Твоё слово

Глава 25. Рыцарь Мечей. Пес Императора

— Защитки не были потревожены, — еще раз повторил граф Сибанши, — Портал не мог быть создан извне — нет вообще никакого следа.

— А у Шуры нет никакого, даже самого незначительного, дара, — взвился Дор, — Ты ее не переносил, Бор не переносил, Арши не переносил… Но кто-то же перенес! Значит след должен быть!

— Тебе твой Арши уже десять раз сказал — следа нет.

— Мальчики, у нас нет времени на споры, — прервала их Ева, — Скажите мне, как образованные и по жизни неглупые маги, каким образом она могла бы перенестись сама, не имея дара?

Дор тряхнул растрепанной головой, будто выметая из головы лишние мысли, и тут же успокоился:

— Вопрос надо иначе задавать. Самой Шуре никуда переноситься не надо было. Так что думать стоит о том, как бы мы поступили, если бы надо было перенести неодаренную девчонку со всеми ее щитами, артефактами, охраной и драконом под боком?

Когда Шуру увели прямо у них из-под носа, Бор тут же кинул весточку и Дорику, и Еве. Первый был, если не кривить душой, гораздо лучше подкован в теоретической магии — лучше, чем кто-либо еще знакомый Бору — и внимателен к деталям, Ева же в любой непростой ситуации умела оставаться спокойной и успокаивать других.

А успокаивать надо было всех и сразу. Арши держался из последних сил, чтобы не перевернуться в огромную крылатую ящерицу и не начать с дикими воплями летать над городом в поисках украденного сокровища — Ева сидела рядом, держала его за руку и раз за разом напоминала, что надо сначала понять, что произошло, а потом уж действовать. Он и сам это знал, просто ее голос успокаивал.

Бор, который уже давно считал безопасность Шуры своей святой обязанностью, не мог поднять глаз. Он знал, что посыпать голову пеплом — абсолютно бессмысленно, но перестать думать о том, что стоял в паре метров от нее, тоже не мог.

Ева посмотрела на графа. Он выглядел, как и всегда, спокойным, говорил по делу, но он тоже переживал. Ева не была с ним близка, но мальчик ей нравился. Довольно замкнутый и очень одинокий. В чем-то похож на Шуру. Тоже не очень умел строить близкие связи и не совсем понимал, зачем это вообще надо. И сам не осознавал, насколько в глубине души завидует окружающим, у которых это получается. И насколько ему самому нужна и важна эта переписка с девушкой. Как их развеселая компания ворвалась в жизнь Шуры, поставив перед фактом, что они теперь друзья, так и сама Шура теперь ставила перед фактом Сибанши. И хотя он не признался бы в этом даже себе, ему очень не хотелось, чтобы прервалась эта зарождающаяся связь.

— На ней куча побрякушек, доверху наполненных магией — это могло бы что-то дать? — граф посмотрел на Дора. Тот кивнул.

— Я тоже об этом подумал. Магии в защитках бы хватило для переноса. Но без направленности и заранее проделанных расчетов ее бы все равно использовать не получилось… А откуда бы им взяться? Чисто теоретически, если бы можно было заранее перенастроить… Ну нет, они чисто защитные, мы же проверяли! Я проверял!

— Дайте мне лист, — сказал Арши, — Выпишем имена всех, кто имел хоть какое-то отношение к побрякушкам, которые мы на нее навешали. А ты, Дор, пока думай, как можно было бы их «перенастроить».

Арши под диктовку записывал все, что ему говорили Дор и Бор — большая часть защитных артефактов и амулетов принадлежала им. Какие-то он выписал сам — они были из его коллекции. Параллельно он в столбик выписал и имена всех, кого подозревал в покушениях.

— О, там и мое имя, — приподнял брови граф, — Ну, в этом есть смысл.

Дорик вдруг вскинул глаза на Арши.

— Как не перенаправляй, но артефакты защитными быть не перестают. Они не активируются, если не чувствуют опасности. Не эти, которые мы ей дали, по крайней мере. Я никогда о таком не слышал, но — чисто теоретически! — в диапазон опасности можно включить и еще что-нибудь, кроме того, что обычно включают… С расчетом на перенос из места, где опасно по ряду заданных признаков! — Дорик размахивал руками, его глаза блестели, когда он об этом говорил, — Ну, например! Включить в признаки опасности концентрацию серы в воздухе выше допустимой нормы — артефакт замечает, артефакт переносит из опасного места… Думаю, это возможно. Но там работы не на одну неделю! Расчеты просто дикие должны быть — тут таблицу Фрина не используешь… И то, не факт что что-нибудь толковое получится.

— Значит, — кивнула Ева, — стоит, наверное, обратить внимание на то, что случилось прямо перед похищением? На какой отрезок времени до надо обратить внимание?

Дор смотрел на нее отсутствующим взглядом, делая в уме какие-то подсчеты.

— Минуты три — не больше…

Я визжала как свинья, которую ведут на убой. Почему? Потому что неожиданно осознала себя в воздухе, падающей слишком стремительно вниз. По ощущениям я летела не меньше километра, и сломала себе каждую кость. Но когда минут через пять я перестала костерить Отца-Дракона, встать у меня получилось с первого раза, хотя очень ныло плечо и грудь на вдохе.

Это было немного странно — мне обещали, что защитки в случае чего сработают на манер подушки безопасности, а если не кривить душой, то падала я все-таки не очень долго. По хорошему, даже синяков вообще не должно было быть, а у меня кроме них были свезены ладони, колено и, кажется, даже лицо. Это не слишком радовало.

Но, пожалуй, это было не самой главной причиной опечалиться.

Я вообще где?..

— Раш?.. — зачем-то позвала я.

Вокруг никого не было. Я была одна в незнакомом месте. Как я здесь оказалась? Меня похитили? Вроде, логично, тем более в свете последних покушений. Вот только на меня никто не нападал. Никого вообще вокруг не было, никто не отозвался, когда я пороорала матерный стишок их местного менестреля с подозрительно знакомым именем — Воська Златонегусто. Никакой злодей не прибежал рассказывать мне свой хитрый план, хвастаясь хитростью исполнения. Это ведь так обычно происходит?

Потеряшка Шура стояла и не понимала, что делать дальше. Как-то раз я уже оказывалась в подобном положении, кстати! Мне было лет шесть, вроде. Мы с мамой были в метро, как раз подъехал поезд. Я отвернулась на миг — и ее уже нет. Я, конечно, от жизни в этот момент была в таком шоке, что даже, кажется, разревелась. Побежала ее искать, звала, дергала за куртки людей. Какая-то женщина, когда поняла, что я потерялась, подхватила меня на руки, и мы начали искать маму вместе. Спустя двести прохожих, двух работников метро и одно отделение полиции мама все-таки нашлась! Я тогда уже была успокоена и накормлена сладостями, так что встретила ее радостной улыбкой, а вот на ней лица не было. Она мне потом сказала, что если я еще раз потеряюсь, надо стоять на месте и ждать, пока она меня найдет.

Я решила послушать хорошего совета и никуда не двигаться!

Но вокруг осмотрелась. Выложенная шершавой каменной плиткой дорожка вела к повороту впереди и к тупику сзади, а по краям дорожки были густые кусты метра под три высотой. Из-за этого было довольно темно. Я все-таки прошла немного вперед, просто чтобы посмотреть, что за поворотом. За поворотом, чуть впереди была развилка в разные стороны.

Все это было похоже на… лабиринт?

— И все? — удивился Дор, — Никакого иного воздействия, ничего? Просто пожамкались?

— Это можно как-то вписать в диапазон опасности? — уточнил Арши, постукивая пальцем по подлокотнику.

— А она… была против? — уточнил мужчина, скривив лицо; Аррирашш посмотрел на него, как на идиота, — Понял-понял! Не знаю… Наверное, можно. Но это ж как извернуться надо! На самом деле, это гениально. Не уверен, что смог бы такое сам… Ну да артефакторика не мой основной профиль, но все же… Это исключительный талант. Таких по пальцам пересчитать. И мышление нестандартное. Чисто теоретически, я понимаю, что такое возможно, но ни в какие научные нормы не вписывается!

— Потом будешь восхищаться! — рявкнул Бор, — Предположим, что перенеслась она так. Если уж кто-то перенастроил артефакт и ключевым моментом для себя поставил ваши жаркие ласки, полагаю дело может быть именно в них? Кто-то, кого не устраивает ваша близость? Тех, кто мог об этом знать, по пальцам пересчитать. Так же, как и тех, кто мог бы об этом догадываться. Итак, пиши… Арши?!

— Арши, стой! — крикнула Ева в догонку, но он уже скользнул плавно из окна, расправляя крылья. Они блеснули золотом пера на солнце, и огромное гибкое чешуйчатое тело взмыло в небо, закрывая тенью прохожих, которых секунду назад раскидало воздухом, взволнованным взмахом широких крыльев.

Ева покачнулась тоже, и граф ее придержал, чтобы не упала.

— Он понял, кто это, — озвучил он мысли всех в комнате, — А я-то, грешным делом, решил, что больше всего подхожу на роль подозреваемого…

— Если тебя это успокоит, то я тоже, — кивнул Дорик, — Но что нам теперь делать? Куда он там полетел-то хоть?..

Ева опять перегнула через подоконник, ухватившись за него руками, и уставилась дракону вослед взглядом керамических глаз.

— Во дворец.

— Не уверен, что сидеть и ждать — хорошая идея, — потянул Бор, с сомнением глядя на большую деревянную спину, затянутую дорогой тканью, — Но если он знает, кто это… Нам есть вообще смысл его догонять?

— Есть, — кивнула Ева, — Но как проникнуть во дворец — это еще надо понять. В любом случае, я, кажется, догадываюсь, на кого подумал Арши… И даже предполагаю, где искать Шуру.

— Его Величество?.. — предположил Бор.

Она мотнула головой.

— Ему сейчас не до этого. У него свой секрет, с которым он не знает, что делать. Нет ему до Шуры дела. Да и разбиралось бы с ней, в случае чего, полагаю, Теневое Министерство.

— У нас нет такого приказа — это точно. Я бы знал.

— Ева, кто это? — не выдержал Бор.

Она повернулась от окна и посмотрела на мужчин немного расфокусированно, будто вспоминая что-то. Ветер встрепал льняные, чуть волнистые локоны за ее спиной.

— Думаю, это Первый Советник, — прошелестела она, грустно улыбнувшись, — Хороший мальчик, но порой излишне категоричный в своей преданности. Его отец был безумно талантливым артефактором, но… Я не очень хорошо помню эту историю. В любом случае, последнее время он крайне назойливо советовал Арши не связываться с людьми. А если точнее, с Шурой, — она задумалась, разглядывая стену по левое плечо, — Есть еще кое-что, о чем я не могу сказать. Это не касается нашей девочки, но могло… скажем так, сосредоточить его злость от невозможности исправить ситуацию на ней.

— Вы уверены? — нахмурился граф Сибанши.

— Практически, — кивнула Ева, — Стоило подумать на него раньше… Но он такой хороший мальчик. На него думать совсем не хочется. В любом случае, я догадываюсь, каким способом он решил от нее избавится.

Ева помнила это место. Дворец. Сверкающий, огромный, возвышающийся над столицей на немыслимой высоте. Древний, полный тайн. Порой довольно жутких.

«Не ходи в лабиринт — людям там рады, но людям там не место, — улыбнулся ей когда-то маленький принц, — Ты и другим скажи: людям там не место.»

Вдалеке послышался рев.

— Долетел, — вздохнула Ева, — Ну что, мальчики! Как будем вламываться в императорский дворец? Есть идеи? Потому что меня туда точно не пустят!

Борик вдруг хмыкнул.

— Есть одна идея. Шурке бы понравилась!

Шарам ехал по улицам Высокого Города в закрытой карете. Вот и все. Дело сделано. Даже если на него подумают, а мужчина вполне такое допускал, доказать это будет невозможно.

Руки слегка потряхивало, так что он сцепил их в замок и крепко сжал. Дело сделано. Из лабиринта человечке не выйти. Остальное, в общем-то, не так важно. Его Высочество не опозорит себя связью с ней. Дело ведь было только в ней? Дядюшка Императора, как бы ни была сильна его любовь к людям, за многие сотни лет никогда не рассматривал их как объект своей страсти. Значит, дело было в ней. Что он в ней нашел, только Отцу-Дракону ведомо — да простит он заблудшего сына своего! Как на вкус Шарама, отвратительная девчонка — взбалмошная, нечесаная, невоспитанная особа. Но Его Высочество, хоть и виртуозно орудовал расческой, порой заставляя даже самого Шарама смирно сидеть, пока ему плетут какую-то мудреную косу, тоже был довольно взбалмошным, если не сказать больше.

Но теперь это уже не важно. Ведь дело сделано. Хоть что-то он должен был сделать, хоть от одной опасности он своих сюзеренов уберег. И не слезет с Его Величества, пока тот не даст ему разобраться со второй. Да! Первый Советник мог бы просто закрыть глаза и ничего не делать. Не хотят помощи — пусть сами разбираются. Но это так не работает — он знал. Однажды он уже не стал лезть со своей помощью, и это закончилось катастрофой. Для одной трижды никому не нужной семьи, но — катастрофой.

Самое ужасное — это не назойливость. Не влезание в чужие дела. Не неуважение к чужому праву делать со своей жизнью, что хочет. Самое ужасное — равнодушие. Молчание. Страх влезть не в свое дело. Особенно, когда речь идет о благополучии целого государства.

Поэтому он никогда не боялся высказать хоть даже Его Величеству свое мнение. Не боялся на нем настаивать, если считал себя правым. Не боялся лезть не в свое дело. Ведь если что-то тебе дорого, значит это твое дело?

Мать Шарама была драконицей. Не слишком знатной, не очень красивой, довольно слабой, как магически, так и душевно. Может поэтому его отец и полюбил ее — ему нравилось быть главным, хоть эта роль совсем ему не подходила. Псы и не должны быть главными, стезя псов — верно служить своим хозяевам. И хоть расой Шарам пошел в мать, нутро его было, как у многих поколений его предков — оборотней-псов. Первого Советника так и звали за глаза во дворце — Пес Императора. Шепотом, хихикая в ладошку — они думали, что насмехаются. А для него это было ближе имени, ближе должности. Для него эта кличка была наградой за труд, за преданность.

Награда, ценность которой никогда бы не понял его честолюбивый отец, думающий только о личной выгоде. Гениальный артефактор со слишком большими амбициями, слишком слабой волей и абсолютным неумением брать на себя ответственность. За что мать его так любила? И почему ее любовь делала его только хуже?.. Верно потому, что она потакала всем его слабостям.

Ну да его наработки смогли послужить благому делу. Значит, в его жизни был хоть какой-то смысл.

— Мой мастер говорил, что такие, как я, рождаются не чаще раза в столетие, — любил говорить отец Первого Советника. Пока Шарам был маленьким, он слушал его с восхищением. Его отец — особенный. Может и он сам тоже — особенный?..

— Мне нельзя растрачивать себя на работу, которую могут выполнить и обыватели, — говорил отец; и мальчиком он слушал его и кивал. И мать слушала и кивала. Конечно, нельзя, ведь такие, как он, рождаются не чаще раза в столетие!

С возрастом Шарам начал задаваться вопросом: а можно ли таким, как он, которые рождаются не чаще раза в столетие, растрачивать себя в алкоголе, пустых разговорах и азартных играх?

На самом деле, его отец не врал. Он и правда был особенным. Его талант был исключительным. И с годами Шарам убеждался в этом только больше. Его жизнь тоже была исключительной. Исключительно бесцельной. Точнее цель была одна — удовлетворять свои сиюминутные прихоти. Он не обладал усидчивостью, он не был трудолюбив, и чем дальше — тем скуднее становился его талант, не подпитываемый ничем изнутри. Чем меньше он создавал, тем больше он пил. Чем больше он пил, тем быстрее утекало и без того не слишком богатое состояние родителей.

Когда Шарам пошел в школу первой ступени, их дом уже забрали в уплату долгов. Когда Шарам пошел в школу второй ступени, ему пришлось начать зарабатывать, потому что жить было не на что никому в их семье, кроме отца. Когда Шарам повзрослел достаточно и стал основным источником дохода в семье, он посчитал, что может поговорить с отцом о том, что его талант требует более трепетного отношения. Что такое потребительское отношение — неуважение к тому, что ему даровали боги.

Отец порыв не оценил. Очень не оценил. Мать потом обрабатывала ему разодранную в кровь щеку, сетуя на слабую регенерацию полукровки, глядела грустным смиренным взглядом и советовала не лезть на рожон.

— Но ведь он действительно может принести пользу обществу! Он может гораздо больше, чем… Спиваться так бездарно. Разбазаривать последнее, отнимая крохи у собственной жены. Мама, это не правильно! — горячился он.

— Милый, ну кто мы такие, чтобы решать за других? — гладила она его волосы отощавшей рукой, — Кто мы такие, чтобы решать за взрослого мужчину? Он ведь не дикое животное, он разумное существо… Мы его семья, а не дрессировщики, и не надзиратели ему, не хозяева, чтобы перевоспитывать. Мы должны просто рядом быть и поддерживать. Он исправится, поверь! Просто у него сейчас тяжелые времена… Надо просто быть рядом.

Но тяжелые времена были не у отца, а у них. И вера в то, что он исправится, кажется, таяла уже даже у матери. Она заболела. Шарам забросил учебу и все время посвящал заработку денег на хоть сколько-нибудь достойный уход для нее, на лечение. Отец не переставая ныл.

— Ты тут валяешься, а мы на тебя последние деньги тратим! Не стыдно? Ты должна быть благодарна мне, что я тебя терплю. Другой на моем месте давно бы уже ушел к нормальной бабе, ты ведь понимаешь? — возможно, он травил этим ее разум каждый раз, когда Шарама не было дома, а дома его не было почти никогда — деньги-то не с неба падали. Но однажды он вернулся пораньше и услышал сквозь приоткрытую дверь спальни…

Он сначала даже не поверил. Это же его отец. Его отец. Да, он слабовольное существо, да, он не самый благородный мужчина, но… Наверное, детское восхищение все же не до конца к тому моменту выветрилось из головы Шарама, но он не верил, что его отец может говорить это матери. Он тогда дождался, пока отец выйдет на крыльцо, прижал его за шею к стенке и поставил перед фактом. Что тот больше не получит ни копейки. Что либо он устраивается на работу — хоть нужники драить, не переломится! — либо пусть проваливает к Темной из дома. Что он, Шарам, запрещает ему пить. А если увидит, что взял в рот хоть каплю, то вырвет ему печень, если от нее еще что-то осталось.

И, на удивление, отца проняло. Он плакал, просил прощения, спрашивал, почему они его еще терпят, ведь он жалок, ведь такие, как он, рождаются каждый день в каждой подворотне. Они проговорили всю ночь. Отец вылил все оставшееся дома пойло, пообещал исправится… Может он бы и сорвался, может и нет — это уже было не важно. Потому что на утро матери не стало, а на прикроватной тумбочке лежала записка, где она просила простить ее, что она такая бесполезная. Отец пошел за ней.

Шарам не мог, даже спустя столетия, перестать думать о том, что все могло бы сложиться иначе. Что он мог поговорить с отцом раньше. Что он мог переубедить мать. Он ведь чувствовал, знал, что отец слишком слаб, чтобы стоять во главе чего-либо, даже собственной семьи. Почему, ну почему Шарам даже не попытался что-то исправить? Молчал, соглашался, уважал его право рушить свою жизнь, затаскивая на дно и жизни других? Боролся с последствиями, когда надо было обратить внимание на причину?

Он просто трусил. Это же отец. Он старше, умнее. Такие, как он, не чаще раза в столетие рождаются.

Первый Советник пообещал себе, что такое больше не повторится.

С востока, от Императорского Дворца, по городу прокатил разъяренный рев. Мужчина крепче сжал переплетенные пальцы. Дело сделано. Одной проблемой меньше.