боли. — Нас сначала изрежут и переломают, а потом грохнут.

— Это точно. — Проскрипел зубами друг. — Но в голову ничего не приходит, хоть убей. Я даже не знаю кто они такие? Местная нечисть, или люди, косящие под нее. Ясно только что это религиозные фанаты, поклоняющиеся Полозу. Терпеть фанатов не могу.

— У них должен быть кто-то главный. — Задумался Гвоздев. — Тот, кто принимает решения. Такие люди обычно умны, и прагматичны, и не верят в то, чему сами учат, иначе не удержатся у власти. Значит с ним можно поговорить, и договориться. Предложить что-нибудь в виде выкупа в конце — концов. Есть у меня мысль, только подыграй мне.

— Лады. Согласен. Только после того, как с ними договоримся, я удавлю Добряка. — Мстительно скривился в улыбке боли Угрюм. — Голыми руками удавлю суку.