Твари Господни

1

Было без четверти девять, когда они вышли из бара и медленно — а быстро он все равно пока не мог — пошли в сторону Мариенплатц. Чувствовал себя Кайданов отвратительно, но все в мире относительно, не так ли? Отвратительно, это если сравнивать с тем, каким он был обычно. Однако если вспомнить, чем он был всего лишь пару часов назад, сейчас Кайданов чувствовал себя молодцом и выглядел соответственно. Он мог идти, что уже кое-что, и тело держал так, как и положено хомо сапиенсу, то есть, прямо. И внимания на себя, соответственно, не обращал, что в их ситуации было, пожалуй, самым важным. Ну устал мужик, с кем не бывает? Выпил, а может быть, и перепил, но, если и так, что в этом такого? Идет ведь на своих двоих, а не абы как. И ведь это не бравада была. Кайданов не форсил и «из себя не воображал». Он, и в самом деле, вполне уже «ожил», чтобы покинуть место лежки, где они, должно быть, успели примелькаться, и отправиться куда-нибудь еще, где их никто пока не видел. А вечером возле ратуши — к бабке не ходи — и народу должно быть много, и заведений, подходящих, сколько угодно. Найти в центре туристского города пристойный ресторан, где можно нормально поесть и просто посидеть в тишине, пусть и относительной, и покое, который, как утверждают классики, нам только снится, не проблема. Голода Кайданов, впрочем, пока не чувствовал, что, в общем-то, и не удивительно. Аппетит должен был прийти позже, когда организм окончательно стабилизируется, и истощение, вызванное невероятной силы «откатом», потребует восполнения калорий и прочих белков с углеводами. Вот тогда и придет голод, но к тому времени они дойдут уже — потихоньку, разумеется, тихим прогулочным шагом — до площади и определятся на местности. А торопиться им сейчас было некуда. Возвращение на «точку» даже не рассматривался. Выехать из города, пока не улягутся страсти, и думать не приходилось. А на запасную квартиру идти можно было только после полуночи. Зигфрид все равно раньше двенадцати в своей берлоге не появится, а звонить ему на работу, по соображениям конспирации, тем более не стоило. Кто их знает этих умников из гестапо, что они еще придумали? «Охота на волков» это вам не в «Зарницу» играть. Тут бьют по-настоящему — насмерть. А умирать Кайданову решительно расхотелось, да и Викки погубить он себе позволить не мог. Не для того он ее нашел, чтобы теперь потерять. Так что по любому им еще часа три-четыре крутиться. Гуляй, как говорится, не хочу.

Однако долгой прогулки не получилось. В начале десятого, где-то впереди — по ощущениям, совсем рядом — быть может, всего лишь в одном или двух кварталах от них, и как раз там, куда они направлялись, полыхнуло «ртутью». И хотя магия была не ахти какая — только название что «ртуть» — у Кайданова так сжало сердце, что на глазах выступили слезы. Хорошо еще, что Викки предусмотрительно нацепила на него темные очки, а то хорош бы он был посередине ярко освещенной улицы с мокрыми от слез глазами. Но как бы то ни было, заметил кто, как его приложило или нет, идти туда, куда они направлялись, было теперь нельзя. Да и сил вдруг не стало. Живью Германа, конечно, обдало, но и то сказать, сколько той живи, ему досталось? Маг-то, судя по всему, попался не из сильных. Откат совсем никакой получился, хотя Кайданову, в нынешнем его «калечном» состоянии и этого хватило. Однако и назад не повернешь. Обычные-то люди ничего такого не почувствовали — им несчастным не дано — и своих намерений не изменили, куда шли, туда и продолжали идти. И от Германа с Рэйчел того же ожидали.

— А что если по пиву? — «весело» предложила Рэйчел, с силой сжимая локоть Кайданова. — как считаешь, Вальтер?

— А не развезет? — как бы засомневался он, хотя, если честно, ему было сейчас не до того, чтобы актерствовать на потребу публике.

— А хоть бы и развезло! — махнула свободной рукой Рэйчел и засмеялась. — Считай, я тебе мальчишник устраиваю. Напьешься, такси вызову. — И она потянула его к ближайшему заведению, которое — «Вот глазастая!» — действительно оказалось пивной.

Ну что ж, против этого возразить было нечего. Вполне нормальное поведение, из нормы не выбивается и, значит, внимания на себя не обращает.

2

Она доела уже жареную свинину и капусту тушеную подмела, как не было. И в туалет наведалась, где сменила наконец прокладку, проклиная на все лады свое новое тело, решившее до кучи, сместить еще и этот гребаный менструальный цикл. И «Спатен» свой допила. Можно было и честь знать, то есть встать и продолжить свой неспешный променад. Но тут где-то, метрах в трехстах — максимум в трехстах пятидесяти — кто-то запустил «ртуть». Ерунда, конечно, потому что не сильно и довольно далеко. Но, во-первых, лучше «перебздесть, чем недобздеть», а береженого, как известно, сам господь бережет. А во-вторых, очень Лисе не понравилась эта «ртуть». Однако вылетать сломя голову из пивной было бы и вовсе глупо, а медленно выходить не стоило тем боле. Здесь, в успевшем наполнится людьми просторном зале пивной, Доминика Граф, молодая крашеная блондинка, была на виду, примелькалась уже, и это совсем немало. А вторая кружка и вовсе никого не удивит. Два пива для молодой немецкой бабы не выпивка, а тихий отдых.

Лиса заказала пиво, закурила и постаралась успокоиться.

«Что, собственно, произошло?» — спросила она себя, явственно ощущая тот знакомый любому подпольщику непокой, который может не значить ничего, но может означать очень многое.

Да ничего особенного, вроде бы, и не случилось. Подумаешь, кто-то «ртутью» шарахнул! Здесь же облава раскручивается, вот кто-то под бредень и угодил. Угодил и попробовал отбиться. И дай бог, чтобы отбился! Но она, при всем своем желании, всех оплакать не сможет. Слез не хватит. А ее люди в порядке. Документы чистые, легенды правильные, и в лицо их никто не знает. Ведь, так?

«Ну, а если все-таки?»

«Не может быть никаких все-таки, — сказала она себе „командирским голосом“. — Не может, и все!»

Логически рассуждая, все было правильно. Не может. Не должно. Черт, если бы это был он, наверняка, ударил бы чем-нибудь более серьезным: «громом», «синью» или, скажем, «перначом». У него в ассортименте имелось достаточно вкусностей и разностей. На любой вкус, что называется. Только выбирай! Тут бы все ходуном ходило, если бы это оказался он. Но его взять совсем непросто. Он же «тень». А вот Алекса взяли бы без шума — он на «ртуть» не способен. Алекс оператор и, как все операторы, ни на что, кроме как в эмпиреях витать, не годится. Но Пика…

«Нет, — решила Лиса, тщательно взвесив шансы. — Не Пика. Не ее стиль. Не любит она людей калечить».

И тут, прерывая ее мысли, дверь в пивную отворилась, и в зал вошла очень интересная парочка. При виде этих людей Лиса даже беспокоиться забыла, так это оказалось неожиданно. Впрочем, на первый взгляд, ничего особенного в них, в этих молодых мужчине и женщине, как будто, не было, если не считать того, что были они, что называется, красивой парой. Высокая фигуристая девушка — платиновая блондинка с правильными чертами лица и большими серыми глазами, и спортивного сложения темно-русый мужчина вполне приятной наружности, только слегка небритый и сильно выпивший. Определенно, Лиса видела их впервые и, наверняка, скользнув по ним равнодушным взглядом случайного встречного, тут же вернулась бы к своим трудным мыслям, но ощущение узнавания заставило ее снова посмотреть на мужчину.

— Ты знаешь эту блонду? — не разжимая губ, спросила женщина своего спутника и тут же «поплыла».

Вопрос был задан так тихо, что услышать его было невозможно, и по губам прочесть прошелестевшие в слитном шуме пивной слова никто бы не смог. Но Лиса «читала» тонкую моторику лицевых мышц и при этом даже не «светилась». И то, что такой вопрос вообще был задан и относился именно к ней, Лисе, а не к кому-нибудь еще — а ведь посмотрели на парочку многие — и то, как начала вдруг «исчезать» платиновая блондинка, совершенно не обнаруживая при этом эманации, случайностью быть, не могло.

«Тень».

Ну да! Девушка, судя по всему, была классической «невидимкой», да еще — «Вот ведь как!» — и сильнейшим эмпатом в придачу. Однако Лису она занимала только постольку поскольку. Ее внимание привлекла не «тень», а ее друг, надевший, несмотря на вечер, темные очки. Мужчина, действительно, был или пьян, или, что вероятнее всего, болен или ранен. Не верила Лиса, чтобы с такой женщиной гулял необученный щенок. Он должен был быть, как минимум, волкодавом, но волкодавы так грубо не лажаются.

— Ты знаешь эту блонду? — спросила женщина, и мужчина тут же, не спрашивая, кого она имеет в виду, повернул голову и посмотрел прямо на Лису.

И совершенно напрасно, потому что, когда их взгляды встретились, Лиса увидела его глаза даже сквозь темные стекла очков.

«Волк! — Поняла она сразу же, как только узнала холодный взгляд этих жестоких глаз. — И не просто волк…»

О, да. Перед ней стоял не просто волк, а матерый волчина, опасный и безжалостный хищник. И не был он, разумеется, пьян. И болен не был.

«Он…» — стараясь, не выдать вазомоторикой охватившего ее волнения, Лиса «равнодушно» приняла взгляд мужчины и, выдохнув дым, отвела глаза в сторону.

То, что она — случайно или нет — подсмотрела тогда в Цитадели, совпадало с тем, что почувствовала сейчас с неслучайной точностью. Как там говорил когда-то давным-давно Кайданов? До десятого знака? Точно, так.

Она стряхнула с прогоревшей едва ли не до середины сигареты пепел и, поднеся к губам кружку, сделала медленный глоток. Ей очень хотелось посмотреть на Кайданова и узнать, что он ответил своей спутнице, но делать этого не стоило, потому что Лиса еще не вполне решила, как распорядиться внезапно обретенным знанием. С одной стороны, это ж надо такому случиться? Не успел Август о нем напомнить, а сама Лиса — начать вполне безнадежные поиски, как случайный (или все же неслучайный?) «сбой» открыл ей не только истинное «лицо» Чела, но и его предполагаемое местоположение. Может такое случиться? Вероятно, может, раз уж произошло, но за все двадцать пять лет в Городе Лиса о подобном даже не слышала. Магия в Чистилище существовала, но какая-то другая, непохожая на ту, что безумствовала в реальном — человеческом — мире. В Городе, например, не действовали почти никакие «трюки», и эманации там не было, и живи. Ничего из того, что они знали и умели делать «дома». Впрочем, точно так же многое из того, что было нормально и естественно под «Светлыми небесами», не работало здесь. Лиса вот даже паршивой сигаретки тут создать не могла. Тогда, что же произошло с ней во время встречи в Цитадели, где ни детекция, ни «нюх» не действовали по определению?

«Чудо», — никакого другого объяснения не находилось. Во всяком случае, пока. Потому что интуитивно Лиса ощущала некую связь между этим странным «фокусом» и теми прорывами к предзнанию, которые пережила уже трижды за последнее время.

Но пока «сбой» мог спокойно оставаться просто чудом. С этим делом никакой спешки не было. И данных для того, чтобы понять, что же это такое, оценить по-настоящему, встроить в имевшуюся концепцию мира, тоже не хватало. Однако сейчас Лису занимало совсем другое. Допустим, случилось чудо, и она узнала, что Кайданов жив и, по-видимому, находится в Берлине.

«Допустим…» — Лиса потушила сигарету, глотнула пива, и снова закурила, старательно отводя взгляд от парочки, которая, судя по невнятным шумам, долетавшим до ее чутких ушей, устроилась за столиком слева от нее.

«Допустим».

Допустить можно было многое, но вот встретить Кайданова и снова совершенно случайно, в Мюнхене, да еще сразу после того, как он провернул здесь акцию — а то, что «гвалт»[49] в городе поднял именно он, Лиса теперь не сомневалась — вот это чем могло быть?

А между тем, и Кайданов, и его дамочка уже, как минимум, несколько раз аккуратно касались ее своими взглядами.

«Узнал?»

«Нет, — решила Лиса, отпивая из кружки. — Это был бы перебор. А вот я в Мюнхен попала неслучайно».

Сейчас она отчетливо вспомнила, как пришло к ней решение, ехать в Мюнхен.

«Значит, уже не три, а четыре раза».

Выходило, что за последнюю неделю предзнание посетило ее четыре раза, да и «сбой», на самом деле, случился не только в Цитадели, но и в замке Августа.

— Разрешите?

Лиса повернула голову и увидела остановившуюся рядом с ее столиком платиновую блондинку. Как она подошла, Лиса не слышала, но этому как раз не удивилась.

«Тень».

— Мы знакомы? — Спросила она, с откровенным любопытством рассматривая подругу Кайданова. Первое впечатление не обмануло. Интересная женщина. Пожалуй, все же не писаная красавица, но зато и не кукла. Кто понимает, увидит и оценит, вот только для абсолютного большинства она никакая, потому что «тень».

— Да, вот смотрю на вас и никак не могу понять, — улыбнулась женщина и без приглашения села напротив. — Мы с женихом приехали из Гамбурга. А вы?

— А я только что вернулась из Скандинавии, — стараясь не показать своих эмоций, ответно улыбнулась Лиса.

«Узнал? Но как?»

— Уходите, — почти неслышно и снова не разжимая тонко очерченных губ, сказала блондинка. — Вам здесь оставаться опасно.

«Знает ли он, кто я такая или это всего лишь солидарность?»

Даже будучи отпетыми индивидуалистами и ревнивыми сукиными детьми, маги своих старались не сдавать и даже помогали, если уж совсем стремно не было. Вопрос лишь в том, как они ее «считали», ведь волхования — на таком-то расстоянии! — Лиса уж точно не пропустила бы. Однако факт — раскололи. Знать бы еще, насколько. Но это последнее можно и проверить.

— Да уж, — усмехнулась Лиса, артикулируя точно так же, как незнакомка. — Нашумел наш друг выше среднего.

— Значит, не пересекались, — и голос у блондинки был под стать всему ее облику, низкий, грудной, очень выразительный, что для «тени» совсем необычно.

— Значит, нет, — покачала головой Лиса, отмечая, что удар ее визави держит на ять.

— Ваше право, — женщина опять говорила только для Лисы. — Но Чел вам определенно сказал. Он не хочет иметь с вами дела.

«Значит, знает».

— Его право, — согласилась Лиса, не разжимая губ. — Но мне надо с ним поговорить. И это мое право. Дело важнее амбиций.

— Хорошо, — неожиданно легко согласилась блондинка. — Если выберемся… — она нарочно акцентировала паузу, как бы говоря, «все мы смертны». — Через неделю, одиннадцатого, в восемь вечера в Берлине, у входа в отель «Кемпински». И после этого, в течение трех месяцев. То же число плюс один, по возрастающей, тот же час минус два, по нисходящей. Памятник гомосексуалистам, посольство СССР на Унтер Ден Линден, университет Гумбольдта, у мемориальных досок.

«Странно», — Лиса достаточно хорошо знала Берлин, чтобы понять, что места встречи находятся, как в западной, так и в восточной его частях.

— Спасибо, — снова и как ни в чем не бывало улыбнулась Лиса. — Я только первый шорох пересижу и пойду.

— Удачи! — незнакомка встала и, мягко повернувшись, пошла прочь.

— И вам того же, — сказала ей в спину Лиса и потянулась за новой сигаретой.

3

«Она?» — Кайданов смотрел на двух женщин за соседним столиком и пытался понять, что же такое с ним произошло.

Они вошли в пивную, сделали шаг или два, оглядываясь в поисках свободного столика, и вдруг Рэйчел спросила его…

«Как она сказала? Ты знаешь эту блонду? Так?»

Так или почти так, но не в том суть. Формулировка вопроса не имела ровным счетом никакого значения, потому что он вопрос понял правильно и сразу же посмотрел именно на эту женщину. Как? Почему из всех находившихся в зале блондинок он безошибочно выбрал ее? Нет ответа. И ведь он не пользовался магией, это Кайданов помнил вполне определенно. Тогда, как же это возможно? Как он догадался, о ком идет речь, и как, едва встретившись с этой женщиной взглядами, понял, что это она?

«Впрочем, она ли?»

Женщины определенно о чем-то беседовали, но означать это могло все, что угодно. Может быть словоохотливая «блонда», и в самом деле, пыталась вспомнить вовсе неизвестную ей Рэйчел? Или, если это все-таки была Лиса, Рэйчел реализовывала предложенный им сценарий? Но, как во имя всех святых, эта сука сумела его найти? Вот, когда Кайданов пожалел, что не в форме: голова все еще была не та, и от нее нельзя было ожидать четкого и безошибочного анализа. А жаль. Обстоятельства и так уже складывались не самым лучшим образом, а тут возьми и возникни на его пути неведомо как вычислившая его Рапоза Пратеада.

«Или я ошибаюсь, и она не знает?»

Ведь могло случиться и так, что опознал ее только он, а она, в лучшем случае, поняла, что перед ней свой?

«Вполне».

— Удачи! — сказала Рэйчел, вставая и отворачиваясь от собеседницы.

— И вам того же, — сказала ей в спину «блонда», и Кайданов вдруг увидел то, чего сразу почему-то не заметил. Сквозь «мягкие» черты дешевой куколки проступало что-то настоящее и сильное, что не сразу разглядишь, но, разглядев, уже не пропустишь. И означать это могло только то, что он не ошибся.

«Она».

Сейчас Лиса сидела к нему в профиль, и он не смог отвести от нее взгляд, пока Рэйчел не села напротив, разом переключив внимание на себя.

— Кто она?

— Она… — он не знал, стоит ли рассказывать. И дело тут не в ревности, которую могла бы испытать Рэйчел, а в том, что в подполье, как в подполье: меньше знаешь, дольше живешь.

— Она знает Чела. — А вот Рэйчел еще не знала, что Чел это он.

«Но скоро все равно узнает».

— Чел это я, — сказал Кайданов. — А она… Она сменила внешность, и ее имя не мой секрет.

— Тогда, не говори, — согласилась Рэйчел и положила руку ему на запястье. — Я же не маленькая, понимаю.

— У нас с ней никогда ничего… — начал было Кайданов, но договорить она ему не дала.

— Знаю, — улыбнулась она. — Это-то я сразу поняла. Я не поняла другого, почему ты с ней не хотел говорить?

— Наши дороги разошлись, — и он вдруг вспомнил слух, прошедший лет десять назад — а про кого, спрашивается, не ходили такие слухи? — и на мгновение как будто, действительно, перенесся в то давнее уже утро в Амстердаме, когда Пиноккио шепнул ему при встрече, что в Будапеште взяли Цаплю. К тому времени, он стал ее уже забывать. Дороги их давным-давно не пересекались ни на Земле, ни в «Чистилище», а любовь, вернее, то, что он любовью полагал, но что, на поверку оказалось, в лучшем случае, влюбленностью, истаяла, сойдя на тихое нейтральное «нет». И все-таки в тот день он напился, как свинья. Пил в одиночестве, по-черному. Пил и не пьянел, пока в один момент просто не вырубился.

«Выходит, что-то все-таки было?»

— Наши дороги разошлись, — сказал он вслух. — Ты назначила встречу?

— Да, — кивнула Рэйчел. — Она придет.

«Знает ли Лиса, кто скрывается под ником Чел?» — но этого, разумеется, он узнать не мог.

«А если знает? И о чем, черт ее подери, она так хочет со мной поговорить?»

4

По-хорошему, делать этого не стоило. В Мюнхене этой ночью и так было «жарко», как в «Пекле», но времени на то, чтобы раздобыть необходимую электронику и замаскировать акцию под обычную уголовщину, просто не оставалось. С тем же успехом экс можно было просто перенести на день-два вперед и на триста-четыреста километров в любую сторону. Однако деньги были нужны сегодня, сейчас, потому что купить билеты на самолет было просто не на что, а время уходило и…

«Отобьемся», — Ольга медленно прошла по тротуару, вся, превратившись в слух, но ничего подозрительного по-прежнему не ощущала, а ведь «невод» она забросила уже с минуту назад.

«Чисто…»

На самом деле, чисто было только в ближайших окрестностях, но кто притаился, если, конечно, он есть, за границей «невода», узнать было невозможно. Однако риск быть обнаруженной входил в ее расчеты. Вопрос был только в том, насколько они наследят, прорываясь с боем. Но и этого им знать, было не дано.

Она сделала еще шаг и почувствовала короткий импульс.

«Есть!»

На улица не было ни души, а веб-камеру Катарина только что убила наповал, так что Ольга сразу же побежала. Она стремительно — наискосок — пересекла проезжую часть, прыжком достигла наружной стены банка и, обрушив одним ударом «молота» толстое тонированное стекло, преграждавшее вход во внешний бокс, не мешкая, «взялась» за банкомат. Теоретически, это было несложно, но реально она еще никогда банковских машин не вскрывала. Однако боги высокого Олимпа были к ним благосклонны. Электронный механизм сдался через двадцать семь секунд. Внутри бронированного ящика что-то обреченно щелкнуло, и в лоток начали поступать кредитки. Стараясь не думать о том, что она только что зажгла над головой факел высотой со священную гору, не говоря уже о том, что должна была сработать и сигнализация, Ольга схватила деньги и сунула их в сумку. А глупая машина, стрекоча, как цикады осенью, уже выдавала следующую порцию.

«Десять секунд», — Ольга запихивала бумажки, как попало, одновременно «слушая» мюнхенский воздух. Воздух «гудел» от напряжения, и вместе с ним начинали вибрировать и ее, еще неокрепшие и неадаптированные к таким перегрузкам, нервы.

«Ну же! Девятнадцать секунд…»

Где-то уже разворачивались в их сторону патрульные машины, и поднимались «в ружье» группы захвата, а взломанный банкомат продолжал методично отсчитывать денежные ассигнации Европейского Банка, пестрые бумажки с портретами совершенно неизвестных Ольге людей, деньги, без которых она никак не могла обойтись и которые могла только отобрать силой.

«Двадцать пять… Сукин сын!» — Ольга схватила еще одну пачку и, крутанувшись на месте, рванула в ночь.

Она вихрем пронеслась по улице, свернула в переулок, другой, увидела впереди спину Оскара, указывавшего путь, и отпустила «невод». Теперь она была «слепа» и надеяться могла только на свои человеческие чувства. Не снижая скорости, под далекое еще, но быстро приближающееся улюлюканье полицейских серен, они пробежали через слабо освещенный проходной двор, выскочили на следующую, тоже пустынную в этот час улицу, где в машине их ждала, отошедшая несколько раньше Катарина, и Ольга вздохнула было с облегчением, но сразу уехать не получилось.

— Не стреляйте, — сказал где-то рядом сухой равнодушный голос, и из жиденькой тени, сгустившейся там, где ослабевал свет уличного фонаря, возник человек.

«Духи заступники!» — о таком Ольга знала тоже только теоретически. С «человеком невидимкой» она встретилась впервые, и встреча эта ей очень не понравилась. Даже теперь, когда незнакомец, которого она с перепугу чуть не ударила «молотом», вышел на свет, Ольга с трудом удерживала его в поле зрения. Он все время норовил исчезнуть, и, скорее всего, так и поступит, если что-то в их диалоге не задастся.

— Ты кто? — спросила она, одновременно поднимая руку, чтобы остановить вышедших на боевой взвод Оскара и Антона.

— Я Черт, — голос этого высокого тощего мужчины раздражал. Им бы железо резать, а не уши портить.

— Ты ведешь нас от банка? — прямо спросила Ольга, опасаясь, впрочем, услышать правдивый ответ. Она его и услышала.

— Да, — коротко ответил Черт. — Я был рядом. Зацепил твой «невод». Пошел искать «рыбака».

«Хорош! — даже в этой глупой ситуации, она не могла не восхититься его силой. Ведь она-то этого Черта даже не почувствовала. — И я хороша. Сукин сын!»

— Чего тебе надо? — время уходило, а погоня по-прежнему висела на хвосте. — Денег? — она шевельнула плечом, на котором висела сумка. Денег было жаль, но драться сейчас с этим неизвестно какими еще способностями обладающим магом было бы безумием.

— Нет, — мотнул он головой. — Деньги у меня есть. Мне нужна помощь.

От его голоса хотелось выть, но Ольга умела абстрагироваться от внешнего. А главным сейчас было не то, как говорит «Невидимка», а то, о чем он говорит.

— Помощь?

— Мой друг угодил в облаву, — ответил Черт. — Сейчас он в штаб-квартире Бундескриминальамт.

«Бундескриминальамт? А! Вот в чем дело. Это же полиция…»

— Мне очень жаль, — ей действительно было жаль. Очень. Это была та часть жизни этого несчастного мира, которая буквально рвала сердце на части, но что она могла сделать? Что все они — Ольга и четверо ее людей — могли сейчас сделать для этого попавшего в беду брата? Ничего.

— Мне очень жаль, — повторила она и покачала головой.

— Я могу туда пройти, — проскрипел Черт. Казалось, он не обратил внимания на ее слова. — Я пройду и взорву их изнутри. Но выйти вдвоем…Мне нужен кто-то снаружи. Один человек.

«Он в отчаянии, — сказала себе Ольга, вполне оценившая смысл произнесенных слов. — Он в отчаянии, иначе никогда не обратился бы к незнакомым людям».

— Прости, Черт, — сказала она вслух, и голос ее звучал так мягко, как не звучал еще никогда. — В другое время я пошла бы с тобой сама, но сейчас…

— Я не останусь в долгу.

— Не в этом дело, — снова покачала она головой. — Просто сегодня я не могу.

— Извини.

— Стой! — решение пришло по наитию и как раз тогда, когда Черт уже исчез.

— Ты меня слышишь? — окликнула она пустоту.

— Да, — на этот раз Черт материализовался метрах в трех от того места, где стоял еще несколько мгновений назад.

— С тобой пойдет она, — Ольга ткнула пальцем в Катарину, стоявшую по ту сторону машины. — Катарина!

— Здесь! — сразу же откликнулась женщина.

— Пойдешь с ним, — приказала Ольга, не оборачиваясь. — Связь, как условились.

— Есть, — Катарина была солдатом, и смысл приказов был для нее тем, чем и должен был быть.

— Катарина хороший боец, — сказала Ольга. — Это все, что я могу для тебя сделать. Сегодня.

— Я не забуду, — равнодушно ответил Черт и посмотрел на подошедшую к нему женщину. — Пойдем, подруга, — проскрипел он. — Время.

5

— Готова ли ты… — Монгол сделал паузу, предлагая Викки назвать имя, которое она сочтет уместным, и выжидательно посмотрел на невесту, приодевшуюся по случаю свадьбы у Кастора — без сомнения лучшего и старейшего портного в Городе. Разумеется, это была чистая условность, и Монгол понимал это не хуже других. Хоть номером назовись, хоть буквой греческого алфавита, все одно. В чистилище людей нет, есть только личины. Так что, если бог есть, он и так знает, кто на ком сегодня женится, а если нет…

«Тогда, зачем же ты нас такими создал?» — спросил Кайданов и обомлел, осознав, к кому, собственно, обращен его немой упрек, и что он у него спросил. На мгновение, Герману даже стыдно стало, но стыд — такое дело — смешивался сейчас в его душе с почти детской растерянностью, которой он от себя никак не ожидал.

— Рэйчел, — голос Рэйчел вернул Кайданова к действительности, и оказалось, что все его терзания и недоумения уложились в пару-другую выморочных секунд городского времени.

— Готова ли ты, Рэйчел, взять в мужья этого человека, именующего себя в Городе прозвищем Чел? Таково ли желание твоего сердца, женщина?

Монгол говорил тихим — «нейтральным» — голосом, без ажитации и вообще не выражая никаких эмоций. Смысл имели только слова, и, судя по выражению лиц присутствующих — а присутствовало всего несколько человек из тех, кому они с Рэйчел могли безусловно доверять — простые эти слова действительно что-то значили, иначе бы свидетели так на Монгола не смотрели.

— Да, — твердо ответила Рэйчел и, повернув голову, серьезно посмотрела на Кайданова. — Да. Я выбрала его из всех, и пусть бог будет свидетелем, я хочу быть его женой.

И у Кайданова сжало сердце, хотя до этого мгновения он был уверен, что в Чистилище такого произойти не может. Но, оказывается, он ошибался. Может. Произошло.

«Это и есть любовь?» — он просто не знал, как она должна выглядеть эта измусоленная в тысячах песен любовь. И спросить не у кого. Ведь если что он и знал о любви, так это то, что любовь это очень личное чувство, и рассказывать кому-то еще о том, как болит сердце и почему, Кайданов не привык.

Мгновение назад Рэйчел повернула голову и посмотрела ему в глаза. Их взгляды встретились, и он понял, что читает в ее душе точно так же, как и в своей собственной. Сейчас Рэйчел была открыта, и, может быть, поэтому у него сжало сердце и перехватило дыхание. Это был дар такой огромной ценности, что по сравнению с ним меркло все, что один человек мог предложить другому.

«Ну не целку же, в самом деле, предлагать!»

Такая незащищенность дорогого стоила, особенно если ее дарила «тень».

«Любовь?»

Она его любит? А он?

Когда-то давно, на самом деле в другой, бесследно, как он полагал, исчезнувшей жизни, Кайданов любил Лису. Он ее очень любил. Так однажды и сказал. Сказал, «люблю». И случилось это, по глупому стечению их ненормальных обстоятельств, как раз недели за две до побега, и никакого продолжения эта история, естественно, не имела. Это теперь — не здесь и сейчас, а довольно уже давно, но все-таки уже в этой жизни — после такого объяснения они тут же отправились бы в постель. А тогда и там… Кайданов попытался представить себе Лису, ту прежнюю Алису, которой он объяснился в любви, в постели и не смог. Не получалось, а ведь, казалось бы, не анахоретом прожил все эти годы. А тогда он Лису и в купальнике-то видел всего один только раз, не то, что голой.

«И, слава богу», — неожиданно для самого себя решил Кайданов. Не нужно им это было, вот в чем дело. И не любовь это была, что бы он тогда себе ни вообразил, а влюбленность. Просто Лиса была рядом. А если тебе двадцать восемь и рядом с тобой молодая девушка приятной наружности, то, вероятно, вы вместе. А вместе, в их тогдашнем понимании, могло означать или дружбу, или любовь. Вот он и повелся на привычную модель социального поведения. Какая же это любовь, если тогда, на улице, когда в их жизнь вошел Некто Никто, он об Алисе даже не подумал? Нет, не так. Подумал, разумеется, но все-таки совсем не так, как, например, думал сейчас о Рэйчел. Значит, не любил. Любил бы, все могло повернуться иначе. Однако не случилось.

Случилось другое, но вот какое дело. То, что он Лису по-настоящему не любил, Кайданов понял уже через несколько месяцев разлуки, и произошло это именно тогда, когда он осознал наконец, какое она на самом деле чудо, и каким же он был мудаком, что этого не заметил раньше. Но было поздно. Дороги их разошлись, да и «постижение» Кайданова было не сердечным, то есть относящимся к области чувств, а насквозь рассудочным. И он эту разницу почувствовал, хотя до конца, по-видимому, тогда не понял. Но вот теперь все разом к нему и пришло, и любовь — «Значит, все-таки любовь?» — и понимание. Получалось, что, если бы не Рэйчел, так бы дураком и жил. Но однажды в его жизни появилась Викки, и…

«Нет, — решил Кайданов. — Не так просто».

Ничего с ее появлением не изменилось. Викки была всего лишь очередной его женщиной. Не больше, но и не меньше. Подруга, и не более того. И правда, которая так неожиданно открылась перед Кайдановым на его собственной свадьбе, была, что называется, не из приятных. Ни одна из тех женщин, с которыми свела его жизнь за эти четверть века, в сердце Кайданова не задержалась и не оставила там никакого следа. Не то, чтобы он их просто забыл. Вовсе нет. Он всех их помнил, такая уж у него была замечательная память. Просто воспоминания эти были какими-то никакими. Нейтральными, что ли? Когда в памяти, как в архиве, сохраняются только факты, но не чувства. И даже Ольгу, с которой они были вместе почти целый год и смерть которой, он искренне оплакивал, Кайданов, оказывается, не любил тоже. Тогда что же произошло теперь? Ведь у него не было ровным счетом никакой причины любить Рэйчел, да и у нее — если быть справедливым — причины любить его не было тоже.

— А ты, Чел? — спросил Монгол, но Кайданов молчал. Он все еще находился под впечатлением чуда, случившегося между ним и Рэйчел, и тех простых истин, которые ему так неожиданно и с таким огромным опозданием открылись в тот миг, когда встретились их глаза. И если и этого мало, то было ведь и еще одно открытие. Встретив ее взгляд, услышав ее слова, вдохнув жаркий воздух Чистилища, несущий ее запах, Кайданов вдруг осознал, что значимыми могут быть не только слова, но и интонации. Что послание, содержащееся в движении ее ресниц, блеске глаз или рисунке губ много важнее для него, чем смыслы слов, произнесенных в ответ на вопрос Монгола.

— Чел, — мягко позвала его Рэйчел. — Чел с тобой все в порядке?

Сейчас в ее глазах появилась тревога. Тревога за него, а не обычный бабий страх, что жених сбежит из-под венца.

«Откуда же ты знаешь, что я не сбегу?»

Но она знала, разумеется. Вот в чем дело. А тревога… Рэйчел, единственная из присутствующих на свадьбе, знала, какой он на самом деле. На той стороне.

«Та сторона…», — он смотрел на нее, как зачарованный, и не мог отвести взгляд.

— Извини, — сказал он вслух и успокаивающе улыбнулся. Однако открытие, сделанное мгновение назад, было такого рода, что переварить его так сразу, оказалось совсем непросто. И скрыть свое состояние от чужих глаз тоже было трудно, потому что, хоть там, хоть здесь, человек остается человеком, а быть вечным — днем и ночью — игроком в покер не каждому дано. А случилось с Кайдановым нечто совершенно невероятное. Что называется, открылись глаза, и он осознал, что, глядя на Рэйчел, видит не смешливую рыжую девчонку, на которую раньше в Городе даже внимания не обращал, а настоящую Рэйчел, которая спала сейчас в его объятьях на той стороне. И это не было иллюзией, порожденной любовью и памятью, а являлось истинной правдой. Личина исчезала, словно и не было, и видел он сейчас настоящую женщину, а не ее маску.

— Да, — он повернулся к Монголу. — Да, я готов, — Кайданов почувствовал, что, хотя с формальной стороны, он все сделал правильно, но на самом деле смотреть он сейчас должен не на Монгола, а на Рэйчел. — Хочу! — поправился он и все-таки повернул голову к невесте и не просто увидел, а всем телом ощутил, как вспыхнула она под его взглядом. — Желаю! — он поднял глаза к «слепому», без солнца или луны небу. — Взять в жены женщину, именующую себя здесь и сейчас Рэйчел, — привычки подпольщика это не вторая натура, как принято говорить, а первая, и, если Рэйчел взбрело в голову, назваться настоящим именем, то его, Кайданова, долгом, как мужа и командира, было обезопасить свою жену и своего бойца, запудрив всем присутствующим, кто бы они ни были, мозги.

… взять в жены женщину, именующую себя здесь и сейчас Рэйчел, — сказал он, снова опуская взгляд и глядя теперь прямо ей в глаза. — И жить с ней в мире и любви, — «Боже мой, да где же мне взять для тебя, милая, этот мир, если кругом война?!» — До тех пор, пока смерть не разлучит нас! — и, не дожидаясь формального приглашения, которое должен был, по идее, сделать Монгол, Кайданов шагнул вплотную к Рэйчел, обнял ее, чувствуя, что обнимает не личину, а живую женщину, и поцеловал так, как никогда в жизни еще не целовал. Но и то сказать, ее ответный порыв был так же нов и полон чувств, как и его собственный.

«Господи! — это была последняя здравая мысль, мелькнувшая в голове, прежде чем кровь, смешанная с любовью, нежностью и совершенно незнакомым Кайданову пряным вином счастья, ударила в виски и напрочь стерла из сознания все посторонние мысли. — Господи, возьми меня, но сохрани ее! Это все, о чем я тебя прошу!»

6

Она очнулась в холодной пустоте, и испуг ее стал естественной реакцией на неопределенность положения и отсутствие света, звуков и вообще каких-либо внешних раздражителей. Однако именно полное отсутствие ощущений — она не чувствовала даже собственного тела — осознанное в следующее после пробуждения мгновение, Лису, собственно, и спасло. У нее ведь имелся кое-какой — за двадцать-то пять лет! — специфический опыт волшебницы, и ощущение «без ощущений» было ей давно и хорошо знакомо. Это ее несколько успокоило, не позволив удариться в панику. Впрочем, спустя еще несколько мгновений Лиса обнаружила, что не все так просто, как хотелось бы. Во-первых, кое-что она все-таки чувствовала, и это было неправильно, потому что холодно под Звездным небом не было никогда. А во-вторых, здесь не было звезд. «Черные небеса» имелись, а звезд не было. И все-таки откуда-то Лиса твердо знала, где она находится, хотя, вроде бы, отсутствие звезд и холод такой уверенности противоречили. Удивление позволило окончательно освободиться от бремени страха и вспомнить себя, что оказалось совсем не просто, но в конце концов удалось сделать и это. Оставалось лишь разобраться в том, что здесь не так и почему.

Своего тела она совершенно не ощущала, и это было нормально. Так обычно и бывает, хотя с полдороги никто не возвращается. Обычно нет, но почему бы не попробовать? Лиса еще не вспомнила, что там и как, но уже знала, что со «Звездным небом» что-то случилось. Вполне основательный повод, чтобы вернуться, не так ли?

Она настроилась на «возвращение» и чуть напряглась, останавливая «движение вверх», которое, в принципе, уже прекратилось и само, и «упала вниз», как было принято говорить в Городе. Упала и тут же получила разом все «тридцать три удовольствия». Едва Лиса оказалась в собственном теле, как кожа вспыхнула огнем, так будто вся ее поверхность представляла собой один большой ожог. И одновременно нестерпимо зачесались все проклятые внутренности, весь тот ливер, о существовании которого человек обычно даже не помнит. Особенно мучительным был зуд в легких и пищеварительном тракте, который Лиса — по этому гребаному зуду — могла проследить сейчас на всю его долбаную длину. Но хуже всего было то, что возникшая из небытия голова сразу же стала тяжелой и наполнилась сводящим с ума визгом, буквально лишившим ее способности думать.

«Что за…»

— Ничего не понимаю, — сказал где-то рядом чужой, явно встревоженный голос. — Ты видишь?!

— Что там у вас? — а это был уже совсем другой голос, но оба они ударили по ушам с такой силой, что Лиса закричала. Боль была невыносима. Она сразу затмила все остальное, с чем, пусть и с невероятным напряжением сил, Лисе удавалось кое-как справляться. Но собственный захлебывающийся крик ее смертельно оскорбил. И это оказалось очень удачно, потому что унизительнее собственного визга она ничего себе представить не могла.

«Умереть молча» — так она когда-то решила, но, видимо, не судьба.

Смутная эта мысль заставила ее, тем не менее, бороться. Лиса, едва ли соображавшая, что с ней происходит и почему, попыталась собраться и «отключить» ощущения, и почти мгновенно, как мяч, отскочивший от стены, ухнула обратно в знакомую уже холодную тьму «той стороны».

«Что за черт!»

И тут она все вспомнила. Это было, как обвал в горах или удар огромной океанской волны, но упоминание о черте обрушило мешавший ей барьер, и Лиса вспомнила…

… Из пивной она ушла в начале одиннадцатого. Было еще не поздно, и здесь, в центре Мюнхена, на улицах оказалось полно народа, даже, несмотря на холодный ветер и облаву, устроенную после очередного — которого уже за этот день? — инцидента. Впрочем, полиция и спецназ вели себя вполне корректно. Война войной, но распугивать туристов себе дороже. Как и прежде, никто на Лису внимания не обращал, слишком она была обычная. Один раз документы все-таки проверили и, извинившись, тут же отпустили. И она не дергалась. А чего волноваться? Люди работают, террористов ищут. Вполне естественно улыбнулась полицейскому офицеру, возвращавшему ей удостоверение личности, помахала ручкой десантникам в камуфляже, и пошла, «пританцовывая», своей дорогой.

Через полчаса, недалеко от центра, но все же несколько в стороне от наиболее шумных улиц, она нашла себе подходящую гостиницу, небольшую и не отмеченную ни одной звездочкой, но чистенькую и даже уютную, во вполне провинциальном смысле этого слова. В том, что первое впечатление не обмануло, Лиса убедилась, оплачивая номер и поднимаясь к себе, на третий этаж. Все встреченные ею постояльцы оказались людьми немолодыми и обстоятельными. Настоящие бюргеры, среди которых она окончательно успокоилась. Успокоилась и, как ни странно, почувствовала себя «дома», хотя, казалось бы, какой из гостиницы дом, и при чем здесь чужая для нее, как Марс, Германия? Но так случилось. И причина, вероятно, лежала не в области конкретики, а только и исключительно в состоянии души. Здесь, на этом островке традиционного порядка, где все, и постояльцы, и работники отеля проецировали во вне, то есть и на Лису тоже, свое спокойное и уверенное отношение к миру и к себе в нем, и она — лишенная покоя душа — вопреки всему, вдруг ощутила себя не «отрезанным ломтем», а частью этого странного и, в общем-то, чужого для нее мира.

Придя в номер и наскоро приняв душ, Лиса уже через полчаса залезла в постель и с наслаждением смертельно уставшего человека вытянула ноги под теплым одеялом. В этот момент ей было так хорошо и уютно, что даже мысль закурить, исчезла, мимолетно и почти нечувствительно тронув сознание. Ничего кроме, как просто лежать, наслаждаясь этим чудесным состоянием, Лиса сейчас не хотела. Ей было хорошо, и может быть, поэтому, едва только она погрузилась в сладкую дрему, не успевшую еще, впрочем, превратиться в настоящий крепкий — «с устатку» — сон, Лиса легко и без внутреннего сопротивления ушла в Город. Возможно, это была ошибка. Делать так, не принято. И уж точно, что это была слабость, род наркотической зависимости, от которой не был свободен ни один маг. Но, с другой стороны, обстоятельства вроде бы благоприятствовали — она ведь была в номере одна — и желание «послушать улицу» и узнать новости взяло верх над вбитой, кажется, в спинной мозг осторожностью и здравым смыслом.

7

«Значит, это и есть плен…»

С этой стороны она увидела плен впервые. Как говорится, в первый и последний раз, потому что отсюда не возвращаются и в Город, чтобы рассказать, что там и как, не приходят. Во всяком случае, Лисе о таких случаях ничего конкретного не знала. Ходили, правда, какие-то глухие слухи, но, скорее всего, и они являлись не отголоском правды, а обычным для любой человеческой общности фольклором. Мрачными ночными страшилками, вот чем они были. И все, что подполье определенно знало о том, что происходит после захвата, знало оно не от сгинувших навсегда, а от тех, кто их брал. Раньше захваченных магов накачивали наркотиками, ну а теперь, судя по тому, что было известно Лисе, у «охранки» появились и другие, сильно продвинутые — после зверских экспериментов семидесятых-восьмидесятых годов — технические средства. Конечно, от мага, находящегося в беспомощном состоянии, ничего путного не добьешься, кроме, разве что, обычных для любого подполья паролей и явок. Но зато и сюрпризов ожидать не приходится. Впрочем, и волшебники не все на одно лицо. Одни могут много, другие — мало, но, не зная наверняка с кем имеют дело, сукины дети обычно не рисковали. Живой маг опасен, из этого и исходили. А потому при провале колдунов большей частью просто убивали, но не всегда. Информация хлеб любой контрразведывательной службы. Это аксиома. К тому же господам и товарищам и «науку двигать» нужно было. Так что и лабораторные кролики время от времени требовались. Все это Лиса знала, а теперь вот и сама влипла. И, судя по всему, влипла по-крупному.

Однако делать было нечего, вечно ведь внутри «кокона» сидеть не будешь, и, «отдышавшись», Лиса «вернулась в себя». На этот раз она знала, чего следует ожидать, однако лучше от этого не стало. Моментально вернулось ощущение пламени, лижущего кожу, страшная резь в глазах и убивающий гул в ушах, и, разумеется, треклятый зуд во всем теле, от которого можно сойти с ума.

— Что происходит? — нервно спросил отдаленно знакомый мужской голос.

— Не знаю, — ответил другой и тоже, вроде бы, слышанный раньше голос. — Мы с таким еще не сталкивались. Она не приходит в себя, а должна… Вернее, как будто приходит, но ненадолго, и снова… Черт! Смотрите! Вот опять, а сейчас она, по идее, должна уйти…

«Уйду…»

Лиса опрометью бросилась назад, в холод и тьму… Чего? Ада? Или специального Рая для умирающих в муках волшебников? Или это всего лишь агония, отсроченная смерть? Впрочем, сейчас у нее неожиданно мелькнула очень интересная догадка о природе спасительной «холодной тьмы», однако если это предположение было верным, следствием из него должно было быть…

Боясь поверить самой себе и еще более страшась, что ошибается, Лиса «оглядела» окружающий ее холодный мрак и со всей силой, на которую была сейчас способна, захотела увидеть звезды. И желание ее исполнилось. Не сразу и не вдруг, но дела это не меняло. Мрак «подернулся рябью» — более точного образа или определения у Лисы просто не нашлось — а затем там, где еще мгновение назад ничего не было, стало появляться нечто. В конце концов, звезды возникли из небытия, но были при этом такими, как если бы Лиса видела их сквозь плотную черную кисею. «Голосов» сквозь эту вуаль слышно не было, различия в цветности звезд только угадывались, и не факт, что догадки эти были верны, но все-таки мрак отступил. И это уже было настоящее кое-что. Лиса собралась с силами, даже не задумываясь над тем, что конкретно она делает — ей было достаточно знать, чего она хочет — и совершила еще один рывок. Ощущение было такое, как будто прыгаешь с одного края пропасти на другой и летишь над бездной. Но полет твой отнюдь не стремителен, как следовало бы ожидать, а, напротив, замер во времени или, скажем, оказался вписан в рисунок. Однако при всем при том, Лиса совершенно определенно знала, что «долетит» и, значит, спасется, но, с другой стороны, «ощущала», что «связки на ногах» порваны от запредельной силы толчка, и совершенно непонятно, как она теперь собирается идти на этих «ногах» дальше, после того, как долетит до противоположного края.

И она «долетела». Темная вуаль исчезла, как ни бывало, и звезды, прекрасные звезды их тайного небосклона обрели свой истинный облик.

«Звезды…» — выходило, что случайная, вздорная, в общем-то, мысль на поверку оказалась отнюдь не вздорной и, вполне возможно, не случайной.

«Возможно, просто пришло время».

Могло случиться и так. Лиса всмотрелась в рисунок «звездного неба», пытаясь увидеть его «новыми глазами», но что скрывал рисунок созвездий? Что мог или хотел скрыть?

— Привет! — прошуршал в «ушах» вкрадчивый голос. Судя по всему, говорила с Лисой вот та маленькая прозрачная и искристая, как бриллиант, звездочка.

— Привет, — Лиса естественно знала, что голосам «сирен» верить нельзя, и отвечать им не следует. И никогда раньше этого не делала. Никогда. Раньше.

«Но сегодня у меня особый день…»

— Как дела? — спросила звездочка. — У тебя, похоже, неприятности?

— Да, — не стала скрывать Лиса. — Неприятности. У меня. Хочешь помочь?

— Тебе? — неожиданно звездочка изменила цветность, стремительно превращаясь из бриллианта в аметист, и светимость ее возросла, и видимые размеры тоже…

«Значит, все в нашей власти? Или все-таки только в ее?» — Лиса вдруг поняла, что «голос» принадлежит молодой женщине, совсем молодой, едва ли не юной. Именно женщине и непременно юной.

«Откуда я это взяла?» — но, уже задав себе этот вопрос, Лиса поняла, что, «говоря» слово взяла, подразумевала — знаю.

«Знаю…»

— Тебе? — спросила звезда.

— Мне, — подтвердила после паузы Лиса.

— Не знаю, — «серена» обрела уже свой истинный облик. Размеры ее и мощь вызывали уважение, граничившее со страхом. Впрочем, страха как раз и не было. Он умер, ее страх, где-то там позади, на хирургическом столе в пыточной мюнхенской «больнички». А истинность размеров… Откуда вообще взялась у Лисы уверенность, что видимые параметры звезды соответствуют действительности? И что означает «соответствуют»?

— Не знаю, — повторила звезда. — Или тебе помощь не нужна, или уже поздно. Не понимаю.

— Так что же тогда лезешь? — зло спросила Лиса, ощущая совершенно непривычные под «звездным небом» гнев и раздражение. — Пошла в задницу, сука!

И она рывком вывернула кусок черного траурного полотна наизнанку, проваливаясь под «светлые небеса». Но, даже оказавшись у ворот Города, не сразу смогла справиться с охватившими ее — ни с того, ни с сего — гневом и раздражением.

«Поймаю, убью», — вот какой была мысль, которую, как собака кость, принесла с собой Лиса «в зубах»… в Чистилище.

Скрипнул под ногами песок, повеяло жаром из раскинувшегося за спиной Пекла, но это было уже здесь, а боль, смерть и… да, страх, остались там, за барьером холодной тьмы.

«Интересно, — подумала она вдруг, рассматривая городские ворота. — Кто еще знает про „холодную тьму“?»

Вполне вероятно, что таких в Городе было больше одного, но почему, тогда, никто никогда об этом не говорил?

«Я должна обсудить это с Бахом, — решила она и пошла в Город. — С Бахом… или с кем-нибудь еще».

Лиса попыталась вспомнить всех городских «стариков», с которыми она могла бы откровенно поговорить о том, что с ней сейчас произошло. И о том, что случилось раньше, и, возможно, даже о том, что, скорее всего, с ней уже больше ничего не случится. Кроме смерти, разумеется. Однако об этом, как и обо всем остальном говорить оказалось не с кем. Бах и, возможно, Монгол… И все. У доньи Рапозы было много знакомых, но вот друзей у нее здесь почти не было.

«В подполье можно встретить только крыс, не так ли?»

Думать об этом в свой последний раз было мучительно, но это была правда жизни, какой Лиса знала ее не первый год. Впрочем, и думать — вообще думать — было сейчас мучительно трудно. Сердце билось, как сумасшедшее, в глазах все двоилось и плыло, и в пересохшем горле «скрипел горячий песок». Это было непривычное состояние, необычное для «светлого неба», но и эту досадную новизну Лиса встретила без особых эмоций. Чувства притупились и как-то ослабели.

«Ни то, ни се».

Все еще находясь в странном оцепенении, как будто оказалась внутри стеклянного аквариума, Лиса вошла в городские ворота и пошла дальше по давно уже ставшему привычным маршруту. Главная улица — Лиса так никогда и не узнала, когда и почему она стала называться Главной — Торжище, где ей встретилось несколько незнакомых или мало знакомых людей, лестница в Верхний город… Почему она свернула на лестницу? По логике вещей, ей следовало бы свернуть налево, в «Фергану», где можно было встретить Монгола или Твина, или пойти на Каскад, где вокруг Итальянской площади располагались те кабачки, в которых мог сейчас оказаться Бах или кто-нибудь из знакомых ей людей из «Эстафеты», «Тропы», или «Схрона». Однако она пошла на Лестницу, где кроме воспоминаний ее никто не ждал. Впрочем, в этом, как оказалось, Лиса ошибалась.

На середине подъема, слева… Она даже вздрогнула от неожиданности, увидев, вернее, осознав то, что видели сейчас ее глаза. Двери в кофейню Гурга были снова открыты. Ошеломленная Лиса встала, как вкопанная, и не могла отвести взгляда от уютной полутьмы, заливавшей небольшой зал со сводчатым потолком и узкими окнами, прорезанными в толстых каменных стенах.

«Гург?»

До нее донесся запах свеже сваренного кофе, и не в силах противостоять мгновенно возникшему желанию поверить в невозможное, Лиса шагнула к гостеприимно распахнутым двустворчатым дверям.

Шаг, еще шаг — «Да что же это такое?!» — и она вошла в прохладу кофейни, в наполняющие ее запахи, и сразу же увидела ожидающего ее у стойки человека. Он был невысок и худощав, и совершенно не походил на Гурга, но одет был точно так же, как тот, и смотрел на Лису с тем же самым выражением, какое появлялось на лице старого хозяина кофейни, когда кто-нибудь заходил к нему на чашку крепкого кофе по-турецки.

«Это что-то должно означать?»

— Здравствуйте, уважаемая, — улыбнулся мужчина и ободряюще кивнул. — Хотите кофе?

— Здравствуйте, — откликнулась Лиса. — Да, спасибо. Когда-то…

— Бывали у Гурга? — как ни в чем, ни бывало, спросил новый хозяин кофейни и повернулся к ней спиной. Ничего оскорбительного в этом движении, впрочем, не было, он просто сразу же — без суеты и спешки — взялся за выполнение заказа. Там, за стойкой, как хорошо помнила Лиса, стояли две жаровни с золотистым кварцевым песком, на котором когда-то, давным-давно, Гург творил свои маленькие чудеса.

— Да, — ответила она в спину ресторатора. — Бывала. А вы, простите, кто будете?

— А я его племянник, — не оборачиваясь, ответил мужчина. Вопросу он, судя по всему, не удивился.

«Он его ждал», — поняла Лиса и села за ближайший столик.

— Я Георг, — между тем, представился «племянник Гурга», и выжидательно посмотрел на Лису через плечо, как бы приглашая представиться и ее. Но Лиса молчала, она была занята другим. Она переваривала услышанное. Но и Георг не настаивал, решив, по-видимому, оставить свой вопрос там, где тот, собственно, и находился — в области невыраженных сущностей. Намек не вопрос, не так ли?

— Только кофе? — спросил Георг, снова отворачиваясь от Лисы, и это уже был самый настоящий вопрос.

— Кофе, — ответила она, пытаясь тем временем собрать разбегающиеся мысли. Или, учитывая ее состояние, правильнее было сказать, «расползающиеся»? Так плохо в Городе Лиса себя еще никогда не чувствовала. Даже тогда, когда вернулась из Пекла, голова работал не в пример лучше.

«Пекло, — слово это заставило Лису насторожиться. — Пекло… Замок? Август!»

Это было невероятно, но с другой стороны и на совпадение не походило. Некто Никто послал ее к старику Иакову… в кофейню Гурга. И вот спустя много лет, она пришла к Августу, и что-то произошло, потому что кофейня снова открыта, и в ней варит кофе «племянник» Гурга, что, учитывая их обстоятельства, вряд ли могло являться правдой.

«Я побывала в замке и…»

— Кофе, — повторила Лиса вслух. — И… у вас есть что-нибудь крепкое?

— Коньяк вас устроит?

— Да, — кивнула Лиса, хотя видеть это ее движение по-прежнему стоявший к ней спиной Георг, естественно, не мог.

— Да, коньяк меня устроит, — она сотворила сигарету и хотела уже затянуться, но так и застыла, оторопело глядя на свои пальцы с зажатой в них дымящейся сигаретой. То есть, сначала она увидела именно сигарету, и это была совсем не та «шипка», которую Лиса привычно ожидала увидеть. Или это неправильное, непривычное ощущение в пальцах заставило ее бросить туда взгляд, но, как бы то ни было, в пальцах она сжимала сейчас длинную и тонкую сигарету, аспидно-черную, с тремя серебряными кольцами, равномерно распределенными по всей ее длине, и серебряного же цвета длинным фильтром. Таких пижонских сигарет Лиса делать не умела, и никто из ее знакомых такого не создавал, однако дело, как оказалось, табаком не ограничивалось. Свою руку — за столько-то лет — донья Рапоза узнала бы без труда, но эти длинные «нервные» пальцы с длинными же ухоженными ногтями, покрытыми лазоревым с золотой пылью лаком, ей не принадлежали. То есть, вероятно, именно ей они теперь и принадлежали, раз безошибочно выполняли ее волю, но видела их Лиса впервые, как и этот тяжелый золотой перстень на указательном пальце, тяжесть которого она почувствовала только сейчас.

«Я что… обернулась?»

И тут же, без какого-либо перехода, у нее появилась совсем другая, гораздо менее оптимистическая по своей сути мысль:

«Я брежу? Это агония?»

И вот именно в этот момент, возможно, потому, что в голове Лисы, напоминая о страшной и грязной правде жизни, мелькнуло такое конечное слово «агония», она увидела. Нет, она не потеряла сознания. Напротив, по всем ощущениям она по-прежнему находилась там, где и должна была, если верить памяти, находиться. Сидела на трехногом деревянном табурете за массивным деревянным столом в кофейне Гурга, вдыхая замечательные ароматы созревающего на жаровне кофе по-турецки, и смотрела на зажатую в незнакомых, но, как ни странно, принадлежащих именно ей, изящных пальцах длинную изысканную до полного декадентства сигарету, над кончиком которой поднимался, завиваясь, сизый дымок. И чуть сладковатый запах этого дымка, не перебивавший, но дополнявший кофейный аромат — «грас?» — она чувствовала тоже. И вообще иллюзорный мир Города, данный ей во множестве и множестве разнообразнейших ощущений, никуда не исчез, оставаясь с ней, вокруг нее, в ней самой. Но одновременно и с не меньшей ясностью и со множеством аутентичных деталей Лиса видела и совершенно другую картину.

Перед ней предстало просторное, сверкающее хромом и сияющее снежной хирургической белизной кафеля помещение, своим видом сразу наводившее на мысли о науке и медицине. Белизна, покой, и обнаженное женское тело, распростертое на хирургическом столе. Доминика Граф лежала без движения, глаза ее были закрыты, слабое дыхание едва угадывалось. Во всяком случае, Лисе показалось, что она все-таки дышит. Наручники, ножные браслеты, стальной ошейник и широкий металлический пояс на талии должны были удержать ее в зафиксированном положении, даже если бы женщина попыталась сопротивляться, но, судя по всему, это была всего лишь избыточная предосторожность. Доминика была без сознания и вряд ли могла вернуться оттуда, куда загнали ее «люди в белых халатах». Впрочем, последних, как и других людей, в помещении не наблюдалось.

Все тело фрекен Граф — мертвенно белое в убивающем жизнь ярком свете бестеневых ламп — было облеплено датчиками, провода от которых, собираясь в толстые разноцветные жгуты, уходили в недра обступивших стол электронных приборов самого фантастического вида. В вены на руках и ногах были воткнуты иглы, тонкие трубки от которых, в свою очередь, тянулись к многочисленным — «Целых пять!» — системам инфузий и каким-то другим медицинским аппаратам. Лисе показалось, что она узнала машину для диализа и что-то вроде экспресс-лаборатории, но уверенности в правильности опознания у нее, естественно, не было. Но вот один прибор, вернее данные, выводившиеся на маленькое зеленое табло в скошенной его верхней части, Лиса узнала. Судя по этим данным, давление у нее было сейчас очень низкое, температура тела — чуть ниже тридцати пяти градусов, а пульс — редким и неустойчивым, но, тем не менее, она все еще была жива.

Видение оказалось кратким, но ярким, словно Лиса наяву побывала там, в мюнхенской пыточной. Однако на самом-то деле там она сейчас и находилась, не так ли? Впрочем, краткость сестра не только таланта. Впечатление увиденная Лисой сцена произвела на нее самое сильное, тем более что перед тем, как исчезнуть, пополнилось еще одной неслучайной подробностью. За толстой стеной, которая, на самом деле, представляла собой хорошо замаскированную броневую плиту, в другом — смежном «хирургическому залу» — помещении, перед мониторами сидели трое, двое военных и штатский. Все они были очень заняты, увлеченно рассматривая изображения, выводившиеся на экраны их мониторов и обрабатывая поступающую от установленных за стеной приборов информацию. По-видимому, «работали» эти люди уже довольно долго и находились в необычайном напряжении. Во всяком случае, стол перед ними был заставлен пустыми чашками из-под кофе, а пепельницы — полны окурков.

— Так мы ничего не добьемся, — сказал один из офицеров. — Она по-прежнему не приходит в сознание.

— Почему? — спросил штатский. — Это что, какая-то новая разновидность?

— Все может быть, — пожал плечами военный. — Она как будто пытается уйти. Вот смотрите, сердечный ритм опять падает.

— Как она может пытаться? — штатский достал очередную сигарету и закурил. — Она же без сознания!

— Похоже на то, — сказал второй военный. — Когда она в сознании, орет, как ненормальная.

— Похоже, эта сука нас все-таки обманула, — сказал первый офицер. — Она умирает.

— Жаль, — раздраженно бросил штатский. — Редкий экземпляр.

Видение пропало, и Лиса почувствовала испарину на висках и привкус метала во рту.

— С вами все в порядке? — явно встревоженный Георг с чашкой кофе в одной руке и пузатым бокалом — в другой стоял прямо перед ней. Когда он подошел, Лиса не помнила.

— Благодарю вас, — сказала Лиса, но, хотя и попыталась улыбнуться, сделать этого не смогла. — Спасибо, все в порядке.

Она приняла у ресторатора бокал и сделала длинный глоток. Лиса уже не помнила, какой коньяк был когда-то у Гурга, но и этот оказался неплох. А если честно, то в том состоянии, в котором она сейчас находилась, сошел бы любой. И водкой бы не отравилась, и даже самогон прошел бы на ура. Ей было плохо, ей было так плохо, как, кажется, еще никогда в жизни.

«И сколько этой жизни у меня осталось?»

Она сделала еще глоток, разом опорожнив бокал, затянулась и встала. Ей предстояло сделать еще одно, вполне возможно, теперь уже необязательное дело. Но Лисе неожиданно стало любопытно — вот ведь как! — а какая она эта…

«Ну!» — но имя почему-то не приходило.

Раздумывая над тем, почему так, Лиса шагнула к старому зеркалу в тяжелой бронзовой раме, очень уютно покрытой зеленью патины. Зеркало — справа от входа — висело в кофейне Гурга всегда, и Лиса хорошо понимала, почему. Вернее, зачем. А затем, чтобы вот так же, как это сделала сейчас она, подойти к нему и узнать, кто ты теперь, и как, черт возьми, тебя зовут. В кофейне было сумрачно, но Лисе света вполне хватило. По ту сторону темного стекла ее взгляд встретили синие — Лиса была уверена, что именно синие, а не черные — глаза совершенно незнакомой ей женщины. Женщина Лисе скорее понравилась, чем наоборот, хотя принять, что это она сама и есть, оказалось совсем непросто. Однако, если быть вполне искренней, то смотрела она на себя без отвращения. Ей понравилось практически все: и линия губ, и высокие, почти такие же, как были у нее когда-то, «в той жизни», скулы, и чуть раскосые, но при этом большие глаза. И даже то, что волосы у нее теперь были черные, слегка вьющиеся, свободной волной спадавшие на округлые белые плечи… И… да. Грудь в глубоком вырезе декольте смотрелась так, что становились понятны взгляды случайно встреченных по пути через Город мужчин.

«Впечатляющие сиськи… Вылитая дама Пик».

Разумеется, она имела в виду совсем другую даму Пик. Из Кэрола, или еще откуда-нибудь. Уж очень странно выглядела в ее глазах эта статная высокая женщина в легком шелковом платье, наверняка, сшитом в Вене начала века. И эти бриллианты…

«Помилуй, господи! Дама Пик?!»

Воспоминание пришло так обыденно просто, так неощутимо легко, что Лиса даже не удивилась. Просто разом все встало на свои места, и она тоже ощутила себя на своем месте, вписанном во время и пространство личной истории.

… Она поболтала с несколькими знакомыми, выпила хорошего вина с Луисом и Роки, перекинулась парой слов с Капралом, которому, если что, предстояло принять на себя функции смотрящего на «Тропе», и совсем уже собралась домой, в свою мюнхенскую гостиницу, когда из-за угла ближайшего дома вывалился запыхавшийся и пунцовый, вероятно, не от одного только заполошного бега, Матрос. Матроса Лиса знала уже лет шесть и не уставала удивляться, как причудливо, порой, преображает магов Чистилище. В Городе, Алекс появлялся в личине здорового — семь на восемь — бугая, с ног до головы расписанного весьма затейливыми и порой даже не лишенными художественного достоинства татуировками. Попадались среди них и откровенно похабные — вполне порнографические — рисунки, что в купе с длинными, почти до плеч, золотистыми волосами и небесной голубизны глазами как будто указывало на воплощение не очень глубоко запрятанных комплексов ее оператора. Однако, если бы это было прямым, как лом, отражением его внутреннего мира, проекцией затаенных желаний вшивого «интеллигента», то откуда, тогда, взялось это плоское невыразительное лицо сельского «Ваньки»? Почему здесь, в Городе, Алекс оборачивался косноязычным и даже несколько туповатым Матросом? Вопрос. При том один из тех, что не находили ответа, сколько ни ломали над ними головы лучшие умы подполья. Личина и суть если и совпадали, то совсем не так однозначно, как хотелось бы. Впрочем, об этом Лиса тогда даже мельком не подумала. Появление Матроса — здесь и сейчас — случайным быть не могло, а вид его и подавно ничего, кроме тревоги, вызвать не мог.

Матрос пробежал несколько шагов, что называется, на автомате, потом увидел наконец Лису, узнал, и, вскинув вверх руки, как пришедший к финишу первым бегун, заполошно ими замахал. Но смешным все это Лисе не показалось. В глазах Матроса она увидела страх и безумие.

— Спокойно! — Властно сказала она, поднимая руку в успокаивающем жесте. Что-что, а темперамент Алекса, что здесь, что там, она знала более чем хорошо.

— Пику, — выдохнул Алекс, останавливаясь перед ней, и зашелся в судорожном кашле.

— Пику, — повторил он через какое-то время, ушедшее на борьбу с удушьем.

— Что?! — Лиса знала, что голос Рапозы звучал сейчас жестокой начальственной сталью, но выдернуть Алекса из трясины паники по-другому она просто не умела. — Говори, сукин сын!

— Пику взяли, — большие мускулистые руки с огромными, синими от татуировок кулаками бессильно упали вдоль тела. — Пику…

Нижняя губа Матроса задрожала, а из голубых детских глаз полились слезы.

— Как взяли? — обомлела Лиса. — Где? Когда?

— В Мюнхене, — прохрипел Матрос, срываясь в рыдания. — В це… нтре… не… знаю…к… как… наааазыыывааатся…

— Возьми себя в руки! — приказала Лиса, чувствуя, как проваливается в желудок сердце.

«Пика…» — Пика была ее подругой, правой рукой, и да… Пика знала многое из того, за что «охранка» не пожалеет никаких денег.

— Когда? — прорычала она в заплаканное лицо Матроса, вспоминая давешнюю «ртуть». — Как?

— В дес… — проблеял Матрос.

— В десять?

— Или в дев…

— Ну!

— Не помню! — паника, как и всегда это случалось, когда за дело бралась Лиса, начала спадать, но вовсе вменяемым Алекс от этого пока не стал.

— Хорошо, — приняла Лиса неизбежное. — В девять или десять. Где-то в центре, — сейчас она и сама могла уже с достаточной точностью вычислить место и время. — Как?

— В кафе, — выдал Матрос и стал растирать огромными лапищами зареванное широкое лицо.

«Вот ведь Герасим, твою мать!»

— А конкретнее?! Да, телись ты, сукин сын! Не тяни жилы!

— Я задремал…

«Ох!» — теперь ей все стало ясно.

Он задремал.

«Мразь!»

Алекс задремал и…

— Ты ушел в эфир? — этот вопрос был лишним. От того, что она знала теперь, как это произошло, легче не стало.

«Пика!»

— Да, — виновато опустил голову Алекс. — Соскользнул…

— И зажег «маяк», — щадить Алекса Лиса полагала излишним. Следствием его дурости будут кровь и боль. Много крови и много боли.

— Да.

— Дальше, — потребовала она.

«В девять тридцать примерно, а сейчас за полночь».

Времени совершенно не оставалось.

«И ведь ее еще найти надо…» — решение было принято и обсуждению не подлежало.

— Пика вытолкала меня на улицу, — убитым голосом сказал Алекс. — Швырнула в толпу… Там был нюхач…

«Да сколько же у них нюхачей? — оторопело подумала Лиса. — Они что, со всей Европы их собрали?»

— Пика ударила «ртутью».

«От безвыходности… Только от безвыходности. Господи!»

— Дальше!

— У них… там… какой-то прибор… Меня, как кипятком обварило…

«Значит, американцы действительно продвинулись», — отметила Лиса.

— Но ты ушел? — спросила она вслух.

— Да, — кивнул Матрос и шмыгнул носом. — Пика закричала, потом упала… Я в стороне был… Меня не парализовало… только левую руку немного…

— Где ты сейчас?

— В канализации… Я люк нашел, ну и…

«Сукин сын!»

— Никто не видел? — уточнила она.

— Нет, — помотал головой Алекс. — Во дворе. И это… Закрылся.

— Далеко ушел?

— Не знаю, — пожал он плечами. — Наверное.

— Иди дальше! — приказала она. Решение было принято, теперь оставалось только действовать. — Иди дальше! Из-под земли не выходи. Сутки, двое, сколько сможешь. В эфир не суйся! Сиди, как мышка! Ты меня понял?

— Понял. А потом?

— Потом вылезай и добирайся в Цюрих.

«Там будет Черт. Если догадается подождать».

— Деньги у тебя есть?

— Да, — слезы продолжали течь из его глаз, но, кажется, он ее понимал.

— Встречаемся в Цюрихе, — она не была уверена, что доживет до Цюриха, но чем черт не шутит, когда бог спит? Да и Черт, может быть, подождет. — На том же месте, в тот же час. Ты помнишь?

— Помню.

— Хорошо, — кивнула Лиса. — Всю следующую неделю. Каждый день. Понял?

— Да, — теперь его успокаивали уже не ее окрики, а деловой тон и перспектива на счастливый исход.

— Если никто не придет, — сказала Лиса, как можно более равнодушным тоном. — Свяжись с Норбертом и уходи к нему.

— Ты…?

— Всяко бывает, — пожала она плечами. — Импровизация, сам должен понимать.

— Понимаю.

— Вот и славно, — холодно улыбнулась Лиса. — Развесь «объявления» о провале и возвращайся в канализацию. Иди!

Еще секунду он стоял перед ней, как будто не понимая, что теперь должен делать.

— Матрос, — сердце сжималось от тоски и гнева, но она была искренна сейчас, как, впрочем, и всегда. — Ты должен выжить. Хоть кто-нибудь должен выжить. Иди!

И она рывком вернулась в свое спящее в гостинице тело. Была половина первого ночи. А в три, Лиса была уже около здания центрального управления Бундескриминальамт по Баварии. Мюнхенская штаб-квартира полиции была похожа на неприступную крепость. Бетон, броневая сталь, колючая проволока, зубы дракона и огромное количество датчиков всех типов. Хороша крепость, ничего не скажешь. И ведь за спиной Лисы не стояли полки чудо богатырей генералиссимуса Суворова. Она была одна и шла на дело без подготовки, на чистой импровизации. Но экспромт не получился…

… Как говорил Старик — моложавый подтянутый дядька, который до подполья успел сделать неслабую карьеру в спецназе ГРУ — удаются только те операции, в основе которых лежит тщательное планирование. И то не всегда…

Еще секунду Лиса смотрела на свой новый облик, отразившийся в старом зеркале, потом вернулась к столу и села напротив Георга, терпеливо ожидавшего ее возвращения с новой порцией коньяка.

— Что-то не так? — спросил он.

— Все так, — медленно ответила Лиса и отхлебнула горячего кофе. — Шедевр! — сказала она через мгновение и через силу улыбнулась. Георг был ни в чем не виноват, и ведь кофе действительно хорош.

— Но, говорят, совсем не такой, какой был у Гурга, — ответно улыбнулся ресторатор.

— Возможно, — пожала плечами Лиса и усмехнулась, представив, как выглядит этот простой жест с ее новыми плечами и грудью. — Если честно, то я уже и не помню, какой у него был кофе. Помню только, что замечательный.

— Вы давно здесь? — спросила она, сделав еще один глоток.

— Первый день, — Георг уже не улыбался, он смотрел на Лису и ждал…

Чего?

«Первый день, — повторила она за ним мысленно. — Первый день… Сигнал?»

Лиса взяла в руку бокал, понюхала и немного отпила.

— Георг, — сказала она, возвратив бокал на стол. — Это очень хорошо, что кофейня Гурга снова открыта. И если, — Лиса посмотрела Георгу в глаза и чуть кивнула, отмечая важность тех слов, которые намеревалась произнести. — Если вдруг сюда когда-нибудь придет… ну, скажем, племянник старика Иакова, передайте ему, что Дебора («Господи! Откуда это? Почему?») будет помнить ту музыку до конца.

Георг не удивился.

«А чего ты ожидала?»

— Хорошо, — кивнул он. — Если кто-то такой здесь появится, я передам.

8

— Странно, — сказал Кайданов, прислушиваясь к эфиру. — Такое ощущение, что что-то происходит. Ты ничего…?

— Нет, — Рэйчел смотрела на него озабоченно. Она явно ничего «не слышала». — Ты уверен?

— Да, в том-то и дело, — раздраженно бросил он. От напряжения его пробил пот и снова, как накануне, сдавило виски, но «ощущение» лежало за границей осознания или, скорее всего, на самой его границе. С одной стороны, что-то, вроде бы, есть, но в тоже время и «зубами не ухватишь».

«Может быть, где-то далеко?» — это была вполне правдоподобная версия. Все-таки он, как и любой другой, имел свой предел. Далеко, но не бесконечно. Могло статься, что там, за границей его возможностей, кто-то, и в самом деле, взялся серьезно волхвовать, но Кайданов этого неизвестного волшебника практически не доставал. Слишком далеко… Однако что-то мешало принять эту вполне здравую гипотезу.

«Это недалеко, — понял он вдруг. — Это здесь, в Мюнхене, но я его почему-то не слышу».

«Не слышу, не чую… или нет, чуять-то как раз чую, но не могу ухватить».

— Я его чую, — сказал он вслух. — Это где-то рядом, но не захватываю. И ты не чувствуешь, и Зигфрид…, — он повел подбородком в сторону стены, за которой спал, сдавший дежурство хозяин явочной квартиры. — Но и я с ума не сошел, я его действительно чую.

Они «вернулись» из Города всего сорок минут назад. Выслушали отчет Зигфрида о случившемся здесь светопреставлении, когда в первом часу ночи кто-то что-то колдонул, правда очень коротко, хотя и сильно, и совсем недалеко от точки, а потом, уже совсем недавно, максимум час назад, где-то на юго-западе разыгрался настоящий бой, длившийся минут десять-пятнадцать. Точнее он сказать не мог, потому что сначала его неслабо приложило целой чередой очень сильных откатов, а потом «облагодетельствовало» так, что он чуть не помер от счастья. Впрочем, и сами они, пребывая в Городе и оставаясь, следовательно, нечувствительными к тому, что творится вокруг их брошенных на произвол судьбы тел, вернувшись к действительности и выслушав рассказ Зигфрида, вполне оценили масштаб произошедшего по тому, сколько живи приняли их организмы. Судя по всему, кто-то — скорее всего их было несколько — устроил в городе настоящий Армагеддон.

«Прошел Содомом… — вспомнил Кайданов слова покойного Трифонова. — Или у Трифонова было как-то иначе?»

Впрочем, дело ведь не в словах, а в факте.

Однако никаких подробностей инцидента узнать сейчас не представлялось возможным, поэтому они отпустили Зигфрида отдыхать, не сообщив ему, естественно, куда и зачем ходили вместе, попили чаю и легли спать. Просто спать, хотя казалось бы, после свадьбы вполне естественным было не спать вовсе. Но Кайданов был все еще слишком слаб, и Рэйчел, решительно отмела все его, надо отметить, не слишком убедительные возражения, скомандовав — разумеется, очень нежно, но недвусмысленно — «отбой». Но выспаться не удалось.

Кайданов проснулся с минуту назад или чуть больше и, решив, сначала, что ему просто все еще нездоровится, хотел было уснуть снова, но уже через мгновение понял, что дело совсем не в этом. Тем более, что полчаса сна, как оказалось, отнюдь не прошли для него даром, и, судя по самоощущению, он уже вполне «воскрес», причем настолько «поправился», что, едва не отвлекся от тревожного ощущения, почувствовав, как нежно прижимается к нему «во сне», мгновение назад еще совершенно определенно спавшая, а теперь уже проснувшаяся Рэйчел.

«А может ну ее, эту рыбалку», — подумал он с ленивым весельем, но тревога не проходила, а ощущение чего-то такого, напротив, становилось все более и более отчетливым.

— Я его действительно чую, — сказал он и, взяв с пола пачку сигарет, закурил.

— Кто это? — спросила Рэйчел и, мягко вынув из его пальцев сигарету, затянулась.

— Не знаю, — покачал головой Кайданов, имея в виду и этого неизвестно кого, и ее, укравшую у него сигарету. — Но он колдует, а я его не «вижу». Ты о таком слышала?

— О чем таком? — спросила она, возвращая сигарету.

— О том, что можно колдовать «не светясь».

— Нет, — покачала она головой.

— И я, нет, — Кайданов отдал ей сигарету и стал одеваться. — Но поверь мне, это-то как раз и происходит.